***
Мы не виделись уже девять лет. С того самого дня. Она - последняя, кто остался, от моей прежней жизни. Поток воспоминаний проносится в голове, и мне хочется рвать и метать. Она все, люди, что дарили мне свободу, пускай эфемерную, мгновенную, но они давали мне ее. С самого детства все, о чем мне позволялось думать - учеба. И только по воскресеньям, дабы не мешать родителям, меня буквально спихивали на отцовских друзей. В первый раз, когда я ехал к ним в гости, думал, что всунут меня в руки какой-не будь пожилой паре. Так вот вышло все как раз на оборот. Молодая женатая пара, двое детишек. Одна моего возраста, другая же на пять лет младше меня. И эта малышка умудрялась заставить меня, подумать только, самого меня (!) слушаться. А ее старшая сестра была не много глуповата... В прочем, самое то для женщины. А что? Разве они должны быть умны? Или же они должны понимать то, от чем ведут беседы мужчины? Не думаю так... (Что то сбились мы с темы... Ыыыы... Карасу просит прощения) Так вот, отвозили меня в их дом, после же забирали обратно. Весь день мы с девочками носились по дому, или же по саду, и играли... Во что угодно. От игры в догонялки, до игры в шахматы и домино. В один из этих дней, наполненных радостью и солнцем, за мной приехали раньше. На много раньше, чем обычно. Я был удивлен. Но выбора у меня не было, и, попрощавшись с друзьями, и их родителями, меня увезли. Через неделю мне сообщили, что их больше нет. И я поехал туда. Туда, где собственно и была вся моя жизнь. Пепелище. Пепелище, которое просто еще не успели убрать. Я узнал все. Выживших не осталось.***
Спустя четыре года я закончил обучение. Я должен был закончить обучение через десять лет но, оказывается, я был необычным ребенком, не таким как все. Мягко сказать, "Гранит Науки" грызся слишком легко. Я был спокойным ребенком, флегматичным, все мои одноклассники не любили меня, но я не придавал этому значения, мне нравилось играть на скрипке, ночью, на балконе своего дома. Дни для меня проходили быстро и скучно, хоть я и узнавал что-то новое, но для меня не особо это было важным. С тех пор, как мои первые и последние друзья стерлись с лица Земли, у меня появилась собственная психическая травма от потери, мне нравилось причинять себе боль. Нет, не моральную, физическую, мне нравилось иногда царапать руки, нравился вид крови, эта боль вроде бы восполняла дыру в моей душе. Граф де Форли, такой статус был у моего отца. Отец мой был англичанин, мать - японка. Икуто Тсукиеми было соответственно взято от матери. В Англии я был Графом де Форли, в Японии использовал настоящее имя. Амелия фон Тресс и Елизабет фон Тресс остались в его душе навсегда. Елизабет была прекрасна внешностью. Эти большие, зеленые кошачьи глаза, локоны цвета сочного персика доходили ей до талии. Выразительные скулы, маленький нос, пухлые губы. У Амелии же была детская внешность. Эти счастливые времена оставили в душе моей глубочайший след. Еще через пять лет умер отец, что принесло мне очень много денег и управление кампанией "Форли".Со временем, эта травма превратилась в фетиш, причиняя себе боль, я получал возбуждение. Таким образом я стал мазохистом, но скажу и садистом, в свои восемнадцать лет я уже был местным Казановой, из-за моей внешности девушки липли ко мне, как медведи к меду. Соответственно без садизма не обходилось, меня возбуждали их крики, их выражения лиц, когда на спину им капал раскаленный воск, следы на коже от веревок. Скажу, что когда отец узнал о моих увлечениях, тогда ему и стало плохо. Но умер он не из-за меня, он был сожжен у себя в офисе. Он то и сказал мне, что одна девочка, Амелия, которая была младшей в семье Графа фон Тресс жива. И я стал искать. Я нашел ее в местной психбольнице, но меня к ней не допустили, ссылаясь на то, что у нее очередные процедуры. Но после я узнал, что ее собираются выпихивать из больницы. В конце концов увидел нечто, отдаленно напоминающее мне Лиззи. Только это было более тощее и изможденное создание. Кожа, словно мрамор, бледная, а глаза, из-за худобы, кажутся огромными. Но пустыми. Они пусты. Словно у хрупкой, фарфоровой куклы. Но вот что. Эти невозможно прекрасные волосы, цвета цветущей сакуры, так прекрасны тогда, и так не ухоженны сейчас. Но больше всего поразила отчужденность. Она словно смотрит, но не видит. Словно слышит, но, тем не менее, не слушает. Меня дрожь пробила от этого. Что они делали с ней? С созданием, дарившим мне свободу!? Тогда же я узнал, что ей больше нет места здесь. Если она уйдет сейчас, я больше ее не найду. Без нее я ничто. Мне нужна она. Как символ моей свободы.