Нормальные люди

Акасуна но Сасори, которого в организации многие не жаловали, жил в мире собственной правоты. Причиной тому была его армия боевых кукол — великий Театр на 100 персон, «Красная игра», «спектакль Ста Марионеток». С помощью этой масштабной техники он брал города и чувствовал себя и режиссером, и генералом. Кукол своих Сасори делал из живых людей, и останавливаться в их изготовлении не собирался. Он вынимал жертвам внутренности, дубил кожу, сращивал нервы с механическими приводами, сохраняя максимальное сходство с прототипом — либо, напротив, так уродуя его, что сам вид его «оружия» вызывал рвотные позывы. Куклы Сасори сохраняли способности живых людей, из которых были сделаны: они сражались в том числе чакрой и собственными техниками шиноби. В штабе «Рассвета» у Сасори была мастерская, и еще несколько располагались за пределами города Пейна. Сасори также мог подцепить своими «нитями чакры» любого зазевавшегося человека, и управлять им как марионеткой в бою или для забавы. …Тело самого Сасори было механическим и выглядело по-детски. Живым там было только сердце — во вставной втулке, запечатанной канзи, словно свиток с особой техникой. Канзи читалось «Намами, но Каку» и значило «Ядро живой плоти». Получив себе нового напарника Дейдару, Сасори подумал об иронии их союза: Сасори носил в своем сердце живую плоть, а Дейдара в своем — массовую смерть. Но особые техники, связанные именно с сердцем, роднили Дейдару и Сасори, делали их двумя половинами чего-то целостного. Эту мысль Сасори внушил Дейдаре довольно легко: Дейдара был экспрессивен, неглубок и не обращал внимания на подобные детали. Внешняя юность, даже инфантильность Сасори, тоже роднила его с Дейдарой. Красная мальчишеская голова в вихрах коротких, неровно остриженных волос, узкие плечики и резкие движения (неизбежное следствие механики искусственного тела) явно будили в душе Дейдары жажду товарищества и то особое уважение, которым один малец в мире взрослых отмечает другого. Однако это было вовсе не то уважение, которое устраивало Сасори. Сасори был взрослым человеком, знающим цену энергозатратам. Подростковое «братство изгоев» его утомляло, требовало изображать то, чего нет, пахло чужим эгоизмом и просто нарушало субординацию. Мир правоты Сасори держался на объективных и трудоемких вещах: широкой шпионской сети, информаторах в каждой деревне, на технике контроля чужой памяти и тотальном полигонном планировании. А сиротская порука с напарником была мелкой песочницей, глупо и подумать, что можешь оказаться в ней. Так что Сасори желал прямого признания своего превосходства. Оно было очевидным: он работал, как машина — рационально, вдумчиво, по плану, без отклонений от заданного темпа, и добивался результата последним стремительным ударом. Дейдара работал хаотично, с чувством, с лишней поспешностью, криками и восторгом, тянул время и болтал, когда не нужно, и добивался результата порой по чистой удаче, потому что перед финалом у него кончались все идеи и энергия. Сасори говорил редко, но если заводился — был обстоятелен. Отвечая на какой-либо вопрос, он всегда начинал с самого начала, с того места, откуда у проблемы растут ноги, и заканчивал масштабным выводом, содержащим пошаговую инструкцию. Если он расспрашивал — то требовал такого же ответа, какой дал бы сам. Иногда Сасори отвечал не на вопрос, а на требование ситуации — долго и подробно разбирал некий случай, который бы не произошел, если бы каждый участник имел мозги, внимательность и подготовку. В тайне он любил поговорить, но надо признать: говорить в «Рассвете» было не с кем. Односложные, тупые вояки либо неосмысленные юнцы. Оценить речь Сасори по достоинству тут мог только Лидер. В прежние времена у Сасори был напарник Орочимару — вот тот был хорош. Экспериментатор с научным складом ума, как и сам Сасори. Отлично умел слушать, и всегда метко отвечал: либо по существу, либо подходящим хокку, что несет аромат старины и вечности, либо дзенской поговоркой, полной сиюминутной глубины. Жалко, что в итоге оказался дрянь