Нелюбимые

Закат медленно пожирает остаток дня. Темно-синие тучи с пигментом вермильона огромным клубом растекаются по небу подобно синяку, от которого тянутся фиолетовые вены - обрывки разорвано-дождевых облаков прошедшего дня. Вены разбегаются, сеткой-мозаикой застилая небо и пряча за собой проблески солнечных лучей. Ветер тянется по земле, подхватывая случайные сухие листья, унося за собой в неистовом желании присвоить пойманную добычу. Но силы оставляют его, и вскоре на землю опускается блаженная темнота, стирающая буйство красок, границы и предостережения, шорох и шепот. Только редкий сухой шелест листьев, приглушенный скрип вывески мотеля на краю города да сдавленный и далекий собачий лай оживляли мирно засыпающий Бикон-Хиллз. Не спала только Луна, рассеивающая свет из-за тонких слоистых облаков, которые медленно тянулись в угоду прихоти жадного, но теплого вечернего ветра. Еще одна ночь - и она предстанет во всей красе на темном полотне бесконечно глубокого неба. Она оживит следующую ночь, пробудит Тьму в сердцах ее Детей и поглотит их ярость, жажду крови, опутав их сознание и выпустив на волю Животных. Еще одна ночь - и Бикон-Хиллз пробудится от спокойного сна. Дети Луны чувствовали это. Приближался «расцвет». * * * Дерек беспокойно озирается по сторонам, чувствуя незримую угрозу, что таит в себе ночь перед «расцветом» силы. Дети Луны, каждый из них, со страхом и благоговением ожидает каждый приход Луны. Хейл-младший не исключение. Кажется, по изгибам спины, по влажному отблеску напрягающихся под кожей мышц пробегает холод, заставляющий нервно передернуть плечами и еще раз глубоко вдохнуть, поймав взглядом новую точку, блеклую звезду на темном ночном небе Бикон-Хиллз. Запахи наполняют этот невзрачный с первого взгляда город, расцветая в ночи вместе с приходом Луны. Но сегодняшней ночью было что-то не так. Альфа на несколько секунд закрывает глаза, только кожей чувствуя прикосновения света Луны, их Матери, через толщу стекол пустого неосвещенного лофта. Он медленно снимает влажную от пота майку через голову, отбрасывая ее куда-то в сторону. Свет струит по абрису его мышц, по следам шрамов, оставшихся на память после неравного боя с Альфами. Эти следы не затянулись до сих пор. Дерек ждет полнолуния, расцвета Луны, чтобы она излечила его. Регенерация медленно исцеляла обезображенное сражением тело, но до сих пор не произошло полного выздоровления. Тянущая тупая боль еще раскатывалась по напряженным мышцам, напоминая о продолжающемся мучении. И не только физического. В последние дни что-то изменилось. Мир неумолимо двигался вперед, называя прогрессом даже повторное изобретение пресловутого колеса. Он вновь и вновь открывает заветный Ящик Пандоры, собственноручно создавая проблемы и незамедлительно их разрешая. Невротический круг из неадекватно выбранного средства достижения желаемого объекта, который в большинстве случаев был лишь внешней привлекательной картинкой, ото дня в день становился все крепче и прочнее. Мир менялся. Менялись и люди. Но в Бикон-Хиллз было слишком тихо. Рано праздновать победу, ибо это валтасаров пир. Что-то приближалось. И Дерек чувствовал это. Луна накрывает себя воздушными перистыми облаками, пряча свой свет в тени. Ее желто-красный лик, словно воспаленное око, недвижимо следило за тысячами шорохов, разлетающихся в ночи по Бикон-Хиллз. Луна предвещала боль и внушала страх, пробуждая внутри сердец Детей своих потаенное возбуждение и жадность, которая возвращала им их истинную проклятую сущность на одну ночь. Одну волшебную и пугающую ночь. Дерек развернулся спиной к виду из окна лишенного света лофта. Его пальцы мелко подрагивали от таившегося внутри горького возбуждения, подавленного гортанного