Диктатор

Однажды мы с папочкой нечаянным образом попали на выставку собак, и тогда я впервые с удивлением обнаружил, что у Хью, оказывается, есть аллергия. Он беспрестанно чихал, глаза его покраснели и слезились, поэтому я решил увезти его домой, пусть даже для этого мне потребовалось бы применить силу. — Я не думал, что у тебя аллергия на животных, — признался я Хью. — На шерсть, — сморкаясь в белоснежный платок, пояснил он. — Но раньше ты никогда так не реагировал… — У меня это начинается, — гнусаво проговорил папочка, — только если шерсти очень много. Или если она очень близко. Перед самым носо-о… И он снова чихнул. Я взглянул на него, преисполненный жалости. — А я думал: вот Сорен уедет, можно будет завести какого-нибудь кота… — Исключено, — аккуратно складывая платок и убирая в карман, сказал Хью. — Иначе я каждый день буду плакать и чихать на всё подряд. — Даже на меня? .. — попытался я пошутить. — На тебя — в первую очередь, — серьёзно, хоть и сопливо, посмотрев на меня, сказал Хью. — Я понял, понял… — произнёс я. — Твоё лицо красноречивее любого довода. Вместо ответа Хью лишь устало улыбнулся. *** В тот день я как обычно проверял электронную почту, чем недавно так сильно удивил собственного сына: он думал, что я даже этого не могу сделать с компьютером. Но, вопреки его предубеждениям, я это мог. И вот, открыв свой ящик, я обнаружил, как водится, гору спама и, что, скорее, редкость, чем правило — одно письмо, по всем признакам похожее на нечто созданное живым человеком. Озаглавлено оно было как-то в духе «Спасибо вам, мистер Миккельсен, за выставку в галерее…» и там значилось реальное название галереи, где я и мои ученики из студии выставляли свои работы. Я улыбнулся заголовку письма и, не чувствуя никакого подвоха, открыл, чтобы прочесть содержимое, легкомысленно предполагая обнаружить внутри пару строчек благодарности и надеясь слегка потешить себя этим. Но уже на третьей строчке я понял, что я поспешил с выводами: нет, в тексте не было ничего приятного. Скорее, написанное преследовало цели прямо противоположные. Вкратце там было сказано о том, что выставка моя едва ли не чудо, поскольку организатор из меня, как и художник, в общем-то абсолютно бездарный, что и было понятно ещё во времена моей первой выставки до переезда в Нью-Йорк. Всё остальное было примерно в том же духе. Об отсутствии в моём творчестве таланта и мастерства. О том, что мне следовало бы запретить учить других людей рисовать. О взаимосвязи сексуальных отношений с моим партнёром с платой за аренду залов галереи. О моей заносчивости и самолюбовании, которых во мне явно больше, чем способностей. О том, что сам я вообще ни на что не способен, и решение всех своих проблем сваливаю на любовника. Что я ноль без палочки. Что у меня нет ни своего мнения, ни стиля. Что я не должен обижаться на правду, что всё это он, автор письма, решил донести до моего сведения исключительно из любви ко мне, поскольку сам я, возможно, недалёк настолько, чтобы не понимать этого… И так далее. Чем дальше, тем более лично, глупо, панибратски — словом, просто неприятно. Не знаю, что заставляло меня продолжать читать, но почему-то, начав, я уже не мог остановиться. И вот какое дело — в моей голове сейчас же начали появляться неприятные мысли. Сначала, насчёт того, что бы я ответил, если бы стал отвечать… Потом — кто это мог написать и зачем… Мне казалось, что это могло быть делом рук моего ученика, которого меня чёрт дёрнул поцеловать в нетрезвом состоянии на своей первой и весьма странной выставке. Всё письмо было изложено несоразмерными кусками текста, да и