человек. Новый напарник ни говорить, ни слушать не умел. Говорил Дейдара импульсивно, словно с середины, постоянно дакал, мыкал, производил белый шум, и обрывал речь без всякого основания, разом. Внимания Дейдары, как у младенца, хватало лишь на первые пять слов. Поэтому Сасори зарекся вести с ним полезные беседы — Дейдара просто отключался, и мог запросто встать и уйти, когда не сказана и половина. Общение с Дейдарой нуждалось в определенной тактике — немного похвалы, немного яркой демонстрации, интересный факт, мотивирующий вопрос. В этом случае напарник мог сохранить внимание и что-то понять. Люди вроде Дейдары были для Сасори обузой. Они требовали слишком много эмоций, а когда не получали их — напрашивались на раздражение и гнев. Сасори уговаривал себя относиться к Дейдаре, как к нормальному человеку — вроде как к племяннику или подкидышу, но правда в том, что он ничего не знал о родительской любви. Его собственные родители были убиты на войне, когда Сасори еще ходил пешком под стол. Так что 15-летнее не стареющее тело было его осознанным выбором: где-то тут и застыл возраст его чувств. Главными из них были жажда безопасности, склонность к пафосу, презрение к обществу и эгоцентризм. Именно поэтому Сасори ненавидел Какудзу. Какудзу являл собой авторитетную отцовскую персону, которой плевать лично на Сасори, но которая, однако, способна самым грубым образом нарушить все границы безопасности. Например, лишить премии, зажать законные дивиденды на мастерские и инструменты, полностью обесценив этим значение Сасори для организации и всего мира шиноби. Перебить у Сасори задание, надавив Лидеру в какие-то чувствительные места. Какудзу даже двигался по-хамски, тяжело, как Хозяин. Он постоянно был всем нужен — что не удивительно, если распоряжаешься деньгами, но есть же в мире и иные интересы. Однако и Пейн, отвечая на запрос или отклоняя предложение, апеллировал к Какудзу. Когда у Итачи Учихи убили прежнего напарника, пару лет назад, Какудзу выразил желание встать в пару с Итачи. Это было отвратительно: Итачи являлся подлинной драгоценностью среди нукенинов «Рассвета», и желание присвоить его выглядело как рэкет. Их техники не сочетались — оба работали на дальних дистанциях. Сасори возражал. При лидере, на общих собраниях, лично. Какудзу делал вид, что не слышит, а при повторных возражениях бросил: «Мне некогда слушать этот бред». Еще финансист имел отвратительную привычку постоянно читать газету — расставив ноги, словно в нужнике. Он делал это все время, когда не убивал и не отстаивал свои деньги. В публичной комнате отдыха. На посту. Когда приходилось кого-то ждать. И любой вопрос, обращенный к нему в это время, был неуместен, не заметен и оставался без реакции, как досадное чириканье. То есть, Какудзу действительно превращал Сасори в того ребенка, которым Сасори лишь казался — но быть которым по сути не хотел. Подобные чувства раньше вызывал лишь Сандайме Кадзекаге — правитель родной деревни Скрытого Песка. Но того Сасори давно убил и превратил в марионетку. Убить Какудзу было намного сложней. Это было бы предательством кормящей Организации. Нормальные люди так поступать не должны. Но это еще не все. Какудзу вел себя безответственно. Если бы он был безупречен, Сасори смирился бы с ним, как с эффективным элементом системы. Но Какудзу не просто просаживал деньги организации, так что в бюджете возникали досадные щели. Не просто всегда валил вину за это на других. Он убивал кандидатов в «Рассвет» на первой же проверке, и никто не смел сказать ему, что так нельзя. За все прошедшее время Сасори расправился в организации только с Орочимару — и там была достойная причина. А Какудзу отрезал головы шести или семи шиноби, из которых могли выйти приличные опытные образцы. И он убил четырех своих напарников. В силу этого Какудзу оставался без компаньона, что ослабляло его на миссиях, то есть подводило Организацию, и могло в будущем привести к затруднениям. Сасори не верил в бога, но хорошо понимал значение слова «карма». Оно значило, что рано или поздно тебя убьет