Талер для героя

Мы поужинали, «скромно и по-деревенски», как назвал это Ивар. Твердая копченая колбаса, шпик, ржаной хлеб и сыр. Собрала нам Милена столько всего, словно провожала не на одну ночь, а на неделю, так что досталось и Трою. - Ты изменился, - сказал я, глядя на Талера. – Очень сильно. - Ситуация изменилась, вот и я вместе с ней, - ответил тот. - Я думал, ничем хорошим для меня эта ссылка в твоей компании не кончится. Мне казалось, ты обязательно отыграешься за все… и будешь вправе, в общем-то. - Если бы не любил так, обязательно бы отыгрался. Я впервые произнес вслух то, что знал и чувствовал давным-давно. Ивар не удивился, не стал расспрашивать, и я понял, что он тоже все это знал. Я с некоторым облегчением вздохнул. - Но вообще, я говорил не об этом. Ты изменился… сильнее. Когда ты садился в поезд, ты уже был другим. - Потому что меня туда погрузили вместе с чемоданами, - буркнул Ив. – Не самое приятное чувство. - Ты был другим при дворе, – упрямо сказал я. - Еще раньше. Ты знаешь, я ведь видел тебя еще прошлой весной. Ты не помнишь, конечно. Апрель, пятнадцатое или шестнадцатое число, императорский военный госпиталь, палата для тяжелых. Ты стоял там, спиной ко мне, и грыз леденцы из жестяной коробочки. Ив удивленно посмотрел на меня, а я глядел на ленту в его волосах. Ту самую, или нет – уже было неважно. - Ты грыз леденцы и не смотрел на меня. Зато я смотрел. Потому что ты был оттуда, где жизнь, солнце, весенний воздух и мятные леденцы. - Я помню, - сказал он. – Я… думал, ты спишь, или без сознания. Я вообще не знал, что это ты! - Там, наверное, сложно было понять, - кивнул я. – Но я не спал. Я смотрел на тебя, я тогда уже видел, повязку сняли двумя днями раньше. Смотрел и думал, что я обязательно выживу и поправлюсь. Потому что должен узнать, как тебя зовут. Ив медленно менялся в лице, как будто мои слова стирали с него краску. У него даже веснушки поблекли. Я замолчал и вопросительно посмотрел на него. - Я не знал, - прошептал Ив. – Я не знал, что все так! - Ивар… - Я не знал, что ты… что ты такой! И про госпиталь не знал! Он как будто оправдывался, голос его звенел и срывался. Только вот оправдывался не передо мной. Потом он вскочил – раньше, чем я успел ему что-то сказать, - и быстро пошел к двери. На меня он не смотрел, но я успел увидеть в его лице достаточно, чтобы пообещать себе никогда больше об этом с ним не говорить. - Стоять! – крикнул ему я. Получилось слишком громко, не привык я орать в замкнутых помещениях. Ивар замер, но не оглядывался. - Талер, вернись сюда, - уже тише сказал я, и добавил. – Ты обещал раздавать блага. Колбаса не считается. Он медлил, хоть я и попытался разрядить обстановку, как умел. Потом повернулся, посмотрел на меня выцветшими глазами. - Хорошо. Только сперва я расскажу тебе все. Хочу, чтобы и ты знал. Это меня не оправдывает, но так будет честно. А потом ты сам все решишь… хочешь ли ты ради меня жить, или найдешь себе кого-нибудь более достойного. Я кивнул. У него был такой вид, как будто он знает, что должен умереть. Я насмотрелся на таких людей во время войны, и потом - в полевом и императорском госпитале. В императорском было страшнее. Когда светлый князь или барон лежит на взбитых белоснежных подушках, в изголовье живые цветы, рядом мать, жена или любовница, а у него бесцветные, выгоревшие, будто на солнце, и при этом необыкновенно глубокие глаза. Он уже знает, что умрет. Его тело это знает. Лучше, чем врачи, которые лгут и скрывают от него правду. И он торопится договорить, досмотреть, долюбить… Ивар смотрел на меня так же. Жадно, с затаенным безнадежным отчаянием, как будто тянул последние минуты. - Иди сюда, - сказал