Глазами Смерти

- Держи её! – крикнул я Наруто, отпуская уже очнувшуюся Сакуру. Та непонимающе посмотрела на меня, но времени оставалось всё меньше. Глупец! Сам отдал Хинату ему в руки. Секунда. Один миг. Крик отчаянья разрывает горло в тот момент, когда я понимаю, что здесь происходит. Хината замерла в метре от меня, нелепо расставив руки, в одной из которых злополучная сумка. Времени на раздумья не оставалось. В тот момент, как из неоткуда появился длинный остро-заточенный нож, я кинулся наперерез, сшибая с ног черноволосую девушку. Она издала испуганный вскрик, падая на асфальт. Спину полоснуло болью, не почувствовать которую я не мог. Но вред оболочке волновал меня меньше всего. Не теряя времени, я расправил крылья: камуфляж больше не нужен. Как раз в этот момент крылья пронзили ещё сотни кинжалов. Я почувствовал боль: видимо, они были покрыты специальным ядом против таких, как я. И ровно в ту же секунду на площадь вбежали запыхавшаяся Сакура и Наруто. Они непонимающе воззрились на нас. Воспользовавшись мигом шока Кабуто, я направил колоссальное количество оружия в него. Сакура отчаянно закричала, но было поздно. Перья вонзились в тело юноши, превратив рубашку в кровавые лоскутки. Однако он даже не шелохнулся. Я атаковал снова. И снова. И снова. Сакура от шока даже кричать не могла и только смотрела, как вонзаются серебряные наконечники в грудь, ноги, шею её друга детства. Губы беззвучно шептали «не может быть», глаза стали похоже на две маленькие зелёные Луны. Мне не могло показаться. Стёкла очков странно сверкнули, с троицей возвращая выглянувшее солнце. Та самая вспышка расплавленного золота. Развратно-опасного, горящего золота, с которого ещё не смылся отпечаток чужой боли. Одно перо, юрко скользнув вперёд по переносице, сшибло очки с крючковатого носа. Те, на прощание ослепительно сверкнув, упали на холодный булыжник. Блестящие осколки разлетелись во все стороны. Однако и это не поколебало парня. Он просто стоял, даже не покачнувшись, хотя тело его больше напоминало кровавое месиво. Тогда, и только тогда он отреагировал. Он не упал, а просто поднял голову, встречаясь со мной взглядом. И неожиданно остро пришло осознание. Это конец. Конец всему живому был скрыт за чернотой бездны этих дьявольски-опасных глаз. Вдруг он чуть прогнулся назад. И почти мгновенно издал раздирающий душу на куски смешок. Его тело ломало в дикой конвульсии, кривая улыбка коснулась тонких губ, волосы темнели с каждой секундой. Длинные, снежно-белые клыки прорезались почти немедленно. Зрачки вытягивались, пока не приобрели схожесть со змеиными. Тело постепенно трансформировалось: мои перья падали вниз, пока нечеловеческая сила выталкивала кости из тела. Это выглядело не просто ненормально – омерзительно. Задним умом я видел суеверный ужас в глазах Хинаты, когда послышался звук разрываемой плоти, и сквозь окровавленное месиво, отмечающее спину юноши, прорезались крылья. Это были вовсе не те крылья, отливающие благородным стальным блеском, и не снежно-белые лощёные крылья ангелов. Грязно-чёрные, со следами копоти, мокрые от человеческой крови, с витиеватыми крюками на концах – истинная сущность демона. Асфальт под ступнями уже не-Кабуто быстро пропитался багрово-чёрной прогнившей кровью других людей. Чёрное сияние на секунду разгорелось алым пламенем, лизавшем серебряные волосы юноши, через секунду попадающие вниз хлопьями пепла. Исчезла личина, пропали человеческие черты, пеплом рассыпались иллюзии. Перед нами стоял он. Стройное, едва ли не аристократично-худое тело. Фарфорово-белая кожа ярко контрастировала с перепачканными в крови крыльями. Смоляные чёрные волосы до плеч развевались под порывами неробкого ветра, нежданно-негаданно прорезавшимися сквозь затхлые трущобы. Синий плащ на застёжке до горла. Алый орнамент из лепестков роз и алый же пояс. Золотые глаза с тонкими вертикальными прорезями, как у дикой кошки. Это был он. Без маски и притворства. Демон во плоти. В этот миг у меня хватило сил отвести взгляд от бледного лица демона, заставив себя посмотреть на Сакуру. Шок. Вот то, что она испытала. Неконтролируемая дрожь волнами катилась по телу. В глазах застыл суеверный ужас. По щекам катились слёзы. Зубы в попытке сдержать крик с такой силой сомкнулись на нижней губе, что вниз потекла тонкая струйка багровой жидкости. Немигающий взор был прикован к существу, которое всю свою жизнь она считала человеком. Демон плотоядно ухмыльнулся, наслаждаясь выражением ужаса на наших лицах, и, в особенности, выражением отчаяния и немыслимого шока на лице Харуно. - Как жаль, что так получилось, Сакура-чан, - прошипел демон, глядя на неё. Длинный раздвоенный язык скользнул между губ, плотоядно их облизывая. Я почувствовал такое отвращение, что только страх за Сакуру помешал мне наброситься на него. - А я так надеялся, что мы станем хорошей парой, - он засмеялся, и на всех подуло холодом январских ветров. - Кто ты? – вымолвила она так, словно лежала у изголовья собственной могилы. Хотя отчего-то мне казалось, что сравнение это не лишено смысла. Мало у кого хватит сил жить дальше, увидев такое… Это хуже, чем предательство, хуже, чем обман и иллюзия, хуже, чем сама смерть. Человек, которого она всю жизнь считала другом, а какое-то время своей судьбой, оказался не просто отвратительным или не оправдывающим надежд. Он был даже не человеком – монстром, демоном, господином Преисподней, но только не человеком. Он нежить: человеческие пороки – его страсть, метания – сила, страдания – его пища. Он питается людскими душами, проглатывая их одно за другим. На его руках кровь невинных. В его глазах смертельный приговор всему живому. Даже его оболочка – прогнившая кровь и наивный облик – чистой воды игра. Лучше бы он молчал. Я не хотел чувствовать, что каждым словом он, не хуже чем затупившимся ножом по живой плоти, режет Сакуру. Но у демонов нет сострадания. И он будет наслаждаться моментом, пока последняя капля жизни не сорвётся с обескровленных губ. - Неужели ты не узнаёшь меня? Я же твой друг детства, Кабуто! – делано радостным голосом, копируя собственную манеру речи в облике человека, сказал он. Сакура вздрогнула. Мастер метаморфозы снова накинул на лицо человеческую личину. Те же