кирпич, который ты пинаешь. У Сасори было полно своих дел, чтобы следить за Какудзу, да и в любом случае он не стал бы тратить свое время на неприятного человека. Он не отследил, когда в Организации появился Хидан. Зецу сказал — за ним посылали специально, Лидер был заинтересован в таком человеке, и что он, Зецу, был на тех переговорах. Был на них и Какудзу, и они с Хиданом страшно сцепились, потому что Хидан послал на хер их организацию и каждого переговорщика лично. И навалял Какудзу. А Какудзу так уделал Хидана, что все думали — не выживет. Хотя у Какудзу был приказ не убивать, а привести. И вот, видно, сработали переговоры — Хидан пришел. «Поглядим», — решил Сасори, потому что на его памяти Какудзу ни разу не ходил за возможным кандидатом сам, должно было иметь место сильное давление. А если есть давление — Какудзу найдет способ его сбросить и добиться своего. Угандошит при первой возможности. Но с другой стороны — приказ есть приказ. Новенький кандидат казался еще более бестолковым, чем Дейдара, и столь же юным, то есть внушаемым, проблемным и незрелым. Сасори порой сталкивался с ним в Убежище и в конторе Пейна, но с первой же встречи все стало понятно. Сасори двигался от Дейдары, которому помогал с обустройством, наружу — в любимой марионетке Хируко. И прямо на повороте наткнулся на Хидана. Конечно, Сасори отлично слышал шаги навстречу, просто шаг был незнакомый, и он не мог ручаться, кто там. — Да ебаный в рот! — отшатнулся Хидан, налетев на Хируко. Его глаза округлились, видимо был сильно впечатлен. — Приветствую, — веско сказал Сасори. — Блядь, оно разговаривает! — подался вперед Хидан. Сасори ждал ответного приветствия, после чего можно поинтересоваться местом проживания новичка и его целями. Но новичок просто перегородил коридор, словно прилип к полу. Так обычно делают тупые люди, когда теряются в обстоятельствах. — Ты новый кандидат в «Рассвет», — резюмировал Сасори. — Хидан. Верно? — И чо? — ухмыльнулся новичок. — Меня называют Скорпионом Красных Песков, — представился Сасори. — И я очень спешу. — Ну так пиздуй, хуле, — сдвинулся в сторону Хидан. Сасори не раз благодарил небеса, что его кукольное лицо никогда не меняет ни цвета, ни выражения, и лицо боевой марионетки такое же. Но в этот раз ему показалось, что древесина Хируко нагрелась и потемнела. — Ты отвратителен, — заметил Сасори, и покатил Хируко вперед. Сзади послышался дебильный смех. Ну, как говорится, лишняя вещь — лишняя забота. Если нельзя решить проблему — беспокоиться о ней бесполезно. Пусть беспокоится тот, кому так свезло. Так что Хидан занимал Сасори не сам по себе, а исключительно как проблема Какудзу. Например, почему, хотя Хидан клянет Какудзу унизительными и грязными словами, что доказывает работу закона кармы — закон кармы в отношении Хидана дает сбои, и финансист никак не разотрет его в порошок. Почему Какудзу, вечно читающий газету, при вопле Хидана — орал тот из коридора — бросил чтение и вышел. Почему Хидан хамоват и беспечен, словно он в полной безопасности. Впрочем, это могло объясняться тем, что он дурак. Или нет. Может быть, нет. Однажды Хидан схлестнулся с Какудзу прямо у дверей комнаты ожиданий, в двадцати метрах от Лидера. Перед тем он громко покрыл матом «сраного баблососа», погоду и всех собравшихся, так что Сасори мысленно пожелал Какудзу не медлить. Действительно, Какудзу выскочил на вопли из кабинета Пейна, и снаружи тотчас послышались лающий мат, сортирная лексика, отрывистый бас финансиста и истероидный смех Хидана. Потом раздались глухие удары, словно стену пробивают кувалдой. Со звоном ухнуло в пол железо. «Жри землю нах, безбожный мусор!» — зло взвыло из-за неприкрытых дверей. Потом минут десять слышалась жаркая возня — кто-то чем-то возил по стене, тяжело дышал, заглушая яростный рев, стоны и поток брани. Потом был топот убегающих ног — сперва легкий шаг Хидана, потом тяжелые скачки Какудзу. Далекий грохот из коридорного тупика, где громоздились руины старой мебели — столы и шкафы, до которых ни у кого никогда не доходили руки. Потом