Нормальные люди

За окнами потемнело. Тяжелые темные тучи укоротили день, мелкая морось грозила перейти в полноценный дождь. В комнате Хидана было сумеречно. Итачи предупредительно постучал, вошел и зажег фонарик. Хидан лежал на футоне, раскинув руки из-под наброшенного плаща. Итачи подошел, посветил в лицо. — Хидан, мы можем поговорить? — спросил Итачи. — Говори, — глухо отозвался Хидан. — Может быть, ты встанешь, и мы поговорим как нормальные люди? — Не, чел, я что-то ухуярился по полной, — шевельнул пальцами Хидан. — Можешь пиздануть в меня огоньком, как в тот раз. Ты ж для этого пришел? — Нет, — присел Итачи и положил фонарик на пол. Луч света теперь бил в противоположную стену. — Я пришел поговорить. — Мне по хуям, что ты скажешь. — Как знать, — пожал плечами Итачи. — Во-первых, вот нормальная одежда вместо той, что ты взял у Кисамэ. — Итачи положил на край футона вещи. — Та, насколько я знаю, тебе велика. — Охренеть вовремя, — усмехнулся Хидан. — Но не пойму, с чего ты взял, что я влезу в твои штаны. — Я видел тебя в тот раз. У нас одинаковый размер, — рассудительно ответил Итачи. — Не, чувак, — заржал Хидан, — размер у нас точно разный. Просто поверь. — Ты не мог бы воздержаться от этих намеков? — поморщился Итачи. — Не грусти, не всем везет, — приподнялся на локтях Хидан, но не осилил, локти разъехались, уронив корпус обратно. — Пиздец! — резюмировал он. — Что с тобой? — догадался спросить Итачи. — Ты вроде не ранен. — Фонарем еще сучим посвети! — оскалился Хидан, совершая вторую бесполезную попытку. Плащ съехал с голого тела, открыв полный обзор. — Я вижу, что ты не ранен, и у тебя ничто не сломано, — возразил Итачи, хорошо держа себя в руках. — Так что с тобой? — Сломано. — Хидан сплюнул. — Но ты ни хера не видишь. Давай включи глаза, ебать, если так любопытно. Глаза Итачи полыхнули алым. Хидан с бранью повалился на футон. — Да, твоя чакра течет неправильно, — кивнул Итачи. — И есть следы Джионгу. Какудзу тебе что-то зашивал? — Догадливый мурзилка. Теперь погляди, как эта сука оторвалась, и захлопнись. — Мой геном не может видеть работу твоих систем, — закрыл потемневшие глаза Итачи, — Для этого нужен Бьякуган. Но я уверен, что завтра ты полностью восстановишься. — Мне б твой оптимизм, чел. — Обычно ты регенерируешь в считанные часы. — Видишь на моей двери замок? Итачи машинально оглянулся. «Нет», — сказал он. — Вот. Дверь сука нараспашку, мог бы свалить в любой момент. А теперь пиздец, замок внутри. Умный, гандон. Тока смертный. Итачи застыл, чувствуя, как холодеют пальцы. Конечно. Какудзу принял меры, как Итачи и хотел. А чего он, собственно, ждал? Банального избиения? Посадки под замок? Ежечасной вахты? Вот замок, и вахта не требуется. Интересно, что именно сделал Какудзу. Закольцевал определенные нервы? Пережал тенкецу? Наверняка с его техникой Какудзу знает много приемов. Нечто сродни сожалению шевельнулось внутри. Это точно была не совесть — Хидан заслужил все происходящее, его было не жаль. Хотя можно не выносить человека, даже враждовать с ним, и, тем не менее, разделять его чувства. — Я зайду в другой раз, — сказал Итачи после паузы. — В таком состоянии ты для меня бесполезен. — Я угораю, чел! — стукнул об пол ладонью Хидан. — Не знал, что тебе занадоблюсь в боевой готовности. Хотел сгонять со мной по телкам?.. Ты, кстати, заценил, как я расписал твоего напарника? Если зашел качать права — не тяни. Итачи смотрел в темноту комнаты, на пятно фонаря. В окно стучал дождь. Хидан был ужасен. Даже теперь, будучи полностью беззащитным, он продолжал утверждаться на Итачи, просто потому, что может. Его необходимо нейтрализовать. Сыграть перед ним ту роль, которая устроит Хидана и усыпит его конкурирующее начало. Но если сейчас Хидан догадается, кто виновник его состояния — любые усилия по погашению конфликта будут обречены. — Я понял, ты тут не ради моей красоты, — продолжал трепаться Хидан, уронив руку на итачины вещи. — Может, хочешь облегчить душу? Покаяться в сраном безбожии. Исповедаться на моей груди. Чтоб ты знал, я это люблю — исповедь атеиста. Всегда сука такая умора. Дохлые предки, дерьмовое правительство, проебанное доверие, паршивый секс. Ни разу ничо другого не слышал. — У тебя в жизни, видимо, не так, — дипломатично сказал Итачи. — Да какая блять разница. Просто каждому надо оправдаться нах. Поэтому колись чел, в чем ты виноват, и пиздуй к себе. Вот оно, это ненавистное качество, в сто раз хуже унизительной фамильярности. Хидан болезненно проницателен. Он постоянно заставляет Итачи стыдиться, исходя из своего дикого, извращенного Ниндо. — Мне не нужно оправдываться, — возразил Итачи, сплетя пальцы у подбородка. — У всех моих поступков есть внешние причины, но ответственность за них несу только я. За утраченное доверие, за смерть близких, за паршивый секс, как ты выразился. В нашем мире за выход из ограничений приходится платить. Это признание мне ничего не стоит, просто для информации. Конечно, я понял, кто играет с моим напарником, пока мы были на миссии. И да, я это прервал. И нет, я не считаю, что виноват перед тобой. — Оппа, — ухмыльнулся Хидан, глаза его в полутьме блеснули лавандой. — Пришел любоваться на результат? Хотел послушать мои потешные жалобы? Или во искупление принять от меня в ебло? — Нет, — опустил руки Итачи. — Я хотел, чтобы ты со мной переспал. — Да ебанись! — подпрыгнул Хидан, тут же падая обратно. — В натуре? — Да, в натуре, — холодно кивнул Итачи. — Я ждал, что это случится в прошлый раз. То, что ты сделал с Кисамэ — продолжение темы, демонстрация. Люди вроде тебя, если ничего не предпринять, склонны повторять удачные приемы. Поэтому, чтобы ни о чем подобном не думать, закрой вопрос. — Решил пожертвовать собой ради напарника? — растроганно спросил Хидан. — Да ты подвижник, Чахотка-кун. — Решил сберечь наше время, — осадил Итачи. — Я не настроен на подобные отношения, и тем более не хочу втягивать в них коллег. Твой безыкусный флирт дает понять, что ты не успокоишься, пока не получишь желаемое. Поэтому… — Ты серьезно думаешь, что я тебя хочу? — поднял бровь Хидан, и почти побежденное самолюбие Итачи конвульсивно дернулось в груди. — Я просто подъебнул тебя, чтоб ты немнога сник. Но ты нихуя не сник, чел. И теперь богомерзко врешь. — В чем я вру тебе, Хидан? — меланхолично спросил Итачи. — По базе. Тебя не задевает, что я вытираю тобой стены. Тебя задело, что я тобой побрезговал. И теперь вашу мать незакрытая тема. А брать что надо сам ты не умеешь. А воздержанный