я. – Давай сперва устроим постель, а потом поговорим. Он качнул головой. - Масла в лампе осталось совсем немного, - соврал я. – Придется потом все делать в полной темноте. Ивар бледно улыбнулся, потом словно встряхнулся и начал доставать одеяла из сумки. Я молча начал стряхивать высохшие листья и сосновые иголки с дощатого настила, на котором можно было спать. Ветер приносил их сюда те несколько лет, пока дом стоял пустым, и заметал в углы, покрытые пылью. Снаружи вдруг громыхнуло, раскатисто и гулко, так что я вздрогнул. - Это не канонада, полковник, - сказал Ивар, касаясь моей руки. – Это просто гроза. Раскаты еще слышались вдали, и я уже понял, что он прав. Некому стрелять здесь, в такой глуши. Здесь даже Стрелки никогда не появлялись, кому нужен Ар-Майн, и несколько полузаброшенных прибрежных курортов, куда приезжают лишь «поправить здоровье» или ссылают надоевших жен и любовниц. Ну и фаворитов, разумеется. - Иногда мне кажется, что война везде, - сказал я. – Но это только гроза. - А война и так везде. Хоть ее не всегда видно. Мы улеглись, не раздеваясь – было не слишком жарко, да и ситуация не располагала. Точнее, лег только я, Ивар же остался сидеть, поджав ноги. Я выбрал место с краю, чтобы ночью подбросить еще дров в печь, так что он сидел у стены, опираясь на нее спиной, и смотрел куда-то в сторону. Поняв, что ложиться он не собирается, я потянулся к столу, прикрутил фитиль у лампы, и темнота разом сгустилась вокруг, скрывая стены комнаты. Снаружи полыхнула зарница, следом раскатился громовой грохот. Шумели деревья, раскачиваясь от ветра, иногда с треском ломались ветки. Я молчал, потому что не собирался его подгонять. Я даже вполне принял бы, если бы Талер передумал говорить. Мне казалось, что между нами все достаточно ясно, хоть и не слишком пока прочно. - Манфред, - тихо сказал он. – Ты меня только не перебивай, хорошо? Я скажу то, что хочу, а ты потом решишь. Я молча кивнул, потом подумал, что он не увидит в темноте и сказал: «Да». - То что было тогда во дворце между нами… я сейчас очень об этом сожалею, - произнес он явно заготовленные слова. – Я уже извинялся, я помню, но я теперь хочу объяснить. Я дернулся, собираясь сказать ему, что это не самая приятная тема, и что мы можем просто все забыть, тема, но Ивар взял меня за руку. В темноте его пальцы казались холодными и чужими. - Меня просил Филипп. Точнее… - Ивар сбился, и заговорил быстрее, словно боялся, что я сделаю что-то раньше, чем закончит. – Он никогда не просит, ты знаешь. Он либо приказывает, либо… просто говорит. Он просто сказал тогда… а я решил сделать. Ну, подшутить. Мне не было смешно, хоть я и смеялся. Я знаю, что это меня никак не оправдывает – что я там на самом деле себе думал. Но я так хотел понравиться Филиппу, я так хотел, чтобы он видел, какой я… «беспечный и жестокий», - он произнес строчку из известного романса. – Я не слишком думал о тебе. Думал, что ты сильный и как-нибудь переживешь. Я молчал. Наверное, он прочитал в этом что-то, и добавил, с какой-то сдавленной горечью: - Хорошо, я вообще о тебе не думал. Потому что… если бы начал, мне было бы слишком мерзко. Он замолчал, и я слышал, как он дышит рядом. - Зачем? – спросил я как можно мягче. Таким голосом учитель Арден спрашивал нас о цели, с которой было, например, разбито окно в классе. Он всегда считал, что может быть и иная цель, кроме баловства. Та, за которую не нужно сечь розгами, а можно просто объяснить, как сделать правильно. - Я боялся, что он меня отошлет. Что я ему надоем слишком быстро. Мне нужно было держаться рядом, мне хотелось его развлечь. Альдо, он сам понял, что ты влюблен в меня, он мне много раз об этом