Талер для героя

Последние осенние сверчки торопливо и громко стрекотали в высокой траве – жить им оставалось совсем немного дней, осенние заморозки вот-вот должны были выстудить землю. Окна на веранду и крыльцо были раскрыты и их предсмертные свадебные песни заполняли комнату. Я сидел на низкой скамейке у потухшего камина, накинув на плечи шинель, Ивар рядом, на плотной вязанке дров. Огня мы не зажигали, Ивар молчал, а я не спрашивал. Я знал, что он так или иначе заговорит первым, если вообще захочет говорить и не торопил его. Талер долго сидел, склонив голову набок и смотрел в камин, в несуществующее пламя, я почти видел отблески на его лице. Страшное это было пламя, готовое сперва разжечь, а потом пожрать и обратить в тлен все, до чего сможет добраться. - Что ж тебе не спалось, а? – тихо и как-то словно не ко мне обращаясь, спросил Ивар. – Я думал, я был достаточно неприятен за ужином. - Именно поэтому, - отозвался я. - Ясно. Недостаточно, значит. Он замолчал, вытянул ноги – на сапогах пристала свежая грязь, подсыхающая по краям. Не по брусчатке двора он только что ходил. - Зачем? – спросил я. - Что? – он поднял на меня глаза, темные и запавшие, или мне так казалось в полумраке столовой. - Зачем все это было? – повторил я. - Хотел остаться один… - он дернул плечом, явно не желая объяснять больше. Но потом все-таки добавил: - Я думал, ты разозлишься и останешься у себя. А у меня будет время. - Я и разозлился, - сказал я. – Хоть и не понял все равно ничего. - Теперь уже неважно, - Ивар махнул рукой и как-то сразу ссутулился, сгорбился, и я понял, что он очень устал. – Я решил иначе, уже неважно… Я сел ближе, подтащив скамеечку и он сразу прислонился к моему плечу, прижался, откинув голову назад. - Неважно, - повторил он, хотя я ни о чем не спрашивал. – Только вот… ты зачем за мной в таком виде отправился? - Я не думал про вид, - сказал я. Было неловко и неудобно все вспоминать снова, и мою пробежку по крыше и то, как он нашел меня, вцепившегося в решетку ворот, с моими военными кошмарами. - Да не в этом дело, - сказал Ивар, словно бы сам себе. – А если бы я… впрочем, все это и так было ясно. Вы, полковник, просто так своих не бросаете, да? - Ага, - ответил я, притягивая его к себе ближе. Он был горячий, это чувствовалось даже сквозь плотную ткань, и от волос его пахло еле различимо душистым мылом и сухой травой. Ивар только тихо вздохнул и больше мы не разговаривали. Возможно, если бы я знал тогда, что вижу его в последний раз, я бы смог что-то сделать, постараться изменить его решение или хотя бы не растрачивать эту ночь попусту. Но я не знал. Впрочем, думаю, что и он тогда еще не решил окончательно, ведь ни тени сожаления или печали не было в его глазах, когда мы расстались на пороге моей комнаты. Ивар устало, сонно улыбнулся и пожелал мне спокойной ночи. Дверь за ним закрылась. Строчки были ровные и аккуратные, словно писавший их никуда не торопился и заранее обдумал все слова. Листок был вырван из блокнота Ивара – каждая страничка украшена цветком или веточкой с листьями – и еле различимо пах духами, чернила давно высохли. А прямо поверх ветки омелы, поверх бледной пастельной типографской краски, выведено: «… дороже тебя у меня никого нет, и именно поэтому я вынужден уехать. Навсегда. Не ищи меня, если мое решение и желания хоть что-то для тебя значат…» Я медленно, не глядя, комкал листок в руке – и пальцы гнулись плохо, боль отдавала в плечо, словно осколок, вырезанный в императорском госпитале, снова вернулся на место. Ройко застыл в дверях, не решаясь обратиться, наверное, слишком страшное у меня было лицо, а потом все-таки доложил, не глядя мне в глаза: - Лошади готовы, можно догнать… - Нет, - я качнул головой и даже это движение отозвалось болью. – Не нужно. Я… Впервые за долгое время я не знал, что сказать, и как объяснить, так что просто махнул рукой. Ройко кивнул и вышел, коротко поклонившись. Я стоял у окна, смотрел на низкое блеклое небо, на двор, где мой ординарец расседлывал лошадей и слезы прожигали дорожки по