монах из тебя говно. — Возможно, — процедил Итачи. — Но в природе моего желания нет лжи. — У нас пиздецкий прогресс! — констатировал Хидан, блеснув зубами. — Но не думай, что все заебись. Я так понял, ты наметил мне роль насильника. — Я пришел к тебе, потому что не хочу этого! — повысил голос Итачи. — Но ты сделал ровно то самое. Какую еще роль я могу тебе предложить? — Не пизди, — посмотрел в потолок Хидан. — В желании принадлежать через боль нет греха. Но ебаная правда в том, что ты реально никогда не хотел конкретного человека. Пойми, ценить еблю и человека — разные вещи. — Глубоко, — ухмыльнулся Итачи. — Не, чел, глубоко — это захотеть меня. Прежде чем предлагать че-то такое. Ты мне по хуям, я тебе по хуям, чего удивляться, что у меня есть условия. — У тебя есть условия? — переспросил Итачи. — Резонно. В отношении Кисамэ они тоже были? — А ты, по ходу, сплетничать пришел? — Хидан перекатил голову по изголовью и посмотрел на Итачи с жалостью. — Я пришел поговорить, — нагнулся Итачи, чтобы сократить дистанцию: он знал, что это способствует доверию. Как и самоконтроль, мягкий голос, внешние признаки терпимости. Рассеянный свет фонаря едва освещал сумрак. Мимика Хидана скорее угадывалась по его интонациям. От его тела шло приятное тепло, оно было в тонусе, но лишено напряжения. Словно отдыхало. Глядя на это тело, никто бы не подумал, что с ним что-то не так. Хидан никак не ассоциировался с понятиями «болезнь», «калека», «ущерб» или «неполноценность». Даже будучи мертвым и разорванным на куски, он, наверное, выглядит здоровым. Просто временная заминка, «случайно наебнулся» или как-то так. — Я не нужен тебе, чувак, — сказал Хидан. — Не понимаю, какого хера ты теряешь тут время. — Я хочу понять, что ты нашел в моем напарнике, — тихо сообщил Итачи. — И что он нашел в тебе. Хидан молчал. Это было странно, поскольку типичной реакцией на такой запрос должны быть циничные сравнения, лживое отрицание или похвальба. Ревность, скрытая в вопросе, должна была прибавить Итачи человечности. Это распространенное чувство, оно дает иллюзию понятности. А понятность сближает. Черный силуэт Итачи был неподвижен — он ждал. Видимо, зря. — Хидан, я не предполагал в тебе деликатности, — заметил Итачи. — Или есть что-то, что ты не можешь сказать? — Ты его не скопируешь, — наконец проронил Хидан, имея в виду Кисамэ. — Мой ответ ничо тебе не даст. — Ты сблизился с ним, чтобы задеть меня. Но это не важно. Мне важно, является ли он для тебя таким же мусором, как и все остальные. — Чувак, твоя проблема не в сексе, — после долгой паузы сообщил Хидан, накрыв рукой свой медальон. — С тобой даже говорить трудно. Может в ебучую разведку ходить хорошо, но всем насрать. Твоя проблема в том, что ты дурак. — Поясни, — терпеливо сказал Итачи. — Этот мир вертится тока вокруг тебя. Ты тут упавшая звезда. И если чета идет не так — ты в ахуе. Но ты смертен, чахотка-кун. И твои фишки смертны. Весь твой заверченный калейдоскоп обломится на смертях, ты не можешь это контролировать. Но все равно лезешь из кожи. Это типа глупо даже для такого, как я. — Я забыл, что разговариваю с бессмертным, — бледно улыбнулся Итачи. — Интересно, как вертится мир с точки зрения такого, как ты. — Для смерти нет разницы, мусор ты или нет, — глухо сказал Хидан, — она обнимает всех. Люди сближаются и множатся, чтобы дать смерти работу. Секс — это печать смерти, изначальное подношение Богу. Поэтому ты пришел по адресу, хреново пиздовать в закат без такой печати. Ну чо, поставлю тебе, хуле. К изумлению Итачи, последние слова Хидана отозвались в нем, как удар в солнечное сплетение. Тугой краткий толчок — и богатый шлейф сладковатого послевкусия. Чувство было приятным. Примерно так Итачи ощутил себя, когда узнал, что с завтрашнего дня работает в АНБУ. — Любопытная работа для Жреца, — прищурился Итачи, словно сытый кот. — Не знал, что твой Ритуал начинается с этого. Теперь все, кто переспал с тобой, умрут? — В этой конторе все умрут, — четко сказал Хидан, и его железный, уверенный голос сделал сладкий шлейф предыдущих слов физиологическим, словно мышцы пропитались ядом. — И если для смерти нет разницы, кто перед ней, то и для соития ее нет. Чтоб ты понял, скажу ясней: соединиться с человеком — то же самое, что его убить. Нормальные люди делают это лицом к лицу, а не в жопу. В вашем гребаном мире шиноби люди убивают друг друга в жопу, кнопкой. Сложил печать, нажал на кнопку — двадцать рыл сука легли, кто такие, как зовут, хуй ли тут делали — всем насрать. Кто кнопкой целый город положил — тот пиздатый герой. Или вот еще охуенная техника — ядовитый газ. Вообще можно не напрягаться, главное намордник надеть. Нечего блять удивляться, что и трахаться хотите в намордниках. С кем-то неизвестным. Я для тебя, чел — человек в наморднике. Но у меня намордник не такой страшный, как у твоего напарника. Потому ты здесь. Поэтому для тебя у меня есть условие. Глаза Итачи полыхнули алым. Итачи убивал глазами — поэтому речь Хидана не могла его задеть. Но она его по обыкновению задела: единственный человек, с которым у Итачи была близость, носил маску. Намордник. Хидан не просто не мог этого знать — он не имел представления, что этот человек существует. Хотя в мире шиноби многие носили маски, даже в «Рассвете» таких было двое. Напарник Хидана — интересно, видел ли Хидан его лицо. Но даже и это меркло перед важной проговоркой: «в вашем мире шиноби». — Ты не считаешь себя шиноби? — спросил Итачи, всматриваясь, как чакра Хидана циркулиркет внутри него без выхода, как плотный дым в закрытой комнате. — Никто сука не без греха, — ответил Хидан. — Это ты мне скажи, шиноби я или нет. — Шиноби — это тот, кто крадется в ночи, — просветил Итачи. — Убийца, действующий из тени. — Это не про меня, — усмехнулся Хидан. Итачи сложил правой рукой печать: в режиме Досацуган шаринган мог видеть цвет и тип чакры, а также ее источник. Почему Итачи раньше не интересовался Хиданом с этой стороны? Потому что не предполагал здесь никаких тайн. Чакра Хидана была пурпурной, как у многих представителей клана Учиха. Это был цвет Проклятой Печати и Ниндо Ненависти Учих, одним словом, это был цвет ниндзюцу Хидана, основанного на Проклятой Крови. Источником пурпурной чакры являлось его сердце, откуда фиолетовый поток распространялся по всему телу и даже окрашивал его глаза. Он был очень сильным. Как и предполагалось. Но это было не все. Под ним различался базовый фон, исходная чакра, излучаемая клетками тела. В первом приближении она