***
Передо мной стоит девушка лет восемнадцати, довольно симпатичная стройная, личико доброе, милое, с каскадом веснушек на щеках и носу, его обрамляют волны длинных светло-каштановых волос. У рыжей в серых глазах плескается счастье, и радостным приятным голосом она говорит: — Кир, я беременна. И тут мне начинает видеться всё как бы со стороны. Молодой худой высокий парень, одетый в камуфляж, стоит напротив девушки. В его синих глазах промелькнули испуг и недовольство. Рука нервно провела по тёмным волосам, выведенным в ровную армейскую «площадку». На щеках заиграли желваки. Взгляд сделался стальным. — Алёна, ты дура?! Как ты могла это допустить? — наконец грубо говорит парень девушке. Этот парень — я, когда мне было восемнадцать. — Кир, — на лице девушки отражается испуг. — Но это же будет наш малыш. Плод нашей любви. — Какой любви?! — цинично выбрасываю я, тот, прошлый. — С чего ты это взяла? Разве я говорил тебе об этом?! Разве говорил, что люблю? — Но… Кир… — в глазах Алёны появляются слёзы, она не может их сдержать, всхлипывает. — Я думала… Думала… — Что-то я сомневаюсь, что ты умеешь думать! — мой голос злой, полный раздражения. — На аборт без разговоров! Девушка размазывает по щекам слёзы и сопли: — Ну… пожалуйста… Я так хочу этого ребёнка… — Зато я не хочу, — хватаю Алёну за руки и начинаю трясти. — Ты понимаешь… у меня карьера только на старте, мне не нужен сейчас ребёнок. Никак! Ни в каком виде! Повисает неловкая пауза, проходит минута. Я отпускаю руки девушки, а она рыдает, сквозь рыдания пытается что-то сказать, но разобрать можно с трудом. — Какой у тебя срок? Я договорюсь с врачом, и завтра же ты сделаешь аборт! — безапелляционно говорю ей. — Но я… я… не х-х-о… — всхлип, —… очу д-д-елать аб-борт. — Зато я хочу, чтобы ты его сделала, — зло процеживаю сквозь зубы. Далее в моих глазах затуманилось, а когда через минуту туман рассеялся, то увидел такую картину. Светлые коридоры клиники. Я иду, практически таща за руку заплаканную расстроенную Алёну, останавливаюсь возле двери с надписью «Операционная». Оттуда выходит средних лет мужчина, врач. — Добрый день, — говорю ему. Девушка словно прячется за меня от доктора. — Вчера Вам должен был звонить Михаил. — Да, звонил, — кивает доктор. — Мне нужно глянуть медицинскую карту. — Где карта? — строгим голосом спрашиваю у Алёны. Дрожащей рукой девушка протягивает мне документ. Врач берёт его вместо меня, с минуту там что-то рассматривает, а затем говорит: — Срок уже такой, что мы не делаем без показаний… — Так придумайте эти показания, — грубо перебиваю доктора и достаю из кармана зелёную бумажку, незаметно ложу ему в карман халата. — Хорошо, — врач тут же становиться сговорчивым. — Я сейчас скажу готовить всё и через пять-десять минут позову. Он скрывается за дверью, я оборачиваюсь к поникшей Алёне: — Пойми, так будет намного лучше. Для нас всех. Девушка молчит, по её щекам текут слёзы. — Вот возьми. И больше мне не звони и не ищи меня, — кладу ей в карман три сотенных долларовых купюры. Она пытается оттолкнуть мою руку, но я сильнее. Закрываю молнию. — Всё готово. Пусть девушка заходит, — позвала медсестра. Алёна медленно, как в трансе, двинулась к открытой двери. Перед самым порогом девушка оглянулась и посмотрела на меня взглядом, каким жертва смотрит на палача.***