скулы, губы, кожа. Только глаза остались с вертикальными прорезями. Только очки бесполезными осколками валяются где-то под ногами демона. Только Сакура уже понимает, какой это был чудовищный обман. И я буквально чувствую, как разрывает на части её сердце. - Какая жалось, что мне ты предпочла этого черного ангела. Впрочем, он парень не глупый, раз почти сразу догадался о том, кто я. Даже удивительно, но я почти ревную. Почти злюсь. Он зашипел, сузив глаза. И вдруг… Сакура закричала. Надрывно, громко, срывая связки. Глаза закрылись, а тело неожиданно затрясло крупной дрожью, такой, что даже я почувствовал волны невыносимой агонии. Она металась по асфальту, раскинув руки. Наруто попытался её схватить или задержать, но его отбросило на несколько метров так, что оболочка потрескалась, и он обратился в духа. Хината не отрывала взгляда от, словно обезумевшей подруги, но ничем не могла помочь. Я кинулся к Сакуре, не забыв и про Хинату. Теперь я понимал, что прикоснуться к ней я не могу, и не делал опрометчивых поступков. Хотя напасть я пока тоже не решался, но ненависть закипала во мне, как в большом чугуном котле, грозя немедленно вылиться. И вдруг крик смолк. Сакура тяжело дышала, с хрипами хватая воздух. - Понравилось, Сакура-чан? Может быть, ещё раз? Снова крик. Ещё яростней и безумнее, словно тело готово отдать душу на съедение демону и выталкивает её через горло. Наруто, неожиданно возникший рядом, поднёс ладонь, в которой сосредоточилось серебристо-зелёное сияние, совсем близко к телу девушки. Однако так и не прикоснулся. Сакура прекратила метаться. - О, так вы ослабили мою печать? Какие хорошие мальчики! А я-то надеялся немножко поиграть. Но кажется, убить мне её не удастся. - И не надейся! – оскалился я. Все признаки здравого смысла выкипели над котлом ненависти. Демон едва ли расхохотался. Клыки особенно чётко выделялись на фоне раскрытой пасти и внушали дамам такой ужас, что я чувствовал, как замирают их сердца. Но я, давно знакомый с Мадарой, хотя и не разу не видевший его лица, вполне спокойно относился к такой внешности. Однако бояться мне стоило… даже если предположить, что ради своей прихоти он оставит меня в живых, Сакуру или тем боле Хинату он мог убить одним лёгким движением пальцев. Бой в данном случае вариантом не был. Даже моих с Наруто совместных сил не хватило бы, чтобы больше чем на три секунды задержать его на недосягаемом расстоянии. Чёрт, будь это исключительно моя битва, я мог, не задумываясь о последствиях, кинуться вперёд. Безусловно, он мог повторно убить меня или отправить в Вечность, но это был бы мой осознанный выбор. А сейчас, когда разгадка легенды Мадары лежала на кончиках пальцев, я и подумать не мог о том, чтобы вот так сдаться. Я впивался в демона взглядом, чтобы не пропустить момент, когда он начнёт активные действия. Однако тот был на удивление спокоен. Казалось, что мы, как старые добрые друзья, просто встретились на площади, чтобы поболтать, но, как бывает в подобных неловких встречах, тем для разговора не нашлось. Демон улыбнулся. Опасность, волнами исходившая от него, приобрела пугающие размеры. Сакура задохнулась криком. Её голос эхом отскакивал от бетонных стен, разбиваясь стократно усиленным стоном. Я почти физически ощущал, как горит её тело в немыслимом огне. И снова крик оборвался. - Просто музыка для моих ушей! – прошипел демон – Но, мне кажется, что Хинате-чан так не кажется, не правда ли? Я могу помочь твоей подруге, но взамен ты должна сама, добровольно пойти со мной. Бледная ладонь с длинными острыми когтями протянулась вперёд. - Нет! – с мольбой в голосе прошептал Наруто. Я резко обернулся… и увидел то, что так напугало его. Хината плакала. Прозрачные хрусталики катились по скулам, падая вниз. Широко распахнутые глаза были устремлены на демона. И в них уже был ответ. Хината с выражением муки на лице посмотрела в глаза Наруто. Её глаза кричали: умоляю, не останавливай меня. Я не могу… Я и представить не мог, как же ей сейчас тяжело: выбирать между своим любимым и своей лучшей подругой. Она уже приняла решение. И даже Наруто не мог его оспорить. Он тоже видел этот блеск решительности в её серых глазах. - Время идёт… - мягко заметил демон, и Сакура вновь отчаянно закричала. Мгновение затягивалось. Хината поднялась на ноги. Я видел, как дрожат её лодыжки, грозя не удержать равновесие в любое мгновение. Она не отрывалась от лица Наруто, навсегда прощаясь с ним. А я не мог… просто не мог остановить её. Если бы пришлось выбирать между её жизнью и моей, я не задумывался бы и секунды, но когда на кону стояла жизнь Сакуры, я просто не мог… плевать на мир, на Добро, Зло, на высшие силы небес и ада – пусть только она будет жива! И в то же время я понимал, что, что бы сейчас не произошло, это конец. Ловушка расставлена слишком талантливо: если Хината откажется – демон в любом случае убьёт Сакуру, даже если печать не сработает. И Хината, как и все остальные, точно знала, что убивать он будет медленно, растягивая извращенное удовольствие до предела. А если она согласится, то погибнет сама. А следом за ней в вечность уйдёт Наруто, это мрачное желание я уже видел в угасших глазах. Злые слёзы, полные дикой боли и настоящего отчаяния, стекали и по его лицу. Он терял её, терял единственную в мире любимую женщину. Крик достиг пугающих высот. Сакура металась в безумстве по асфальту. Видимо, она не чувствовала реальности и не понимала, что происходит. - Достаточно, Орочимару! – раздался спокойный голос. Я вздрогнул, узнав знакомые интонации. В ту же секунду Сакура затихла. Я кинулся к ней и поднял на руки. Сакура дрожала с головы до пят, лицо было всё в слезах, волосы спутались и смешались с сухими травинками, листочками и дорожной пылью. По коленке текла кровь. - Всё хорошо, - целуя её в лоб, сказал я. Хотя нежность, чувствительность, да и внимательность были мне несвойственны, я не мог иначе рядом с ней – слишком боялся – Боль уже прошла. Всё хорошо. Не верящим взглядом я смотрел на то, как неспешной походкой к нам шёл Дзирайя… Мне казалось, что за несколько недель, проведённых в его доме, я досконально изучил всю его натуру. Ветреный, немного взбалмошный и абсолютно несерьёзный. Единственной загадкой для меня