казалась серой, совершенно неразличимой под ярким фиолетовым спектром, во втором она выглядела как ткань из черных и белых нитей, и, наконец, могла быть рассмотрена в своей истинной форме: в виде спиралей черной чакры Инь и белой чакры Ян. Это были два первичных элемента Мира Богов, стоящих у истоков мира шиноби. Такая чакра была у Мудреца Шести Путей, и именно она давала способность создавать вещи из ничего. Элемент Инь придавал явлениям форму, отвечал за воображение и духовную энергию, элемент Ян наполнял их жизнью и силой, так как отвечал за материализацию. Хидан отчетливо не умел всем этим пользоваться, иначе он был бы непревзойденным мастером гендзюцу и владел сотней техник. В чакре самого Итачи были эти элементы, делая его шаринган убойным. Но Итачи, как и все обладатели подобной чакры, смешивал элементы Инь и Ян с основным стихийным чакровым потоком, усиливая и формируя свои техники. Хидан со своим богатством ничего не делал, оно просто сочилось сквозь его поры и кожу, никак не влияя на основной фиолетовый поток. Может быть, поэтому слова Хидана всегда так задевают Итачи — они тоже пронизаны элементом, создающим что-то из ничего? Сначала из минутного впечатления создается Форма, потом она наливается Силой, а впоследствии материализуется как Проблема. Непреодолимое и незримое гендзюцу ранга Изанами? Жертва бездействует, в то время как круговорот событий постоянно повторяется внутри её разума. Итачи засмеялся — это глупо и комично, как такое может прийти в голову. — Чета рассмотрел? — равнодушно сказал Хидан. — Понял наконец, как перешитая гнида оторвалась? — Нет, — закрыл рукой левый глаз Итачи, потому что его резало. — Понял, что ты нашел в религии. — Да ну? — отозвался Хидан. — Знай, мне это похуй. Заебался с тобой разговаривать. Вали к себе. — Я хочу услышать твое условие, — ответил Итачи, убирая руку от лица. Его глаза стали темными, как обычно. — И тогда пойду. — Так приперло? — скривился Хидан. — Я рассмотрел твою чакру, и думаю, что это может быть интересным. — Теперь послушай, что будет интересно мне. Ты затыкаешься и разбираешься со своим вопросом сейчас, пока я тут ничо не могу возразить. В общем, это как трахнуться с трупом, но есть любители. Можешь даже дверь не закрывать, будет умора. Или второй вариант. Ты ждешь, пока я оклемаюсь и встану. Тогда я сделаю, как ты хочешь, грубо, жестко и может в несколько заходов, чтоб ты полностью насладился. Тебе понравится, чахотка-кун. Но в процессе я тебя убью. Мой кредит на грешные удовольствия закрыт. — Хочешь убить меня в своем ритуале? — переспросил Итачи, хотя и так было понятно. — Да, чел, мы умрем вместе, — заржал Хидан. «Изанаги-Изанами», — кивнул себе Итачи. — «Смерть одного из нас будет иллюзией. Стремительная материализация случайной мысли». Итачи встал. — Я не могу потерять свою жизнь сейчас, — сказал он. — У меня есть незаконченное дело. Но ответь: если все произойдет сегодня, почему это не станет для тебя грешным удовольствием? — Потому что между нами будет мой Бог, — ответил Хидан. — Ты меня убьешь. — С чего ты взял? — Начни блять и узнаешь, — раскинул руки Хидан. — Я тебя заставлю. Все просто. — Как ты можешь меня заставить? — активировал шаринган Итачи. — Бранью и гормонами, — захохотал Хидан, однако смех его иссяк так же резко, как начался. — Ты окажешь мне услугу, — закончил он. — Надеешься восстановиться после этого без искажений? — кивнул Итачи. — Умный, мурзилка, — умильно посмотрел на него Хидан. — Ты меня раскрыл. Ебаный Какудзу завтра охуеет. Давай, чел, я буду нежен. Тело Хидана было гладким, молодым, приглашающим, как учебный полигон. В нем могли быть скрыты ловушки, но это никак не меняло изначально принятого решения. Это тело готово принять любую боль как должное, и щедро ответить на нее. Ожидает ли боль самого Итачи? Важно ли это? Нет. При мысли о душевной близости с Хиданом Итачи трясло. Физическая близость, если воспринять ее как технику, могла снять напряжение, и в этом смысле казалась желательной. Но важным было лишь то, что находилось в центре. Лицо человека напротив. Как выглядит человек, когда Итачи дарит ему наслаждение? Его лицо оскалено, как в приступе боли? Как было у Кисамэ, когда он катался по траве? Оно безмозгло, глупо, смешно, издает непристойные звуки? Или люди вроде Хидана все контролируют, тоже нося маску? Или их лица безотрадны, как лица приговоренных? Или именно смерть стирает и тупость и уродство, налагаемые страстью, оправдывает телесные реакции, дарит умиротворение? Насколько будет красивым лицо Хидана перед смертью? Как он вообще допустил мысль о красоте хиданова лица? С каждой секундой, пока эти мысли неслись сквозь сознание Итачи, он ощущал себя все более легким, полым, звенящим, словно выбили окно, откуда каждый миг могут вылететь черные птицы. В нем почти не остается веса. Ноги не держат его, потому что он парит над полом. Как будто призрачная коса шинигами подрубила колени. Туго пульсирует центр воли в солнечном сплетении. В ушах растет гул. Так бывает при падении в колодец от перепада давления, невесомости и ужаса. Далеко в глубине боги бьют в барабаны. И с каждым метром падения этот звук громче. Достичь своей завершенной формы — проклятый клан Учих может сделать это только через смерть другого человека. Большая удача, что это не ценный дзенин Конохи. Некоторое недоразумение, что с дзенином Конохи Итачи не испытывал ничего подобного. Только меланхолию, изумление, обреченность и злость. Итачи прикрыл дверь. …Но перед тем его активированный шаринган отлично увидел железный песок, расползшийся из-под двери вдоль стен и источающий характерную следящую чакру. Не составило труда и пройти по ее следам до дверей горе-наблюдателя. В любой другой момент Итачи было бы плевать. Не уследил, что за тобой следят — сам виноват, это жестокий мир шиноби. Но не теперь. Тот факт, что в слежке не было никакого рационального зерна, одно чужое любопытство, делал ее окончательно унизительной и достойной кары. Гнев вырвался из правого глаза Итачи черным пламенем Энтон, поджег песок, полетел вперед по трещинам пола. Через миг пламя будет у Сасори. Если тот не владеет в должной степени дзюцу запечатывания — ему и его куклам конец. Ну и каждый житель Убежища будет знать, кто превысил все нормы сосуществования, и кем наказан за вторжение в частную жизнь коллег. Печать, поставленная на дверь Хидана, блокировала не только Аматерасу, но и любые виды обнаружения. Снаружи, из коридора, в этом месте теперь обычная каменная кладка.

