Талер для героя

Я стоял у поленницы и, зажав в зубах скрученную Ройко сигарету, щелкал автоматической зажигалкой. Пальцы то ли замерзли, то ли просто дрожали: ребристое колесико прокручивалось вхолостую. - Дайте я, оберст? – сказал Ройко. Через два щелчка в его руках зажигалка выпустила ровный, чуть дрожащий язычок пламени, я прикурил, закашлялся с непривычки. Вообще-то, я редко это делаю, окончательно отвык в госпитале, так что и своего у меня ничего не было – ни сигарет, ни табака. Я вытер губы и снова упрямо затянулся. - Принести вам кресло? – Ройко переминался с ноги на ногу. - Сюда? – удивился я. – Я что, инвалид? На кой черт мне кресло? И ты… иди, я могу постоять и один. Ройко вздохнул, потом упрямо сказал: - Я с вами хочу покурить. Одному это не дело, а тут такой случай. Позволите? Я пожал плечами. Вот, даже собственный ординарец мне не подчиняется, чего удивляться, что Ивар весь ужин упражнялся в остроумии. Хорошо хоть, не одному мне доставалось, по Таубу и тем, кто готов шею сломать из-за дурацких пари, он тоже прошелся. - Радка мне покою не дает расспросами, - начал Ройко, затягиваясь. – Нравитесь вы ей, влюбилась девка. - Смеешься? – я глянул на него. - Никак нет. Ей пятнадцать, самый возраст, чтобы в офицера, героя войны втрескаться. Да еще в молодого, неженатого. - Ройко, - проникновенно начал я. – Я понимаю, что ты хочешь развлечь меня беседой и ради этого остался здесь и выдумываешь всякую ерунду, но посмотри на меня. И представь, что ты девушка. Ну какое тут влюбиться? - Виноват, оберст, представить себя девушкой я никак не могу, физическая конституция не позволяет, - хмыкнул Ройко. – Но фотокарточка у нее ваша есть, на открытке. Вся затертая, не иначе – давно хранит. Вы там еще в старом звании, молодой совсем. И расспрашивает она меня каждый день, чего вы любите, да как живете. - Старая карточка, Ройко, - заметил я. – Где я цел и осколком в глаз еще не получил. Понимаешь? - Да что вы, девица, из-за осколка и шрамов переживать? – пожал плечами Ройко. – У нас, когда я служил в двадцатой, на Вирше, одному парню все ниже пояса оторвало, начисто. Все принадлежности. Так он после того женился через год, еще и выбирал из трех. А еще, я читал, можно стеклянный глаз вставить и цвет подобрать – не отличить от настоящего. Вы в столице часто бываете, там и можно сделать. - Ройко, ты меня утешать пришел, что ли? – мне уже порядком надоел этот разговор, о якобы сохнущих по мне малолетних девицах, изувеченных, но не павших духом знакомых Ройко и стеклянных протезах. – Так мне этого не нужно. Я в порядке. - Не нравится мне, что вы один тут стоите, - нехотя признался Ройко. – И господин Талер ушел после ужина, и не показывается. Вы почему спать не идете? Курить опять начали, а сами зеленый весь с непривычки. - Пойду сейчас, - сказал я, искоса глядя на окна Ивара. Света там не было, створки плотно закрыты. Я затушил сигарету. – Летчику нашли место? В доме? Ройко кивнул. - Так точно. Устроили по первому классу. - Ну, значит, и ты иди. Спокойной ночи. Мне ничего не нужно, я сам лягу. - Доброй ночи, оберст. Вы долго-то не стойте, ночи сырые, холодные. Моя комната была пуста – честно сказать, я до последнего тешил себя надеждой, что Ивар у себя не ложился, а пришел сразу ко мне и ждет. Но постель была аккуратно, внатяг, застлана покрывалом, на нем углом, по-армейски, стояла подушка. Ройко постарался, Милена сделала бы иначе. Я огляделся, прислушался к равномерному щелканью маятника в часах, а потом, злой и расстроенный, отбросил одеяло вместе с покрывалом и «уставной» подушкой. Черт с ним. Охота была голову ломать, какая муха его укусила. Постель была холодная, жесткая и какая-то не своя, словно я снова оказался в больничной койке. Я крутился с боку на бок, мысли лезли в голову самые нерадостные. Проще всего было, конечно, встать и просто пойти к Ивару, спросить его, что произошло. Но я не мог заставить себя даже к двери его подойти. Почему-то мне казалось, что если бы он хотел меня видеть и разговаривать, то оставил бы на окне своей комнаты зажженную лампу, а то и просто пришел бы ко мне. Мы ни о чем таком никогда не договаривались, но почему-то я точно решил, что так и должно