говорил. - Ты тоже это понял? - Я не думал об этом. В новом всполохе лицо Ивара на мгновение высветилось четко и контрастно – темные провалы глаз на бледном лице, закушенная губа. Я не хотел делать ему больно, но сейчас больно он делал себе сам. - Знаешь, наверное, я специально сделал то, что он просил. Мне… ты мне нравился. Как человек и вообще, мне было приятно на тебя смотреть. Там при дворе не так много хороших лиц. Но я не мог себе такого позволить. Уж лучше было сразу все отрезать – сделать так, чтобы ты сам меня начал ненавидеть. - У тебя не получилось, - сказал я. - Это потому что ты ненормальный, Манфред. Нормальный бы меня уже убил, еще в поезде. - Значит мы оба ненормальные. И меня это радует. Снаружи хлынул дождь, и очередной порыв ветра хлестнул дождевыми каплями по окну, словно прошил пулеметной очередью. Ивар вздрогнул. - Я одного не понимаю, - медленно сказал я, подбирая слова. – Ты же из Гедера, ты же таких… прогрессивных взглядов. Зачем тебе так важно было остаться? Из-за подарков и красивой одежды? Ивар посмотрел на меня так, что я облегченно выдохнул. Нет, ни к черту ему не сдались императорские тряпки. Тут другое… - Что, оберст-полковник, я действительно так похож на любителя тряпок с шитьем и бриллиантов? – спросил он едко. Потом, помолчав, добавил: - В общем-то, это хорошо, если похож. Так и нужно было. Знаешь, Альдо, я ведь год назад уже знал, как должен выглядеть и кем казаться. Это нетрудно было, я люблю хорошо одеваться, и красивые вещи тоже люблю. Мне нужно было находиться рядом. Теперь ты понимаешь? Он поднял руку и потер пальцами виски, словно у него болела голова. А потом задумчиво посмотрел на свою руку. На его пальцах по-прежнему темнели рубиновые кольца. Мутные, темные пятна камней на фоне белой, почти прозрачной в свете зарниц коже. Я поднял голову так, чтобы смотреть ему в лицо – теперь перстни попадали в «слепое пятно» и я впервые порадовался, что не вижу правым глазом. - Камни как кровь, - сказал он. – Столько человек погибло просто для того, чтобы я оказался там, где был. - Зачем? – спросил я. - Потому что времени почти не осталось, - сказал Ивар, глядя прямо перед собой. Он казался очень серьезным. – И ты сам это понимаешь. - Филипп понял, кто ты и зачем был при нем? – я говорил спокойно. То, что Ивар далеко не фанатично предан короне, я понял давным-давно. И сейчас, в этой глуши, его слова о Филиппе, о войне, о предательстве и шпионаже звучали, словно со страниц книги. Это далеко, не с нами, а с какими-то выдуманными, чужими людьми. Мы же с Иваром были отгорожены от дворца и остального мира горами, сумрачным, мокрым еловым лесом, бревенчатыми стенами. Это все было реальностью куда более явной. - Если бы он понял, повесил бы сразу. Ивар повел плечами и в этот момент я понял, что ему страшно. Это был такой запоздалый, отложенный страх, какой появляется через некоторое время после того, как тебя могли убить. Когда все уже в порядке, и можно жить еще день или несколько, он накатывает, бросая в дрожь и липкий пот, как будто даже избегнув опасности, нужно все равно отдать ей должное собственным страхом. Никуда от этого не уйти. - Я думал сперва, что тебе дали приказ убить меня, не вызывая шума. Это было бы понятно. А раз нет… то я не знаю. Теперь я знал, что его пугало. Неизвестность, которая хуже всего. Я пытался вспомнить наш последний разговор с императором, чтобы понять, возможно, что-то ускользнуло от меня тогда. Ивар понял мое молчание по-своему. - Ты наверное, думаешь, зачем я все это тебе сказал? Я хотел, чтобы ты понял, у меня были… причины делать то, что я сделал. Но если бы я знал, что ты такой… если бы знал про госпиталь, все, что