моему лицу. Я все понимал. Я видел красные пограничные столбы Гедера и зарево грядущего пожара, и ничего для себя впереди. С неба летел мелкий мокрый снег, который раскисал под ногами и превращал рождественскую сказку на улицах в обыкновенную слякоть. Я стоял у окна и смотрел на растоптанные ногами лужи, на черные провалы окон в домах напротив, на праздничные гирлянды из цветной бумаги, которые обвисли на ветках деревьев. В квартире было пусто и сыро. Камин я не топил уже несколько дней: для этого нужно было спуститься во двор, за дровами, так что последнее, что я сжег в нем, это был ответ на мой рапорт об отставке, с высочайшей резолюцией. Теперь пепел отсыревшей темной кучкой лежал на каминной решетке – выкидывать я его тоже не стал, слишком много это требовало усилий. Я из постели-то встал четверть часа назад, и она, неприбранная, теперь белела сквозь открытую дверь спальни. Встал затем, чтобы еще раз посмотреть за окно – вроде как так было положено, перед тем, как поставить точку. Посмотреть на небо, на деревья, задуматься о том, что оставляешь в этом мире. Я оставлял холод, сырость и блеклую серую хмарь в небе и на земле. Револьвер лежал в ящике стола, завернутый в темно-красную бархатную тряпочку. Я развернул его, заботливо протер надпись на рукояти: «Альдо Манфреду от герцога Артрес». Потом потратил несколько минут на то, чтобы разобрать, тщательно вычистить и смазать оружие. Не хотелось получить осечку, да и мысли это обычно приводило в порядок. Впрочем, особых мыслей у меня не было и не появилось, руки механически выполняли знакомую работу. Я покрутил револьвер в руках, взвесил на ладони, потом зарядил – мне хватит одной пули, но я вогнал в барабан все девять, не хотел оставлять его пустым. Неизвестно еще, кто о нем потом позаботится, когда меня не будет. Единственное, что меня заботило сейчас, это куда лучше стрелять, в висок или в рот. Я слышал от кого-то, что в рот надежней, нет риска, что дернется в сторону рука, держащая оружие, но прикасаться губами к холодной стали было неприятно, слишком сильным казался запах машинного масла. Я уперся локтями в стол и примерился к виску. Сердце стучало торопливо и гулко, словно старясь успеть разогнать как можно больше крови по жилам напоследок. Сейчас все это закончится… Стук… Стук… Я нехотя опустил револьвер и прислушался – стучали в дверь, а сердце просто попадало в унисон. Я подождал, но визитер оказался настойчивым, и уходить не собирался, продолжая размеренно долбить в мою дверь. Пришлось аккуратно положить револьвер на стол, накрыть бархатной тряпкой и подняться. У меня еще весь день впереди, успею… Поезд чуть накренился на повороте, и чай в стакане почти готов был выплеснуться на стол и разложенные на нем бумаги. Я сдвинул их в сторону, приподняв серебряный подстаканник, поставил его на место. Надо бы его выпить, но пока я разбирал письма и газетные вырезки, чай стал холодным. Все-таки, как ни сильно топилась в вагоне печь, зима за окном проползала в оконные щели, стылым ковром стелилась по полу, редкими сквозняками простреливала купе. Чай остывал, по спине тянуло холодом, я сидел в шинели поверх кителя, и все равно мерз. Я встал, собрал разложенные документы обратно в папку с тесемочными завязками и выглянул в коридор: - Ройко? Кермер? Йен Кермер выглянул из купе, где ехали мои ординарцы. Был он белобрыс, и волосы его, несмотря на военную стрижку, упрямо торчали вихрами, словно не желая забывать, что до военной службы вились тугими кудрями. - Да, оберст? - Чаю принеси горячего, - попросил я. – Холодно здесь… - Ужин тоже подавать? – деловито спросил Йен. Он вообще был очень серьезен и старателен. – Готов давно, греем его. - Нет, пока не нужно. Только горячего принеси. И… вагоны с солдатами отцепили на последней станции? - Так точно. Отцепили. Вы спали, оберст, господин полковник приказал не будить. Нас здесь четверо теперь, в вашем распоряжении, не считая машиниста и кочегара, двое спят, я и Виллир несем вахту. Машинист сказал, что до Верхней Талды за шесть часов