* * *

Сасори родился в месте, где искусство печатей считалось основным. Его бабка так владела им, что лично запечатала хвостатого демона в теле сына Йондайме Кадзекаге. Четверного правителя, который сменил того, что теперь грозился сгореть вместе со своими неповторимыми техниками и прекрасным кукольным телом. Этого хвостатого демона Сасори намеревался изловить вместе с его носителем через несколько дней. Носитель хвостатого демона был Годайме Кадзекаге — Пятым правителем Деревни, Скрытой в Песке. Жизнь — узкая дорога между берегами небытия, немудрено, что на ней постоянно сталкиваются твое настоящее, прошлое и будущее. Алый Скорпион и Тени Песка — хорошее название для поучительной новеллы. Но если не спасти куклу Третьего — писать будет не о чем, разве что о стыде. Сасори сбросил технику управления марионеткой и сложил печать. Среди свитков на его спине был один с готовой печатью Фуиндзюцу «Подавление пламени» — но, чтобы техника сработала против энтона, на свитке надо было начертать символ Аматерасу. Времени на это не было, так что Сасори надеялся на собственные ручные печати. …Метод не сработал. Не лгали знатоки о силе шарингана. Пламя подбежало к двери, страшный жар и разница давлений распахнули ее. Темные языки огня с треском лизали проем, дорожка магнитного песка теперь напоминала бикфордов шнур. Страшная вонь древесины и пластика заволокла комнату. Сасори стремительно выбросил из спины свиток, и кинулся к столу за тушью. В коридоре послышались панические вопли. В черных струях пламени показался придурочный Тоби, который подпрыгивал и махал руками со стопкой кроссвордов, разгоняя ими огонь и дым. От его дерганья горячий воздух дрожал и закручивался спиралью. Тушь нашлась, но кисть на привычном месте не обнаружилась: это была катастрофа. — Мастер Сасори! — орал Тоби, несясь прямо по огню к пылающей двери. — Нас атакуют, мастер Сасори! Тоби не знает, что делать! Тоби хороший мальчик, но ему страшно, мастер Сасори! — Урод, — шарил по столу Сасори. — Чтоб ты сдох. — Мастер Сасори! — раздалось уже в комнате. — Тоби обжегся! Кыш, кыш! Треск пламени внезапно стих, и Сасори оглянулся. Тоби махал бумажным веером, словно разгонял мух, нелепо выбрасывал руки в стороны. Все, что он задевал, падало на пол: пузырьки с ядами, бутыли с лаком, емкости с солидолом и смазочными материалами. На полу растекалась разноцветная лужа. Подол Третьего Кадзекаге тлел, от него валил дым. Аматерасу исчезло. В коридоре хлопали раскрывающиеся двери. — Что здесь за переполох? — на пороге образовался хмурый Какудзу, за ним возвышалась голова Кисамэ. — Тоби что-то уронил! — закрыл голову руками Тоби. — Тоби хороший мальчик, он не хотел! Тоби услышал шум и испугался, а теперь все пропало! Мастер Сасори, простите Тоби! — Все в порядке, — развернулся Сасори, сворачивая неиспользованный свиток. — Разбилась банка с реагентами. — Ну и вонь, — развернулся на выход Какудзу. Кисамэ постоял пару минут, внимательно оглядел Тоби, потер обгоревший косяк двери, хмыкнул и пошел вслед за Какудзу. Сасори был готов поклясться, что мечник все понял. — Кисамэ-семпай! — бросился вслед за ним Тоби. Сасори с облегчением запер дверь. Вытяжка в потолке справится с запахом. Неприятно зудела мысль: Дейдара не показался. Пожалуй, теперь можно его посетить. Ему будет полезно услышать о времяпрепровождении Хидана.

