Золотой век Османской Империи. История любви.

Четверг. С самого утра Сулеймана навестил его лучший друг, брат, собеседник и, по совместительству, Управляющий Покоями Повелителя - Ибрагим. Сулейман очень ценил Ибрагима, его преданность, мудрость, умение выслушать. Переехав из Манисы в Стамбул и приняв на себя всё бремя ответственности за Османскую Империю, Сулейман первым делом повысил Ибрагима в должности, назначив его Управляющим Главных Покоев, ибо ему Султан доверял безоговорочно. Такой карьерный рост Ибрагима – сына греческого рыбака, безусловно, насторожил и, в некоторой мере, разозлил столичных чиновников, которые опасались стремительного возвышения Ибрагима над ними всеми, работающими десятилетиями во благо Османской Империи. - Доброе утро, Повелитель, – поздоровался Ибрагим, выйдя к Сулейману на балкон. - Ибрагим, друг мой, я рад тебя видеть. Утро действительно доброе – ответил Сулейман, с наслаждением вдыхая солоноватый запах Босфора. - Я рад видеть Вас в хорошем расположении духа, Повелитель, - сказал Ибрагим, поравнявшись с Сулейманом. - Хоть я и не спал почти всю ночь, Ибрагим, но чувство умиротворённости внутри придаёт мне сил, - поддержал диалог Сулейман. - Повелитель, простите за бестактность, но я вижу, что в последние дни Вы сам не свой, словно мысли Ваши где-то далеко – осторожничал Ибрагим. - Ты прав, Ибрагим. Я много думал в последнее время. Знаешь, когда ты встречаешь человека и с первого мгновения понимаешь, что это твой человек, тебе совершенно неважно, какой у него статус, откуда он родом, какую веру исповедует или исповедовал ранее. Неважно, что говорят о ней другие, ты смотришь ей в глаза и чувствуешь такую искренность и самоотдачу, что это обезоруживает тебя и делает абсолютно бессильным, – разоткровенничался Сулейман. - Повелитель, у вас большое сердце, очевидно, что Вы умеете тонко чувствовать, и это делает Вам честь, – восхищался Ибрагим. – И я верю, что Вашего сердца хватит на всех, и Вы не выбросите из своей жизни ту, которая подарила Вам наследника, – пытался защитить он Махидевран. Сулейман нахмурился и вопросительно посмотрел на друга. Ибрагим по строгому взгляду Султана понял, что тему разговора лучше сменить. - Какие у Вас планы на сегодняшний день, Повелитель? – спросил Паргалы. - Я иду в гарем, к Валиде. А затем хочу позавтракать с Мустафой – кратко ответил Сулейман, опустив свои намерения увидеться со златовласой наложницей. - Как пожелаете – закончил Ибрагим и вышел с Сулейманом из покоев. Сулейман, войдя в гарем, обнаружил его полупустым, несколько служанок осуществляли текущую уборку, а все остальные девушки находились в прачечной и занимались стиркой. Вдруг он услышал до боли знакомый смех, доносящийся из хозяйственной части гарема. Сулейман был редким гостем в том крыле, но он уверенно шёл на звонкий смех. Девушки в прачечной живо обсуждали сегодняшний урок пения, и Хюррем, как никто, поддерживала эту беседу, без остановки напевая отрывки из любимых украинских песен и заразительно смеялась, когда девушки недоуменно переглядывались, не понимая ни единого слова из прозвучавших песен: «Ти – єдина моя надія, Сенс життя, у майбутнє шлях, Якщо ти нездійсненна мрія, Не тримай мене в своїх руках.» Хюррем развесила постиранные вещи сушиться и первой вышла из прачечной, столкнувшись лицом к лицу с Сулейманом. - Повелитель, – растерянно поклонилась перед ним Хюррем. Сулейман с умилением смотрел на Хюррем: на ней было одето обычное бледно-серое платье и фартук поверх него, на голове завязана косынка, из-под которой настырно выбивались завязанные в хвост рыжие локоны. Её стеснительность и неловкость из-за того, что Сулейман застал её в таком виде, очень тронули Падишаха. Ничего очаровательнее и естественнее он не видел прежде. - Простите, Повелитель. Я могу Вам чем-то помочь? – спросила внезапно появившаяся Дайе-хатун, которую крайне удивило нахождения Падишаха возле прачечной. Хюррем и Сулейман действительно очень контрастировали. Он – статный, высокий, мужественный, гордый Правитель, облачённый в шикарный кафтан из самых дорогих тканей и она – робкая, нежная, на этот раз не совсем уверенная в себе наложница, в обычной одежде, в которой ходят многие другие служанки. Было видно, что она не сразу