* * *
Кисамэ и Итачи выдвинулись на миссию через Страну Травы. Ее скрытая деревня была разрушена в Третью войну шиноби, оставшиеся ниндзя разделились на два лагеря и увязли в партизанской войне друг с другом. Политического и военного интереса страна не представляла, плотность населения оставалась низкой, и если кто хотел скрыться от преследования — лучшего места на карте было не найти. Страна Травы отличалась необычной растительностью. Обширные бамбуковые леса радовали глаз одним образом, а гигантские древесные грибы — другим. В нескольких местах ее рассекали глубокие ущелья с отвесными склонами, через которые были переброшены остатки давно разрушенных мостов. Одним словом, путешествие обещало быть приятным, а многодневная медитация — безопасной. Если в Конохе вам не рады — нужно использовать Шотен-но-Дзюцу. Это значило, что в Коноху пойдут подставные тела, управляемые Итачи и Кисамэ, а сами напарники будут питать их чакрой из укрытия. Куда лучше, чем любое клонирование, потому что клон схлопывается при сражении с ним, а Шотен-но-Дзюцу нет. Проще говоря, это то же самое, что пойти самому, оставив пульт управления в тайном месте. Это была одна из лучших техник Пейна для работы разведчиков. Каждый член «Рассвета» так или иначе владел ей, и только догматичный Хидан наотрез отказался принимать свою Священную Боль в чужое тело, ибо это Смертный Грех. Единственное, что было необходимо для Шотен-но-Дзюцу — свежие трупы. Начиная с полудня вопрос свежего трупа стал тревожным. Людей попадалось очень мало — за ними следовало идти в гражданские поселения. Но Итачи не желал убивать гражданских. Таковы были его убеждения. В час дня на дороге были замечены местные шиноби — мужчина и женщина. Итачи и их отказался убивать — может быть потому, что они были парой, или потому, что выглядели не готовыми принять бой. В три часа дня Кисамэ сказал: «Отдохните, Итачи-сан, я соберу хворост», — перебросил Самехаду поудобней и скрылся. Кисамэ вернулся через сорок минут с двумя трупами. Итачи сделал вид, что полет облаков над листьями бамбука ценнее чужой жизни. Это было правильным. Потом напарники применили технику Трансформации, и подставные тела, как две капли воды похожие на Итачи и Кисамэ, понеслись к Конохе. Задумчивое неподвижное сидение на выступе скалы в зарослях бамбука — что может быть лучше. Все чувства Кисамэ вместе с разумом и способностями переместились в чужое тело, собственное было лишь полой скорлупой. В «Рассвете» такое состояние принято называть «оболочкой». Скоро показалась граница маленькой Страны Травы. В этот момент губ Кисамэ что-то коснулось. На деле, дискомфорт ощущался уже давно, но гонка сквозь листья делала его неважным, может быть воздух пропитан какой-то техникой. Итачи несся рядом, листья касались его волос. Итачи был спокоен — значит, все под контролем. Но через несколько метров полоса леса кончилась, впереди был скальный перекат и широкие пограничные луга Страны Огня. Касание усилилось, что-то кусалось — Кисамэ ощупал рот. И тут же нечто сильно и нежно проехало по его животу. Обняло бедро. Обожгло грудь сталью. Кисамэ запнулся и прислушался к себе. Его лицо выражало ужас. — Устал? — оглянулся Итачи. — Надо сделать привал, — выдавил Кисамэ и повалился на колени.* * *