ты мне сейчас рассказал, я бы… Он замолчал, собираясь с мыслями, а я чувствовал себя ужасно неловко и неудобно. Сейчас он скажет какие-то правильные и нужные, по его мнению слова, а потом мы оба будем об этом жалеть. - Манфред, - вдруг сказал Ивар совершенно другим голосом и посмотрел наверх. – Мне кажется, у вас тут крыша протекает. Я сперва даже не понял, шутит он или говорит серьезно, настолько резким и странным был этот переход. Но Ивар схватил мою руку и потянул к себе ближе, чтобы я мог сам пощупать подмокший край одеяла. Дождь все не унимался. - Полковник, после моих признаний вы решили окончательно прекратить наши отношения и выгнать меня на улицу? Если нет, можно я все-таки подвинусь от этой лужи подальше? – жалобно спросил он. - Черт возьми, Ивар! - рассмеялся я. – Если бы я не чувствовал сейчас это мокрое пятно, я бы решил, что ты все придумал… Он покосился на меня, настороженно и как-то неуверенно. Словно действительно ждал, что я могу выставить его за дверь. - …И придумал просто великолепно. К черту Филиппа, к черту корону. И мою службу – тоже к черту. Пока мы здесь, не хочу ни слышать, ни говорить обо всем этом. - А потом? Когда мы уже не будем здесь? – спросил он, наклоняясь надо мной и стягивая через лоб повязку. – Смотри мне в глаза, Альдо. Что будет потом? - Я никогда не сделаю тебе ничего плохого, - ответил я. – Чем бы мне не пришлось для этого поступиться. - Принято, - сказал он и улыбнулся. – Мне приятно… но ты не обязан. Запомни, хорошо? Никогда не рискуй из-за меня. - Тогда и ты… - И я не буду. Он нагнулся еще ниже и поцеловал меня в лоб – прямо в шрам, который пересекал бровь. Я вздрогнул и обеими руками обхватил его за бока. Под тонкой тканью рубашки кожа казалась обжигающе горячей. - Там все еще протекает крыша? - Еще как, - ответил Ивар. – А я так и не дождался разрешения потеснить вас, оберст, на вашей половине. Я молча обнял его, притягивая ближе. Его губы были мягкими и чуть солоноватыми. Пока мы целовались, лента, удерживающая его растрепавшиеся волосы, упала мне на лицо. Она казалась темно-серой в ночном мраке, но я знал, что она небесно-голубая, и зрение мне для этого было не нужно. Потом он выпрямился и быстро начал снимать рубашку: - Она мокрая. Насквозь мокрая, знаешь ли. - Благословенная крыша, - отозвался я хрипло. Через некоторое время нам двоим стало совсем не тесно на моей половине постели… Среди ночи он разбудил меня. Резко сев на кровати, с хрипом, тяжело дыша, как будто убегал от чего-то в своем сне, и только теперь смог перевести дыхание, оказавшись, наконец в безопасности. Я приподнялся на локте и посмотрел на него – бледное лицо, тусклые волосы, запавшие провалы вместо глаз. - Ив! Все в порядке, мы одни, - тихо сказал я. Он повернулся ко мне, почему-то потер рукой горло, потом улыбнулся, с усилием разлепив губы. - Да… Хорошо. Хотел бы я быть так уверен. Он разговаривал как будто не со мной, хоть и смотрел прямо мне в лицо, но сам был по-прежнему где-то между сном и реальностью. Тогда я сел, спустил босые ноги вниз. По полу тянуло сквозняком, отполированные доски были такими холодными, что казались влажными. На столе стояла кружка с водой, и я просто принес ее Ивару – не смог придумать ничего лучше. Не обнимать же его. Он, возможно, будет не против, но я так не умел. Так что я просто стоял рядом и смотрел, как он пьет. Он не пролил ни капли, хотя руки у него заметно дрожали. Выпрямился, медленно вытер губы и зачем-то посмотрел потом на свою руку, словно ожидал увидеть кровь на тыльной стороне ладони. - Спасибо, Альдо. Я тебя разбудил? - Разумеется нет. Мы, столбы в погонах, всегда спим стоя, и даже разговариваем, не просыпаясь. Я