дойдем. - Хорошо, - я кивнул. – Еще лампу принеси мне, в купе темно, а я еще поработать хочу. Я вернулся в купе, сел на диван, обитый кожей и, прежде чем задернуть шторки, посмотрел в окно. Уже совсем стемнело, но в сизо-синей тьме еще угадывались бескрайние заснеженные поля. За оставшееся до Верхней Талды время можно будет увидеть разве несколько таких же занесенных снегом деревенек, с покосившимися домами и высоким шпилем церкви среди кладбищенских крестов. Поезд мой был литерный, особого назначения и вез меня не в ссылку, как несколько месяцев назад, а для выполнения важной миссии. Эмиссар его императорского величества. Лучше бы я ехал в ссылку. Потому что пресекать в Северном княжестве действия радикально настроенных революционеров и заниматься их арестами, а точнее – проверять, насколько успешно этим занимается местная охранка, было занятием почти безнадежным. Я и согласился-то на это только потому, что мне в тот момент было все равно. Рассыльный с пакетом от Особой службы застал меня как раз в тот момент, когда я задумчиво крутил в руках заряженный револьвер, раздумывая, куда правильнее стрелять – в висок или в рот. Оружие пришлось тогда отложить, а пакет – взять. И разумеется, я согласился. Очень легко оказалось жить без страха – я мог сейчас спокойно уснуть, зная, что вагон с охраной будет прицеплен к поезду только на следующей станции. Как будто отложенный тогда револьвер продолжал ждать меня на краю стола. Мне нужно только решить, прижать ствол к виску или сунуть в рот, и все. Спиной вошел Йен, держа обеими руками поднос с позвякивающей посудой. Поезд разогнался, машинист старался быстрее добраться до безопасной станции, и ему было тяжело нести поднос так, чтобы не разлить чай. Они все боятся, в том числе и за меня. От чая в серебряном подстаканнике шел пар, на блюдце из голубого фарфора влажно желтели ломтики лимона, в сахарнице с горкой насыпан кусковой сахар. Я равнодушно скользнул взглядом по этой красоте, но старания Йена оценить смог, поблагодарил и отпустил спать. Не нужно мне охраны ночью, захотят господа мятежники напасть на литерный поезд с господином эмиссаром – добро пожаловать. Я давно этого жду. Заснуть я так и не смог, и просто сидел, откинувшись на мягкую спинку дивана и смотрел за окно, хоть и видел в темном стекле лишь свое отражение. Лампу я не гасил, но читать перед сном больше не стал: устал я разбираться в бесконечных выдержках их досье, протоколах прошлых допросов и отчетах внедренных наблюдателей. Того имени, которое я хотел найти, в этих бумагах все равно не было, как не было и во всех предыдущих папках, выданных мне «для ознакомления». Состав наш заметно сбавил ход и колеса гулко отстучали через стрелку переезда – мимо окна мелькнул домик смотрителя, там уютно горел свет, только вот почему-то тот не вышел на площадку встречать литерный… Думать об этом дальше я не смог – грохнула дверь, на мгновение сделав звук колес оглушительно громким, потом в коридоре послышались торопливые глухие шаги, и яростный, отчаянный шепот: - Он там. Я в купе, а ты запри охрану. Не стреляй почем зря. Давай! Я молча потянулся к кобуре и расстегнул ее, вынимая револьвер, а второй рукой прикрутил фитиль у лампы. Огонек съежился, стал призрачно-синим и погас. Наконец-то. Я ждал. Если я не могу его найти, то могу хотя бы найти тех, кто забрал его от меня, заставил бежать, вбил в голову то, ради чего нужно рисковать жизнью и сжигать за собой мосты, оберегая остальных от опасной связи с собой. Дверь дернули рывком, открывая и пользуясь этим шумом, я взвел курок. Револьвер я держал в правой руке, прикрыв ее полой шинели, а голову опустил, делая вид, что задремал. Нужно было дать убийце подойти поближе, у меня же только один выстрел… нужно наверняка. Вошедший плотно задвинул дверь и теперь стоял в метре с небольшим от меня, тяжело дыша. Наверное, ждал, пока привыкнут глаза к темноте, или просто переводил дыхание – прыгать на идущий поезд не так уж легко, да еще в зимней одежде. Отчетливо пахло мокрой овечьей шерстью. Я