* * *

Итачи сдернул с Хидана плащ и сел сверху. Его собственный плащ, надетый на голое тело, был необходимой уступкой скромности. Хидан протянул руку. Усилие по удержанию ее на весу напрягло каждое сухожилие, хорошо обозначились выступающие вены. Итачи многое бы отдал, чтобы ощутить силу этой руки в полной мере, напряженный мышечный захват, почти борьбу — но сейчас перед ним была лишь тень. Это казалось издевательством, он словно вступил в имущественные права, оказавшись лишенным наследства: законное достояние обходило его стороной. Итачи взял протянутую руку — и Хидан притянул его к себе. После этого его ладонь бессильно выскользнула на простыни. Но смысл жеста был ясен: Итачи поднял голову Хидана и осторожно прильнул к его губам. Хидан подался навстречу. Он улыбался — это ощущалось даже с закрытыми глазами, но Итачи смотрел перед собой алыми зрачками, которые в десятки раз замедляли каждое действие, и одновременно позволяли предугадывать все последующие. Целовался Хидан изумительно. Мягко, расслабленно, никуда не торопясь, без намека на захват инициативы. Теплый захват нижней губы, верхней, плавный разрыв контакта, все сначала. Глубина поцелуя не имела значения. Большой податливый рот то полностью вбирал итачины губы, ласкал их внутри, гладил языком, то медленно отпускал, впитывая влагу. Никакого хлюпанья, слюней, жрущих движений челюстью. Итачи прикусил нижнюю губу Хидана — тот не ответил, зато ожили его руки: он гладил итачины ноги, от лодыжек до колен, вверх по передней стороне бедра, вниз по задней поверхности, заходя пальцами под соединенные тела. Итачи привстал, пропуская руки под себя — и прижал их бедрами. Пальцы Хидана не остановились, будто нажимали там отверстия пустотелой флейты. У этой музыки был ритм, и если отдаться ему — кто знает, может быть, зазвучат кости, как бамбуковые погремушки, изгоняющие призраков. Итачи вжался в Хидана, точно желал боли — и руки замерли. Язык Хидана поддел верхнюю губу Итачи и беспечно гладил ее изнанку. На его нижней губе выступила капля крови, но Хидан не принимал вызов. Его личность вообще растворилась, он был похож на плотный пар, которому сам Итачи может придать любую форму. Словно он целуется с собственным клоном. Дыхание Хидана полностью повторяло ритм дыхания Итачи. Это было бы прекрасно — но очень разочаровывало. Итачи отстранился и припал к шее Хидана. Сильно, глубоко, пусть втянутая ртом кожа лопнет, прорвется, пусть человек под ним закричит, ударит, оторвет его от себя за волосы, пусть сбросит с себя вон! Говорить он не мог и не хотел, но его тело хотело войны. Хидан удовлетворенно застонал, и рефлекторно подался бедрами вперед. Итачи прошила судорога — скорее от голоса, чем от движения, он привстал — и руки Хидана выскользнули наружу. Хидан был возбужден — теперь это ощущалось явно, и тело Итачи сладко заныло, желая пульсировать, двигаться, уничтожать. Итачи прогнул спину, поднял голову — и в тот же миг Хидан уронил на изголовье свою: шея заломилась, хорошо обозначив кадык, волосы упали на полотно, сбоку на коже алый кровоподтек. Казалось, Хидан без сознания, рот приоткрыл полоску зубов. Но паховая вена сильно билась, на коже выступила испарина. Так выглядят люди, истомленные страстью — они не могут даже двигаться, могут только дышать. Это зрелище ослепляло, хотя перед глазами все расплывалось после техники Мангекью. Итачи перехватил его под спину и прикусил сосок. Хидан вскрикнул — его спина страшно напряглась, голова метнулась по покрывалу, и тело стремительно источило жар. Он поднял колено — Итачи ощутил его ласку прямо сквозь плащ. Руки Хидана зарылись в его волосы. Каждое движение пальцев от загривка до макушки посылало по коже головы разряд, который бил прямо в основание спины. Хидан мог бы прижать голову Итачи к себе, чтобы обозначить свое желание. Но он этого не делал. Хидан, действительно, был нежен. И это было неправильно. Итачи все понял. Это тело можно только растерзать или взять тем самым способом, к которому Итачи не знал, как подступиться. Он видел логику своих дальнейших действий в любой позиции — и она не несла удовлетворения. Все должно быть не так. И причина этого — сам Итачи, его донос Пейну, и все, что последовало затем. Он, как младенец, попал в собственную ловушку. Быстрая карма — говорят, она способствует освобождению души. И еще Итачи знал, что долго не продержится — он был возбужден, обманут, увлечен, отравлен. Он распрямился. Блеснул в блике фонаря соскользнувший с груди Хидана медальон. — Я убью тебя прямо сейчас, — информировал Итачи. — Как ты хочешь, чтобы я это сделал? — Я не нравлюсь тебе таким, — расширенные зрачки Хидана были очень выразительны: они продолжали бить Итачи в основание спины. — Потому что ты реально хлипкий пидар. Чета решил, ты справишься. — Это я уже понял, — Итачи достал из кармана плаща кунай. — Мне надо что-то знать о твоем поведении в ближайшие полчаса? — Чел, убить меня еще трудней, чем трахнуть, — сообщил Хидан, подняв брови. — Но главное не ссать. Во мне нет твоей крови, как ты ни старался. Может ты к хуям обиделся, что я тебе ничо не прокусил, но блять, как можно так тупить. — Нет, — Итачи, однако, не смог сдержать вздох облегчения: слова Хидана были очень важны. — Я не хочу полумер. — Ну, тут мы совпадаем, — усмехнулся Хидан, закрыл глаза и поднес медальон к губам. Итачи сложил печать ветра, пустил по лезвию куная чакру — и с силой ударил Хидана в центр груди. …Как и у всех нормальных людей, лицо Хидана исказилось болью. Хриплый вскрик вышел из его горла, тело судорожно напряглось. Его начала быть мелкая, холодная дрожь — знак серьезного повреждения. Дыхание стало поверхностным, пульс участился. Но Хидан был возбужден, и у Итачи потемнело в глазах. Его шаринган отметил, что чакра Хидана увеличилась — она вышла за пределы тела. Хидан сцепил зубы, со стоном расшатал кунай, добиваясь сильного кровотечения, омочил пальцы в крови и коснулся лба — там осталось алое пятно. — Блять, тебе особое приглашение требуется? — зло выплюнул он в лицо Итачи. — Давай ебать еще раз, я сука жив как никогда! Итачи выдернул кунай — и вогнал его Хидану в трахею. Из открытой раны выплеснулась кровь. Хидан прикрыл веки и сложил печать. Его чакра полыхнула и поднялась над головой большим бесформенным сгустком. В следующий миг кровь из ран потекла по простыне прямыми линиями и полукружьями, пока не превратилась в тонкую, но четкую печать: треугольник в круге. Печать была огромной: часть ее легла на стену, часть на пол, Хидан был полностью внутри нее. Он почернел. Белые кости проступили поверх кожи. Лицо стало черепом. Череп открыл сияющие фиолетовые глаза. — Я немнога помолюсь, — изрек он. — А ты, мурзилка, делай что хочешь. Может, кстати, таким я тебе нравлюсь больше. — Тебе больно? — спросил Итачи. — Значит, это и есть твоя техника… — Дай мне свою кровь — тогда будет техника, — сощурился Хидан. — А пока это мой настоящий намордник. И мне очень больно. После этого Хидан заржал.

