Нормальные люди

Больше всего Дейдара любил солнце. От него даже пахло теплой пылью, прогретой землей проселочных дорог, едкими сорняками, где стоят заброшенные голубятни. Сами волосы его были желтыми, как подсолнух. Он должен был родиться в июле, когда поля покрываются цветами цикория, а небо — всполохами салютов Летнего Фестиваля. Однако родился Дейдара в период гроз и два последних года торчал в дождливом климате Амегакурэ. Солнце здесь не показывалось никогда. Бывали белые дни. Низкое небо как лист бумаги, в воздухе прохладная морось. Иногда пелена истончалась у горизонта, но сколько Дейдара не вглядывался — там ни разу не появился просвет. Большинство дней бывали подлыми и темными. Тяжелые тучи клубились над городом, давили влажной массой, пока из них не начинал хлестать ливень. Эти тучи шли с северо-запада, с родины Дейдары. Они собирались на отрогах гор из всех испарений Страны Камня, скатывались в Амегакурэ и изливались там. На границе засушливой Суны от них почти ничего не оставалось. Часто Дейдара смотрел на юго-восток: где-то над сунской пустыней раскидывалось огромное чистое небо с алыми закатами и ярусами бессчетных звезд. Там дули самумы и поднимались песчаные бури, там вся печаль Дейдары развеялась бы в один миг. Суна была родиной его напарника Сасори-но-Данны. Свою подавленность Дейдара выражал гневом. Он свалил из родной деревни, потому что не выносил рутину, обладал завидным оптимизмом и мечтал о чем-то грандиозном. Он верил в свою Звезду. В родной деревне он входил в элитное подразделение Бакуха Бутай — команду подрывников. Его окружали взрослые хладнокровные люди с редким геномом. Их тренировал лично Каге Деревни Скрытого Камня, вздорный старик, против которого Дейдара был слаб. Дейдара был самым младшим, снисхождение окружающих его невероятно бесило. Как бы он ни задирал своего куратора Гари — тот был невозмутим. Дейдара не нравился себе рядом с этими людьми. Он чувствовал себя надоедливым сопляком, постоянно неудовлетворенным, задвинутым, неважным. Слабым, потому что не мог никому ничего доказать, не мог заставить слушать себя, считаться с собой, дружить с собой, наконец. С ним не хотели даже ссориться. Он часто взрывался, получая внимание только от того, кого вызвал на конфликт. Еще более бесило, когда ему указывали на высоту социального статуса и на его способности — они являлись собственностью деревни. «Не забывай про свой Долг», «помни, как тебе повезло», «с возрастом это пройдет, жизнь поломает». Бесило всеобщее жизнелюбие и командный дух. Бесил дресс-код. Родители очень им гордились, это делало их дураками. А Дейдару — какой-то поточной вещью. Дейдара уже понял, что родители — не те люди, с которыми можно обсудить нечто по-настоящему ценное. Они не стали бы слушать о смерти, о счетах к поганому миру, о Последнем Искусстве. О том, что у Дейдары нет друзей, ни одного близкого человека. Не рассказали бы ему, как устроена жизнь на самом деле, откуда берется любовь, как появляются дети, и почему у Дейдары нет старших братьев. Они просто переложили свою «заботу» на руководство Бакуха Бутай — теперь за Дейдарой присматривали чужие люди. Видимо, жизнь должна поломать Дейдару их руками. Внешне все было хорошо, престижно, гладко. Но что должна поломать в нем жизнь, Дейдара знать не хотел. Наверняка, его индивидуальность. Его уникальные отношения с миром отваги и красоты. В обыденной жизни не было ничего красивого, повседневные ритуалы угнетали, как одна и та же холодная каша по утрам. В мире Дейдары не было героев. Вы все — солдаты, исполнители, камни одной лавины. Стойкие, холодные, вечные. Знаешь, что бывает с торчащим гвоздем?.. Его забивают. Дейдара хотел взорвать к едрене фене весь мир и самого себя — за право быть торчащим гвоздем, даже если это не патриотично. Потому что суть не в уравниловке. Кто-то где-то просто много врал. Страшно, когда горстка шиноби способна испепелить свою деревню или госаппарат дайме. Так Дейдара тоже начал врать. Дома врал, что все нормально, что у него большой авторитет в команде, что он тренируется и учится во имя родины, что они живут в комфортабельной