Талер для героя

За окном стремительно проносился безрадостный осенний пейзаж. Листья еще держались на деревьях, но небо уже выцвело, опустилось, и во всем чувствовалось близкое дыхание зимы. В коридоре, где я стоял, было прохладно – отапливались в вагоне только жилые помещения и кухня, тратить уголь еще и на коридор, очевидно, считалось непозволительной роскошью при покойном императоре Теодоре, отце нынешнего, Филиппа. Мне ни разу не приходилось бывать в нынешнем императорском составе, но я слышал, что там не используется даже уголь, а вместо этого два мага постоянно поддерживают огонь в топке. Не так чадит и скорость выше. Наш же паровоз валил в хмурое небо черным угольным дымом, с грохотом мчась на восток – к Сарт-Алету. Я смотрел в окно, на поля и редкий лес, на темное небо, и на душе у меня было так же хмуро и тоскливо. Хотя, наверное, его величество считает, что наградил меня воистину по-императорски. Счастливым я себя не чувствовал, как ни старался. Несколько раз за этот день я прислушивался к себе, пытаясь поймать ощущение счастья, сбывшейся мечты, признания заслуг, но вместо этого была лишь усталость, неловкость от всего произошедшего и злость. Злость на всех участников этого спектакля, который длился больше года и, наконец, сумел убить во мне всякое желание верить в счастливые истории. Уродливый тиран король, его прекрасная жена и красивый молодой рыцарь, служащий тирану верой и правдой и безнадежно влюбленный в королеву. Вот только его императорское Величество Филипп Четвертый красив собой и неплохо сложен, вместо добродетельной и нежной королевы выступает Ивар Талер, а я мог считаться красивым ровно до десятого марта сего года, пока рядом не разорвался снаряд «Священного огня», запущенный удачливым цинтрийским расчетом. Взрыв, усиленный магическими заклинаниями, оставил меня без левого глаза и изуродовал половину лица, лишив тем самым даже призрачных надежд на взаимные чувства императорского фаворита. Разумеется, придворный врач исправил все, что было возможно без использования магического воздействия, шрамы почти сравнялись с остальной кожей, но самые глубокие раны остались на моей душе, и их излечить было нельзя. Я прекрасно знал, что не будет у этой сказки правильного конца, ни плохого, ни хорошего. Блистательный и отнюдь не добродетельный Ив в мою сторону смотрит лишь затем, чтобы лишний раз поупражняться в остроумии, а его Величество слишком хорошо меня знает, чтобы всерьез воспринимать как угрозу своей личной жизни. Я ошибался, и понял это два дня назад, когда меня вызвали в Малый Охотничий Домик и там, на третьем его этаже, объявили о великой милости и награде. Ожидаемой радости мне это не принесло. Что-то во мне надломилось, что-то неуловимо истаяло в душе. Возможно в тот последний раз, когда Ивар, глядя мимо меня, пространно рассуждал с двумя фрейлинами об уродах и калеках и том, как жестоко судьба наказала их, лишив счастья в любви. По коридору послышались быстрые, тяжелые шаги – ковровая дорожка немного глушила звук, и четкость шага сбивалась от тряски, но я узнал Райво, офицера из отряда сопровождения. Он остановился, а я развернулся всем корпусом, чтобы видеть его лицо. Короткий взмах затянутой в перчатку руки – Райво пришел из соседнего вагона, который не имел даже бывшего императорского статуса, и топили там еще хуже – к виску и вниз. - Слушаю, - просто ответил я, давая понять, что можно продолжать без уставных церемоний. - Его… - Райво замялся, пытаясь подобрать правильное слово, и в итоге ограничился самым общим. – Его милость Ивар Талер просили к шести часам подать ужин. - Я не возражаю, - я удивленно посмотрел на Райво, пытаясь понять, чего он от меня ждет. Помочь ему на стол накрыть, что ли? - Стол накрывать на одну персону или… на две? – деликатно спросил Райво, глядя мне куда-то за плечо. Понятно. Мои адъютанты решили, что дорога и роскошная, хоть и