Сначала Итачи не понял, что происходит. Может быть, тело использованного шиноби чем-то больно. Может быть, это одна из контролирующих печатей, которая либо снята, либо напротив приведена в действие. Труп шиноби Травы стремится самоликвидироваться. Мысли стремительно пронеслись в голове перед активацией Шарингана. Кисамэ повел себя правильно: он расстегнул плащ, чтобы оценить рану. Рана была не опасная, Итачи гнал от себя догадку. Шаринган не обнаруживал ничего необычного. Конечно, Кисамэ окружал слабый ореол — скорее всего, собственная чакра того шиноби, чей труп был использован для Шотен. Хорошо был виден собственно Шотен со всеми его параметрами. — Что случилось? — нервно спросил Итачи. — Ничего, — резко выдохнул Кисамэ. — Тебе больно? — Итачи напряг глаза, пытаясь проанализировать, что именно он видит. — Нет, — выдавил Кисамэ и повалился ничком. …Процесс зашел далеко, прежде чем Итачи смог его идентифицировать. Он выглядел как типовой эксперимент в допросном отделе АНБУ. Когда на пленном шпионе тестируется тяжелая химия. Как ломка. Кисамэ не мог или не хотел разговаривать, чтобы помочь себе. Он просто сдерживал стоны и елозил по земле. — Тебе больно? — повторил Итачи, трогая Кисамэ за плечо. — Покажи мне свое лицо! — Уйдите, Итачи-сан, — чужим голосом сказал Кисамэ. Положение его тела изменилось, и Итачи все понял. Это не боль. Но смотреть на Кисамэ было больно даже издали. Еще больней было презирать себя. За все те жизненные области, в которых Итачи отказал себе — и теперь он не может с ними бороться. Он даже ошибается глупо, как подросток, его забота смешна, его вопросы смешны, он сам смешон в глазах Кисамэ. Что толку усиливать Мангекью Шаринган, если несовершенные глаза Хьюги справились бы лучше. Он должен был понять сразу, чья это работа и чья это техника. Он же видел их в номере Кисамэ. Он обсуждал это с Кисамэ накануне выхода. Он знал, что такое Шиджи Хёкецу: Контроль над смертью при обладании кровью. Но Итачи не думал, что Проклятье можно накладывать вот так, с задержкой, на таком огромном расстоянии. Кисамэ отдал свою кровь? Почему Кисамэ не был с ним искренен? Кисамэ хрипло, мучительно застонал. Его волосы взмокли, бедра содрогались, дыхание стало шумным. Итачи подумал, что Кисамэ отвратителен. Как можно уважать его после увиденного? Но одновременно он притягивал нездоровое любопытство. Что должен чувствовать человек, чтобы настолько перестать контролировать свое тело? Стыдно ли Кисамэ за себя? Или тут способен испытывать стыд один Итачи? В громком дыхании прорезался горловой звук, Кисамэ смял в кулаке траву. Итачи выждал, когда «приступ» закончится, дыхание напарника замедлится — и перевернул его на спину. Все было ясно. Итачи не понравилось лицо Кисамэ. На нем было написано глубокое чувство удивления. Но еще больше ему не понравилась голая грудь Кисамэ. Прямо на глазах на ней стали расцветать порезы, складывающиеся в иероглифы. Первый — «летать», второй — «шаг, ступень». Хи Дан. И кривое, угловатое сердце под подписью.* * *
— Почему? — спросил Итачи, коснувшись подписи. — Ты должен был мне сказать! — Я… хотел, — ответил Кисамэ и снова сжал в кулак стебли травы. — Ты этого хотел?! — не поверил Итачи и встал. — Идите без меня, Итачи-сан, — пробормотал Кисамэ, комкая траву. — Я правильно понял, Кисамэ: ты провалил миссию, и я должен пойти один? — Я не знаю, когда это кончится, — ответил Кисамэ, — он трогает меня. — Надеюсь, не за душу, — отвернулся Итачи. Судя по всему, второй раз был очень жестким. Первый можно было теперь счесть за разминку. Итачи ушел и вернулся. На границе Страны Огня упоительно стрекотали цикады. Июльская трава была высока. Свежесть и смерть — какие близкие понятия. Смерть в середине лета. Теплый ветер остужал горящее лицо. Кисамэ прекратил конвульсии и лежал на спине, согнув ноги. Он даже не прикрылся, хотя по мнению Итачи мог бы, следы на