долгое затишье. Потом зазвенело разбитое стекло. Это значило лишь одно: кто-то из дерущихся разнес Ожерелье Будды — круглые иллюминаторы, идущие по всему периметру коридора с внешней стороны. Без сомнений, Какудзу наконец зашиб напарника и выбросил его наружу, с огромной высоты. На лицах присутствовавших нукенинов читалась уверенность: «вот и все». По неизвестной причине никто в комнате не проронил ни слова — все застыли, словно зачарованные, и, вероятно, тоже восстанавливали в уме картину произошедшего. Но, как выяснилось, догадки не оправдались. В комнату зашел Хидан. Он привалился к дверному косяку, вытер текущую по щеке кровь, сплюнул розовую пену и тупо спросил: «Чета произошло?..» Из-за спины Хидана медленно выдвинулся Какудзу, отстранив того локтем. «Я уже говорил тебе, тупой облобырок, — сказал Какудзу, — это не твое дело». …То, как он отодвинул Хидана — защищающим жестом, призванным лишь изобразить грубость, и его лживые интонации с потугой на гнев все объяснили Сасори. Какудзу влип. Какудзу увяз по полной программе. Какудзу запал на своего напарника. Наконец, на него свалился настоящий кирпич. Это было комично и тошнотворно. Хидан красив, но кто мог подумать, что дело будет в этом. Кто мог учесть все недостатки и потребности человеческих тел. Какое счастье, что с Сасори ничего подобного случиться не может. Однако Дейдара, возможно, не считает такое положение тошнотворным и комичным, а напротив — ждет, что так будет и с ним. Его капризы можно толковать как заигрывание. Но этого не будет. И Сасори сделает все необходимое, чтобы убрать эту тему из своей жизни.

* * *

Фаворитом Сасори в «Рассвете» был Итачи Учиха — очень техничный и замкнутый молодой человек. В нем чувствовалась порода, и именно такие вещи ценишь с возрастом. Итачи происходил из той деревни, что лишила Сасори родителей. Из Конохи. Сасори всем своим «ядром живой плоти» ненавидел жителей Конохи — особенно одного, убийцу Хатаке. У того остался сын, и Сасори планировал месть — медленно, основательно. Представлял новую игрушку из трупа Хатаке-куна. И вот выяснилось, что имя Хатаке-куна Итачи не может и слышать — видимо, тоже имеет личный счет. И что в ненавистной Конохе Итачи перебил кучу народа с редким геномом. То есть ослабил Врага. И что ненависть Итачи к Конохе так же велика, как пески красной пустыни. Это было полезно. А Сасори умел защищать свои интересы. Потому, когда его прежний напарник Орочимару пожелал себе геном Итачи — потому что Орочимару тоже охотился за телами, как и Сасори — Сасори сделал так, чтоб Орочимару больше не было. Напарник Учихи Кисамэ был Сасори безразличен. Конечно, кукла из него вышла бы изумительная, особенно если брать вместе с мечом, но такой человек полезней в качестве буфера. Учиха и Кисамэ выглядели беспроблемной парой, и это лишь доказывало, как Сасори прав: умница Учиха сработается с любым тугодумом, так как тоже ценит Организацию выше личных интересов. …Иногда, зимними днями, Сасори чувствовал бесформенную тоску. Она не имела рациональных причин. Просто белой пелене вокруг словно бы не хватало цвета. Сасори зажмуривался, чтобы сквозь тонкие деревянные веки проступила естественная краснота. Постепенно она наливалась кармином, терракотой, киноварью, гранатом и золотом. А вслед за цветом всегда приходил ветер. Жаркий, мощный, полный песчаной взвеси, которая так режет живые глаза, которая так хороша, чтоб ослепить противника — если твоим собственным глазам она безопасна. Этот ветер пах прогретой черепицей и тальком, дурманом, сладостью, дымом кальяна, и немного бабкиной стряпней. Иногда он пах ультрафиолетом, горячими минералами, древесным лаком, свежевыкрашенным шелком и утренней росой. Иногда это был даже не ветер — так, шевеление горячего воздуха, от которого вздымаются стриженые волосы и косо падают на лоб. Лоб Сасори давно ничего не чувствовал, а от всех запахов остался только древесный лак. И тогда Сасори утыкался носом в очередной кукольный каркас. Он знал, что презирает Суну, ее демонов, климат и политику. И знал, что все еще любит ее.