казарме, где все люди братья, отвалите. Незнакомым людям он врал, что сирота. Что у него нет дома, он ночует по взрослым дядькам, которые хотят от него странного, но выхода нет. Руководству своей команды он врал, что его мать смертельно больна и никому про это не говорит из гордости, даже отцу, боится быть обузой, хочет оставаться красивой до последнего. Что он постарается убедить ее обратиться к врачу. Он сумел обмануть всех: поэтому о его побеге узнали не сразу. И вот, свалив из родной деревни, Дейдара умудрился попасть в другую элитную команду с теми же правилами. С действительно комфортной казармой, взрослыми дядьками, корпоративным духом и отсутствием выхода. Теперь он ненавидел людей, которые его обманули, навязали дурацкое пари и поймали как младенца. Хуже всех был коварный и высокомерный Итачи Учиха. Почти такое же отвращение вызывал страшный громила Хошигаки Кисамэ — тот самый тип «идеального шиноби», который просто идет, куда скажут, и делает, что велят. Человек без собственного мнения, жалкое орудие системы. Чуть лучше смотрелся марионеточник, который явно имел собственное мнение обо всем, но молчал. Эти люди тоже сообщили Дейдаре об его уникальных способностях, которые надо ценить, и о том, что теперь они — собственность их общей организации. Кабала обещала быть не вечной: Дейдара сможет уйти, если поймает пару носителей биджю. Но время шло, а никаких операций не предпринималось. Все только болтали, планировали, маскировались, ходили на разведку и соблюдали дресс-код. Миссии были проходными и не интересными, а если попадалось что-то стоящее — Сасори говорил: нет. Марионеточник Сасори вызывал у Дейдары двойственные чувства. С одной стороны он был конкретным взрослым мужиком, который не проиграл ни одного сражения. Он очень много знал. Но все его знания были не интересны Дейдаре, словно летели мимо цели, кроме того сам Дейдара совершенно не интересовал марионеточника. Они стали напарниками, потому что таковы правила, и потому что их техники отлично сочетались. Конечно, поначалу в этих отношениях было свое очарование. У Сасори была крепкая психика, он умел подавлять раздражение, и быстро понял, как управлять Дейдарой. Он очень много слушал. Когда становишься для кого-то внимательным слушателем — тебе начинают доверять. Сасори ввел в свою речь словечки Дейдары, выделил общие темы и всегда возвращался к ним, словно у них есть совместный секрет. Словно они вдвоем против всех. Сасори не нуждался в еде, но он завел в комнате Дейдары ящик, куда подкладывал паек: консервные банки, орехи, сухофрукты, шоколад — то, что не портится, нечто долгосрочное, что можно использовать в любой момент. Это было проявлением настоящей заботы. Надо было пожирать сухпай, чтобы возникла обратная связь. Дейдара хотел быть благодарным. Сасори улучшил комнату Дейдары. В ней появились другие ящики, полки, подставки, емкости для глины. От прежнего хозяина осталось химическое стекло, маска оскаленного божества, пыльные нецке и кожаные тубусы для свитков. Все это было совершенно не нужно, но Сасори ничего не выбросил, а просто расставил по «своим местам»: тубусы в ящики, перегонный аппарат и колбы на полки, маску на стеллаж, нецке на подоконник. Наверное, Сасори было важно навести для Дейдары уют. Прошел год, прежде чем картина стала проясняться. На самом деле Сасори-но-данна давно обесценил Дейдару. За год выслушиваний, обобщений и подкормки он незаметно превратил Дейдару в зависимого питомца, гнев которого квалифицировался как «капризы», а интересы следовало просто рассовать по нужным ящикам. Не важно, что это не отражало реальность: так было в голове Сасори. Сасори считал Дейдару прочитанным свитком: гиперактивным крикуном с синдромом несостоятельности. Человеком, который избегает любой продолжительной монотонной работы, и поэтому хватается за яркие фантики, не умея ни одно дело довести до конца. Лгуном, что постоянно врет себе о преимуществах таланта — а на самом деле просто не умеет брать ответственность. Это звучало как непрекращаемое осуждение. Осудить самого Сасори Дейдаре не удавалось: тот никогда не признавался, что