оставалось: как они с Цунаде уживаются под одной крышей. А сейчас передо мной предстал совершенно другой человек. Он всего лишь шёл вперёд, а я чувствовал, как трескается кислород от волны мощи, исходившей от него. Даже ветер ненадолго стих, преклоняясь перед его величественной фигурой. Даже демон замер от неожиданности. Я видел искры ярости, рассыпающиеся в его взгляде, когда он прошипел: Дзирайя… Вышеупомянутый медленно поднял на змееподобного демона взгляд. И словно два мира схлестнулись в беспощадной схватке в этом взгляде. - Давно не виделись, Орочимару. - Да, больше девятисот лет, если быть точным. Дзирайя не ответил. Он подошёл к Сакуре и дотронулся до шеи. Меня дёрнуло током: короткая вспышка обжигающего холода была столь неожиданна, что я нервно выдохнул. Сакура издала короткий всхлип и немедленно потеряла сознание. Наруто охнул и прошептал: Печать разрушена. Вот так просто… одним лёгким движением пальцев он разрушил печать одного из древних демонов. Кто же он? - Вы знаете его? – тихо спросил Наруто, верно истолковав его действия. - Да. Это мой друг. Вернее, он был моим другом. - О, значит, ты помнишь то время? – раздался голос Орочимару. Он плотоядно ухмыльнулся: в его глазах полыхало неистовое веселье, грозившее уничтожить всё живое на своём пути. - Уходите отсюда, - совершенно спокойно сказал он, глядя на бездыханное тело Сакуры с сожалением, - Я задержу его. - Но… - слова о том, что он может погибнуть, что это слишком опасно, что это неправильно и невозможно не слетели с моих губ, однако этого оказалось не нужно. - Уходите. Это противостояние длится слишком долго. И к вам оно не имеет отношения. Я кивнул. Сердце нервно дёрнулось, предчувствуя, что вижу этого седовласого ангела в последний раз. Полупрозрачное перо, неизвестно откуда проявившееся в насыщенном напряжением воздухе, легло мне в ладонь. От него исходило едва заметное тепло. Наруто с дикой болью в глазах смотрел на своего учителя. Он тоже чувствовал, что вечность зовёт его друга. Дзирайя кинул на него проницательный взгляд. - И почему я должен терять дорогих сердцу людей? – прошептал Удзумаки. - Такова природа смерти. - Прощай, учитель. - Прощай, ученик. Уходите. Мы кинулись прочь, не сговариваясь. Я чувствовал такую жуткую боль, что только Сакура мешала мне кинуться назад. Наруто, который держал Хинату за ладонь, чувствовал тоже самое. Вслед послышался яростный крик взбешенного демона. И вдруг обзор заслонили снежно-белые крылья. Огромные, гораздо больше, чем у рядового ангела, они, словно щит, закрыли нас от неизбежного удара. Белоснежные перья полетели в разные стороны. Сердце сжалось от боли. Однако остановиться было уже нельзя. Последнее, что бросилось в глаза, когда площадь стала стремительно таять за спиной, это огромные глыбы бетона, фейерверком разбросанные вокруг и старая, полуразрушенная ограда, оставшаяся от фонтана. Флешбек на… очень много лет назад. Они стояли друг напротив друга, глядя в глаза. Такие разные судьбы, личности, характеры и мысли. Но глаза – словно отражение в воде: у одного золотистые, словно промытый речной песок, у второго точно такие же, но темнее, словно поддёрнутые стеклом скуки и печали. Один смотрит задумчиво-равнодушно, второй с тревогой, тщательно скрываемой за озорной беззаботной улыбкой. Это не притворство, просто природная живость натуры не позволяет сказать другу, как долго его мучают по ночам кошмары. Он до последнего скрывает свои страхи, не хочет заставлять его волноваться, переживать. Хотя с каждой секундой затянувшегося молчанья сердце колотится сильней и сильней, предчувствуя долгую разлуку. Ещё никогда ему не было столь тяжело покидать родную деревню. - Значит, уходишь на рассвете? – раздался рядом почти лишенный эмоций голос. Однако прохладность их расставания вовсе не означала, что собеседник не сожалеет о ней. Просто он всегда был таким: не разговорчивым, замкнутым, молчаливым. Да, он ещё успеет пожалеть, что не сказал всего, что требовал случай, но сейчас промолчит. А то, что в его обычно совершенно бесстрастном голосе есть тень хоть каких-то эмоций – уже большое достижение. Впрочем, стоит ли праздновать только из-за этого? Очнувшись от своих размышлений, Дзирайя поднял глаза на друга и попытался улыбнуться. Губы чуть дрогнули, однако в целом получилось вполне правдиво и добродушно. Однако друг не обманулся. Он всегда отличался тем, что с лёгкостью читал ложь на лицах людей. И сейчас бодрый голос Дзирайи его вовсе не обманул, а лёгкая скованность в движениях только подтвердила догадку: что-то его беспокоит. Однако сейчас, как и прежде, он не искал откровенности и промолчал, продолжая меланхолично смотреть вдаль, чуть повыше плеча собеседника. Он так хорошо изучил друга, что знал, что если это будет что-то серьёзное, то он скажет и без вопросов. А если нет… значит, и вопросы не нужны. Да и зачем тратить время? Он никогда не видел в выражении своих чувств смысла. Да и были ли эти чувства, или дружба этого человека была единственным способом спастись от одиночества, которое, впрочем, не мешало никому, кроме этого неугомонного Дзирайи. - Да, до Страны Рисовых Полей доберусь уже к полудню. Думаю, что к вечеру смогу вернуться. - Хорошо, - спокойно ответил он. Любая тень заинтересованности, была она или нет, уже стёрлась из голоса. Только глаза, золотистые, со странной тёмной дымкой, хищно блеснули. Дзирайя ещё пару мгновений смотрел в глаза другу, пытаясь понять, был ли это обман солнца или он действительно видел чёрную пелену на глазах. А потом моргнул, прогоняя глупое видение. - Ты защитишь деревню? – неожиданно даже для самого себя спросил Дзирайя. Странно, но ему именно сейчас было необходимо озвучить это. Раньше, да и сейчас, у него никогда не возникало сомнений в том, что друг это сделает в случае необходимости. Защитит деревню ценой собственной жизни. Защитит их... самых дорогих сердцу. А сейчас неожиданно возникшая потребность спросить вынесла мысленные метания на гребне волны сомнений. Появился страх, беспричинный и глупый. Он же раньше никогда не боялся покидать деревню. Да, и раньше были опасности, враги, но никогда не было таких душевных метаний. А сейчас больное предчувствие зарождало в глубинах бесстрашного сердца