I'd break the back of love for you

      Кто только придумал такой стереотип, что весна – это солнечное время года? Эмма поморщилась и передернулась от холода: за шиворот ей попали капли мелкого дождя, который лил уже который день, не переставая. С того самого вечера, когда она победила Зелину.       С того самого вечера, когда она…       Эмма прислушалась к голосу Дэвида и поёжилась: совсем скоро должна была прийти её очередь, и только от одной мысли об этом Свон начинала нервно мять исписанные поспешными строчками листы.       Ей нужно было столько сказать, столько объяснить, столько раз извиниться…       Будто ему уже не всё равно.       Эмма издала глубокий вздох, больше похожий на надрывный всхлип, и развернула бумаги, решив ещё раз пробежаться по своей речи: «Это всё я виновата, Киллиан. Видишь ли, все, кто мне дороги, только страдают от того, что находятся рядом. Со мной что-то не так, и нужно было сказать тебе об этом раньше. Хотя я знаю тебя, ты бы усмехнулся и сказал, что слишком хорош для того, чтобы не рискнуть. Видишь, не только я могу быть «открытой книгой». Мы с Дэвидом просто ужасно надрались в «Кроличьей норе» на следующий же день, когда я начала делать в своих рыданиях паузы чуть больше, чем двадцать минут. Абсолютно пьяную меня он едва дотащил до дома. Ты бы оценил и отпустил какую-нибудь из своих идиотских шуток, я уверена. Если бы не был пьян ещё сильнее, чем я, конечно. В моей жизни определённо стало слишком много похорон и просто катастрофически много слёз. Знаешь, я ненавижу их, эти жалостливые взгляды и сочувственные объятия. Все говорят, что мне станет легче. Время лечит, и всякое такое. Хочу сказать, что всё это – гребанная, мать её, ложь. Не становится. Не верю, что пишу это, но спасибо Регине: только она не причитает о том, что мне нужно постараться забыть. «Любовь – это боль», – сказала она мне тогда. «Воспоминания – это боль. Вся наша жизнь состоит из боли, Свон, и надо учиться жить дальше вместе с ней». И мне правда ужасно больно из-за тебя, Киллиан! Больно так, что я втайне от Мэри Маргарет пью викодин, чтобы хотя бы просто встать с постели. Я знаю, что ты понятия не имеешь, что это, так что просто представь, что это имеет такое же действие, как пара бутылок рома, только без похмелья. Вэйл морщится, но выдает мне их, никому ничего не говоря. Надо ему отдать твой запас алкоголя в благодарность, тебе же не жалко?.. Тебе никогда ничего не было жалко ради меня. Я расклеилась, Киллиан. Что ты там всё время болтал о моей силе? Где она была, когда я трясла тебя за шиворот, давясь слезами и пытаясь оживить? Спаситель больше никого не может спасти. Глупости это всё, моя роль была закончена ещё на разрушении первого проклятия. Какой прок с моей магии, если она не может вернуть мне главное – того, кто мне дорог? Проклятье разрушилось со смертью Зелины. Теперь Генри всё помнит, и я, даже если очень захочу, не смогу уехать отсюда. А я и не хочу. Столько воспоминаний держат меня крепко привязанной к Сторибруку, что глупо пытаться разрушить эту связь. Ты был прав – это мой дом, и к тому же Генри присмотрел нам с ним отдельную квартиру в доме с видом на море. Я тешу себя надеждой, что так я смогу жить, думая, что твой корабль однажды вновь появится на горизонте, совсем как в прошлый раз, и уж этот шанс я не упущу. Вообще-то это должна была быть моя речь, которую я выдавлю завтра из себя на твоих похоронах, а вместо этого получилось столько соплей, что мне самой тошно. Прощай, Киллиан. Я отпускаю тебя в это плавание».       – Эмма? – голос Мэри Маргарет вывел Эмму из оцепенения, и та встряхнула головой, оторвав взгляд от бумаги, на которой кое-где чернила уже поплыли – то ли из-за дождя, то ли… – Твоя очередь. Ты хочешь что-нибудь сказать?       Эмма одеревенело прошла вперед, туда, где стоял только что закончивший свою речь Дэвид, и, подняв руку к лицу, коснулась замерзших щёк.       Не из-за дождя.       Слова, которыми были исписаны листки, были предназначены только для Киллиана, не для тех, кто собрался здесь сегодняшним промозглым утром. Нет, она ни за что и буквы оттуда не прочтет. Это должно остаться только между ними.       Эмма судорожно скомкала свою речь и засунула в карман.       Но отпустить Киллиана просто так? Он спас её жизнь, а она даже не отблагодарит его за эту жертву? За его любовь, которая разрушила её стены и заставила теперь стоять беззащитной под холодным дождем, за безграничную веру, за терпение и поддержку?       «— Давай же, лапочка. Если не знаешь, с чего начать, – скажи, что я был просто чертовски привлекательным пройдохой», – прозвучал в её голове голос Крюка, и Эмма, улыбнувшись и стерев с лица слёзы, начала говорить.