звериного рокота. Приближается «расцвет». Что-то приближается… * * * Густая комкообразная жижа разрывает глотку и с влажным, бурлящим звуком выплескивается на тротуар. Он бредет вперед, еле переставляя ноги, цепляясь дрожащими, бессильными руками за кирпичные стены. Ногти царапают по кирпичу, бетону, ломаются от давления. В горле клокочет смесь рвоты и крови, которая потоками вырываются наружу. Ноги ведут его в темный закоулок, заставленный мешками с мусором и переполненными железными баками. Горячая слюна скатывается по губам, смешиваясь с соленым привкусом слез и горечи желчи. Беззвучный крик коверкает черты совсем юного лица, превращая его в отвратительную маску боли и агонии. Внутри все горит, каждая клеточка, кажется, лопается, оставляя на своем месте зияющую кровоточащую рану. Его тело разбивает судорога, от которой оно беспомощно заваливается на влажную от неисправного конденсата стену с глухим стуком, сползает и падает на мешки с мусором, опрокидывая железный бак. Крысы с громким истошным визгом бросаются врассыпную, к открытому люку, сточной канаве, чтобы спастись. Он лежит не в силах даже вскрикнуть: диафрагму сдавило настолько, что невозможно поднять рук. Тело не подчинялось. Оно лежало на мокрых мешках мусора, изрыгало изо рта темную густую жижу, пачкая одежду, кожу, пропитывая воздух затхлого закоулка, изъедая его тело изнутри. Рана на руке, она ныла и обжигающе пульсировала. Отупляющая боль возвращала его в сознание всякий раз, когда новый поток рвоты с кровью и слюной подкатывал к горлу. Он не мог даже вдохнуть – лишь иногда, когда он проваливался в забытье, тело на секунды расслаблялось, позволяя легким сделать вдох, расправиться грудной клетке. Он чувствовал, как медленно умирал. Здесь, в этой грязи, в этом мусоре, захлебываясь собственной кровью и болью, раздирающей глотку. Смесь отвращения и жалости к себе подогревали мысль задержать дыхание навсегда, но новые и новые волны боли заставляли тело жить – по-настоящему жить, чувствуя каждую воспаленную, умирающую клетку его тела. Взгляд расфокусирован, а зрачки расширены. В последние секунды вдох, кажется, выжирает дыру, открытую рану в легких, когда рассеянный затуманенный взор сталкивается с парой ярко-голубых глаз в темноте затхлого закоулка. Острый запах мочи, разлагающихся трупов крыс или мелких животных, тлеющего в теплоте и влажности переулка… Даже здесь, понимая, что земля давно ушла из-под его ног, а тело – из-под волевого контроля, влекомое лишь сознанием выживания, он чувствовал Его присутствие. - …йлз? Стайлз? – Чья-то рука мягко ложится на плечо, и Стилински-младший крупно вздрагивает всем телом. – Я тебя разбудил, слава богу. Рад, что я тебя обнаружил первым, а то медсестры наверняка не церемонились бы… Тебе нельзя так много времени проводить здесь. Тебе нужно нормально спать и питаться. Когда ты вообще нормально ел? Скотт слабо улыбается, похлопывая Стайлза по плечу. Стилински-младший потягивается, чувствуя боль в затекших плечах, медленно поднимает голову со сложенных на кровати отца рук. - Похоже, я опять заснул, - сонно бормочет себе под нос Стайлз, пытаясь проморгаться и отереть глаза затекшими руками. - Похоже на то, - подтверждает гипотезу МакКолл, доставая из рюкзака полупрозрачный пакет с чем-то съедобным в плотно закрытом контейнере. – Итак, когда ты ел в последний раз? Стилински пожимает плечами, бурча себе под нос что-то невразумительное, сглатывая ком в горле, который мешал говорить. Скотт молча ставит пакет на стол и садится рядом со Стайлзом. - Без изменений? Стилински безмолвно кивает головой, глядя на мониторы. - Врачи сказали, что все в порядке. Он скоро очнется. Это просто последствия травмы головы и операции. Они