даже слушает. Для реплик Дейдары у Сасори имелся набор определений: «упрощение», «дилетантизм», «выпендреж» и «ребячество». Все, что из себя представлял или мог представить в будущем Дейдара, было девальвировано. Не было никакой совместности, родства, общего секрета: Сасори остался тем, кем был всегда, он шел своим путем, и для Дейдары на этом пути была своя полка. Дейдара не мог бороться за себя, потому что Сасори был железобетонным. Налепив на человека или явление ярлык, он никогда его не менял. Его суть куда точней отражала тяжеловесная марионетка Хируко, в которой Сасори появлялся на людях. Горбатый паук с непробиваемым панцирем, ядовитой начинкой и глазками-ковырялами. Между Сасори и Дейдарой была настоящая бездна. И если к ней присмотреться — можно было увидеть, что она обоюдна. И Дейдара на деле презирает Сасори. Он все еще называл его «господином», но вкладывал в это определение новый смысл. «А вы что думаете, великий белый господин?» Сасори ничего не замечал и был смешон. У Сасори всегда был точный План действий. Он составлял его декларативно, опираясь на свои «точные источники». В сообщениях о них слышалась эксклюзивность, личные заслуги и вложенный труд, от чего сам Сасори словно раздувался. «Источники» Сасори делали его значительным, будто бы мало ему было собственных побед, техник и способностей. Свои «источники» Сасори не раскрывал, давая понять, что на это нет времени. Речь шла, как давно было ясно, о шпионской сети, которую Сасори создал за двадцать лет. В Организации это не было тайной. И умолчания делали Сасори презренным и жалким. Не надо много ума сосать информацию по налаженному каналу. У Сасори были проколы, которые тот вытеснял. Его шпионы были не профи. Это вскрывалось, когда информация расходилась. Кроме того люди менялись, а мнение Сасори о них — нет. Один раз агент предал его. Недобросовестных агентов Сасори убивал. Если ты изменил или изменился — ты сломался. Ценимые вещи должны быть неизменными. …Не подлежащие обсуждению Планы Сасори мешали Дейдаре проявить инициативу, спонтанность, пойти на риск. Они словно… не давали ему Жить. Его выкидывало за борт, и он начал считать планирование Сасори бездарным. Наступит день, — думал он, — когда что-то пойдет иначе, появится неожиданный фактор, шпионы спекутся, тебя застанут врасплох. Придется действовать открыто, резко, ярко, без всякой программы. И ты сломаешься, и так тебе и надо. Сасори был стратегом и желал оставаться им до конца. Он стремился к эффективности. Эффект — это то, что длится долго, в идеале же должно быть навечно закреплено. У данной мутации летальный эффект. Эффект Сокрытой Памяти. Отрицательный геополитический эффект. О чем можно говорить с человеком, который не понимает сути эффекта? Он… дурак? Больнее всего было разочарование. Сасори выглядел как подросток, но никакого товарища из него не получалось. Сасори не хотел быть героем, он стремился как раз к противоположному: исчезновению, ширмам, запутанным следам, тайной власти. Для мира шиноби это была прекрасная тактика. Для члена секретной организации это была прекрасная тактика. Для Дейдары это было проявлением ничтожности. Но боль заключалась в том, что под всем презрением, оскорбленностью и гневом в сердце Дейдары теплилась надежда. Может быть, все изменится к лучшему, если он докажет, на что способен. Докажет, что надежен, серьезен, ответственен. Что он умеет отвергать яркие фантики, причуды и минутные порывы. Сасори сможет посмотреть на него новыми глазами, стена разобьется, возникнет родство. Им будет радостно вместе. Ради этого можно было ходить по одной половице, молчать, жрать сухпай, носить мрачное лицо и хвалить напарника. Это была самая страшная техника манипуляции Сасори. Дейдара не мог изображать взрослого или стремительно повзрослеть, так как презирал качества зрелости. Но он не мог оставаться и ребенком, потому что это означало, что он не доделан, не оформлен, не состоятелен. Он находился в вечном протесте и к реальному, и к желаемому положению вещей, и это положение было шатким, взрывным, яростным и несчастным. Самым лучшим для управления.