манера написания была весьма восторженной… Впрочем, не всё ли равно, кто именно решил так поразвлечься? .. Да, это всё приходило мне в голову, но, почему-то на первый план выходила не простая и понятная логика обиженного мной кого-то, а то, как он, на самом деле, был в своей обвинительной тираде во всём прав… Не дочитав ещё до конца, я вдруг отвлёкся и взглянул на вытворенный моей кистью диптих, который мы с Хью зачем-то повесили на стену в этой комнате. Я задержал на нём взгляд, всматриваясь в это непритязательное создание, с каждой секундой становящееся в моём воображении всё более и более уродливым. Да. Это, без сомнения, самое бессмысленное из произведений искусства. И, что того хуже, я всегда знал это. Но согласился, чтобы мы это повесили на стену. Зачем? Неужели мы не могли купить что-нибудь другое? .. Картинку с мерседесом, детскую почеркушку, однотонную панель, в конце концов, плитку кафеля. Даже дыра в стене смотрелась бы лучше. Я вновь вернулся к письму. «Я бездарный художник, — подумал я, глядя на буквы. — Всю жизнь я занимался попытками это опровергнуть, но так и не смог этого сделать». Я опустил взгляд к столу. Это было состояние, похожее на оглушение. Странно, поскольку ничего ведь не произошло. Та же комната, тот же свет, то же время года. Как один человек вооружённый мелкой обидой, который не может мне просто врезать, как это сделал папочка, вдруг заставляет состояние измениться. Да, я знал, что я могу просто пренебречь его мнением. Я так и сделал. Но зачем-то пересел на диван, а ноутбук положил рядом, и — задумался. «Я ведь сам — маленький человек, — думал я, глядя перед собой. — Ничто. Может, он станет куда лучше… А что бы я мог? Почему я не делал больше, когда мог? .. Почему я сейчас не делаю больше, лучше? Почему я не добиваюсь превосходного результата в рисовании, в том, чтобы научить людей… Думал, скажи я удачную шутку на занятии и покажи азы рисования — и всё? Можно успокоиться? У меня бы не было выставки, если бы не Хью. Очевидно, что нет. Если бы он не был моим парнем, так бы я и остался там, как дурак, с одной тщедушной выстраданной из кучи дерьма выставкой… Я ничего не могу сам. Тысячу раз — да. Я ни с чем не могу справиться сам. Я не ноль, я нулина. И, если я останусь без Хью… Если я останусь… Если он поймёт, что я совсем не такой. Не точный, не воздушный, не утончённый… Мне нечего ему будет сказать. Он со мной только потому, что я не вякаю много. И ещё из-за его этого пристрастия к старикам… А сам я совсем ничего не стою. И Эльзу я обидел, говорил всякое, будто сам на неё месте не могу оказаться… Ларс был прав. И я не смогу без него, если вдруг что… Ну что я за идиот…». Я просидел с полчаса, раздумывая обо всём этом. Таким меня и застал Хью: сидящим на диване и уставившимся в одну точку, с ноутбуком рядом, мигающим на последнем издыхании. Разумеется, мне было себя жалко, но пока я просто сидел и размышлял. Хью немного усугубил ситуацию… — Привет, — улыбнулся Хью, энергично усевшись на подлокотник кресла. - Вот, решил напомнить о себе, прежде чем убраться к себе и заняться работой. Я повернулся к нему и, подумав, кивнул. — Да, привет, — слегка заторможено ответил я. — Что такое? — спросил папочка. — Ты какой-то странный. Всё хорошо? — Угу, — снова кивнул я. И вздохнул. — Это снова побочные действия твоих таблеток? — спросил он, по-хозяйски обхватив меня за плечо. — Угу, — повторил я. Конечно, — думал я, — будет куда лучше, если он просто успеет уйти к себе вместе со своей работой. Но, повернувшись к нему, я ткнулся куда-то в его подмышку… и тут-то уж я почувствовал себя архижалким! Таким