«Господи Боже, я и был палачом!!!» Вокруг снова был Храм Похоти. Мальчик смотрел, не мигая, как удав, готовый проглотить свою жертву: — Ну что, папочка… признал теперь. Я молчал. А что мог ему сказать? В моей голове творился сумбур. И тут вдруг я почувствовал резкую боль в кистях, будто их пробили арматурой или гвоздями большого диаметра. Кровь брызнула из них во все стороны, обагряя одежду и пол. Я скривился от боли, прекрасно понимая, что со мной происходит. «Да, это уже не убийство бандита. Это убийство собственного ребёнка…» — промелькнула в мозгу грустная мысль. — Что-то ты не рад нашей встрече, — продолжал издеваться мой неродившийся сын. — Ничего, зато я рад. Внезапно он начал расти на глазах, через минуту став парнем лет восемнадцати. Почти точной моей копией в этом возрасте. Те же синие большие глаза, узкий овал лица с тонкими чертами; высокий, худощавый. Только волосы каштанового оттенка и слегка вьются. — Вот таким я мог бы стать, если бы ты дал мне шанс, а не слил меня в унитаз, — даже тембр голоса был очень похож на мой. От этих слов я вздрогнул. Но пока не в силах был издать ни звука. — Да, понимаю, ты считал, что я — всего лишь кучка ничего не чувствующих клеток, у которой ещё нет нервов. Да, папа, ты был прав… но тело — это одно… а душа… Душа испытывает при аборте те же муки, что должно испытывать тело. Даже сильнее… Он запнулся и тут же продолжил: — Ведь будущим душам дают возможность выбрать своих родителей. Заготовки душ смотрят на Землю с Небес, где их формируют, и решают, куда и к кому им пойти. Вот и я, наивный глупец, увидел там классного парня, подумал, что он такой сильный, уверенный в себе, весёлый станет мне самым лучшим на свете папой, — на глазах у него выступили слёзы. — Как я мог знать, что этот «классный» парень крут только внешне, а внутри у него одно дерьмо… и он даже не даст сформироваться моей душе до конца, безжалостно убив меня! При этих словах помимо воли из глаз потекли солёные ручейки. Я ощущал себя очень гадко, внутри всё смешалось. — Прости, — только и смог выдавить из себя едва слышный шёпот. — А ты знаешь, что недоформированные души вынуждены скитаться по мирозданию, не ведая приюта, потому что и в Ад их не за что отправлять, но и для Рая они недостаточно совершенны, а на Земле для них нет оболочки. Ты обрёк меня на вечные скитания, сделав соринкой, мусором, который вечно будет летать по отсекам Прошлого, Настоящего и Будущего, не зная покоя. От этих слов мне стало жутко. — Но ведь что-то можно сделать? — в ужасе прохрипел я. — Ничего! — мой неродившийся сын уверенно покачал головой. — А виноват в этом ты! Я ТЕБЯ НЕ-НА-ВИ-ЖУ!!! Внезапно вся обстановка храма брызнула осколками, и мы оказались на вершине огромной чёрной скалы, где неистово свистел ветер. Только я и Он — моя копия, моё несвершённое будущее, которое я сам же и уничтожил собственными руками, которые сейчас обильно кровоточили. — Сын… Прости меня… Прости… Если бы я мог всё исправить… — Поздно! — его лицо исказилось злобой. Он подошёл ко мне и резко толкнул в грудь. От неожиданности я потерял равновесие и полетел вниз, во тьму.***
Когда падал, мне было страшно. Но на этот раз тут не ощущалось пронизывающего холода или невыносимой жары. Наконец падение прекратилось, и я грохнулся… На что-то мягкое, бархатистое, оно обволокло меня, словно высокий ворс ковра окружающий небольшой предмет, только ворсинки были очень нежными и… тёплыми. Кругом царила успокаивающая полутьма. Я попытался встать, но обнаружил, что не могу пошевелиться. Все члены будто замерли, ничего не действовало. Я мог только чувствовать и ощущать. Но, несмотря на все эти неудобства, мне было так хорошо, так спокойно. Неземное блаженство охватило, окутало аурой неги и умиротворения. Не хотелось ни о чём думать, а — просто наслаждаться этим прекрасным состоянием. Сколько продлилось это блаженство — не знаю. Ибо время и мысли будто остановились. Но внезапно мне стало