Почему ты не можешь быть мной?

Киркволл. Наши дни Карвер       Ад всегда казался таким далеким и холодным... Казалось, что нас разделяет целая вечность, и нам не грозит туда попасть. Он слишком далек, чтобы представлять для нас опасность.       Но оказалось, что ад – это не отдельное место, куда попадают после смерти те, кто достаточно нагрешил в жизни. Ад – это условия, это обстоятельства, это то, как ты вынужден жить, утратив близких, дом, лишенный привычного образа жизни и шансов на возврат к былым мечтам. Ад – это затяжной период в жизни, когда ты не чувствуешь себя в безопасности. Когда рядом нет никого, на кого ты можешь положиться, кому можешь довериться. Ад – это катастрофа, что, выбив почву из-под твоих ног, сносит ураганным пламенем все твои перспективы, возможности, даже крошечные надежды на то, что ты сможешь стать счастливым – таким, каким видишь себя в своих мечтах. Там, куда тебя тянет. С тем, при мыслях о ком твое сердце пускается вскачь…       Над морем нависли черные тучи. Алый шар с громовым грохотом закатился за горизонт, и мгла будет безраздельно властвовать над округой до самого пасмурного рассвета. Я видел, как восходило это солнце, каждый день, но оно было как будто другим. В нем не было прежнего тепла, прежней силы. Оно утратило прежнее значение.       В преддверии дождя на улицах стихло, и я испытывал по этому поводу странную смесь облегчения и недоверия: облегчения – потому что не так часто в самом сердце Нижнего города удавалось заснуть не под пьяные возгласы и ругань соседей, а недоверие – потому что тишина здесь неизменно всегда была спаяна с опасностью.       Но при виде храпевшего, как старик, и бормочущего что-то во сне на своем собачьем Реми на меня снисходило успокоение: я знал, что могу рассчитывать на чуткий слух и безусловную преданность боевого мабари, мимо которого незамеченной не пролетит даже муха. Мы могли спать спокойно.       Комнату озаряло яркое пламя в камине, и вечер одевал нашу скромную хибарку в уютный и тихий покой. Душа ласкалась и грелась о сухое тепло огня и аромат можжевельника. Непосильными трудами матери удалось создать здесь более-менее комфортные условия для жизни. Пыльный, грязный закуток в бедном и опасном квартале буквально переродился, и жизнь стала даже сносной, пусть я и никогда не назову это место домом. Когда дядя Гамлен привел нас сюда, я ужаснулся: я представить себе не мог, как мы вообще сможем здесь переночевать, не говоря уже о целом годе жизни. Но время шло, и моя бойкая мать не сидела на месте, приводя дом в порядок в той мере, в которой это только было возможно: ее старания избавили комнаты от годами копившейся грязи, плесени и затхлого запаха. Все полки и шкафы были тщательно вычищены и вымыты так, что в них уже было не страшно заглядывать. На прежде пыльном подоконнике, облюбованном пауками, теперь расположились приятным глазу контрастным многоцветием благоухающие цветы в глиняных горшочках. Через помутневшее от грязи небольшое оконце в скудно обставленную комнату пробивался дневной свет. Всю найденную в доме одежду, белье и пледы мать перестирала, выходя за город в сопровождении Реми: мы со Скай запрещали ей покидать дом одной, и даже на рынок она ходила с деловито шагающим рядом псом ростом ей по талию, один вид которого быстро охлаждал пыл воров и мошенников.       И сейчас, в окружении тепла, наполненного приглушенным ненавязчивым потрескиванием дров в камине, было комфортно. Неидеально, но все же, несмотря ни на что, комфортно, и я против воли был вынужден признать это.       Я вытянул ноги ближе к огню, и сейчас они благодарно млели под шерстяным пледом, которым меня заботливо укрыла мать. Этот плед мы обнаружили в одном из старых шкафов, и состояние его на тот момент казалось почти безнадежным. Но мать решительно отказалась его выбрасывать, и эта ее решительность сотворила настоящее чудо: ей удалось отстирать его и избавить от запаха влажной грязи и плесени. И теперь с каждым вдохом я ощущал аромат чистоты и – едва уловимый – мыла и сухой древесины, который исходил от старого пледа. И несмотря на его изрядно потрепанный и тусклый вид, я с досадой сознавал, что этот запах напоминает мне дом: так пахла одежда и белье после стирки. И эта ностальгия, возвращая меня обратно в Лотеринг, ввергала в тихую тоску…       Утомленные мышцы ныли, и когда я потянулся, они словно ожили, налились кровью. День выдался тяжелый, и сейчас я, вдыхая аромат кальдора, кажется, занимался тем, что раньше считал философией для избранных – получал удовольствие от мелочей. Шерстяной плед, аромат пряного кальдора и сухое тепло камина ощущались… как вечер в окружении семьи и теплый шарф на шее, в который мама заворачивала душистые сушеные травы, и горячий чай с горьковатым шалфеем, ромашкой и медом, приятно согревающий больное горло во время простуды. Подавляя боль, этот чай, казалось, облегчал жизнь. Все это ощущалось как былая забота.       