говорили что-то про волновую активность, но я не запомнил… - И даже не прогуглил? – с горьким смешком спросил МакКолл, переглянувшись со Стайлзом. - Сестра Тисдейл забрала мой телефон, - безутешно выдал Стилински, отирая ладонями заспанное лицо. Скотт долго молчит, просто глядя в окно палаты, выходящее на общий коридор отделения. - Ты хорошо держишься. Стайлз вновь безмолвно кивает и поджимает губы. - Спасибо, Скотт. Стилински мягко обнимает друга за плечи. МакКолл крепко хватается руками за спину такого слабого человека, чувствуя это бесконечное напряжение каждой клетки его тела. Они молча сидят, просто цепляясь друг за друга. Они не видели никого и ничего в эти минуты – просто жили в настоящем, упиваясь горечью друг друга. Стайлз отпускает плечи Скотта, ослабляет хватку и молча разворачивается к мониторам отца. - Я могу забрать его боль, - начинает МакКолл, вставая со своего стула, но вдруг Стилински резко перехватывает его руку и нечеловечески сильно сжимает запястье, тут же ослабляя захват. Скотт почувствовал, как в эту секунду его радужка едва не окрасилась алым, допустив трансформацию. - Не нужно, – коротко заключает Стайлз, не глядя другу в глаза. – Ему не больно. Ему уже не больно. МакКолл обеспокоенно кивает и садится на свое место, замирая и принюхиваясь к незнакомому аромату в комнате. - Здесь кто-то был, – тихо начинает он. – Это Дерек? Стилински молчит и, кажется, едва дышит. Скотт не решается задавать вопросы дальше, но смутное беспокойство поселяется в его груди. - Прости, что я чуть не … - Ничего, - перебивает Стайлз. – Сегодня полнолуние. МакКолл рассеянно кивает, и что-то в его голове встает на свои места. - Ты прав, полнолуние. Стайлз, если тебе нужна моя помощь… Ты знаешь, что всегда можешь на меня положиться. - Знаю, - со слабой улыбкой отвечает Стилински. – Обещаю спать и есть не только энергетические батончики из автомата больницы. - Пообещай мне переночевать сегодня не у кровати отца, - тихо просит Скотт, плотно сжимая губы. - Я не могу этого сделать. МакКолл встает со своего места, переминаясь с ноги на ногу и не зная, куда деть беспокойные руки, монотонно теребящие лямку рюкзака. - Ты можешь остаться у нас. Мама будет рада, она может попросить дежурную медсестру передавать данные об изменениях показателей… - Спасибо, Скотт, - сухо благодарит Стайлз, устало глядя в глаза друга. – Не нужно, правда. Я просто не могу, не могу уйти. Я сижу тут даже не сколько для отца, я сижу тут для себя… Стилински давится словами, едва выговаривая их окончания от участившегося сбитого дыхания. - Ты не поверишь, как легко можно увидеть себя в другом человеке. Скотт, сейчас в этой палате, на этой кровати, жертвой несчастного случая я вижу себя. Черты моего отца рассыпаются, и в его лице я вижу свое усталое бледное лицо с синяками под глазами и еще не до конца выцвевшими старыми кровоподтеками. Он справится. Мы справимся. Но я… - Я тоже, - тихо шепчет МакКолл. – Я тоже вижу тебя. Я тоже вижу тебя, Стайлз. Чей-то мир распадается на осколки, кто-то распадается сам. Кто-то спит ночью, укутавшись в теплое одеяло и одиночество, кто-то с открытыми глазами смотрит в сознательно одинокое будущее. Кто-то убивает болью, а кого-то боль воскрешает. Кто-то находит спасение в каждом, а чье-то спасение гибнет из-за решения одного. И все-таки почему в этой постели я вижу себя? Почему я вижу себя погибающим, жертвой собственного выбора? А ни этого ли я всегда хотел? Может, не злая судьба меня загнала в тупик, а я сам? Порой из осколков можно собрать что-то новое, пускай не такое целостное, но не менее прекрасное. Порой пустая постель может стать полем для размышления, а может и полем для любви. И боль не минует никого, кто ищет спасение