* * *

Сасори вышел из комнаты и сразу столкнулся с Зецу: тот вернулся из дозора. В комнате Зецу Сасори ни разу не был, и не представлял, что там. Может быть, оранжерея. Но теперь были интересы поважней. — Кто заступил? — спросил Сасори, хотя кому какое дело, главное, знать свою смену. — Кисамэ, — отозвался Зецу, всасываясь в запертую дверь. — Там льет как из ведра. — Самое то для Кисамэ, — кивнул Сасори и вошел к Дейдаре. Дейдара сидел на футоне в темноте и мял глину. Наверное, он проснулся от переполоха, и теперь не знал, как убить время. — Ты сегодня ел? — прошел в комнату Сасори и переплел руки. — Это наконец вы, — смерил вошедшего взглядом Дейдара. Челка закрывала ему пол-лица, и было удивительно, как он видит в темноте, к тому же одним глазом. — Не знал, когда вы вернулись, данна. — Я вернулся утром, как и планировал, и работал. — Ну, я тоже вернулся утром, как и планировал, — поднял двумя пальцами мелкую зубастую бомбу Дейдара. — И отдыхал. А теперь работаю. — У тебя изменилась обстановка, — не мигая смотрел на него Сасори. — Думаю, ты проголодался. Мы скоро выходим на миссию, нужно держать себя в форме. — Да, да, — снова набрал глины Дейдара и начал увлеченно мять. — Как видите, данна, я занят именно этим. Улучшаю форму. — Тогда перейду сразу к делу. Мне не нравится твой настрой. Ты подавлен, сидишь в темноте, как брошенный котенок, и это беспокоит. — Я веду себя как взрослый, — отозвался Дейдара. — Как вы всегда хотели, данна. У меня нет аппетита, мне все обрыдло, я ни к кому не лезу и занят своим искусством. Могли бы не заходить, да. — Я заметил, ты лезешь к Какудзу, — приблизился Сасори. — Не мне говорить тебе, что это опасный и неприятный человек. Даже я не могу воздействовать на него эффективно. Но его напарник Хидан — еще более неподходящая для тебя компания. — Какое вам дело, да, — бесцветно отозвался Дейдара. Его бомба на глазах обрастала ногами, клыками, скорпионьими хвостами и щупальцами. — Я провожу свободное время, с кем хочу. — Хидан плохо влияет на тебя, — присел на край футона Сасори. — Ты, возможно, считаешь его крутым головорезом своей возрастной категории. С которым хорошо драть глотку и харкать на дальность. Однако для этого Хидана ты — ничто, подопытный кролик. А ты из-за него, как мы видим, за три дня изменил свой внутренний мир. — Это вы о своих стеллажах, данна? — Дейдара отложил бомбу. — Хидан кое на что раскрыл мне глаза, да. И про свое ничто я уже слышал. Неубедительно, да. — Пока ты защищаешь этого подонка и свои глубокие чувства, — усмехнулся Сасори, — твой Хидан кувыркается с Итачи. Потому что даже для него Учиха — это Учиха. Про тебя там, как понимаешь, и речи нет. — Он у себя? — вскочил Дейдара. — Блин, не могли сказать раньше! Дейдара вылетел за дверь. Сасори спокойно перевел взгляд на окно. За окном, действительно, лило как из ведра. Нечего удивляться, что в таком климате люди жмутся друг к другу прямо тут. Хотя, строго говоря, песчаные бури Суны и лысая пустыня тоже не способствуют интимности. Прошло семь минут. Судя по всему, Дейдара сейчас в разгаре скандала. Самое время вынуть его из чужой комнаты и промыть мозги. Сасори медленно выплыл в коридор. На втором повороте он увидел Дейдару. Тот стоял, широко расставив ноги, как перед нападением, и чесал затылок. — Убедился? — спросил Сасори со спины. — Не знаю, что вы затеяли, да, но тут ничего нет! — указал Дейдара на стену за поворотом. — У Итачи пусто. Не надо сыпать непроверенной информацией, данна, да. Скоро миссия, нет? Идите поработайте над собой, да. Улучшите форму. — Хм, — прошелся вдоль стены Сасори. Комната Хидана пропала. Конечно, работа Учихи, Хидан не способен. Иллюзию можно развеять — но как объяснить этот жест людям внутри? Обращать на себя внимание снова, после огненного инцидента, было верхом непрофессионализма. — Это скрывающая техника Итачи, — просветил Сасори. — Надеюсь, ты понимаешь, почему ее применили? Потому что третий — лишний. — Я вам не верю, — подскочил к стене Дейдара и наугад заколотил кулаками в камни. — Хидан! — заорал он. — Если ты живой, открой! — Ты глупец, — пожал плечами Сасори. — Мне жаль тебя. Возвращайся в свою нору. — Да блин, — Дейдара с разворота пнул ногой камень. Удар был мощным и профессиональным. — Заткнитесь, данна, да. Кто бы говорил. Вынюхивали тут, как старпер, еще и следом поволоклись. Не можете ничего доказать — примите поражение, да. — Ты ничего не добьешься этим, — усмехнулся Сасори, указывая на ногу Дейдары. — Можешь повыть тут, как собачонка. Мне плевать. Я не собираюсь смотреть, как неразумные дети бездарно теряют свое время. Дейдара яростно подпрыгнул на месте, и хмуро привалился к стене. Сасори величественно развернулся и пошел к Какудзу. У Какудзу точно были и право и сила делать с дверью Хидана все, что необходимо. Какудзу надевал коническую шляпу-амигасу, что значило: он собрался на выход, под ливень. Еще это значило, что слушать Сасори он не будет. Не повезло. — Что тебе? — обернулся через плечо Какудзу, заслоняя раскрытый чемодан. — Меня срочно вызывает Пейн. — Спросите его, сколько денег нам выдадут на поимку биджю, — сказал Сасори самое подходящее, чтобы оправдать свой приход. — Мы потратились на ремонт оборудования. Лучше ему узнать об этом сегодня. — Обнаглели, — склонился над чемоданом Какудзу. — Я спешу. Ты не вовремя. Сасори хмыкнул и направился к выходу.

* * *

Итачи сидел на трупе и боролся с собой. У трупа был стояк. Над головой трупа возвышалась огромная грозовая фигура из чакры, более всего походящая на вооруженное Сусаноо. Фиолетовый скелет просвечивает сквозь призрачную плоть, на голове огромный полумесяц рогов, на лбу багровая тилака, всполохи чакры колышутся на плечах и корпусе, на шее гирлянда из черепов. У фигуры было восемь рук. Каждая из них держала оружие. Три минуты назад длинным багром эта фигура пронзила грудь Хидана. После чего он умер. Сейчас эта фигура склонилась к лицу Хидана и дышала ему в рот. Потому что никак нельзя принять, что хиданов Бог целует своего адепта, и таким образом у них происходит единение. Даже видеть что-то подобное не следовало. Богов не существует. Существуют только мощные техники ниндзюцу, доставшиеся миру от Мудреца Шести Путей, и люди, так или иначе изменившие их на свой вкус. Фиолетовая фигура дрогнула и всосалась внутрь Хидана, словно он выпил ее своим большим податливым ртом. Алая печать вокруг ложа поблекла. Все это время в ушах Итачи бил барабан. Его руки были по локоть в крови, как у хищного тенгу. Разорванная грудина Хидана постепенно белела, затягиваясь изнутри, черная раскраска уходила под кожу. Но низкий, страстный голос, заполнивший пространство между телами, никуда не уходил, звучал и звучал в голове:

— Да буду я священными оковами, горящей травой, жертвенным алтарем, помостом для Твоего ритуала, сосудом для Твоего гнева, подношением, приготовленным на битом рисе. Да будет шествие мое беспрепятственным. Да буду я благословлен встретиться с тобой лицом к лицу, о Держатель Дыхания, Никогда не бегущий с поля битвы, Спящий и Пробужденный, Вечный! Существуют мириады оружия в Твоих руках, уничтожь им мои грехи, о Разрушитель! Простираюсь перед Тобой, Истребитель Страха, Ждущий на этом береге и на другом. Простираюсь перед Тобой в звуке и в молчании, Несущий блаженство, Пирующий в смерти. Простираюсь перед Твоими руками и Твоим копьем, и наконечниками Твоих стрел! Поклонение Губящему и Разящему! Я был ошеломлен Тобой, о властитель, наводящий иллюзии и снимающий покровы, отверженный, живущий болью, станешь ли Ты моим прибежищем?