ждал. Наконец, мой убийца в два мягких шага пересек купе, рука без перчатки развернула папку, лежавшую на столе - он хотел убедиться, что не ошибся и убьет именно эмиссара, сотрудника контрразведки императора, пусть и назначенного совсем недавно. Хотя ему откуда это знать. Я медленно поднял руку, освобождая ее из-под тяжелой шинели, палец лежал на курке. Движение оказалось неловким и в ту же секунду вошедший выбросил мне навстречу руку с зажатым в ней ножом. Я замер на мгновение, а потом откинул голову, позволяя ему прижать лезвие к моему горлу. Он застыл в нерешительности, я чувствовал, как от пореза по шее вниз потекло горячее и влажное. Секунда прошла в молчании. - Ну, убивать эмиссара будем, или как? – дрогнувшим, сдавленным голосом спросил я, глядя в его лицо под меховым капюшоном. Ивар Талер разжал пальцы, роняя нож на мягкий ковер. Я снова зажег лампу, подняв стекло и поднеся к фитильку пламя зажигалки и посмотрел на него. Пальцы мои до боли впились в край столешницы, я стоял на месте и стоило мне это немалых усилий. Ивар сел напротив и откинул назад капюшон. Волосы у него намокли от снега и прилипли к лицу, глаза были ясные и светлые. Он изменился за эти месяцы: теперь я уже не принял бы его за восемнадцатилетнего мальчишку, скулы у него обозначились резче, у уголка губ легла жесткая складка, волосы были обрезаны над бровями, криво, как будто наскоро. - Альдо, я так рад… - сказал он, и замолчал. И в молчании было куда больше, чем в любых словах. Я кивнул, тоже не в состоянии ничего толком сказать, у меня сжимало горло, и тогда он торопливо и как-то весело начал выпутываться из своего овчинного тулупчика. Под ним у Ивара оказался свитер грубой вязки, и все это так не подходило к тому щеголю и неженке, которого я знал, что казалось единственно возможным и правильным для этого, нового Талера. - Скажи своим… товарищам, - хрипло начал я, - чтобы не трогали моих людей. И машиниста. До Верхней Талды больше двух часов, успеете соскочить. Слова были словно чужими, их вообще говорил не я, а кто-то, отвечающий в моей голове за контроль и порядок. Спасибо ему. Ивар выглянул в коридор, что-то шепнул двум теням, стоявшим по ту сторону двери. - Мы и не собирались ничего с ним делать, - сказал он, вернувшись в купе. – Мы собирались только эмиссара… Он осекся, посмотрел на меня совершенно шальными глазами и счастливо улыбнулся, как будто успел убить трех эмиссаров. А я все пытался осознать, что вижу его, а не оживший сон или иллюзию. Получалось плохо, мне очень хотелось до него дотронуться и я протянул руку, взял его за локоть – колючий серый свитер оказался совершенно реальным. Никогда бы я такого не придумал сам, ни в каком сне. Ивар же помрачнел, прикусил на мгновение губу и быстро, горячо зашептал: - Извини меня за все. Я был такой дурак, но иначе тогда не мог. Клаус привез сообщение, специально для меня… он не упал, он не дотянул. Искал меня, хотел спасти, забрать. Я должен был ехать, но ты бы поехал со мной, или они спрашивали бы тебя. Ты же сам сказал, что никогда не бросишь. Но я такой был дурак, такой дурак… я не хотел ломать тебе жизнь. Я слишком тебя любил, чтобы так поступить… Альдо, я так потом жалел… Я резко вздохнул, попрощался с контролем и порядком, притянул его к себе и поцеловал, лишая возможности говорить. Губы у него были обветренные, жесткие и горячие. Как раньше – и совсем иначе. Он был мой, и совсем другой одновременно. Я тихо, почти беззвучно застонал, Ивар прижал рукой мой затылок, пальцы вплелись в волосы. Папка с документами соскользнула со стола, из ее картонного нутра вывалились «протоколы» и «отчеты о наружном наблюдении». Ни ему, ни мне она больше была не нужна, ведь до Верхней Талды нам оставалось всего два часа. Через несколько минут Ивар вдруг отстранился и начал настойчиво выдираться из моих объятий. Я разжал руки. Странно, но сейчас я не испытывал ни малейших сомнений в том, что дело не во мне. - Я сейчас, - торопливо вытирая губы, сказал он и вышел из купе. Тулупчик свой он оставил валяться на полу, словно