штанах были двух видов, неприятно резануло по глазам пятно крови. — Все еще не больно? — Итачи не мог понять, отчего спрашивает об этом, как зацикленный. — Нет, Итачи-сан, — пробормотал Кисамэ. — Это пустяки. — Ты так веришь ему? — поразился Итачи. — Вы же не это хотите спросить, Итачи-сан, — Кисамэ неподвижно смотрел на траву. — И не про миссию. — А про что я хочу спросить, Кисамэ? — присел Итачи. — Каково это. Что я на деле чувствую. — Я знаю, что ты чувствуешь. Если хочешь, мы никогда не станем про это говорить. — Вы не понимаете. — Думаю, я понимаю, — провел Итачи рукой по траве. — Ты чувствуешь опустошение. Любое принуждение отвратительно. Это хуже прямого насилия, особенно если доверял. Нельзя ради прихоти пользоваться другим человеком. — Вы не понимаете, — выгнул шею Кисамэ, и этот жест был страшно знаком, потому что принадлежал другому человеку. — Вы же сказали про себя и про меня. Никто не скажет лучше вас… Итачи-сан. — Ты хочешь сказать — тебе нравится то, что ты чувствуешь?! — голос Итачи дрогнул, потому что Кисамэ не мог быть прав. Он, Итачи, вовсе не пользовался напарником, не искал его доверия и ни к чему не принуждал. Он выстроил их отношения оптимальным образом и просто осуществлял руководство. — Не с чем сравнить, — дыхание Кисамэ стало неровным. — Я думал, мне не нужно. Не знал, что был голоден. Теперь знаю. — Почему ты никогда не говорил, что тебе нужно? — Вам было неинтересно, — закрыл глаза рукой Кисамэ и содрогнулся. — Я вам противен. — Это не так. Итачи понимал, что лжет. Не полностью, но в какой-то степени. Неужели все это время Кисамэ ходил рядом с невысказанными упреками? Неужели ему так важны примитивные, сентиментальные узы? Неужели грубая физическая связь важней их духовного единства?.. Кисамэ убрал руку с глаз и все же решил прикрыться плащом. Из углов его глаз по серой коже шли два надреза. Тошнотворная пародия на итачино лицо. Это значило, что Хидан старается не для Кисамэ, он продолжает доставать Итачи, потому что Итачи слаб. «Страшно облажаться на задании и потерять ваше уважение». Конечно. Судя по происходящему — страшно Кисамэ было совершенно другое. Все люди лгут. — Надеюсь, ты понимаешь, что будет в конце, Кисамэ? — встал Итачи. — Он убьет тебя. — Не хватает… ненависти, — перекатился на живот Кисамэ и поднял лопатки, словно ему заехали под дых. — Ему не хватает ненависти? — не поверил ушам Итачи, дивясь другому значению этой старой, знакомой фразы. — Он… иначе трогает меня. — Он трогает себя, — лицо Итачи передернулось; он отошел, чтобы продышаться.* * *
Итачи переполняла белая ярость, но в ней присутствовал давно забытый горький вкус. Он не учел такую неважную вещь, как человеческие чувства. Если он не предпримет мер — он потеряет напарника. Он не мог прервать технику Хидана. Он, разумеется, мог в нее вмешаться — но выдержит ли Кисамэ три техники одновременно? Какой овощ из него получится в конце? Тот факт, что миссия сорвана, вообще не обсуждается. Кисамэ должен быть наказан. А Хидан — уничтожен. Итачи сложил печати Ишин Деншин — техники телепатической связи с Пейном. Пространство потемнело, в нем раскрылись Риннеганы. Два огромных серебристых глаза с вращающимися дисками зрачков. — Слушаю, — сказал Пейн. — В данный момент, — произнес Итачи, — ваш Хидан уничтожает моего напарника. Мы не можем продолжать миссию. Я могу убить Кисамэ сам, если вы хотите. — Не понял, — моргнул Пейн. — Вы взяли с собой Хидана? Поясни. — Хидан каким-то образом достал кровь Кисамэ, — ответил Итачи. — И занят своим ритуалом. Нас двое. Кисамэ катается по траве. Я