* * *

Однако были в «Рассвете» и привлекательные стороны. Они относились к «реальной» жизни, то есть сочетали жестокость с крутизной. Мощные и бескомпромиссные техники членов организации. Каждый из них владел своим киндзюцу — техникой саморазрушения, нарушающей законы природы. На их фоне Дейдара все равно выглядел молодцом, но обстановка стимулировала. Одноразовый тест для вновь прибывших. Если шиноби выдерживал его — он оставался на испытательный срок, если нет — просто избавлялись от трупа. Высокая смертность. Со времени образования «Рассвет» потерял тринадцать человек — эту цифру называл Сасори — то есть состав полностью сменился исключая руководство. На текущий момент организация насчитывала девять нукенинов плюс одноглазый соискатель в дурацкой маске. Дейдара тест не проходил, но видел последствия. Например, финансист организации просто проходил по коридору, неся в руке очередную голову. Ее он предъявлял Лидеру Пейну, так как во всем должен быть учет. Сасори дважды разобрал трупы соискателей на «детали». Чавкающий меч Кисамэ не оставлял сомнений, что тот делает со своими мертвецами. В глубине души Дейдаре льстило, что он на равных с этими людьми. Кроме ненавистного Итачи Учиха, все нукенины «Рассвета» разменяли четвертый десяток. Чем человек старше — тем более он молчалив и замкнут. А Дейдаре еще не исполнилось двадцати. Отсутствие коммуникации было для него платой за крутость. …Когда в организации появился новый соискатель, Дейдара напустил на себя равнодушный вид. Все равно ничего не выйдет: за последние полтора года ни один новичок не прижился. Дейдара сидел на сторожевом дереве перед Убежищем. Даже когда не было его очереди нести вахту — он все равно уходил сюда, чтобы мечтать о возмездии, смерти и славе. Или чтобы почувствовать себя свободным. Был мутный вечер. И вот на дороге возник ходок. На нем были черные широченные хакама и протектор на шее. Обувь и другая одежда отсутствовали, голые бедра уходили в глубокий вырез штанов. Он походил бы на уличного борца во время Летнего Фестиваля или на подвергшегося грабежу монаха, если бы ни огромная алая коса в три лезвия. Его мокрые пепельные волосы были зачесаны назад, оставляя лицо полностью открытым, что ни один беглый шиноби бы себе не позволил. Одним словом, ходок был очень крут. Но явно не в теме. — Стой, кто идет? — заорал Дейдара, и запустил руку в поясную сумку. Незнакомец развернулся и пошел на звук. Походка его была уверенной и хищной, на груди обнаружились металлические четки. Было ясно, что он не видит разведчика, но с каждым шагом также делалось ясно, что это не важно. У ствола походка незнакомца замедлилась. — Стой! — рявкнул Дейдара зло и выпустил из кулака угловатую глиняную бомбу. Бомба зависла перед лицом незнакомца как предупреждение. Она была мелкой, с искусными крыльями и зубами. Очень злой на вид. — Че за нах? — сказал незнакомец, сгреб бомбу в кулак и шибанул ей о ствол. «Кац!» — запоздало крикнул Дейдара. Раздался взрыв. Дым и глиняная взвесь рассеялись: незнакомец стоял неподвижно, опустив голову и выставив косу как щит. Лезвия косы светились фиолетовой чакрой. Таким же светом отливали серебряные четки. Это было эффектно. — Я спросил, че за нах? — поднял голову к листьям незнакомец. Его глаза были того же цвета, что и чакра. Лицо его показалось Дейдаре правильным: оно было отчаянным, жестким и молодым. — Ты кто? — высунулся Дейдара, распластавшись по ветке. Мокрые волосы сползли по спине и всей массой упали вниз. Дейдара выглядел, как настоящий шиноби Пяти Великих Деревень: то есть причудливо, космато и одноглазо. Левый глаз его закрывал прибор для тренировки зрачка на распознание техник ненавистного Шарингана. — Опа, — уронил косу незнакомец и зачем-то дернул пояс хакама. — Так ты чтоле из этих пидаров? — Каких блин пидаров?! — возмутился Дейдара, не отрывая взгляда от рук незнакомца. — Из говнарей Пейна, — откинул перед хакама незнакомец и помочился на ствол. Дейдара застыл. Происходящее было возмутительно, ново и чудесно. Говнари, вот именно! Отчего никто до сих пор не отлил Пейну на стол?.. Голое тело без всякой защиты было тоже очень крутым. Хотя назвать его беззащитным язык не поворачивался. — Если не назовешься, я тебя подорву, да! — прищурился Дейдара. — Чего тебе тут надо? — Заебись, — завязал штаны незнакомец, сорвал пару листьев и вытер руки. Дейдаре понравилось, как он это сделал. Как-то очень… по-взрослому. — Ну подорви мать твою, поржем. Тока слезь сперва. — Тратиться на тебя… — пожал плечами Дейдара и скрылся в листве. — Тебя все равно угандошат. — Не угандошат, — поднял косу незнакомец и пошел к Убежищу. Дейдара понял, что широко улыбается. От незнакомца несло бесшабашностью и праздником. Необязывающим зубоскальством. Силой, которая не унижала, а словно брала в долю. Но обольщаться было опасно, потому что все смертны, а разочарование — это больно.