…Словно мольба Хидана имела в виду именно его, Итачи. Словно последние слова были подобраны специально, они издевались над действиями Итачи и всем его существованием, и несли только боль. Только боль. Это было невыносимо. Потому что слова, которые Итачи принял на свой счет, были правдой. И Итачи желал, чтобы его внутренняя правда зазвучала в устах того, кто никогда по своей воле не скажет ему ничего подобного. Лицо Хидана, освобожденное от ритуального орнамента, было прекрасным. Спокойное, сосредоточенное, торжественное. Конечно, теперь Итачи знал, какое Цукиеми погубит Хидана. Если показать ему, что его Бог отрекается от него — Хидану конец. Кто мог подумать, что на свете еще остались люди, которым иллюзорные отношения с абсолютом важнее картин доброй старой резни. Итачи боролся с собой, потому что был близок к банальной, неуправляемой разрядке. Но если он допустит ее — на себе можно ставить крест как на нормальном человеке. Кончить на трупе — такая свобода от ограничений избыточна даже для Учих. Хидан не получит того, к чему подвел. Хотя при чем тут Хидан. Хидан об этом даже не узнает. В ушах бил барабан. …Нет, это реальные удары в стену. Итачи влез в рукава плаща и встал. Застегнулся. Сунул в карман окровавленный кунай. Какая сволочь не дает людям покоя. Хотя понятно, какая — у каждого из них есть по напарнику. Потом он набросил плащ на Хидана. Потом сложил комбинацию и снял запечатывающую технику с дверей.

* * *

Не успел Дейдара согнуться у стены, поскольку стоять было тупо — как по камням прошла рябь, и в них обозначилась заветная дверь. Дейдара стремительно распахнул ее и влетел в темную комнату. В комнате пахло мокрым железом. Запах обычной сырости, пропитавший все убежище, тоже был здесь особым: в нем различалась гарь, испарина свежей земли, дух древесной смолы и дегтя. Вдалеке, у стены, стоял Итачи. Он был бледен, мрачен и как-то не здоров. На футоне без движения лежал Хидан. Дейдара подскочил к нему, сунул руки под плащ. Кожа была еле теплой, в остывших бурых разводах. — Что ты тут делаешь? — оглянулся на Итачи Дейдара. — Что с ним? Он давно такой? — Нет, — ответил Итачи. — Он в норме. — Блин, я вижу, в какой норме, да. А ты типа сиделка, нэ? — Я помог Хидану провести его ритуал, — устало сказал Итачи. — Он меня попросил. — С какой радости ему кого-то просить? — Поинтересуйся сам, когда он очнется. — Но я спрашиваю тебя! — Они что-то не поделили с Какудзу, — сел на пол Итачи, потому что чувствовал опустошение и усталость. — Видимо, Какудзу его как-то травмировал. Поэтому нужна была помощь. — Ты же его ненавидишь! — выкрикнул Дейдара. — Зачем ты вообще сюда приперся? — Занес нужные вещи, — закрыл глаза Итачи. — И да, я запер дверь, чтобы нам не помешали. Хидан пошевелился. Руки Дейдары ожили. Хидан открыл глаза и схватил их за запястья. — Привет, братан! — радостно изрек он. — Ты как? — подполз Дейдара, наклоняясь к хиданову лицу. — Блядь, космы ебать свои убери! — стал отплевываться Хидан, и Дейдара засмеялся. Потом поднялся на руках. — Что он с тобой сделал? — грозно спросил он. — Который? — не понял Хидан, хватая Дейдару за пояс. — Твой напарник. Я чуть не обосрался, когда там все началось. И потом тоже. — Да хуйню какую-то сотворил, — перекатился Хидан, подмяв Дейдару. — Скучал по мне? — Тебя блин трое суток не было, да. Ходил разбираться — он не пустил! — Чел, я рыдаю. — Пошли в город жрать! — сказал Дейдара, но его голос потонул в возне. — Ты можешь? — Щас, — ответил Хидан и поднялся. Перед глазами Итачи было черно. Никогда в своей жизни он не был так близок к Проклятью Учих, наполняющему жизнь вечной ненавистью. Жалкий Дейдара снимал сливки с его трудов, при этом ненависть распространялась не только на него, а на жизнь как на категорию. Итачи ненавидел всех. Хидана. Себя. Дейдару. Сасори, который шляется невесть где. Жадного Какудзу, который не накупил еды напарнику. Кисамэ, у которого с Хиданом точно было. Паскудную организацию «Рассвет», собственную семью, АНБУ, свои совершенные техники, и весь мир шиноби. Если бы на свете был Бог — Итачи возненавидел бы его сегодня. Хидан влез в плащ и подошел к Итачи. — Мне надо пожрать, — сказал он. — От голода я клею ласты. — Мне все равно, — встал Итачи, оттолкнувшись рукой от стены. — Ты получил, что хотел. Хидан придавил Итачи к стене корпусом, подняв свои локти над головой. Висок к виску. — Мы не закончили, — от низкого голоса Хидана перехватывало дыхание. Его губы касались раковины уха. — Я знаю, что ты хочешь. И отблагодарю. — Мы договорились, — холодно отчеканил Итачи, — что это одноразовое мероприятие. Забыл? — Я пошутил, — отстранился Хидан. Дейдара сполз с футона, поднял фонарик и теперь с недоумением рассматривал разбросанную по полу одежду. — Что тут делает Итачино шмотье? — спросил он. — Сасори блин был прав, между вами отношения. — Я пойду, — сказал Итачи. — Ничо не вышло, — понесся в его спину глумливый голос Хидана. — Это мое шмотье, отдай. Ну ты гляди, реально мой размер, тока чутка растянуть.