поистершаяся от времени обстановка императорского вагона создают очень благоприятную романтическую обстановку. Я хотел сказать «на две», но не мог. И расстраивать Райво тоже не хотел. - Я спрошу у… его милости сам, - ответил я после секундного раздумья. – Жди здесь. Я развернулся и, тоже чуть раскачиваясь на ходу, двинулся в переднюю часть вагона, по коридору и далее, сквозь столовую, где на привинченном к полу столе уже была расстелена белоснежная скатерть. Перед купе Ивара я остановился и зачем-то проверил, ровно ли через грудь лежит ремень портупеи. Я хотел постучать, даже прикоснулся костяшками пальцев к лакированной панели из красного дерева, но в последний момент задумался. Я имел право входить без стука, мы оба это знали, но можно было бы не напоминать лишний раз. Ивар не щадил мои чувства, но должен ли я вести себя так же… Я не стал давать волю мыслям о жалости и сочувствии и, дернув в сторону, открыл дверь. Ив сидел на обтянутом бархатом диванчике, неотрывно глядя за окно. Он по прежнему оставался в светлом дорожном костюме, а на голове у него была шляпа и белая полупрозрачная вуаль, из тех, что носят в путешествиях женщины, защищаясь от пыли и гнуса. Надо ли говорить, что пыли, и тем более гнуса, в личном бронированном императорском вагоне не было, и быть не могло. Я остановился в дверях, глядя на него в некотором смятении. Все мысли, и чувства, которые я пытался упорядочить, стоя в коридоре, вновь всколыхнулись и смешались в моей голове, как будто кто-то встряхнул и рассыпал стеклянную мозаику. И стройный узор, выложенный мною из любви, страсти, ненависти и обиды, скрепленный голосом рассудка, превратился вновь в кучу разноцветного стекла. Ивар почувствовал мой взгляд, его рука с какой-то неуверенностью коснулась края вуали, поднимая ее. На пальцах сверкнули рубинами тяжелые перстни. Своих подарков его Величество не забирал, даже когда лишал милости. Глаза чайного цвета, блеклые и бледные сейчас, от отражавшегося в них пасмурного неба, смотрели на меня снизу вверх. Я не ждал увидеть в них любви или приязни, и мне было бы неприятно увидеть там страх, но Ивар смотрел со странной смесью жалости и утомленного превосходства. Возможно, эта жалость, даже какая-то брезгливость, пробивались наружу против его воли, не самоубийца же он, в конце концов. Я закаменел. Слова, которые я собирался произнести, застряли где-то в груди, недавняя, так и не забытая обида, обожгла лицо. Ивар молчал, рука изящно изогнутая в запястье, по-прежнему удерживала вуаль. Единственное, что я смог отметить и понять – счастливым он казался, пожалуй, еще меньше, чем я. С другой стороны, его никто и не награждал. - Подъезжаем? – наконец, произнес Ивар. Я ощутил мимолетное чувство благодарности – он избавил меня от необходимости как-то прерывать затянувшуюся паузу. Потому что спрашивать его про совместный обед мне, ясное дело, расхотелось. - Нет, - ответил я. – До Сарт-Алета еще шестнадцать часов пути, если паровоз не подведет. - Как широка бескрайняя отчизна, - проговорил Ивар, снова поворачиваясь к окну. Вуаль опустилась, оставляя мне лишь очертания его лица. - Ужин будет накрыт в столовой, - сказал я, никак не попадая в образ хозяина дома и положения, даже эта фраза прозвучала так, словно ее произносил слуга. Так что я добавил: – Составить вам компанию можете попросить любого офицера из эскорта, вам не откажут. Я развернулся и рывком открыл дверь, чтобы быстрее выйти из купе и закончить этот разговор. Который и разговором-то назвать сложно. - Альдо! Я вздрогнул и медленно обернулся. С чего вдруг Ивар станет ко мне обращаться, да еще просто по имени. Тот сидел в прежней позе и смотрел в окно, лицо закрыто чертовой тряпкой. Показалось. Я вышел из купе, неловко зацепившись шпагой за проем, и с лязгом задвинул за собой дверь, переводя дух. Я просто слишком устал, нужно пойти к себе и выспаться, а перед этим попросить