* * *

Если Сасори-но-данна увеличивал напряжение Дейдары отсутствием возможностей — то Хидан увеличивал напряжение как раз их наличием. Мечтами о протестных выходках, поджогах и терроре. Он был как взведенный курок, как постоянный шанс, как выбитое окно на вольный воздух. Неделю Дейдара носил маску незаинтересованности, апатично отворачивался, хмыкал — и наблюдал из укрытий. Незнакомец уверенно держался в строю живых. Не очень уверенно стал выглядеть его напарник Какудзу — самый страшный, старый и техничный член организации. Наверное, новичок и ему тоже предложил угандошить себя и поржать. Новичок точно поржал, а Какудзу, видно, нет. Это было справедливо, мстительно и отрадно. Словно раньше вся система «Рассвета» была скособочена, перекошена, окаменела. А теперь в ней появилась симметрия и жизнь. Дейдара не понимал, что значит быть «бессмертным». Творения Сасори были бессмертны, то есть постоянны, с бесконечным сроком пользования, неизменны. Скучны. Защищены. Не очень живы. Они несли на себе печать огромной гордыни. Походили на тех дисциплинированных шиноби, которых ничто не может вывести из себя. По этой логике таким должен быть и Хидан. Но он таким не был, он умел ценить момент, импульс, самовозгорание. Он весь состоял из выпендрежа и упрощений. Так казалось Дейдаре. Хидан был человеком «на его стороне», произведением некого искусства. Словно Дейдара сам создал его из своего гнева на жизнь, обломов и обид. Это стало ясно в один миг, из незначительного эпизода. Дейдара сидел на дереве и мысленно спорил с Сасори. Из темноты нарисовался Хидан. Молча привалился к стволу и начал чем-то хрустеть. Звук был громкий и противный. Стандарный звук пищевой упаковки. Дейдара узнал один из тех пакетов, что были складированы в его ящике. Хидан заходил к нему?.. Вышел сюда специально?.. — Тихо! — ткнул его ногой с ветки Дейдара. — Не мог сожрать в другом месте? — С хуев ли тихо? — зашуршал Хидан с удвоенным рвением, назло. — Ты мать твою спишь тут чтоле? Ночевка на гребаной природе? — Я на вахте, понял? Нельзя, чтоб кто-то знал, что все охраняется, да. — Это почему? — громко сказал Хидан, сплюнув. — Потому что ты мелкий и не отобьешься? — Я не мелкий, да! Так надо! — Я не понял, — хрустнул Хидан упаковкой. — Мы разве не должны подманить ебланов, чтоб порешить их во имя Вечного Бога и мать твою залить сраный пейзаж кровью? — Руки чешутся, да? — А у тебя типа нет? Нахер тут тогда делать вообще? Все ради священного мочилова. — Ага! Напарнику моему скажи. — В пизду напарников, — подвел черту Хидан. — Раз тут тухло, повалили в город. Если ссышь — пойду один. — Я! — скатился с дерева Дейдара. — Ты блин достал уже. Я с тобой! — Круто, — растоптал пакет от фисташек Хидан. — Заодно пожрем как нормальные люди. …Хидан был первым человеком, который ничего не сказал о внешности Дейдары. Конечно, не каждый говорил Дейдаре в глаза, что думал — многие просто молчали с определенным выражением лиц, но на лицах все было написано. Дейдара был мелким, это правда, но еще он был длинноволосым хипстером с затейливой прической, татуашем в углах глаз и добавочными ртами на каждой ладони. Рты были частью его уникальной техники S-ранга, остального Дейдара добился сам. Он хотел быть угрожающим, эффектным, свирепым, как монгольский демон. Он не стриг волос, потому что на старых гравюрах демоны волосаты, в волосах их сила. Плевать, что природа не дала ему могучего роста и черный пигмент. За полгода, что он был в бегах, Дейдара раскрасил себе лицо, придав глазам раскосую, диковинную форму. На старых гравюрах глаза демонов всегда обведены черным, белки дико блестят во всполохах огня. Теперь его лицо было запоминающимся, а волосы убраны на манер династии Юань: высокий хвост из центра головы, символ непобедимой силы воина; водопад с затылка — знак незапятнанного происхождения и верности своему пути; остальное наплывает на один глаз — примета отступника, мятежника, теневого убийцы. Вкупе с изящным сложением все это делало Дейдару похожим на Оннагату, мужчину в женской роли для театра Кабуки, а не на обитателя монгольского бардо. Простодушный Хидан точно ничего не знал о Кабуки, и странный вид Дейдары мог устраивать его без всяких аналогий.