сообразила, как себя вести при таком неожиданном появлении Султана. Сулейман одним движением руки остановил Дайе-хатун и дал понять, что ей необходимо удалиться. Дайе покорно развернулась и пошла в обратном направлении, оставив Хюррем и Сулеймана один на один. - Пойдём, – сказал Султан. Не успела Хюррем опомниться, как Сулейман взял её за руку и повёл за собой. Рука Хюррем была мокрая, она не успела вытереть её, и это ещё больше смутило Хюррем. Но Сулеймана это меньше всего заботило. Слышала бы Хюррем, как часто бьётся сердце Падишаха от её присутствия. Сулейман вывел девушку на террасу, плотно закрыв за ними дверь. Он встал напротив Хюррем, а она от неловкости опустила глаза. - Никогда не отводи от меня взгляд, Хюррем. Смотри на меня так, как только ты умеешь. Твои глаза держат меня на этом свете – начал разговор Сулейман. Хюррем подняла глаза, тронутая такими словами, и немного покраснела от стыда. - Я не готова, Повелитель. Мне неудобно перед Вами, что Вы видите меня такой – оправдывалась Хюррем. - Я рад тебя видеть в любом облике, Хюррем. Ничего прекраснее я не видел прежде – продолжал Сулейман, бережно поправляя выбивающиеся из-под косынки волосы. – У меня кое-что есть для тебя, Хюррем, – сказал Сулейман, протягивая ей коробочку с кольцом. Хюррем вытерла дрожащую от волнения руку об фартук, взяла коробочку и, открыв её, увидела невероятной красоты кольцо. - Я делал его больше трёх месяцев, с тех пор как приехал в столицу, и сегодня всю ночь потратил, чтоб закончить его. Я очень хотел порадовать тебя. Тебе нравится? – спросил взволнованно Султан. «Нравится ли мне?!! – в шоке спрашивала себя Хюррем. Она не верила своим глазам, и признание Сулеймана о том, что он всю ночь посвятил этому кольцу, было важным для Хюррем. Значит, Сулейман пожертвовал ради неё, простой невольницы, той самой священной ночью, которую он должен был провести с Махидевран Султан. Значит, его трепетное отношение к ней - не пустой звук. Хюррем не могла поверить своему счастью, она достала кольцо и хотела примерить его. - Я сам – сказал Сулейман и, взяв влажную руку Хюррем, надел кольцо на безымянный палец. У Хюррем от переизбытка чувств на глаза навернулись слёзы. Сулейман приблизил Хюррем к себе и приложил её ладонь, на которой было надето кольцо, к своей щеке. - Как называется этот камень, Сулейман? Он - волшебный, я ничего подобного не видела ранее - обратилась Хюррем к Повелителю. У Сулеймана душа пела, когда Хюррем произносила его имя. Ему было настолько приятно слышать из её уст «Сулейман», что он готов был выполнить любое её желание. - Это сапфир. Но он, как и любой другой камень, блекнет на фоне твоих глаз, Хюррем. Ради твоих бездонных глаз я весь мир переверну вверх дном, - признавался Сулейман. - Не смей плакать, Хюррем. Я не позволю тебе. Ты знаешь, что значит твоё имя? – спросил Сулейман. Хюррем наконец-то расслабилась, и теперь ей было комфортно рядом с Сулейманом. - Да, оно означает, что я «весёлая» или «смеющаяся». Мне нравятся оба варианта, Повелитель – ответила Хюррем. - Твоё имя запечатано у меня в сердце, Хюррем. И я осушу все твои слёзы, слышишь меня?! – полушёпотом говорил Сулейман, притрагиваясь двумя пальцами к приоткрытым губам девушки. Хюррем едва ощутимо поцеловала прикасающиеся кончики пальцев Сулеймана, и он, не сдержавшись, заключил её в свои объятия. Повелитель с удовольствием вдыхал запах её кожи и даже сквозь одежду чувствовал жар её тела. Сулейман тихо нашёптывал Хюррем на ушко написанные этой же ночью для неё стихи. Оставайся во мне бледным светом заката, Оставайся во мне колыханьем берёз, Оставайся во мне непритворной усладой, Оставайся во мне горьким привкусом слёз. Называю тебя я сапфировым морем, Называю тебя самой яркой звездой, Называю тебя нескончаемым горем, Называю тебя я своею судьбой. Задержи ты меня на одно лишь мгновенье, Задержи ты меня, чтоб в глаза заглянуть, Задержи ты меня, попросить чтоб прощенья, Задержи ты меня... иль навеки забудь. Растворяйся во мне исцеляющим ядом, Растворяйся во мне ярко алой зарёй, Растворяйся во мне золотым листопадом, Растворяйся во мне недоступной мечтой. Нарекаю тебя я единственным Богом, Нарекаю тебя огнём тысяч свечей, Наделяю лазурным тебя небосводом, Наделяю тебя я любовью своей.