могу вырубить Кисамэ, но не могу его защитить. — Оставайся на связи, — сказал Пейн. Через минуту в пространстве раскрылись зеленые глаза Какудзу. Чернота пошла рябью, в ней обозначились два силуэта и некое расплывчатое пятно. Пятно никак не желало приобрести внятные контуры. — Какудзу, — сдерживая гнев, спросил Пейн. — Твой напарник снял кольцо. Ты знаешь, где он? — Я за этой тварью не слежу, Лидер-сама, — ответил Какудзу. — Наверное, режет людей. — Верно, — ответил Пейн. — Он режет моих людей. Твоих товарищей по организации. Ты знаешь, где он может быть? — Догадываюсь, Лидер-сама, — медленно сказал Какудзу. — Я сделал все, что мог, чтобы это предотвратить. — В каком смысле? — Завернул ходоков, Лидер-сама. Когда ваши люди по ночам шляются к моему тупому напарнику, это настораживает. Но вы не заставите меня охранять его дверь вечно, Лидер-сама. — Где бы он не был, — отчеканил Пейн, — найди его немедленно и прерви ритуал. — Будет сделано, — мрачно ответил Какудзу. Его фигура пошла рябью и пропала. Риннеганы снова разрослись до гигантских размеров. — Ответь мне, — сказал Пейн, — что у вас произошло на самом деле? Я не заметил ненависти между Кисамэ и Хиданом. — У нас, — подчеркнул Итачи, — ничего не произошло, все как обычно. Может быть, дело в том, что ваш Хидан больной урод?.. — Наш Хидан, — в свою очередь подчеркнул Пейн. — Не мой и не чей-то еще. Наш Кисамэ. Понимаешь, что я хочу сказать? Каждый из вас в какой-то степени больной урод. И я терплю вас во имя нашей общей цели. Очень трудно работать с теми, кто считает себя группой отморозков. — В таком случае, — кивнул Итачи, привыкший к лекциям и пропаганде еще в детстве, — будет небесполезным послать в Коноху нашего Хидана. Судя по всему, у него очень много энергии и чакры. Девятихвостый встретит достойного соперника. Или хотя бы хорошо потратится. Если речь зашла про командную работу. — Не лишено резона, — произнес Пейн. Отсутствие мимики и самого лица, где она должна присутствовать, очень портило восприятие. Трудно было судить, где сарказм. — Оставайся на связи. Через несколько минут в пространстве снова появился контур Какудзу. — Ну что? — вопросил Пейн. — Работаю, Лидер-сама. — Подробней. — Вы не хотите это знать, Лидер-сама. Поверьте. — Ты ошибаешься. Нашел Хидана? — Да. — Прервал его? — Есть нюансы, Лидер-сама. — Прерви его без всяких нюансов, — загремел Пейн. — Речь идет о жизни моих людей! — Ну как скажете, — хохотнул Какудзу и пропал. Пейн выглядел озадаченным. Итачи отключился. Нужно было торопиться. Он сделает это. Обязан. — Кисамэ, — поднял его голову Итачи. — Мангекью Шаринган. …В алом мире Луны время было условностью. Что бы ни помнило тело Кисамэ — его разум знал, что уже шесть часов он обладает Итачи. И впереди бесконечность. Кисамэ не противен Итачи, и Итачи докажет это. Его техника принудительной иллюзии была боевой, нападающей, заточенной на причинение вреда. Многие поколения клан Учих доводил ее бесчеловечность до совершенства. За нее платили зрением, вырванными и импантированными себе глазами братьев, убийством любимых — потому что от понимания смерти дорогого человека выделяется особый токсин, именно он активирует Шаринган. Если хочешь Силу — Преодолей. Итачи помнил свой шок, когда впервые прочитал свиток об этом. Почему он не отказался?.. Не важно. Он наконец понял, что не может потерять Кисамэ. Наверное, в его мозг хлынул поток чертовых токсинов, потому что техника была мощной, Итачи сможет изменить ее полярность, не причинить вреда. Главное, не спешить. Спешка требовала слишком бурного воображения.