не только в других, но и в себе. Только после этого осознания собственные черты на месте другого человека начинают распадаться, а пелена слетает с глаз. И ты видишь, что ты всегда был собой, потому что на самом деле никогда не будешь на месте другого – у того, «другого», есть та сила, которую ты должен взрастить в себе. Не ошибись, не оступись, помни, что короткий путь может привести к неминуемому финалу гораздо быстрее, чем ты сможешь собрать себя по кусочкам. Будь собой. Это единственное, что ты сейчас можешь. Или ты навсегда потеряешь себя… - Я потерялся, Скотт, - с бледной горькой улыбкой произносит Стилински. Его плечи мелко вздрагивают от накатывающей волны непонятных, пугающих чувств. – Я потерялся. Я уже не смогу вернуться назад. * * * Облака пеленой застилают небо, скрывая красавицу Луну и ее «расцвет» сегодняшней ночью. Стоит только ее свету упасть на землю, прикоснуться к своему жаждущему материнской любви Дитя, как она высвободит его таяющуюся внутри, проклятую страсть на одну ночь. Этой ночью сила Детей ее расцветет с новой силой. Дерек прерывисто дышит, чувствуя, как сдавливает грудь от внутреннего, растущего с каждой секундой давления. Сегодня его тянет к родовому гнезду, сгоревшему особняку Хейлов, с новой силой. Остроты этому чувству придает томление гнетущего ожидания и необъяснимое волнение, смешанное с общим возбуждением. Сила переполняет человеческое тело, напрягает каждую мышцу до возможного предела человеческих возможностей. И он повинуется этому зову, приближаясь с все нарастающей скоростью к своему старому, но давно утраченному дому. Уже в нескольких ярдах от знакомого поворота, где кончается асфальтная кладка дороги, Хейл чувствует острый запах присутствия чужака на его территории. Тень мелькает на расстоянии нескольких метров, не отставая следуя за Дереком от самого поворота. Хейл срезает путь у высохшего ручья и спрыгивает с насыпи на виляющую тропику, нападая на преследующую тень со спины, но ход предугадывают, и силуэт вовремя останавливается, разворачиваясь и уносясь в обратную сторону. Дерека трясет от резкого выброса адреналина и ощущения собственной силы. Как же давно он себя не чувствовал настолько живым… Тело повинуется каждому желанию. Он ускоряет бег, предчувствуя «расцвет» Луны и сегодняшней ночи. Тень опережает его и юркает в сгоревший дом Хейлов. Дерек передергивает плечами и до хруста наклоняет голову назад, прикрыв глаза и втянув воздух. - Доброй ночи, племянничек. Хейл-младший открывает глаза и останавливается у ступенек крыльца, на котором стоит Питер, опираясь плечом на дряхлую обгорелую балку. - Я ждал тебя гораздо раньше. Ты сегодня припозднился. Я уже отчаялся, что мой подарок для меня самого не будет сюрпризом и для тебя. - Я не понимаю о чем ты. - Как всегда прямолинейно, - с безумным оскалом ухмыляется Хейл-старший и отступает в сторону, пропуская Дерека к двери дома. – Проходи, чувствуй себя как дома. Это, конечно, не твой лофт, но атмосфера такая же угнетающая. Дерек безмолвно проходит мимо дяди, но стоит ему только сделать пару шагов, как его прошибает холодный пот, а по спине пробегает дрожь. - Питер, - нескрываемый гортанный рокот прорывается в голосе Хейла-младшего. – Что происходит? Кто здесь? - Одну минуту, мой дорогой племянник. Всего одну минуту твоего драгоценного времени, и я тебе все объясню… - Питер! – звериный рев эхом раздается по пустынному сгоревшему дому. - Я понимаю, что Альфу злить грешно, но скоро все закончится. Скоро все закончится, мой дорогой Дерек, Законный Альфа… Дерек переминается на месте, чувствуя, как перистые тучи на небе рассеиваются, как приближается лунный луч к земле и как незримо сейчас он прикоснется к истинной сущности своего