в знак того, что собирается вернуться, Я не слушал, о чем он там говорит, сердце у меня колотилось так, что шум крови в ушах заглушал любые разговоры и даже стук колес. Я знал лишь, что с Ройко, Кремером и остальными все в порядке – выстрелов не было, значит спит моя охрана. И пусть спит. Вернулся Талер через несколько минут, собранный и злой, как будто разговор нелегко ему дался. - Я их отправил всех, - просто заявил он, усаживаясь напротив. - Кого? - непонимающе переспросил я. Я вообще сейчас как-то не слишком хорошо соображал. - Своих, как ты выразился, товарищей. Сказал, что старый знакомый, еще по фаворитскому прошлому, что допрошу сам, безопасно, а потом убью и заберу документы. Как-то так. - Поверили? - Вряд ли, - он нервно улыбнулся, схватил со стола мою чашку с недопитым чаем и выпил в два глотка остатки. – Но ослушаться побоялись. Сообщат, конечно… ну и черт с ним. Второй раз я такой глупости не сделаю. Я недоуменно посмотрел на него – непохоже это было на Талера. Разве что он слишком рад меня снова видеть, или чувствует себя виноватым, что чуть не зарезал. А будь на моем месте кто другой – зарезал бы. Впрочем, я бы тоже тогда стрелял, если бы не узнал его сразу. Но он же ради этой своей идеи положил все, что имел, и шел тоже на все. Слишком высокая цена заплачена уже, чтобы отказаться от всего. - Я не могу вернуться туда вместе с тобой, – пояснил он. – Ты не захочешь, да и не место тебе там. Вообще не те это Стрелки, причем уже давно… У нас теперь террор и превентивные меры, как основной метод борьбы с режимом. Не надо тебе туда, поверь. - Я… мог бы тебя спрятать, - неуверенно сказал я, лихорадочно соображая, как это вообще возможно. Срочно подать в отставку, на этот раз из «особых порученцев», например, по состоянию здоровья, уехать в «Змееву горку» или еще дальше, тайно провезти туда Ивара… - Не мог бы, - мотнул головой Талер. – Это сломает жизнь и тебе и мне. Вечно придется прятаться и всего бояться. А я не хочу ничего ломать, я хочу жить… с тобой. Не смотри на меня так, сам сказал, еще два часа до Верхней Талды. Придумаем что-нибудь. Поезд постепенно набирал ход – Кремер понемногу приноравливался к новой для себя роли. Мне стоило долгих усилий убедить его, но не в том, чтобы следовать за мной или уйти – это-то они решили почти сразу, все четверо – а встать в кабину машиниста и взяться за рычаги. Но бывший ученик машиниста Кремер оказался парнем способным и помнил из своего обучения достаточно, чтобы вести паровоз. Талер, глядя на него, сперва с энтузиазмом предложил себя в качестве кочегара: «всегда мечтал попробовать!», но надолго его не хватило, лопату у него забрал Ройко и сам встал к топке. Самого же мастера Лидля и двух кочегаров мы высадили по их выбору – на первой платформе Верхней Талды, чтобы потом уже без остановок и объяснений прогрохотать мимо полусонной станции, мимо солдатских теплушек, мимо артиллерийских пушек, задравших в зимнее небо зачехленные стволы, мимо пустой, темной церкви и свернуть на восток. Через несколько часов Вэстландская империя останется позади, вместе со старой жизнью. Мы с Иваром так и не успели решить, чем будем заниматься в Истландском княжестве или в Ривии, или куда еще мы сможем добраться, но в любом случае, там мы будем свободны от былых клятв и обязательств. И, наконец, сможем выбирать. Я же пока знал одно – что бы там не случилось, самый важный выбор я уже сделал. Я лежал на узкой кровати и прижимал к себе Ивара, который спал, положив голову мне на плечо и перекинув руку через грудь, словно обнимал и во сне. Или держал, чтобы не потерять. А я слушал стук колес и думал о том, что теперь я совершенно точно и абсолютно счастлив. Под кроватью заворочался и вздохнул Трой, который пришел из купе ординарцев сразу же, как увидел Талера и уже не желал уходить. А потом он, словно уловив мои мысли, пес ткнулся холодным носом мне в руку, свисавшую с кровати и лениво стукнул по полу хвостом. Поезд мчался через замершую сонную долину, а на востоке перед ним облака уже опалила алым заря.