Три несказанных слова

      Иногда бывают дни, когда лучше ни под каким предлогом не выходить на улицу. Нет, это необязательно тогда, когда маленькие капельки медленно падают или, наоборот, быстро летят с небес прямо на эту небезгрешную землю. Это необязательно в то время, когда природа и так словно плачет, навевая грустные мысли. И тот или иной человек, забыв на работе — а может, и в гостях своего старого приятеля — зонтик, обязательно попадает под этот плач, ведь по-иному сие действие природы и не назвать, заболевает, пропуская множество ясных дней, которые он наверняка бы провел, не сожалея о своей невнимательности, в мягкой и до одури удобной постели. И это даже не знойная жара, из-за которой в голове появляется безумная каша из тысячи и одной мысли. Нет, это совсем другое. И оно никак не зависит от состояния природы и людей вокруг.       На улицу лучше не выходить тогда, когда твоя душа пропитана некой странной меланхолией, когда каждый закоулок напоминает тебе о недавно забытом прошлом, которое, как ни открещивайся, никогда не покинет тебя. Когда на душе играет навязчивая мелодия, сыгранная тобой же на старой, купленной у старьевщика скрипке. Это все, несомненно, может ввести человека… или даже целую страну в ужасное отчаяние, от которого, честное слово, хочется плакать.       В таком диком отчаянии сейчас находился не кто иной, как Родерих Эдельштейн, который как-то неожиданно для самого себя забрел в маленький, почти никому не известный парк на окраине его города, столице прекрасной и величественной Вены.       Парк, в котором когда-то он сам назначил свидание Гилберту, вы его можете знать еще и как великого и почти всегда непобедимого Пруссию, назначил и, разволновавшись как последний мальчишка, не пришел в назначенное время. А после, избегая любых встреч с так называемым Великим, прятался у Венгрии, которая вновь и вновь наливала ему в чашку горячего кофе и все пыталась выспросить, почему он такой нервный в последнее время.       Все же нет, с альбиносом они, несомненно, встречались, и он, Родерих, частенько мог замечать на себе заинтересованный взгляд, полный вопросов, но его обладатель, очевидно, не желал первым разрушить этот нескончаемый круг молчания и лжи, связывающий их по рукам и ногам. И они, словно два барана, упорно забывали тот случай. Случай, когда сам Австрия чуть не пришел на злосчастное свидание и не признался в любви старому… врагу?       Он не признался, побоялся, что эти странные для музыканта чувства будут грубо отвергнуты резким и несдержанным пруссаком. Что он опять же, как и давным-давно, испытает те ужасные, пробивающие до дрожи во всем теле чувства. Тогда он посчитал это решение самым что ни на есть правильным, думая, что быстрых, ненавязчивых разговоров, взглядов и редких прикосновений ему будет достаточно. И все вроде бы было так, как и запланировано… Пока…       Пока в один из ужасных дней, хотя нельзя назвать определенную дату, ведь угасать тот стал уже после того, как отдал все управление брату, просто в один момент его не стало. Он исчез, а земли его державы растворились в других государствах, теперь уже мощных и устойчивых. И этого немного грубого и неопрятного альбиноса как будто и не существовало ранее.       О нем напоминала лишь история…       А когда он растворился, самому Австрии показалось, что и сам он вместе с ним исчез в этой пучине быстро сменяющих друг друга событий. Именно в тот, наверное, огромный отрезок времени, который он провел в чистом непонимании происходящего, он чуть не лишился самого себя. И после Родерих еще долго приводил свои чувства в порядок, пытаясь никому не показывать, что что-то с ним и его душой произошло.       Он много раз корил себя за то, что так и не смог признаться этому обалдую… не смог, потеряв для себя все шансы…       Но годы идут, и вроде бы раны затягиваются. Однако воспоминания о тех чувствах всё равно тревожат…       Тем временем в парке Родерих вышел к маленькой беседке, в которой всегда любил коротать вечера за легким чтивом. И каково было его удивление, когда Австрия заметил, что маленькая скамейка в беседке уже была занята кем-то другим. Кем-то до одури знакомым…       Книжка, которую до этого он забрал у Германии, дабы почитать на досуге, и с которой он заявился сюда, полетела на землю… Человек в беседке зашевелился, услышав звук падающего предмета, и поднял от небольшого планшета взгляд на растерявшегося Родериха.       — Простите, Вам помочь? — послышался тот пропавший во времени голос, от звука которого Австрию начало трясти. Ведь этого не может быть. Он не мог… Он умер еще тогда, много лет назад, когда его расцапали по частям. В той войне.       Но, будто опровергая реальность, эта… немного осовремененная копия Пруссии поднялась и, подойдя к Родериху, подняла книжку и сунула ему в руку.       — Эй… вы чего?.. — чуть наклонившись вперед, спросил он. — С вами все в порядке? Эй… не молчите… Постойте… Мы знакомы, да? Я все верну! Деньги! Давайте время!       — Какие деньги? — непонимающе смотря на свое прошлое, спросил Родерих. — Ты… ты же мертв?       — Эм… Так мы не знакомы! А мне твоя моська знакомой показалась… И очки эти… Ну да ладно, с кем не бывает, — быстро преодолел альбинос грань между «вы» и «ты». — Ну, если не знакомы… то будем знакомы. Гилберт к вашим услугам…       — Гилберт? — проронил Родерих, все еще не сумевший совладать со своим телом.       — Ну не далек же! Как тебя зовут-то? Что ты на меня пялишься так? Эй, не молчи! Ты чего это…       Австрия даже не слышал все те слова и вопросы, которые говорило это видение, а может, и не видение?.. Неважно… оно сейчас перед ним, и он, Австрия, обязан это сделать. То, что давно не мог совершить. Признаться…       Смотря на Гила сквозь появившиеся слезы, Родерих прошептал:       — Я люблю тебя… — И после, не ожидая никакой реакции, просто обнял в общем-то неизвестного ему человека. Но что-то все-таки шептало о том… что этот одетый на современную манеру молодой человек… его… его Пруссия… которого он так давно потерял, а сейчас, кажется, вернул.       — Эй… ты чего обниматься лезешь? Что ты… любишь! С ума сошел! А ну-ка… отойди. Ты меня задушишь! — возмущался совсем обалдевший Гил. — Эм… с тобой точно все в порядке? Может, водички? — все же как-то отцепив от себя музыканта, щурился он.       — Эм… нет… все теперь в порядке. Теперь — да, — взяв наконец себя в руки, пронес он. — И простите… Просто вы были похожи… до ужаса на моего давно умершего друга. Но не будем о грустном. Вас зовут Гил? Приятно познакомиться. Я Родерих Эдельштейн.       Он не знал, что за магия это. Но перед ним был Гилберт, а остальное не столь важно. Те же повадки, манера говорить, та же улыбка. Может, это феерически бредово, но он уже любит этого незнакомого немца, который по каким-то странным обстоятельствам является не только носителем внешности, но и имени его любви.       Тот же, чуть щурясь и хитро улыбаясь, переспросил:       — Родерих? Слишком длинно. Я буду звать тебя… Родди? Не против? Вот и хорошо! А теперь гоу в беседку! И ты мне нормально объяснишь, что сейчас было!