настоящий страх. Друг позволил себе лишь чуть приподнять брови в знак удивления. Конечно, Дзирайя не знал… не мог знать. И всё же… почему именно сейчас он спросил об этом? Неужели из-за того их разговора? Это было в высшей степени глупо: рассказывать о своих переживаниях. До сих пор он всё ещё видел глаза, наполненные беспокойством и почти страхом, когда говорил: Здесь мне не место. Я чужой. Даже моя кожа отличается от вашей… Тогда он поднял руку к солнцу: бледная, пергаментная, снежно-белая кожа без налёта загара, совсем не такая, как у друга: загорелая, грубая, но такая тёплая. Нет, его кожа всегда была холодной, как у змеи. Конечно, и сам Дзирайя видел непреодолимые отличия, разделявшие их. Но никогда он не судил людей по внешности, так что проблем не видел так же. Вот и сейчас он лишь отмахнулся от этого разговора: Да брось ты. Мы с Цунаде никогда не будем относиться к тебе иначе только из-за того, что у тебя холодная кожа! – он фыркнул, подтверждая свои слова – Ты стал защитником Конохи не просто так. И магистра меньше всего волнует то, какой ты. Он лишь покачал головой. Чёрные, смоляные волосы качнулись, падая на плечи, на светлый воротник со знаком креста. - Магистра не волнует ничто в этом мире. Его интересует лишь защита деревни, не более. Ни ты, ни я, никто другой не волнует его. Лишь орден – всё, что нужно ему. И ты это знаешь не хуже меня. Дзирайя хотел что-то сказать, возразить, опровергнуть, но не смог. Потому что неожиданно чётко осознал, как глупы любые оправдания: он ведь прекрасно знает, что друг прав в своих предположениях. Магистр их ордена давно перестал быть тем человеком, что однажды нашёл их двоих умирающими в разорённой деревне. Тогда он почти на руках донёс двух истекающих кровью мальчишек до деревни. Он выходил их, помог, вылечил, даже принял в свой орден защиты. Для них он всегда был почти отцом. Ведь их родителей давно убили… Но сейчас он сильно изменился. Когда появился тот маниакальный блеск в глазах, они не помнили. Но постепенно они стали замечать, сколь безрассуден он в своих стремлениях в защите. Жизнь человека перестала быть для него ценной, а они, защитники, стали пушечным мясом. А всё во имя каких-то лишь ему ведомых великих целей… кто-то, разумеется, лишь избранные, был склонен полагать, что им владеет демон. Его склонность убивать, проливать кровь была столь ужасной… но никто из тех, кого он защищал от врагов, и подумать не мог о том, насколько черна его душа. Для них он продолжал быть защитником, спасителем, почти святым. И только сейчас, наедине они могли вскользь упомянуть о своих безумных, и оттого ещё более ужасных догадках. - И, тем не менее, - попытался вразумить его Дзирайя, - ты же понимаешь, что для нас ты всегда будешь другом. Его собеседник хмуро засмеялся. И этот смешок был похож на едва слышное шипение змеи. Такое же угрожающее и предостерегающее. Однако друг ничего не заметил. Просто смотрел на него и видел уставшего от бесконечного одиночества друга, который сотню раз видел смерть. Он привык к виду горящих деревень, плачущих от голода детей, и к пустым, стеклянным глазам мертвецов, что лежали на пропитанной кровью земле, а ветер кидал в стороны их волосы. Привык? Уже это должно было насторожить Дзирайю, ведь он, сильный, рослый, тридцатилетний мужчина так и не научился сдерживать дрожь сожаления, при виде погибающих товарищей. А глаза друга просто стекленели. В них более не было сожаления, печали, боли от утраты. Была лишь бесконечная пепельная усталость и где-то совсем глубоко яркая искра чёрного огня. И ноздри как-то особенно чутко пытались уловить ускользающий аромат смерти… словно он доставлял какое-то запретное удовольствие. Тьма постепенно росла в сердце защитника. - Пошли, магистр уже зовёт нас. Дзирайя по-дружески обнял его за плечи. Только бесконечное равнодушие и усталость не позволили ему стряхнуть слишком тёплую, слишком живую руку со словно бы потяжелевшего плеча. И сейчас он как никогда остро понимал, что тот разговор бесследно не забылся. Нет. Возможно, Дзирайя этого не осознаёт, но внутренне он уже начинает понимать, ЧТО за человек его друг. Они стояли друг напротив друга, глядя в глаза. Тот же оттенок глаз, но такие разные судьбы их обладателей. Дзирайя ещё не верил – прогонял прочь любые сомнения, ибо свято верил, что недоверие к другу – самый низкий из грехов. Всплывали одно за другим воспоминания о том, что всё чаще люди, которые шли на миссии с его другом – не возвращаются живыми. Но их перекрывали другие, где они одни, полуживые, лежат, держась за руки под сгоревшим навесом, и непонятно, то ли дождь, то ли слёзы по погибшим родителям стекают по щекам бледного, измученного паренька. Волосы чёрным гигантским нимбом лежат на прокисшей земле вокруг, а капли, что стучат без остановки по ним, создают видимость, что это чёрные поблёскивающие шкурой змеи свивают и развивают кольца. Нет, его друг, единственный, не мог его предать! - Папа! Дзирайя вздрогнул и оторвал взгляд от друга. С крыльца небольшой хибарки к ним весело бежала девочка. Длинные каштановые волосы с золотистым отливом ниспадали игривыми кудрями на плечи. Даже атласные ленты не сдерживали пышных кудрей. На девочке было совсем простое деревенское платье до пят. Подол был немного грязным: наверняка малышка успела до рассвета побегать по лугам и лесу. Запачканные башмачки были мокрыми от росы. Девочка ослепительно улыбалась, демонстрируя ровные белые зубки, что было большое редкостью у простолюдинов. Но самыми необычными были её глаза: небесно-голубой, лазурный оттенок неба. Беззаботный, лёгкий. Ангельский. В первый же день, когда, держа младенца на руках, он всмотрелся в эти глаза, он не задумывался ни на мгновение. Заранее подготовленное имя вылетело из головы, а шёпот сам собой вырвался из уст: Тэнши. Тогда малышка улыбнулась своему новому имени… Отец, вмиг забывший о своих сомнениях, беззаботно улыбнулся и подхватил малышку на руки. На вид ей было едва ли больше десяти лет, хотя несколько дней назад ей исполнилось тринадцать. Проклятый возраст. Отец недолго покружил её и опустил на землю. Девочка заливисто смеялась, как пятилетняя. Она всегда была такой странной: ни по-детски заботливая, самостоятельная, умная. Но