* * *

Сасори вышел под дождь и огляделся. Низкие темные тучи несло к городу. На горизонте с северо-запада обозначилась воспаленная розовая полоса. Под сторожевым деревом стоял Кисамэ, опираясь на Самехаду. На нем тоже была форменная шляпа-амигаса, без которой в Амегакурэ не прожить. Рядом с Кисамэ бесновался Тоби. — Мастер Сасори! — заорал Тоби. — Вы пришли поиграть с Тоби в слова! Нам с Кисамэ-семпаем так весело! — Что за чушь, — окинул взглядом окрестности Сасори. Смотреть, конечно, было не на что, мрак и потоп. — Просто вышел размяться. — Пахнет у вас тяжело, верно, — отозвался Кисамэ. — Жалко, вы не любите чай. Сасори пожалел, что подошел, потому что не мог поддержать такой разговор. К счастью, из Убежища быстро вышел Какудзу. В своей шляпе он опознавался лишь по стальному чемодану. — О, Какузу-семпай! — кинулся к нему Тоби. — Несете подарок Лидеру? — Да. И я опаздываю, — на ходу буркнул Какудзу. — Тоби тоже нужно к Лидеру! Возьмите Тоби с собой! — Тогда заткнись, — скрылся за поворотом Какудзу. Тоби взмахнул рукой и скрылся следом. — Погода… да, — попытался завязать разговор Кисамэ. — В такой шляпе вам было бы получше, Сасори-сан. — Дождь не может мне навредить, — ответил Сасори. — Но благодарю за заботу. Твой напарник, мне кажется, нуждается в ней больше прочих. Он очень хрупкий. — Итачи-сан крепче, чем вы думаете, — с удовольствием поддержал тему Кисамэ. — Хотя он кашляет, верно.  — Это может быть серьезным, — кивнул Сасори. — Я понимаю, почему вы оба любите горячий чай. — Да, чай сейчас был бы хорош, — вздохнул Кисамэ. — Но наша судьба — жить в лишениях. — Действительно, ты только вернулся с миссии, и сразу в дозор, — поддержал Сасори. — Тяжело. — Мне не в тягость, — перехватил рукоятку меча Кисамэ. — Пусть Итачи отдыхает. — Так сегодня не твоя очередь? — изумился Сасори. — Я налажал на миссии, — опустил голову Кисамэ. — Так что теперь моя. — Ты же понял, Кисамэ, что твой напарник не отдыхает, — поднял голову Сасори, чтобы лучше видеть взгляд собеседника. Показать тому, что лгать бесполезно. — Он применил очень серьезную технику, это сильная трата чакры. — Да, видимо, была причина, — уставился на реку Кисамэ. — Думаю, ты ее тоже знаешь. — Не понимаю вас, господин Сасори. — Мы оба знаем, что это напарник Какудзу. Не так ли? — Хидан? — голос Кисамэ сорвался. — Да, Итачи ненавидит его, это верно. Он применял к нему свое Цукиеми. — Кисамэ невольно содрогнулся, и Сасори перестал понимать его телесные сигналы. Сочувствие? Неприятное воспоминание? Отвращение? — Хотите сказать, теперь он напал на него Аматерасу? — Итачи говорил на днях, что любой из вас может точно сказать, что делает другой. Ты знаешь, что сейчас делает Итачи? — Отдыхает в своей комнате, — сжал зубы Кисамэ. — Если применил Аматерасу. — Ты не хочешь пойти туда и проверить, как он? — Мне есть о чем беспокоиться, господин Сасори? — белые глаза Кисамэ стали злыми. — К чему этот разговор? — Твой напарник закрылся с Хиданом под техникой иллюзии, — ответил Сасори. — Я удивлен, что ты не заметил этого, выходя сюда. — Я прошел коротким путем через склады, — сжал рукоять Кисамэ. — Но в любом случае, Итачи знает, что делает. — Я просто решил, что несправедливо стоять под дождем чужую смену, пока тот, кто должен был ее нести, нежится в постели с зомби. Кисамэ резко перехватил Самехаду и саданул ей по траве. Его боевая стойка была стремительной, шляпа отлетела в сторону. Сасори вовремя отскочил. — Вы ответите за свои слова, — сказал Кисамэ. — Если это неправда. Сасори пожал плечами. Кисамэ огромными скачками направился в Убежище. Сасори надел шляпу и привалился к стволу. Приготовился ждать реакции. Стоял он недолго. Через десять минут из-за выступа скалы показался Кисамэ. Судя по виду, он взял себя в руки. — Хорошо вы пошутили, господин Сасори — сказал он, скалясь всеми акульими зубами. — Если хотели чаю — сказали бы сразу. Сейчас Итачи вынесет. — Не понял, — Сасори заставил себя улыбнуться и даже почесал нос, как делают мальчишки, если пойманы на вранье. — Все вы поняли. Итачи у себя, только после душа. Отдыхает, пьет лекарство от простуды. Никаких иллюзий нигде нет. Хидана нет. Пахнет у него, конечно, хорошо. Словно там кого-то убили. — Ты к нему заходил? — снова почесал нос Сасори и сузил глаза щелочками. — Отчего не зайти, если открыто, — вразвалку подошел Кисамэ. — Приятно там. Все в крови. Самехаде тоже понравилось. Вон даже распеленалась вся. — Видимо, я попал под гендзюцу, — дружелюбно протянул шляпу Сасори. — Техники иллюзий — не мой конек. Надо пойти выяснить, кто тренируется на своих. — А вот и чай! — нахлобучил шляпу Кисамэ. Из-за скалы действительно показался Итачи. Он был весь мокрый, словно упал в реку. Почему-то Сасори решил, что он выйдет с подносом, потому до последнего не верил в визит. И вообще предпочел бы сегодня с Итачи не пересекаться. В руках Итачи нес свиток. Подойдя, он встал на колени и распечатал его. Знал Итачи или нет, что Кисамэ тут не один — он игнорировал Сасори очень вежливо, что заслуживало восхищения. Его точные, классические движения мастера чайной церемонии тоже заслуживали восхищения. На траве образовался поддон, чайник, две чашки и зонт. Зонт Итачи тут же раскрыл, воткнув в землю. От чайника шел пар. — Нас тут трое, Итачи-сан, — присел Кисамэ к чайнику, и растерянно поднял две чашки. — Пейте, я не хочу, — встал Итачи. — Хорошего тебе дежурства, Кисамэ. Кисамэ тоже встал и схватил Итачи за плечо. Влажные глаза Итачи смотрели на него так пристально, словно никого другого рядом нет. — Вас лихорадит, Итачи-сан, — хрипло сказал Кисамэ. — Я могу вам помочь? — Прости меня, Кисамэ, — уткнулся ему в плащ Итачи. Сасори отступил за ствол, потому что присутствовать при таком было бескультурно и неуместно. — За что, Итачи-сан? — рука Кисамэ тоже дрожала, когда он обнял Итачи. — За все, что я делал, — прошептал Итачи. — И за все, что сделаю. — Я все понимаю. Не надо ничего говорить. Итачи прижался лицом к его плащу. В тонких испарениях остывающего чайника две молчаливые фигуры под дождем были закончены, как настоящий шедевр. …К несчастью, Сасори знал подноготную.

* * *

В комнате Дейдары хлопало створкой раскрытое окно. На полу мокрые следы. Это значило, что мерзавцы, хорошо подходящие друг другу в плевках на дальность, выбрались через скалы. Этот путь проложил еще Орочимару, чтобы тайно выносить трупы. Ни один художник не любит, когда пялятся на плоды его неудач. Не ясно только, какой смысл охранять Убежище лишь с одной стороны. Если можно выйти — то можно и проникнуть. Необходимо при случае поставить этот вопрос. Сасори обязан был вернуться к работе. Он теряет хватку. Но работать не хотелось. Словно мастер кукол с каждой минутой все больше увязает в ненужной рутине, пропуская самое важное. Он никогда не любил опоздавших, и теперь опаздывает сам. Следовало по-настоящему проветрить голову. Сходить в город. Навестить Пейна.