* * *

Нужное, почти забытое чувство вседозволенности. Развороченная улица, вопли, пятна крови под дождем. Лязг железа о камни — Хидан добивает кого-то в проулке. Выбоины на стенах домов от взрывов. Блеск дождевых струй в огне. Запоздалая сирена. Разоренная лавка, выбитая дверь, лысый хозяин забегаловки жмется к полкам. «Только в кредит, на кого записать?» «Какой в пизду кредит?..» «Нам много не надо, да! Давай сюда!» Ужин в забегаловке, он же засада: поглядим, кому еще неймется. Пустота, стол у разбитой витрины, вкус сакэ с дождем. Пронзительная тишина — такая бывает только после драки, после смерти, в конце истории. Пар от жареных креветок поднимается в разбитое окно. Никто не сунется, ибо нех. Это наше место, сечешь? Чтоб жрать давал, как увидишь. Ну, ты короче понял. Одинокий прожектор светит сквозь ночь, словно полная луна. — Ты знаешь, где тут мать твою бордель? — Нет, кому он нужен, да. — Брезгуешь? — Отцепись, да. Главного спроси. — Суки подневольные, жизнь наладили, я угораю. — Думал, тут круто, да? — Хер его знает, что думал. Но чета не склеилось, точно. — Я вообще тут быть не должен. Блин, ненавижу. — Хуле не бежишь? — Ты тоже не бежишь. — Я хочу завалить Пейна. Сперва этого перешитого гандона, потом Пейна. — Это было бы круто! А Сасори можешь завалить? — В нем нет крови. Тут мозги нужны, я типа туповат. Если б кровь была — нехер делать. — Меня тоже не завалишь. Не успеешь, да. — Пизди меньше, больше жуй ебать. Какой у тебя радиус поражения? Вот и притухни. — У меня охеренный радиус поражения, да. Я могу одной бомбой целый город угандошить! Или может даже пол-страны, да. — Чем докажешь? — Блин! — Дейдара задирает майку и показывает себе на грудь. Там напротив сердца символ киндзюцу, последний рот, зашитый черными стежками. — А ну покажь, — подцепляет Хидан стежок, приближает злое лицо через стол, потому что стежок не поддается. — Да блять не сри кирпичами, покажь! Дейдара складывает печать свободной рукой, распускает стежки. Это опасно, но блики в безумных глазах Хидана того стоят. Рот на груди раскрывается, наружу вываливается язык, пропитанный чакрой. Хидан сует пальцы внутрь. Зубы сжимаются, пытаясь прожевать материал. «Охуеть, чел!» — говорит Хидан. — «И чо, тут лепится сраный ядерный грибок?» Дейдара смеется. Кто бы что понимал. — Это мое Последнее Искусство! Кьюкьёку Гейдзюцу, чтоб весь мир взорвался вместе со мной! — Это дело, — убирает руку Хидан и берется за бутылку. Его пальцы вымазаны глиной. — Убить себя нах. Богоугодно. — Убедился, что все круто?.. — опускает майку Дейдара. — Никто не уйдет от Последнего Искусства. Так что я посмотрю, кто будет меня валить, да. — У тебя конечный радиус поражения, чел, — ставит бутылку на мокрый стол Хидан, и слышать от него эти выводы странно. — Похуй, наскока. Есть гребаная черта, за которой нихуя. Хотя повторюсь: убить себя святое дело. Особенно вместе с половиной ублюдочной страны. — А у тебя типа бесконечный радиус? Типа ты сможешь достать меня из какой-нибудь Суны?.. — Типа того. Но я еще тестирую. Хочешь поучаствовать? — Иди ты, да. Дейдара мало что понял в технике Хидана, хотя видел ее от начала до конца. Это было что-то темное, демоническое, потусторонее. Как оживший кошмар из древнего свитка. Очень красивое, по-настоящему крутое. От начала до конца она была ультимативным киндзюцу без каких-либо примесей. Но она не убивала, напротив — придавала Хидану сил. Наверное, Хидан потому не стал скрывать ее, что Дейдара был нормальным человеком. Он выглядел надежным сообщником — особенно после совместного погрома. Такой не проболтается, а если что скажет — выйдет криво и неправдоподобно.