быть. Промаявшись без сна около получаса, я встал, нашарил в кармане оставшуюся самокрутку и зажигалку. Это было не самой лучшей идеей, меня до сих пор слега мутило после прошлой, но может, если мне станет совсем нехорошо, я смогу заснуть? Или хотя бы отвлекусь от этих мыслей ни о чем. Или заново привыкну курить. В одном белье, я подошел к окну и рывком распахнул деревянные рамы. Сверху посыпалась какая-то труха, чешуйки краски, запахло пылью и почему-то старым, сухим сеном. Я сел на низкий подоконник, уперся пяткой в угол и начал щелкать зажигалкой. А потом так и замер, глядя вниз, во двор. Там стоял Талер, спиной ко мне, облокотившись на коновязь, и я хорошо видел его макушку, казавшуюся совершенно белой в лунном свете. Он был одет, словно и не думал с вечера ложиться и тихо разговаривал с кем-то, стоявшим поодаль, в тени конюшни. Я высунулся, пытаясь разглядеть собеседника Ивара, хотя что там было разглядывать, не с Ройко же он там стоит и не с якобы влюбленной в меня Радкой, та должна десятый сон уже видеть. Напряжено вглядываясь в темноту я даже не сразу заметил, как огонек зажигалки начал лизать мне пальцы. Запахло жженым, и только потом я почувствовал боль. Я тихо зашипел сквозь зубы, встряхивая рукой – боялся, что Ивар или его собеседник повернутся на звук и увидят меня в окне. Вот нелепая ситуация, в своем же доме не знаю что происходит, да еще и боюсь быть замеченным за подслушиванием. Все же я пригнулся, рассудив, что раз Ивар стоит ко мне спиной, то второй – Тауб, кто же еще – лицом, и легко может заметить. Как хорошо, что я отослал Ройко спать, если бы он сейчас вошел, я бы не смог объяснить, почему стою полуголый на коленях у раскрытого окна, прижавшись к подоконнику, словно стрелок в окопе. Конечно, я по-прежнему почти ничего не слышал, только его голос, отдельные слова никак не выделялись из тех фрагментов, что доносил до меня ветер. Но по интонации и жестам я мог хотя бы попробовать понять, о чем между этими двоими идет речь, и не угрожают ли Талеру. Я очень жалел сейчас, что не взял с собой в ссылку полевой бинокль, он бы пригодился. Ивар как раз в этот момент надолго замолчал, опустив голову, невидимый собеседник что-то втолковывал ему из темноты. Я смотрел на его выбеленные луной волосы, перетянутые лентой на затылке, на сжимающиеся и разжимающиеся в кулак пальцы. А потом Талер вдруг резко обернулся и взглянул прямо мне в глаза. Я еле успел прижаться щекой к подоконнику, опуская голову как можно ниже. Но Ивар смотрел не на меня, а всего лишь на раскрытое окно моей спальни, и на лице его лежала четкая, черная тень. Долгие несколько секунд я слушал биение своего сердца и чувствовал, как острые края облупившейся краски отпечатываются на моей щеке. Потом Талер снова отвернулся и что-то ответил, мотнув головой, то ли запрещая, то ли отказываясь. Долгая тишина. Наверное, ему все же что ответили, только я этого не слышал. Потом Ивар, еще раз оглянувшись, медленно пошел через мощеный двор, удаляясь от дома, от пятна лунного света, от меня, растворяясь в темноте. Заскрипели ворота. Я вскочил. Я не мог знать, ушел ли он просто через двор к озеру, или вышел, чтобы побродить по окрестностям, или решил оставить меня навсегда. Пусть я ничего не понимал в том, что происходит, но сейчас на раздумья у меня времени и не было. Если выйти через дверь, то нужно будет пробежать по галерее, спуститься вниз, миновать столовую и длинный коридор, потом будет высокое крыльцо с верандой и девять ступеней вниз. Получалось слишком долго, так что я просто перемахнул подоконник, мягко спрыгнув на покатую, крытую дранкой крышу. По крышам мне не доводилось бегать давно, лет десять, наверное, но я надеялся, что за годы военной службы навык не растерял. Оказалось – несложно. Я легко балансируя на коньке крыши, добежал до края и, уже не так ловко, соскользнул вниз. В босые ноги, непривычные к ходьбе без обуви, впилось занозами несколько щепок, заодно я больно ободрал ладони, запоздало подумав, что нужно удержаться на краю крыши, а не прыгать сразу вниз. Ночь сегодня была холодная и ветер с гор дул ледяной, заставляя вздрагивать от каждого порыва. Не та была погода, чтобы расхаживать в одних кальсонах, тем