кружку горячего вина. Это поможет расслабиться и заснуть. Я раньше хорошо умел спать в дороге, и не в роскошном императорском вагоне, а в продуваемых всеми ветрами палатках, в наскоро укрепленных полуземлянках, или просто – в поле. В небольшой печке потрескивал огонь, отбрасывая на стены купе дрожащие блики – я подкинул в нее несколько хороших сухих полешек перед тем, как лечь в постель. Ворочаясь на непривычно мягком матрасе, я не мог заснуть, хоть и устал порядком и кружку глинтвейна с пряностями выпил после ужина. Оставив на время эти попытки, я лежал, закинув руки за голову, смотрел на дальнюю стену и размышлял о том, как себя вести дальше в присутствии Ива. По всему выходило, что я по-прежнему ему неприятен, чуть ли не до физического отвращения, и, разумеется, во всех своих бедах винит он тоже меня. Насколько я мог судить, к его величеству Ив действительно испытывал некоторые чувства, а значит, ему будет стократ больнее признать, что отправил в ссылку и, фактически подарил его мне, именно Филипп. Куда проще считать, что это все мои интриги, не так больно и тягостно будет на душе. Я же выгляжу не так, как император, и власти у меня такой нет, и рубин размером с хорошую фасолину я подарить тоже не могу. А чувства… кого волнуют чувства, искреннюю любовь и восхищение на палец не наденешь. Ив имел достаточно власти, чтобы меня не бояться, и достаточно жестокое сердце, чтобы не скрывать своего ко мне отношения. Не знаю, что там думал себе император, хотел он действительно меня вознаградить за Доргат, или просто развлекался, решая человеческие судьбы с такой же легкостью, как переставлял фигурки на шахматной доске, но выходило, что Ив Талер сейчас от меня дальше, чем когда-либо. При полной моей власти ныне сделать с ним все, что угодно. Вопрос в том, хотел ли я «всего, что угодно». Выходило – что нет. А хотел я, чтобы он хоть раз посмотрел на меня так, как, наверное, каждую ночь смотрел на Филиппа. А это нельзя подарить, и нельзя заставить. Расстроенный, я повернулся на бок, лицом к стене и сильнее натянул на голову пышное пуховое одеяло. Пусть будет, как будет. Мстить я ему не стану, наверное. Это унижает в первую очередь меня. Но и… Додумать я не успел, сквозь грохот колес по рельсам и треск углей в печи донесся стук в дверь. Я резко сел на кровати, пытаясь понять, кто может стучать ко мне глубоко за полночь. - Кто там? Райво, ты? Что случилось? - Нет, - послышался голос, и меня внутри словно ножом резануло. – Это Ивар. Я зашарил рукой по столику у кровати, отыскивая повязку. Еще не хватало, чтобы он видел меня так, как есть. Потом я догадался зажечь лампу, и обнаружил черную ленту не на столике, а под ним – наверное, от тряски соскользнула. Через минуту я открыл дверь. На нижнюю рубашку и штаны я накинул свой китель, не парадный, с орденами и эполетами, а полевой, из тяжелого, плотного сукна, с серебристыми пуговицами и черными шнурами. В руках я держал зажженную керосиновую лампу и Ивар, возникший в проеме двери, зажмурился от яркого света. Одет он был тоже не слишком официально – в тяжелый, расшитый золотыми узорами халат, запахнутый под горло и перетянутый поясом. - Чему обязан? – спросил я, отступая на шаг назад и давая ему возможность выбирать, зайти или нет. Ивар постоял на пороге, поежился, но входить не торопился. - Не могу заснуть, - наконец, сказал он. - Очень жаль, - искренне отозвался я. - Я хотел извиниться, - словно не слыша меня, продолжал Ив, глядя на мою лампу, огонек фитиля отражался у него в глазах. – Но не хочу, чтобы вы подумали, Манфред, будто это потому, что… положение поменялось. Извините, я был неправ. Я молчал, переваривая услышанное. Ивар удовлетворенно кивнул, словно именно такой реакции он и ждал, развернулся и царственной походкой пошел в сторону своего купе. Не по росту длинный халат шлейфом тянулся за ним, но это не выглядело ни смешным, ни нелепым.