* * *

Сидя в общей комнате «Рассвета», Дейдара часто смотрел на Хидана — без всякой цели, просто так. Очень странно было видеть его одетым по дресс-коду. Стандартный плащ, который ему совершенно не шел, типовые серые штаны, гетры и сандалии. Дейдара знал, что под униформой скрыто нечто сияющее, подлинное, голодное, окутанное фиолетовой чакрой, одетое в широкие хакама священника, отливающее металлом. Истинный облик. Чем нелепее была кургузая униформа — тем четче проступало знание о настоящем. Дейдара видел, насколько Хидан разный с каждым членом организации. Как он ставит на место Учиху, вытесняя того с его пьедестала принца, контролера, сильнейшего мастера иллюзий. Как панибратски он общается с Кисамэ, корчит наивняка. Как придуривается в присутствии Пейна. Как он может перемолчать Сасори, отрезать расспросы. Либо, напротив, выбить желаемую информацию тухлой монотонной бранью, дебильными повторами, въестся под кожу головы, когда хочется орать, только бы вся эта ахинея кончилась. Как он провоцирует гнев Какудзу, его немотивированное насилие, выплеск ярости. Дейдара жил среди кукол и масок, и потому начал различать маски Хидана. Он очень хотел надеяться, что с ним Хидан — тот, кто он есть. Удивительно, насколько эта надежда была далека от обычной жажды признания, значимости, от подтверждения своей крутизны. Эта надежда была потребностью в старшем брате. Проще говоря, Дейдаре нравился Хидан, но еще больше он нравился сам себе рядом с Хиданом. Наверное, он хотел, чтобы это было взаимно.

* * *

Все покатилось по наклонной в тот день, когда стали делить Носителей биджю. Конечно, разговоры шли давно, и всем было ясно, кого ловят Итачи с Кисамэ. Но тут пришла полная разнарядка на Хвостатых Демонов. Дело было в кабинете Пейна. Присутствовали Дейдара, Сасори и Какудзу. На повестке дня стояли Ичиби, Ниби, Санби и Йонби. Обладатели от одного до четырех Хвостов соответственно. Санби оказался лишенным Носителя вовсе, сидел в своей демонической форме в каком-то озере. Политической опасности не представлял. Йонби был запечатан в шиноби из родного селения Дейдары, что было новостью — почему Дейдара ничего не знал?.. Выяснилось, почему — шиноби тот тоже свалил из деревни, причем еще до рождения Дейдары. Он также не представлял политической угрозы. Политическую угрозу представляли те, кто не был беглецом, работал на свое правительство в штате регулярных войск, был Оружием Своей Страны и мог прибегнуть к помощи жителей. Мог оповестить других Носителей биджю об угрозе. Кьюби из Скрытого Листа. Ниби из Скрытого Облака. Или — как в случае с Однохвостым — тот, кто являлся Каге своей Скрытой Деревни. Самая неуязвимая и опасная позиция. Пейн решил: четыреххвостого Йонби будут брать Сасори и Дейдара, так как Дейдара хорошо знает родную деревню и ее окрестности, это поможет. Опытный Какудзу завалит Однохвостого Каге, чтобы закрыть старый гештальт. Хидан отлично отвлечет противника, кроме того ему любая песчаная буря ни по чем. Возражений не было. По выходе из кабинета выяснилось, что возражения есть — у господина Сасори. Он начал еще в коридоре, и продолжил в общей комнате. По его мнению, надо было поменяться добычей. Пусть Какудзу с Хиданом идут в Скрытый камень, Дейдара отлично их проинструктирует, если ему хватит выдержки. А Однохвостый Каге должен быть захвачен самолично Сасори, потому что это его родная Деревня, где все давно схвачено, и никто кроме Сасори не знает местные техники марионеток. Дейдара не стерпел. В кои-то веки он мог принести ощутимую пользу, блеснуть талантами на фоне родной Деревни, где его непременно Узнают и Утрутся — оказаться главным в Деле и прослыть героем. И ему надо уступить только потому, что два хрыча старше него так решили! Какудзу выслушал ругань и поинтересовался — а что мешает взять Ниби из Скрытого Облака, пусть потом Дейдара летит в свой вшивый Камень. Ниби — демоническая кошка с чакрой шинигами, Бога Смерти. Хидану будет полезно схлестнуться с подобным себе. Дейдара сказал: он очень рад, что некоторые тут еще думают о своих напарниках, даже если те младше. Какудзу ответил, что он вовсе не думает о тупом Хидане, а думает об успехе миссии и сохранении своей драгоценной энергии. А сентиментальный Дейдара глупец. Хотя если ему не хватает внимания — это проблема Сасори. Сасори