совсем как ребёнок, жизнерадостная, весёлая, беззаботная. Этим она была так похожа на отца. Следом за девочкой из дома вышла и её мать. Волосы скручены в тугой пучок под косынкой, несколько прядей, выбивающихся из-под хлопковой ткани, элегантно обдувает ветер. Лицо у неё свежее, хотя уголки глаз уже заполнились добродушными морщинками. - Тэнши! Девочка моя! Опять ты убежала. Сколько раз просила тебя не убегать просто так. Женщина сощурила брови, чтобы казаться строгой, но счастливая улыбка всё равно не покидала губ. Она спустилась по ступенькам с крыльца. Платье робко шуршало в такт движеньям. - Мам, ну прости! Я так хотела попрощаться с папой! – девочка улыбнулась и беззаботно тряхнула золотыми кудрями. Мать подошла к мужчинам и щёлкнула девочку по лбу в знак недовольства. Девочка потёрла покрасневшую кожу и надула губы цвета лепестков сакуры. - Я же говорила, что мы её слишком разбаловали! – ласково прошептала женщина, положив голову на плечо мужа. Он невольно улыбнулся и обхватил ладонь жены руками. - Конечно! Но разве она этого не заслужила? Девочка обняла родителей. - Вот именно! Я сегодня бегала в лес и собрала больше всех трав, честно! Дзирайя посмотрел в глаза жены. Они были гораздо темнее, чем его собственные, но хранили такую же добрую искринку. А сейчас же они просто излучали счастье. Казалось, она вот-вот заплачет от умиления. - Значит, ты уже уходишь? – тихо спросила Цунаде мужа. - Да. Ты же знаешь, что это ненадолго. Странно, но не он один волновался по поводу сегодняшнего дня. Хотя безмятежность натуры его жена не могла дать ей и повода для страха, но она тоже предчувствовала, что что-то пойдёт не так. Дзирайя и раньше часто уходил из деревни. Но ни разу она так сильно не боялась расставания с ним. Сейчас, когда за родными стенами было столько опасностей, врагов, готовых наброситься в любой момент, простая прогулка казалась смертельным походом. - Конечно, знаю! Но из-за этого пророчества… Муж приложил палец к её губам, заставляя замолчать. Девочка уже начала прислушиваться у их разговору. О да, слух о пророчестве облетел деревню мгновенно. Многие говорили о том, что речь в нём шла о нападении на деревню со стороны Страны Воды, многие, о появлении нового защитника, многие – о нависшей угрозе из ниоткуда. Что ж, здравого зерна во всём этом было немного. И лишь избранные знали истину о жутком предостережении умирающего монаха. Он предрёк, глядя слепыми глазами в небо, что вскоре гибель невинной души тяжким бременем ляжет на стёртый временем и скрытый за могильными плитами Орден. Вспоминая об этой тайне, тайное волнение вновь взыграло в сознании Дзирайи. « Гибель невинной души… стёртый временем… скрытый могильными плитами…» Неужели это предвестие Смерти? Девчонка ещё пару мгновений следила за безмолвным диалогом родителей, но, в конце концов, лишь пожала плечами и обернулась к другу отца. - Вы ведь защитите деревню, Орочимару-семпай? – спросила она по-детски наивным голосом. Дзирайя вздрогнул, однако его друг и вздохом не дал понять удивление. Его ладонь легла на шёлковые кудри. - Конечно, я же обещал твоему отцу… Бледная ладонь на пышущих жаром волосах казалась пергаментом на золотом листе. Рука скользнула ниже, туда, где под тонкой загорелой кожей бился пульс юной девочки. Так ровно: тук-тук, тук-тук, тук-тук. А всё-таки жаль, если пульс неожиданно прервётся… Девочка доверчиво посмотрела на Орочимару. Такие чистые глаза… сквозь них видны её непорочные мысли… Она уже созрела… Впервые в жизни Дзирайе захотелось отдёрнуть его руку… Как и обещал, на рассвете он покинул только что проснувшуюся деревню… Тихо, медленно, но неотвратимо… Длинноногая недотрога в чёрной накидке с капюшоном величественно ступала по земле. Чёрный плащ клубами дыма стелился по земле. Синяя ткань плотно укутывала небо, а иней, застрявший в снежно-белых локонах, звёздами падал над головами смертных. Её дыхание ветром скользило по вершинам деревьев; а голос, такой нежный и сладкий, тихий и невыносимо зовущий баюкал детей в крошечных хибарках. На землю величественно опустилась ночь… Дзирайя остановился на секунду и посмотрел в небо. Плотный слой туч надёжно скрывал свет луны, и оттого ночь казалась ещё более тёмной, чем обычно. Ни один лучик не проникал сквозь бархатный заслон. И только звёзды бриллиантовой россыпью далеко-далеко освещали путь уставшему страннику. Он брёл через лес. Ещё ребёнком он излазил все тропинки в таком знакомом, родном лесу. Так что он мог спокойно закрыть глаза и на ощупь с лёгкостью найти дорогу к опушке, обозначавшей конец леса. Лес был спокоен. Стрекотали кузнечики и стрекозы, где-то очень далеко, ближе к горам пел свою песнь одиночества волк. Шумела листва, нашёптывая какую-то едва уловимую мелодию. Лес спал. Жизнь, кипящая, как в котле, днём, сейчас мерно дремала. Никогда не угаснет этот источник биения сердец. Но в целом лес был спокоен. Настороженность могла вызвать неестественная тишина, но даже она была разбавленной, как разбавляют кипящую воду прохладной – аккуратно, ненавязчиво. Только вот сердце никак не желало успокоиться. Билось, стучало, трепетало, как пойманная в клетку птица. Почему? Почему он так отчаянно боялся за деревню сейчас, когда, казалось бы, поводов на это не было никаких? Да нет, даже не так. Он боялся не за Орден. Он боялся за них… за маленькую Тэнши, за Цунаде и даже, в какой-то мере, за Орочимару. Он был прославленным воителем и не раз доказывал делом свою силу и доблесть, но отчего-то щемило сердце. Словно сегодня было последнее утро, когда он видит их живыми. Стоило выйти на опушку, как сердце на секунду остановилось – и снова ринулось вскачь. А всё потому, что он мгновенно увидел ало-рыжее зарево пожара. Дзирайя бегом пустился вниз, к сонной, а ныне наполненной живым несмолкающим криком, долине . Страх, настоящий, бушующий, словно огонь, держал в калёном железе его сердце. Он не знал, что сделает, если потеряет их. Последних в этом мире, кто ещё трогает сердце. Каменная стена, пиками протыкающая небеса бесполезной грудой запылённых валунов лежала под ногами. Дома на главной улице были охвачены огнём. Верхние этажи гостиниц и пабов уже дотлевали, обратившись в пепел. Хлопья серого праха вместе с дымом