По ту сторону

      Больница освещалась унылым светом аргоновых ламп. В коридоре, да и вообще во всей лечебнице было тихо. Редкий больной, мучаясь бессонницей, выходил в обшарпанный, давно не видевший ремонта коридор, или врачи спешили по срочному вызову в операционную.       Я шел, нет — летел сквозь пустое пространство, сквозь стены, сквозь людей. Моего присутствия никто не ощущал, и это было весьма кстати.       Я проплыл через закрытые двери палаты интенсивной терапии, где находилось мое искалеченное тело. Оно лежало на огромной кровати, к нему тянулось множество электродов, трубок и проводов. Физическая оболочка была жива только благодаря аппарату искусственной вентиляции легких и прочим премудростям современной медицины.       Рядом на стуле сидела бледная мать. За три дня после трагедии она сильно осунулась, похудела, ее лицо было уставшим, глаза как будто впали, и под ними были темные круги усталости. Родившая меня женщина всхлипывала, даже легонько подвывала.       Мое сердце… Хотя у меня же нет теперь ни сердца, ни прочих органов. Моя душа разрывалась, я хотел кричать, хотел подбежать к маме, кинуться к ней на шею, обнять, шептать слова утешения. Но, увы, это было невозможно пока она бодрствует: мне разрешили явиться к близкому человеку лишь во сне. А мама не спала, она плакала, держа мою холодную ладонь в своей.       Оставалось только ждать и надеяться на то, что она, измученная трудами последних дней, все же заснет, и я успею с ней пообщаться.       А пока со стороны решил посмотреть на свое тело. Это было так необычно: я лежал там, внизу, бледный, весь в ссадинах, кровоподтеках и расползшихся, потемневших синяках, которые проступали из-под трубок и электродов. Почему-то мне стало очень жалко мое измученное тело, я спустился вниз и уселся, насколько это было возможно в моем состоянии, на свой живой труп. И тут шальная, безумная мысль посетила меня; я прекрасно понимал, что этого делать нельзя, что это, в принципе, ничего не даст, но все же не смог удержаться от соблазна. Я лег и тут же погрузился в свою физическую оболочку, но теперь не было того нечто, что превращает душу и тело в единый механизм, я просто лежал, будто бы рядом.       Но я был не из тех, что так просто сдаются.       «Раз я не ощущаю своего тела, значит что-то делаю не так, — подумалось мне. — Может, нужно принять точно такую же позу?»       Продолжая свой эксперимент, моя душа разместилась точно так, как лежало тело. И это сработало — я вновь стал ощущать его. Дикая боль сразу навалилась и заполнила все естество; до этого мерно отсчитывающий пульс кардиограф тревожно зачастил с сигналом словно сердце пыталось передать послание в виде азбуки Морзе.       Мама встрепенулась и кинулась ко мне, а потом надрывно начала звать на помощь. Заснувшая в предбаннике палаты медицинская сестра подскочила, и они вместе побежали за врачами.       Когда палата опустела, я попытался что-то ощутить телом, совершить какое-то движение, открыть глаза, но все, чего я добился — это скатившейся по щеке скупой слезинки.       Внезапно все приборы запиликали, замигали, сотворивши полный хаос, и я вновь провалился во тьму, а затем услышал громкий крик:       — Кир, придурок, назад! Это приказ!       «Голос Михалыча?!» — удивленно подумал я, и в следующую секунду туман перед моими глазами рассеялся…       Это вновь был тот злополучный день, когда все и случилось.       — Назад давай! — орал мне Михалыч.       — Там Димон! — услышал я свой голос как бы со стороны.       — Похер на Димона, ща нам полный пиздец наступит. Подкрепление будет, тогда и Димыча вытащим! — командир спрятался за стеной, пропуская свистящую пулю.       — Михалыч, млять, это отморозки, Димон не дождется подкрепления! — теперь я видел и себя, правда, как наблюдатель.       — Это приказ, солдат! Ослушаешься — пойдешь под трибунал! Мне нужны ребята тут…       Я уже не слышал, что Михалыч вещал дальше, потому что со всех ног бежал вытаскивать боевого товарища.       — Пошел ты в жопу со своим трибуналом! — прошипел я, а руку уже холодил и слегка оттягивал вниз знакомым весом снятый с предохранительного взвода пистолет.       Я вижу впереди лежащего на полу товарища.       — Димон! — кричу как последний придурок.       Но друг лежит, не шевелится. Слышу выстрел, чувствую толчок — это бронежилет принял на себя предназначавшуюся мне пулю, и я, согнувшись, падаю на колени. Поднимаю голову, вижу отморозков, палец автоматически жмет на спусковой крючок. Бах! Один из них падает рядом с Димычем. Палец опять жмет на спусковой крючок, еще один бандит с воем, схватившись за ногу, рухнул на залитый кровью пол. Недаром из всего отряда у меня лучшие показатели по стрельбе.       — Сука, ты кого, падла, застрелил! Гребаный уебок! — какофонией слышатся вопли бандитов.       Чувствую удар сзади и проваливаюсь во тьму.