не смолчал, и началась обычная ругань. Какудзу ушел сообщать Пейну об изменениях. Тут зашел Кисамэ. Он был лишним. Кисамэ узнал, что хотел, а Дейдара и Сасори все не могли остановиться. Наконец Дейдара психанул и выскочил на улицу. Идти в Убежище не хотелось — чего он там не видел. До ночи он болтался по городу, сунулся в промзону, взорвал мусорные баки и запил дрянной день дармовым сакэ из известной забегаловки. В городе у Хидана было логово. В промышленном районе на окраине, который до сих пор не восстановили после последней Войны. Там кругом торчали слепые заводские корпуса, какие-то баррикады из рельс, ржавые трубы и металлоконструкции. Были сгоревшие пустые дома, жилье бывшего персонала. В одном из таких домов на четвертом этаже обосновался Хидан. Три нижних выгорели под завязку. Он как-то очистил стены от копоти, в одной комнате забил окна фанерой и вынес хлам. По правде говоря, стены они обдирали вместе, скребли осколками по бетону, было весело. Фанеру тоже нашел Дейдара. Пить и болтать на полу было круто. В пустых рамах торчало углами разбитое стекло — и это напоминало первый погром, особенно вечером, в свете прожектора. Хидан сказал — тут он сделает свой Храм. В логове дверь не запиралась в принципе. Хидана не было. Дейдара посидел на полу, высморкался, вскипятил воду в жестяной кружке. Пить не хотелось, но краденая газовая горелка давала иллюзию тепла. Зашел в темную «храмовую» комнату. Тут хорошо пахло кровью, курениями и неким смыслом. На стене висел хиданов арсенал: запасное древко для косы, два разборных штыка, связка кунаев, длинный нож и серп. Стена была большая, так что еще вешать и вешать. Центр пола занимал выбитый в бетоне круговой желоб. Внутри него находился такой же треугольник — символ Джашинкьё, кровавой религии. Такой же висел у Хидана на четках. В выбоинах стояла засохшая черная кровь. Интересно, можно ли ее выскоблить и чем. …Дейдара спохватился, поняв, что его блуждания тут похожи на неприкаянные тычки брошенной чиксы. Еще не хватало облапать оружие, сесть в круг, нацарапать какую-нибудь херню на бетоне. Пометить территорию. Но тоска его была больше стыда. Потому что у Хидана была тайная жизнь, в которую он никого не пустит. Оборотная сторона. Его Черное Лицо, посвященное бездне. Дейдара вернулся в Убежище заполночь. Ярость утихла, тоска разлилась мучительной, пряной волной, как от сломанной конечности, которую хочется обездвижить и бесконечно баюкать. Интересно, знает ли Хидан про Ниби, что думает предпринять. Из-за хидановой двери слышались голоса. Хидан истерически смеялся. Второй голос принадлежал Какудзу. — Мне плевать на твои развлечения, Хидан. Я спросил, чье это? — Ты чета любопытный. Думаешь, имеешь право на мое тело, а? Пиздуй в свою берлогу нах! — Ты тупой. Полагаешь, я не вижу гребаный катон? Если б это был ты и твоя паршивая религия — ты был бы как новенький. — Не смей разевать хлебало о моей религии, шитая гнида! Убери нах свои грабли!.. Отвали, сказал! Грохот, свист железа, треск опрокинутой мебели. — Хлебало я сейчас закрою тебе, Хидан. До утра, как минимум. — Блять, отцепись, — взрыв хохота. — Рад, что тебе весело. Это подштопает повреждения. — Знал, что ты тока того и ждешь. Куда?!.. Охереть… — из-за двери раздался стон. — Ты сраный пидар, кончай нах все проверять, ну что блять за дела? — Я ничего не делаю, Хидан. Чакра обнаружила повреждения. Поэтому должен спросить тебя, почему. А, Хидан? — Сел на чето, вот почему. Зашьешь, ебать? — Разумеется. Тебе пора зашить все, прежде чем отрывать голову. — Ты такой заботливый мать твою. Пока не знаешь главного. Это не мой плащ. Мой пиздец сгорел, — хохот, возня, звук падения. — Я спросил тебя! — грозный рокот Какудзу. — Кто это был из них двоих! Как думаешь, зачем? — Возьмешь с процентами! — выкрикнул Хидан и заглох. Все услышанное было неприличным, тревожным, очень печальным. У Хидана было много личной жизни и, как выяснилось, внимательный напарник. Может они дрались, но похоже на другое. Не важно. Важно, что его, Дейдару, никто не может даже обнять. Просто подойти сзади и обнять, как младшего брата. Напарник Дейдары — гребаная кукла со стылым разумом и отсутствием эмоций. У них никогда ничто не изменится. В дождливом городе Пейна так холодно. Дейдара даже не знает, есть ли тут бордель.