взвивались в воздух Дзирайя остановился как вкопанный. Картина, нарисованная реальностью, была ужасна. Это была чудовищная фантазия сумасшедшего гения, решившего изобразить на тихих провинциальных улочках деревни настоящий ад. Всё было перевёрнуто, изначально неправильно до основания. Дома потеряли невинно белый облик, став чёрными от копоти. Из чёрных оконных проёмов выскакивали с громким шипением рыжие языки пламени. Дорожный булыжник покрылся толстым слоем пепла, копоти и крови. Даже земля пропиталась до основания багровым соком жизни, неприятно хлюпая под ногами. Трава, деревья, фонтаны, лавки – всё погрузилось в царство хаоса и ужаса. Кипели, как в одном дьявольском котле, люди. Плавились, словно воск, дома. Небо стало тёмно-серой кляксой с завихрениями пепла, казавшегося в сгустившемся сумраке почти белым. Дома в одних местах чернели грудой головешек и ещё пылающих углей, в других – горели рыжим пламенем. Жар поглощал всё вокруг. И вдруг Дзирайя увидел то, что заставило его обратиться в камень. На брусчатке, чёрной от копоти, лежала женщина. Чёрные волосы обуглились, платье стало чёрным от грязи, руки странно вывернуты, словно суставчатые деревянные пальцы ярмарочных кукол, а в глазах пустота. Она была мертва. На трясущихся ногах он заставил себя подойти и проверить. Ладонь коснулась ледяной кожи женщины. Пульса не было. Ветер беспорядочно трепал чёрные локоны, кидая их на глаза, в которых отражался пожар. Дзирайя с трудом заставил себя прикрыть глаза несчастной. Всё дальше и дальше… там был лишь ад. Поначалу Дзирайя ещё мог воспринимать реальность, какой бы жестокой она не была. В слепой надежде он подходил к каждому новому раскинувшемуся телу, и, прикасаясь дрожащими пальцами к обжигающей холодом и пеплом коже, он всё ещё искал того, чьё сердце будет биться. Но постепенно приходило осознание: все мертвы. И не найдётся среди изломанных, словно ярмарочные куклы, тел тех, кто смог бы ответить на единственный мучавший вопрос: что произошло? Как? Как могло случится так, что ещё утром он уходил из деревни, а вернулся в погребальный храм, в котором витало лишь затхлое дыхание смерти? Почему разрушено всё? И почему, среди истлевших, задохнувшихся гарью и растоптанных тел он видит те, сердца которых проткнуты презренным оружием? Кто смог убить их всех, так хладнокровно и страшно? Всё вокруг было чужим, изломанным, неоправданно-жестоким. Он не видел ничего, кроме пышущих алым пламенем домов, чёрного смога, и пустых сожженных смертью лиц. Было невыносимо чувствовать на себе замёрзшие взгляды пустых глазниц мертвецов. В каждом словно немой укор за то, что он до сих пор жив, за то, что так равнодушно проходит мимо. В воздухе сгущался невыносимо жуткий аромат: палёная кожа и волосы. И вдруг все стены самообладания обратились в пыль, когда его взгляды предстала мостовая… Ночь делала булыжник чёрным. Чёрной была и вода под мостом. Только в ней был какой-то страшный, совершенно ужасный оттенок бордового. И повсюду тела. Маленькие, окровавленные тела. Это были дети… Второй круг ада был помесью чёрного и белого цвета, которые не смешивались. Предыдущий круг был сплошь чёрным и рыжим: обугленные тела, чёрные пустые глаза, алые языки пламени. А здесь была чёрная мостовая: сквозь булыжник текла одна река поблёскивающей крови. Она тоже была чёрной: свет луны, скрытый за тучами, не обращал всё в истинные цвета. И белели тела, совсем маленькие, юные, с такими же, как у его дочери, кудрями и локонами. На мёртвых лицах застыли предсмертные слёзы. Рубашки детей были все в алых пятнах, руки в чёрной саже, но сами они, словно призраки, резко белели на фоне чёрных камней. И в воде тоже были дети… скромное течение качало, убаюкивая, бледные тела, а вокруг них, словно вино, растекалась алая краска. И всё вокруг было подёрнуто белой дымкой. Он шёл вперёд. Ноги дрожали, а сердце ныло от страха. Как ни готовил он себя на главной улице, что среди безмолвных свидетелей гибели деревни может найти тело жены, тайная надежда, что она не погибла, всё ещё теплилась где-то глубоко в душе. Со страхом, с трепетом, он искал, ждал, и боялся найти среди детей знакомое лицо и золотистые локоны. Заглядывая в лица мёртвым, он видел на каждом незримую печать смерти. Но её не было. Может быть, чёрная вода уже поглотила, утопила его маленькую дочь? Оставив мост, который, он знал, будет являться ему в кошмарах, Дзирайя молил богов лишь об одном: Пусть они будут живы! Пусть Орочимару спрячет их. Я знаю, он сможет – он обещал. Вера, единственное, что у него осталось. Если сейчас он отбросит в сторону веру в друга, то не останется ничего, что заставит его двигаться дальше, идти, искать. Он просто ляжет на землю, закроет глаза и умрёт, так же, как умерли те, кого он готов был защищать ценой жизни. Страх и вера заставляли его идти вперёд, хотя ноги нещадно ныли. Храм. Здесь магистр проводил собрания, здесь, на главной площади собирались все, чтобы послушать наставительную речь. Здесь преклонил колено Дзирайя, получая крест. А рядом с ним стоял лучший друг. Здесь всегда было слышно перезвон колоколов и мягкий голос магистра. Здесь шелестели одежды в пол, и падали с едва уловимым звоном капли святой воды из источника. Здесь сейчас качались в петлях связанные тела настоятелей, духовников, и в самом центре – самого магистра. Каштановые волосы трепетал безжалостный ветер, мёртвые глаза всё так же сурово смотрели на площадь, и раскачивался крест на окровавленной верёвкой шее. Могильная тишина. Осквернённая лишь едва уловимым треском дерева за спиной, на улицах дотлевающего города. Жар повсюду. Но только не здесь. И вдруг раздался тихий шорох. Там, дальше, на аллее, скрытой терновником и плющом. На дорожке, ведущей к его дому. Как глоток холодной воды, как последняя надежда утопающего, как единственная не порванная ниточка – Дзирайя следовал за этим звуком, как слепец, ничего не видя, ничего не ощущая, ничего не чувствуя. И только билась, вместе с ещё не остановившемся сердцем последняя мысль – быть может, провидение защитило их? Быть может, их тела не лежат вместе со всеми, и его друг сумел защитить дочь и жену? Терновник царапал лицо, оставляя короткие полоски царапин. Однако он уже ничего не чувствовал – лишь шёл вперёд. Боль пронзила его подобно сотне катан, ворвавшихся в тело. Она лежала посреди двора, изящно вытянувшись, словно восточная танцовщица. Кончики бледных пальцев щекотали траву. Серое парчовое платье как никогда прекрасно смотрелось на полуобнажённых плечах. Кожа резко белела на фоне почти чёрной земли. Она смотрит в небо. Пустые глаза. Неестественно бледная кожа. И алое пятно, расползавшееся под грудью. Цунаде была мертва. Слёзы… впервые в жизни они катились по мужественным скулам. Он заставил себя подойти. Опуститься на колени перед единственной, кого любил. Заставил приподнять голову и всмотреться в любимое лицо. Заставил провести пальцами по щекам, стирая застывшие на веки слёзы. Последний раз вдохнул цветочный аромат волос и отпустил… навсегда отдав бездыханному телу частичку своей жизни. Он заставил себя поднять взгляд и позвать. Никому. В пустоту. В чёрную пасть пустого дома. - Тэнши? Он уже не ожидал услышать её голос. Увидеть смеющиеся глаза. Почувствовать бархатистые локоны под ладонью. И вдруг, словно видение, на последнем вздохе: Отец? Он поднял взгляд. На фоне чёрного проёма дверей она казалась призраком. Неживым, полупрозрачным. Лёгкая ночная рубашка свободно сидела на худых плечах. Лёгкие складочки колыхались под порывами ветра. Золотистые волосы немного растрёпаны и отсвечивают в тонких, едва заметных бликах неожиданно показавшегося кусочка луны. Облегчение, которое испытал Дзирайя, было лишь мимолётной вспышкой перед настоящим ужасом. Он посмотрел в её глаза. Небесно-голубой стал золотистым. Яркие янтарные крапинки выделялись вокруг неестественно вытянутых зрачков. Как у кошки. Или змеи. А по щекам струились слёзы… бардовый в неверном свете кусочка луны казался чёрным. - О Боже… - выдохнул Дзирайя. Она плакала кровавыми слезами. Девочка, словно не понимая испуга отца, поднесла ладошку к лицу. Дзирайя судорожно вздрогнул, когда пальчики подхватили кровавую слезу. - Не бойся. Мне совсем не больно. Голос тот же. Только пустой, словно не её губы произносят эти слова. - Тэнши… - выдох в пустоту. Девочка задумчиво рассматривала алую каплю. Яркий контраст: чёрное на снежно-белом – её кровь на коже. И вдруг она, словно впервые пробуя, поднесла пальцы к обескровленным губам. Губы скользнули по пальцу, собирая кровь. Зрачки ещё вытянулись. Ноги Дзирайи подкосились. Он упал на пыльную землю. Девочка подняла на него взгляд. Глаза, обрамлённые густыми ресницами, словно светились в темноте голодным огнём. Голодным? И вдруг девочка задрожала. Это была не так дрожь, что конвульсией сотрясает тело обычного человека. Покачивались вверх-вниз кудри, волнами дрожала рубашка. Тело Тэнши изогнулось в спине, словно она собиралась встать на мостик. Это было красиво, не по-детски элегантно, завораживающе. Но и пугающе одновременно. Неожиданно послышался хруст. Тело девочки изогнулось настолько, что стало понятно, что это был звук ломающихся костей. Миг – и девочка распрямилась, словно ничего и не было. Только по уголку губ поползла витиеватая струйка крови. И вдруг Дзирайя увидел то, что заставило его похолодеть. Из темноты дверного проёма на него смотрели знакомое золотые глаза. На этот раз он не спешил радоваться. Вид его дочери, теряющей человеческий облик, заставил его не испытывать бесполезных надежд. Однако тень, словно занавес театральной сцены, всколыхнулась. Орочимару сделал шаг вперёд, и половина лица, открывающая глаза оказалась в полоске холодного света. - Ты жив? – с какой-то сумасшедшей надеждой спросил Дзирайя. Ухмылки Орочимару не было видно в тени. - Куда ты убежала, маленькая моя? – с какой-то изощрённой нежностью спросил он, подходя к девочке. Он опустил взгляд, и чёрные смоляные волосы скрыли его лицо от Дзирайи. Его старый друг словно бы и не заметил. Девочка подняла взгляд. Её лицо озарила жуткая полуулыбка, открывающая вид на маленькие белоснежные клычки. - Папа… пойдёт с нами? - Нет, ангел мой. Он останется здесь, вместе с твоей мамой, - его голос был потрясающе спокоен едва ли не равнодушен. Только нежные, бархатистые, и вместе с тем шипящие нотки скользили в нём. Словно Дзирайи и не было рядом. Словно они не стояли рядом с телом Цунаде. - Что здесь происходит? – колоссальным усилием воли он добился того, чтобы голос не дрожал – Куда ты собираешься забрать мою дочь? И что здесь произошло? Почему ты ещё жив? – последний вопрос был едва ли не объявлением в убийстве, ведь он начинал понимать, что происходит. - Жив? – он засмеялся, и в голосе зазвенели льдинки – О нет, мой друг. Это жизнью назвать нельзя. Здесь я разлагался, продолжая бесполезные попытки измениться. Ты ведь уже давно понял…? - О чём ты? – только и сумел вымолвить Дзирайя. Орочимару сверкнул золотистыми глазами и мягко, с придыханием, давая насладиться ужасом, сказал: Уже давно больше всего мне нравится запах крови… такой острый, тёплый, солёный – ты ведь не можешь представить себе, каково это: наслаждаться метаниями человека, смотреть в его наполненные ужасом глаза и убивать, впитывая музыку криков, мольбы и звук разрывающейся плоти. Ты ведь не понимаешь… всегда ты пытался изменить меня, видел своего друга, светлую сторону. Ты был слишком наивным, и меня это раздражает. Ты даже не представляешь себе, как мне хотелось уничтожить всё, что ты имел – стереть эту твою вечную улыбку. И сейчас ты стоишь здесь. Деревня, которую ты защищал, лежит в руинах, мой кровавый урожай собран. Твоя жена умерла, защищая дочь. А она вскоре станет великолепной демонессой. Посмотри: какие прекрасные клыки. - За что? – выдохнул он. - А ты не понял? Ты, который всегда так рьяно отстаивал мою хорошую сторону, которой не существовало. Ты, который всегда доводил до тошноты своими слепыми мечтами и надеждами. Так и не понял? Твоей дочери суждено было стать ребёнком пророчества. Ангел должен стать демоном. А ты продолжаешь видеть в демоне ангела! Твоя слепая привязанность омерзительна! Держу пари: ты боялся, что я умру. И даже не представлял, что я причина гибели всех тех, кого ты видел раньше. Ты даже не представлял, что я… Неожиданно тучи пропали, а холодный свет луны целиком залил поляну кровавой драмы. И они же осветили лицо Орочимару. Бледная кожа, змеиные глаза, и влажно-блестящий