Дитя… Радужка Питера окрашивается голубым, как только первый пучок лунного света касается земли. Хейл-младший низко зазывно и громогласно рокочет, оповещая Бикон-Хиллз о пробуждении Альфы. Питер отступает назад, но не скрывает акульей ухмылки, которая очерчивает его тонкие губы. Два голоса, Альфы и Беты, сливаются в единый рокот, пробуждающий их сущности, но в последнюю секунду к ним примешивается истошный болезненный крик, лязг цепей и звук выламывающихся суставов. Дерек чувствует, как тело наполняется энергией, чувствует мощь Альфы, но чутье его не подводит, как только хруст костей повторяется, а ему вторит беспомощный крик. Он срывается с места и в считанные секунды пересекает коридор и спускается в подвал. Толстые цепи, прикованные к стене, из-за своей длины и тяжести прибивают хрупкий силуэт к полу, глухо позвякивая при каждом резком движении, которое, кажется, ломает тело жертвы на грязном полу, залитом кровью и густой жижей. Тело безвольно висит в этом капкане, крупно вздрагивая и оглушая болезненным криком. Инстинкты Альфы обострены настолько, что боль чужака отдается в собственных ранах. Клыки давят на губы, когти врезаются в ладони, а рык щекочет горло. Жертва, «чужак», прижимает холку к полу, пытаясь отползти назад, но судороги разбивают его тело. - Питер… Тяжело дыша зовет Дерек, но Хейл-старший стоит в стороне и наслаждается картиной, что разворачивается перед ним. - Что это? - Разве ты не видишь? – Хейл-старший едва не смеется, разминая спину до хруста. – Это мой подарок мне. И сюрприз для тебя. Зачем ты задаешь мне странные вопросы, ты ведь давно почувствовал кто это, верно, Альфа? Становится все тяжелее дышать. Луна в своем расцвете скоро достигнет апогея, и каждое ее Дитя постигнет проклятие – безумие и празднество животных страстей. - Давай же, Дерек, ну скажи хоть слово, скорее. Дай мне услышать твои слова… Ты же почувствовал, что этот «чужак»-бета, верно? Ты ведь почувствовал, что это моя «бета»? - Это невозможно. Я забрал твои силы. Сиплый голос Дерека с низким рокотом раскатывается по подвалу, оживающем при каждом надрывном крике или всхлипе «беты», обращенной к своему новому миру в день «расцвета». - Помнишь, в детстве я читал тебе старую сказку, о которой нас всегда предостерегала Талия. О том дне раз в сотню лет, когда бета, совершившая старый и запрещенный ритуал, может вернуть себе величие Альфы, если обречет чистое сердце человека в дни «расцвета» Матери-Луны на вечное проклятие – судьбу оборотня? Помнишь, что я тебе говорил, что сказок не бывает? Питера разбирает от смеха так, что он складывается пополам, давясь хриплым животным рокотом и собственными частными вдохами. - Через несколько минут, как его тела коснется лик Луны-Матери, я перестану быть бетой, понимаешь, Дерек? – Хейл-старший растягивает тонкие губы в безобразной полуулыбке. – Я заберу у тебя все. Скоро все закончится, Альфа. Скоро все закончится… Дерек. Перистые облака, влекомые жарким дыханием ночного ветра, распадаются на обрывки, которые уносит к горизонту. Луна, бледно-желтый диск с темными пятнами, сегодня висит так низко, что кажется, еще секунда – и это огромное блюдо рухнет на землю, разлетится на миллионы кусочков, и мир поглотит Тьма раз и навсегда. Лучи Луны-Матери ласкают ночь холодными прикосновениями… И Дети ее просыпаются. Дерека прошибает болезненная судорога – он видит, как Питер падает на колени и его тело трансформируется, как его ярко-голубая радужка мутнеет и превращается в багрово-красную… Секунда - и Хейл-младший поворачивается к резко зазвеневшим и затрещавшим цепям – в его глаза смотрел не человек, зверь с яркой янтарной радужкой. - Стайлз… Ответом ему был лишь истошный крик, утопающий в грозном зверином рыке.