более по крышам. Но зато я мог хоть что-то сделать, а не ждать, маясь неизвестностью и непониманием. Догнать, найти, объясниться – или заставить объясниться, в конце концов. Сердце стучало в ребра гулко и громко, разгоняя кровь по венам, меня даже в испарину кинуло, от волнения, со мной часто такое случалось и раньше. Я сел на краю крыши, вглядываясь в темноту – прыгнуть и попасть на оставленные конюхом вилы совсем не хотелось. Но и времени выбирать место у меня не было, если Ивар действительно решил уйти, то успеет скрыться далеко. А если он вздумал стреляться с Таубом из-за каких-то старых счетов, и все намеки за ужином были именно об этом? Я сжал зубы, перекатился через край, повис на руках на несколько секунд и потом разжал пальцы, срываясь вниз. Из-за того, что я неверно помнил высоту, смягчить удар не вышло, пятки отшибло о брусчатку, на ногах я не удержался, упал. Левую свело судорогой от боли: на нее пришелся основной вес. Я упрямо поднялся и сделал несколько шагов. На перелом похоже не было, наступать было можно, значит ушиб не стоит внимания. Сперва хромая, но потом притерпевшись к боли, я побежал к воротам. Их тень черной ажурной решеткой выделялась на фоне подсвеченного луной неба, одна створка была приоткрыта, бессильно качался на ветру крюк, иногда с жалобным звяканьем ударяясь о кованые завитки. Я ненадолго остановился, глядя на них и уже прекрасно понимая, что нужно было не дурить, а нормально собираться, одеваться и если уж искать Ивара, то взять лошадь. Или хотя бы сапоги надеть. Но развернуться и пойти назад иногда равносильно поражению. Я осторожно вышел, стараясь не коснуться створки, не хватало еще, чтобы на повторяющийся скрип выскочил Ройко. Он здесь совсем не нужен. За воротами я остановился и долго вглядывался в темноту, прислушивался, не раздадутся ли шаги, с каждым мгновением все яснее понимая, что это бессмысленно. Я один. Я вообще один. Крюк продолжал стучать о сворку, и звенящие звуки плыли, растворяясь в ночи, накладываясь друг на друга. Стучала каска, подвешенная на ремне к орудию. Пушка задрала в небо дуло, слепо и беспомощно глядя в низкие, дымные тучи. Каска висела, зацепленная кем-то за рычаг доводчика, и почему-то этот звук был единственным, который я слышал в полной, звенящей тишине. Я стоял на коленях, забрызганный какой-то теплой, жидкой грязью, и, вытираясь, только размазывал ее по лицу, удивляясь, почему же никто больше не стреляет. Не могла же наша батарея за те мгновения, что я выбирался из воронки, отброшенный туда взрывной волной, полностью подавить вражеский огонь. Но даже если и так, я должен немедленно встать и занять позицию, в бою что угодно может произойти. Я попытался подняться, но ноги были как будто не мои, колени подгибались, я словно проваливался во что-то мягкое, и оскальзывался, при каждой попытке выпрямиться. Тогда я пополз вперед, надо было сдернуть чертову каску, ее звон уже не смолкал, заполняя все пространство, и висеть ей там совсем не дело, на боевом орудии. Я старался ползти быстро, но получалось как-то не очень хорошо, меня почему-то заносило влево. Потом меня с размаху, обжигающе ударили по лицу, потом дернули за ворот шинели и ударили еще раз. Я посмотрел в лицо того, кто меня бил – рот его разевался беззвучно, лицо было в грязи, и я никак не мог понять ни кто это, ни чего он от меня хочет. Я только показал ему на каску, и тут же сам увидел и хозяина ее, и еще чьи-то тела, изломанные, распотрошенные, раскрытые кроваво-красным наружу. Грязь, такая скользкая и липкая, которую я никак не мог стереть с лица и рук, тоже оказалась красной, с какими-то сгустками и ошметками. Я уставился на свои руки, меня начало тошнить, голова поплыла, звон стал невыносимо громким, он заглушал теперь все, и нарастал, нарастал… меня вырвало. Это был мой второй бой. Я вздрогнул, и, просунув руку между прутьями, набросил крюк на кольцо, потом схватился руками за решетку и прижался к ней лбом. Воспоминание было таким ярким, что меня до сих пор била дрожь. Наверное, поэтому я не сразу расслышал легкие шаги по земле и тихий, встревоженный голос, так не похожий на обычный голос Ивара. - Альдо, что ты здесь делаешь? В таком виде… С ума сошел?