след на губе. Кровь. Орочимару показушно-медленно нагнулся над Тэнши. Глаза той словно остекленели, и сейчас она как никогда была похожа на фарфоровую куклу. Он отогнул батистовый край рубахи и аккуратно убрал завитые локоны. На бледной коже виднелись два прокуса. Это была её кровь. - Видишь? Смерть уже приняла её, как родную дочь. Через неделю она станет настоящей принцессой подземного мира. Я буду рад приветствовать её на коронации. - Приветствовать? Послышался звук разрываемой ткани. Огромные, рваные, как у летучей мыши с витиеватыми крюками на концах, крылья с тихим шорохом расправились за его спиной прямо через эмблему креста. - Нам пора, моя принцесса. Он чуть склонился, выставляя вперёд ладонь. Тэнши положила свою руку на его. Стремительно по её груди расползалось тёмно-бордовое пятно. - Тэнши? – наконец Дзирайя смог взять себя в руки. Сейчас всё вдруг стало не важно. Вот она, маленькая, ещё живая. Стоит напротив. И он должен ей помочь – уже не важно, как. Просто помочь. - Глупец! Удар. Дзирайя легко поднялся. Ещё удар. Ноги подгибаются – но у него хватает сил встать с земли. Удар. Плечо рассекает невидимый меч. Алая кровь взвивается в воздух. Он поднимается вновь. Дочь смотрит на него лишь с лёгким интересом, словно он какая-то интересная безделушка. Боль затмевает рассудок. Он делает вперёд несколько шагов. И падает перед ногами дочери. Дыхание смерти уже опускается вниз. И неожиданно Тэнши опустила взгляд на свою страшную рану. И резко выдернула руку из цепких пальцев Орочимару. И вдруг стекло пропало из её глаз. Взгляд стал осмысленным, в нём проснулась боль. Слёзы, настоящие, чистые, потекли из ставших небесно-голубыми глаз. Они падали на щёки и смывали следы страшной заразы. И вдруг девочка закричала. Крик потонул в ночной мгле. Но и она задрожала, рассыпавшись на осколки перед девочкой. Дрожащими руками Тэнши коснулась того места, где было сердце. - Больно… - прошептала она, падая на крыльцо. На миг волосы взметнулись вверх, прикрывая от взора равнодушную луну. Даже сейчас Тэнши хранила в себе какую-то особенную энергию, силу, привлекательность. Было что-то воистину завораживающее в том, как она прогнулась в спине, падая назад. Орочимару выглядел поражённым. - Что? Почему? Неужели она не выдержала? - Тэнши… - выдохнул Дзирайя. Перед взором всё плыло, но он смог приподнять голову и посмотреть на лицо. Бледное, со следами крови на щеках. В глазах отражение её предсмертной агонии. Страх, совсем детский, но такой осмысленный – страх умереть. Сердце Дзирайи сжалось от непереносимой боли, но вместе с тем пришло облегчение: она не стала демоном. Глаза, те прекрасные озерца, наполненные чистейшей водой, из-за которых ей дали имя, не сменили цвет. Остались такими же. - Папа, - едва вымолвила девочка, - мне очень больно. Тот же голос. Страх звенит в нём, подобно льдинкам. Сердце ноет и разрывается от тоски. - Потерпи, дочка. Всё пройдёт! – шепчет отец, хотя и не верит в это. Нет… с каждой минутой кожа дочери холодеет. Тело её нещадно трясёт дрожь. А рана тёмным пятном расползается по коже. - Холодно! – едва ли не плача, произносит она. Дзирайя трясущимися руками стягивает плащ и накидывает на девочку. Она глубоко вдыхает и выдыхает – воздух облачками пара слетает с бледных губ. Глаза её закрылись, а холодная рука, что ещё держала тёплую ладонь отца, безвольно опустилась вниз. Сердце сделало последний удар и затихло. Она умерла… так же тихо и красиво, как и жила. Маленький ребёнок. В объятиях чернокрылой смерти в чёрном плаще. Сердце сотню и сотню раз пронзала одна единственная мысль: их больше нет! Он убил их, безжалостно, без сожалений. Стёр в пыль всё, что у него было. Осталась лишь смерть, равнодушно смотрящая на потерявшего смысл своей жизни Дзирайю. - Похоже, она не выдержала, - произнёс за спиной едва ли не весёлый голос, - а жаль. Мне бы хотелось представить её демонам. Можешь радоваться, Дзирайя. Она не станет моим маленьким чёрным ангелом, а всего лишь обратится в пыль. Дзирайя поднял взгляд на человека. Нет, на существо, которое считал другом. Демон. И демонические не только крылья, словно пропахшие муками ада и запёкшейся кровью. Даже улыбка, безумная, едва ли не счастливая вызывала не страх, а омерзение. Впервые в жизни Дзирайя кого-то так ненавидел: всей душой. Всем телом. Всем своим существом. Он точно знал, что даже после смерти не способен будет простить ему этот грех: предательство. - Клянусь именем Господа! – голос дрожал, но он заставил себя закончить – Моя душа не успокоится, пока я не заставлю тебя заплатить за этот грех! - Что ж, - его глаза полыхнули диким весельем, - посмотрим! Я буду ждать. Дзирайя опустил взгляд. Сейчас то, что настоящий демон стоял рядом, волновало его меньше всего. Неожиданно порыв ветра растрепал покрытые сединой волосы. Всколыхнулись ветви деревьев. И он больше не чувствовал на себе горящий взгляд янтарных глаз. До рассвета Дзирайя сидел над телами дочери и возлюбленной. Когда первые лучи восходящего солнца коснулись земли, безжизненное тело дочери обратилось в серебряную пыль. Конец флешбека. Золотистые глаза, словно отражение друг друга. Такие разные судьбы, характеры, мотивы и жизни. Такая разная смерть. Одна на двоих. Навсегда. Но глаза словно повторяют друг друга. Только одни глаза почти похожи на человеческие, а зрачки вторых неестественно вытянуты. И этот аромат… столь приятный для одного, и столь ужасный для другого: кровь. Взгляд во взгляд. Глаза впиваются в отражение напротив, пытаясь, отчаянно пытаясь собрать по крупицам всю ненависть за прошедшие столетия. Он жил лишь для этого момента: последний раз увидеть эти глаза так близко, как тогда, над телом умирающей дочери. И развеять по ветру эту хищную ухмылку. За то, что лишил всего. - Вот мы и встретились, друг, - весело сказал Орочимару. Однако в его глазах истинного веселья было ни на грош: те же ледяные глаза с неукротимой жаждой крови – Я ждал этой встречи. - Да, - тихий ответ, в котором всё ещё была скорбь по дочери – я тоже ждал. Очень давно. Пришло время завершить древнее пророчество. Смешались в воздухе перья цвета снега и чёрная копоть. И капала кровь на серый асфальт под взглядами таких равнодушных богов. Последний раз…