страшно. Чувство дикой, непередаваемой опасности накатило, словно лавина. Захотелось бежать, я рванулся, но ничего не получилось. И тут появилась причина моих страхов: длинная, на вид металлическая, палка, к которой была прикреплена петля. К своему ужасу я обнаружил, что одна сторона петли представляет собой обоюдоострый нож. И эта конструкция нависла надо мной, затем опустилась и, захватив часть моей руки, ключицу с несколькими рёбрами, понеслась назад. Меня пронзила дикая боль. Захотелось кричать, но не было возможности издавать звуки. Всё пришлось терпеть молча; и молча с ужасом наблюдать за происходящим дальше. А страшная штука вновь зависла надо мною, будто в раздумьях. Тут же сознание заполнили паника и страх, которых я не испытывал никогда ранее. Захотелось исчезнуть, куда-нибудь деться, куда-то подальше от происходящего, бежать, бежать… но даже пошевелиться не представлялось возможным. Рана болела, но не было возможности как-то облегчить боль. Ни кричать, ни плакать, ни шевелиться — лишь обречённо ощущать. Петля почти достала меня, но прошла в нескольких сантиметрах рядом, безжалостно срывая нежные ворсинки и оставляя под ними безжизненную сухую потресканную почву, которая тут же начала кровоточить. Моя кровь и жидкость, которая текла из почвы начали смешиваться. Вновь паника и ужас овладели мной. И опять страшный инструмент оказался в поле зрения. На этот раз промаха не было, и часть моей ноги была отрезана ножом и потянута куда-то в неизвестность. Вновь захотелось кричать, бежать… Но только боль сейчас владела мной. Даже в Храме Гнева, распятый, я испытывал более терпимые муки, чем сейчас. Острая часть петли в очередной раз поехала ко мне и зависла уже над головой. Страх, смятение практически сжали меня. И тут неожиданно на ужасную штуку излился яркий поток света. Он, словно кислота, плавил металлическую ручку и то, что было к ней прикреплено. В голове прозвучал голос: «За Вас одновременно произнесено пять молитв. Они переданы, чтобы облегчить страдания!» Свет исчез, а с ним — и ужасный инструмент, который уничтожило чистое сияние. Я обнаружил, что могу двигаться, шевелиться, цел, невредим и вообще сижу на голом полу посреди комнаты, в которую попал при входе в Храм. Но тут уже была другая обстановка: пустое помещение, — нет ни мебели, ни окон, только запертая дверь. Хотя уже было всё равно, что окружает, где нахожусь и что со мной будет. Я ощущал себя последней скотиной, тварью, подлым ублюдком. «Молитвы… Спасибо тем, кто за меня молился, но я не достоин спасения! — пронеслась в голове мысль. — За совершённое мною нет такой кары, которая была бы достойной этого поступка!» Тут же подумалось, что Алёна была единственной, кто имел несчастье сообщить мне о беременности, а я так подло с ней поступил. Но ведь были и другие. Тех я вообще бросал по-английски. Не брал трубу, когда они мне звонили, просто менял номер телефона. В общем, находил варианты, как избавиться от назойливой поклонницы. А сколько из них могли не сказать мне про беременность, зная мой отвратительный характер? И сколько из них по-тихой сделали аборт?.. На мои глаза навернулись слёзы. Ведь, возможно, сколько невинных, ещё несформированных душ я загубил своими эгоизмом и глупостью. Мне не хотелось верить в то, что их нельзя спасти. Я стал на колени, поднял голову вверх и начал молиться: «Господи, прости меня за всё! Спаси загубленные мною души! Они ни в чём не виноваты! Предай меня самой страшной каре, которая полагается за подобные деяния, но спаси их!» — Фу-фу-фу! — услышал я голос Лиикир и скрип открываемой двери. — Здесь Ад, парень, здесь не молятся…