протянул руку, собираясь забрать у него пустую кружку и поставить обратно. Дождь снаружи давно уже прекратился, через щели в двери и окно тянуло ночной сыростью. Я же был раздет и хотел быстрее вернуться под теплое одеяло. Ивар не торопился, так и сидел, крутя кружку в пальцах. Прежде чем я сделал нетерпеливый жест, он тихо, хрипловато сказал: - Оберст-полковник, а вы красавчик. Вечно ходите под горло застегнутый, я думал, там корсет носите, что ли. Мундир опять же любое брюхо скроет… - Дай мне кружку, - пробормотал я, переступая с ноги на ногу. - А у вас, оберст, ни грамма жира… подтянутый, крепкий, - продолжал безжалостный Ивар. – Шрам этот на груди, наверное, девок с ума сводит. Его хочется лизнуть, целовать… и ведет он вниз, как стрелочка. Как вы такую форму сохраняете? - Не понял? – я наконец, выдернул у него кружку, сунул ее на стол и торопливо забрался в постель. - Ну… Альдо, тебе же к тридцати должно быть, да? Выглядишь моложе, потому и спрашиваю, как ты на жирненьком офицерском пайке ухитрился таким остаться. - Мне двадцать четыре года, - сказал я. Мне уже приходилось отвечать на подобные вопросы, правда по такому поводу. Сам я не видел ничего экстраординарного в том, что получил погоны полковника к двадцати трем годам. Я прошел этот путь - от лейтенанта, командующего орудийным расчетом - за пять лет. Это не так уж мало, война предпочитает молодых. Многие из тех, с кем я учился, тоже успели получить свои Мечи в петлицы… прежде чем им снарядом оторвало голову. - Да? – как-то странно спросил Ивар и сел, вглядываюсь мне в лицо. Должно быть он привык считать меня много старше себя. Хотя для него и так разница должна чувствоваться. Я помнил себя в восемнадцать, те, кто подходил к двадцатипятилетнему рубежу, казались мне зрелыми и пожившими свое мужчинами. - Двадцать четыре? – медленно повторил Ивар. – Никогда бы не подумал… - Так солидно выгляжу? – с наигранной бодростью спросил я, понимая, что дело не в солидности, а в чертовом шраме и пустой глазнице. Убить меня война не смогла, зато отметилась на лице и теле. - Нет… да. Не в этом дело. Мне тоже, - как-то невпопад сказал Ивар и добавил, поясняя: - Тоже двадцать четыре. Смешно, правда? Мы с одного года… а я и не знал. На этот раз пришла моя очередь недоверчиво всматриваться в его лицо. Сейчас, в полумраке, я ничего не мог толком разглядеть, Ивар вообще был создан для светлых, солнечных дней, а в темноте он начинал походить на собственную тень или видение. Сейчас ему могло быть и шестнадцать и тридцать… мне вообще иногда казалось, что он не совсем человек. Ивар не отводил взгляд, только губы чуть изогнулись, и складка обозначила легкую усмешку. Я почему-то вспомнил про кровавые столбы Гедера, и Ивара, который, как оказалось, совсем не был в те годы несмышленым ползунком. Одиннадцать лет, это уже мальчишка, а не ребенок. Ловкий, быстрый, отчаянный. Еще какой отчаянный, куда там взрослым, и вполне способный измазать красной краской пограничные столбы вдоль дороги. Особенно, если делать это нужно ночью, прячась от конных патрулей, где среди фигур военных нет-нет да и мелькнет светлый плащ мага-дознавателя из Отдельного отряда. - Страшно было? – без переходов и объяснений спросил я. Мне показалось, что он и так понял, о чем я думаю. - Столбы красить? – спросил Ивар после долгой паузы. – Не веришь, значит, в красивую легенду? - Не очень. - Страшно не было, - подумав, сказал он. – Точнее, я тогда думал, что мне страшно. А на самом деле, страшно мне стало потом и уже навсегда. Ивар улыбался, хотя говорил совершенно серьезно. Точно так же улыбался мне Мартин Тиль, когда рассказывал, как наведенным попаданием разметало по