жалким, что выеденное яйцо по сравнению со мной казалось редчайшим бесценным королевским алмазом. Гримаска моего деланного равнодушия медленно, кривя всё моё я ужасными рожами, слезла с моего лица, уступая место выражению великого мученичества, и я резко вздохнул, стараясь хотя бы не разрыдаться Хью в кофту от всей этой глупейшей ерунды. — Малыш, ты заболел? — с беспокойством спросил Хью, пытаясь рассмотреть меня, плотно в него уткнувшегося. — Нет, — отозвался я. — Не заболел. — Это хорошо, — оценил Хью. — Точно, всё в порядке? .. Что-нибудь нужно? — Нет, — ответил я. — Ничего не нужно, нет. Я, стараясь держать себя в руках, немного от него отодвинулся. — Всё нормально, да? — спросил он, прижимая руку к моим волосам. — Да, да, — согласился я, даже немного улыбнувшись. — Ты смотри, если что — скажешь, — сползая с подлокотника и выглядя крайне подозрительным, сказал он и, скользнув ладонью по моей макушке, ушёл работать. Я немного выдохнул, когда он ушёл. Странно, но мне не хотелось, чтобы он знал, что кто-то считает меня совершенным бездарем и что это — правда. Я мог тут же ему всё выложить, но почему-то это казалось мне будто бы продолжением того, чего добивался человек из письма. Выпроводив Хью в другую комнату, я растёкся по углу дивана, некоторое время пребывая в истощённом изнеможении. Опомнившись, я заметил ноутбук, просящий каши, и, разыскав шнур, подключил его к сети. Ноутбук ярко и приветливо вспыхнул на меня экраном, на котором было всё ещё открыто письмо. Я вспомнил, что не прочёл последние строчки… Я вломился в комнату Хью, как ошалелый, не зная, что и зачем я делаю. Я прошёл мимо него, болтающего за столом по телефону, сел на его кровать и замер так. Хью, с удивлением проследив за мной взглядом, обернулся, продолжая беседовать с кем-то. Пообещав перезвонить позже, он закончил свой разговор, отложил телефон, поднялся и пришёл ко мне. Он попытался выведать у меня, в чём дело, но я только выдавал какие-то междометия, тогда он, решив, что ничего не добьётся, упал на кровать рядом и взял меня в руки вместо меня самого. Оказавшись в его руках я почувствовал себя лучше. Спустя некоторое время, в моей речи кроме междометий начали проскальзывать некоторые слова, среди которых Хью различил «ничтожество», «старый», «бросить» и ещё некоторые, но уже куда менее приличные. — Почему же ты сразу не сказал… — баюкая меня, как самую крошечную крошку, мягко спросил Хью. — Я вообще не должен был… — ныл я. — Я сам… Это ужасно. Ужасно, что я себя так веду, будто подтверждаю всё… Противно, что я тебя этим достаю… Прости. — Мэсси, любимый… — мурчал Хью низким тихим голосом. Я поговорил с ним такими рваными бессмыслицами немного, а потом, весь в расстроенных чувствах, замолк. Он тоже какое-то время ничего не говорил, зачем-то пощипывая меня пальцами за ухо, а потом спросил кто и что мне сказал такого, что меня так накрыло. Я поколебался, но всё-таки счёл лучшим решением просто показать ему весь полный текст письма без пересказов и искажений. Ноутбук стоял на его коленях, он, надев очки, читал письмо, а я находился рядом, предпочитая не видеть и не знать, что он читает. В то время мне было уже как-то плевать на всё: я бы с удовольствием согласился полежать вот так ещё чуть-чуть, а потом, чтобы кто-нибудь облил меня бензином и поджёг. Особенно я бы обрадовался, если бы это сделал Хью. Я не заметил, как задремал, и понял это только, когда услышал шёпот Хью: — Малыш, я прочитал… Дай я ноут переставлю… Я пододвинулся, оставляя в покое задавленную мной руку Хью. — Мне ещё нужно поработать, малыш… — сказал негромко Хью, оставляя ноутбук на столе. — Можно мне остаться с тобой? .. — Я хотел на кровать сесть… И я буду тут по телефону громко разговаривать, разбужу тебя, если уснёшь. — Разговаривай… Не разбудишь… Хью вздохнул, но сжалился надо мной. Он расправил кровать, чтобы я мог лечь под одеяло, погасил свет и зажёг себе у кровати лампу. Поскольку я немного устал, пока жалел себя, то, улёгшись, я сразу впал обратно в состояние дрёмы. Сквозь сон, я слышал, как Хью шуршит бумагами, набирает сообщения и ещё — как он шёпотом разговаривает с кем-то по скайпу. Меня это настолько умилило, что я даже проснулся, чтобы это послушать. — …увидишь на семнадцатой странице, — шептал Хью в микрофон. - Что? .. Семнадцатая. Один, семь. Нет, я не могу. — он усмехнулся. — У меня муж тут спит под боком, не могу нормально. Семнадцатая. Да. Вон, смотри, макушка его… Услышав это, я зарылся поглубже в одеяло. — Ой… — услышал я. — Мэсс, ты не спишь? .. Я промолчал, делая вид, что, без сомнения, сплю. Хью же, пошептав ещё немного, перестал, решив, что на сегодня разговоров хватит, после чего увлёкся щёлканьем по клавишам. *** На следующий день я спал очень долго, поскольку, во-первых, никто меня не будил, а, во-вторых, мне не нужно было вставать по будильнику и куда-то торопиться. Однако же, я всё-таки проснулся, обнаруживая, что нахожусь в постели Хью. Не успел я как следует потянуться, как дверь приоткрылась, и я вновь решил зачем-то прикинуться спящим. Вошедший пробрался ко мне, якобы спящему, поближе и, остановившись прямо перед моим носом, начиная что-то делать в этом самом месте. Я почувствовал, как кто-то, с позволения сказать, нюхает моё лицо, и, нахмурившись, открыл глаза. На меня в ответ глядело нечто маленькое глазастое и усатое. — С добрым утром, — увидел я Хью, тоже весьма глазастого, но не усатого — бородатого. От него пахло улицей. — Что это? .. — привставая спросил я и только тогда понял, что именно папочка притащил своему ребёнку, то есть мне, в утешение. — Батюшки святы, это что — кот? — поднимая с постели испуганное животное. — Ага, — опираясь локтем на кровать, согласился Хью. — Шёл на обед, подумал, почему бы не завести кота? В подтверждение его слов этот маленький кот издал пронзительный кошачий вопль о жажде молока и других вкусных кошачьих плюшек. — Да что же… — растерялся я. — У тебя же аллергия. — А где ты тут видишь шерсть? — кивая на лысую животину, спросил Хью. — Ну что? Ты доволен? Оставляем кота? — А… — выдал я, держа всего кота на одной ладони. — Давай, крошка, имя придумывай, — улыбнулся Хью. После всего этого я, на самом деле, рассердился на папочку, потому что мои расстроенные чувства вовсе не должны были стать причиной появления животного в доме, да и от самого этого акта дарения веяло чем-то подозрительным, но позже, отбросив все свои предубеждения, я признался, что, конечно, рад, что у нас в доме завёлся ещё один симпатичный паренёк. Назвали мы его, кстати, Люцифер. Не то, чтобы кто-то особенно думал над его именем, оно прилипло к нему, такому кожистому, костистому и большеухому, само собой. И потом Хью постоянно хохотал над ним, называя «падшим ангелом», когда, растягиваясь где-нибудь по столу, кот внезапно для себя и окружающих скатывался на пол. Я же, глядя на Люцифера, иногда вспоминал о том, что, кажется, периодически мне жизненно необходимо почувствовать себя распоследним мерзавцем и козлом отпущения, и я был рад, что в отличие от прошлых инцидентов такого рода, я по-прежнему оставался собственностью своего диктатора и, будь я хоть четырежды ничтожен, я ни за какие коврижки не собирался никуда от него уходить.