окопу весь их расчет, а ему «всего-то повредило руку». Я же неумело бинтовал ему культю и слушал его голос, стараясь не смотреть на улыбку, застывшую на грязном, бледном лице. Это было страшнее, лучше бы он кричал, стонал сквозь зубы, ругался… да пусть даже плакал, и спрашивал, как же он теперь, без руки-то. А Мартин Тиль улыбался, так, как будто самое страшное минуло, не коснувшись его. Потом он мне снился несколько ночей подряд, в непонятных, скользких каких-то снах, после которых я посыпался весь в холодном поту. Наваждение прошло лишь после того, как я навестил Мартина в полевом госпитале в Ларне, и убедился, что улыбаться он перестал. - А сейчас? – спросил я, потому что молчание начало становиться тягостным. - Сейчас нет, - сказал Талер с некоторым удивлением в голосе и вздохнул. А потом пристроил голову мне на плечо. – Даже странно. Я отвык. Ты, наверное, тоже после фронта не сразу привык, к тому, что никто не собирается тебя убивать? Я пожал плечами, глядя в темноту. - Мне часто снится. Только меня там никогда не убивают, я успеваю проснуться. - Альдо, а вообще там... как? На фронте? Я не знал, как ему объяснить. Не знал таких слов, которые бы подошли, и во всех книжках, что я читал до того, про войну писали не так и не то. Пустые слова, блеклые, тусклые… и лживые. - Шумно там, Ивар, - ответил я. - Громко. Я же артиллерист, ты забыл? Давай спать, светает уже. - Подожди, - упрямо сказал Ив и сел, прижал меня руками за плечи. – Ты мне сперва скажи – как это, когда убить могут прямо сейчас? Правда, что ты ничего не боишься? - Неправда. Он вздохнул, кивая уже не мне, а каким-то своим мыслям. Его ладони по прежнему упирались мне в плечи, только сейчас мне казалось, что он не удерживает меня, лишая возможности отступать, а наоборот, держит, не давая уйти и снова выстудить себя изнутри. Я чувствовал его пульс – билась какая-то жилка, тепло его кожи, силу, с которой он стискивал пальцы на моих плечах там, где обычно лежали погоны. - Ив… - хрипло, разом севшим голосом сказал я. – Ты не отпускай меня. - Что? - Не отпускай меня… Он понял, кивнул. Потом, через несколько секунд, когда я начал дышать ровнее, склонился надо мной и прошептал: - Кого из нас кому подарили, а, полковник? Знал бы ты, о чем просишь… - Я знаю. Ивар хмыкнул, в темноте блеснули зубы – он улыбался. Потом резко уселся на меня, перекинув одно колено через мое бедро. - А если так? - спросил он. - Отлично. - Нарушение границ и контроль над господствующей высотой, между прочим, - заметил он, усаживаясь удобнее. - Мы будем сражаться и уже… готовим орудие, - буркнул я, чувствуя, что краска заливает лицо. Ивар издал сдавленный звук – не то смешок, не то всхлип, и сполз с меня, согнувшись пополам. Плечи его вздрагивали. Я испытал короткий укол разочарования, но напрасно – он выдохнул, и скользнул обратно, но в этот раз голова его склонилась над моим пахом. Одеяло было отброшено в сторону, я разметался по постели, уже не замечая сырого пятна от протекающей крыши. Мне было все равно, на меня сейчас могло пролиться ведро воды, я бы и не дернулся – лишь бы Ивар не переставал делать то, что делал. Потом он уселся между моих ног, глянул на меня. - Можно? В прошлый раз ведь я… - в его голосе была то ли опаска, то ли сомнение, я не разобрал. - Да! Да! – выдохнул я. – Не спрашивай, дурак. Конечно можно… Ивар сияющее улыбнулся и уже по-хозяйски провел рукой по моей ягодице. - Я думал, вдруг ты пожалел о прошлом разе… ну, не всем нравится… Я помотал головой. Мне пришлось согнуться вдвое, когда он навалился сверху, зато я мог его целовать… и мысли кончились, осталось только тепло и медленно закручивающееся пружиной наслаждение.