Все это ощущалось как дом.       С горькой иронией я поднял стакан в шутливом тосте и щедро отхлебнул горячий напиток. В полном одиночестве я отмечал окончание службы у Атенриль... Но даже это едва ли смогло меня порадовать.       Я так и не сумел прижиться в этом холодном каменном городе. Год - большой срок для адаптации. В нашем случае - огромный. И каждый день я возвращался в эту халупу, едва волоча за собой ноги, доводя себя до изнурения, до полуобморочного состояния, чтобы забыться. Напивался до беспамятства, где только мог, и с горечью понимал, что даже выпивка не могла притупить чувство чужеродности. Искал самые извилистые тропы, ведущие к городу, петляющие среди холмов, мелких пригородных поселений и дач; тянул время как только мог и порой оставался ночевать под открытым небом, сторожа небольшой огород, примостившийся рядом с другими небольшими участками. Эти немногочисленные грядки, которые мы обустроили, стали единственной для мамы возможностью хоть как-то занять руки после того, как она привела в порядок хибару Гамлена, и, в какой-то степени, едва ощутимой связью с прошлым: в Лотеринге у нас был большой сад, и мамино трогательно-невинное прямодушное самолюбие особенно радовало, когда природа вознаграждала ее труды, одаривая богатым осенним урожаем…       Тоска по дому волнами то опускалась, то поднималась к сердцу: с болезненной четкостью я помнил белеющие весной яблони, вокруг которых суетились трудолюбивые пчелы, и аккуратные зеленеющие грядки, которые папа красиво огородил для мамы деревянными колышками на подобие низкого заборчика...       Я не мог просто перестать думать об этом, но снедавшая тоска была выше моих сил… Теперь мои пустые часы поневоле заполняет самая бессмысленная глупость из всех, что могут донимать уже проигравших и потерянных – мысли о прошлом. Я вновь и вновь возвращаюсь к началу, отчасти даже жалея, что обещанный Атенриль год подходит к концу: когда я был занят, то к концу дня выматывался так, что Ферелден, по крайней мере, отступал на задний план. Я отвлекался на задания, на планы, на поручения, и у меня почти не оставалось свободного времени. А сейчас я только и занимался тем, что расчесывал до крови едва затянувшиеся раны. Не шел вперед, а просто жалел. Жалел себя, жалел свою жизнь, которая никогда больше не станет прежней.       И пока мы, будучи проданными в долговое рабство, лишенные денег, дома, возможностей, выбора, работали на Атенриль, я был настолько подавлен, что просто не видел выхода. Я терпел добровольное самоотречение Скай, ее до ужаса спокойный вид и безразличный ко всему потускневший взгляд целый год, пока перед нами стояла основная миссия, занимавшая почти все наше время - отработка долга.       И вот мы дождались того дня, когда освободимся от своего обещания, но радости не последовало. Мы получили взамен туманные цели и абсолютно ничего для их достижения. У нас не было какого-либо внятного плана дальнейших действий, помощи, поддержки. Сейчас действительно настало время паниковать. Мы походили на зверей, которых всю жизнь держали дома, а потом внезапно вывезли куда-то в дикий, уже давно переставший быть для них привычным мир и предоставили там своей дальнейшей судьбе...       Оплатив долг, мы остались почти ни с чем. Эта мысль ускользнула от моего понимания тогда, когда мы скрепя сердце дали согласие на сделку. Заработав себе кое-какое влияние в подпольном мире каменного города благодаря исполнительности, прослыв неболтливыми и надежными помощниками, мы оставались недостаточно авторитетными для самостоятельной деятельности… Да и если Атенриль могла бы замолвить за нас словечко, заниматься разбоем и грабежом по своему желанию мы бы со Скай не смогли: все же, несмотря на то, что каждый выживал как мог, мы оставались верны себе и своим принципам. Это претило нашим внутренним устоям. Пока мы были с Атенриль, у нас не оставалось выбора: порой доходило даже для убийств… Но среди наших жертв не встретилось ни одного порядочного и честного человека, не заслужившего бы своей участи. И мою совесть немного успокаивал тот факт, что убитые были ничем не лучше, чем сама Атенриль, а то и хуже.       Не будь мы связаны по рукам и ногам, мы бы никогда не стали частью преступного мира по своей воле.       С другой стороны нас тоже ожидал тупик: идею заняться чем-то честным обрубало на корню отсутствие связей, а без них нас, беженцев, задавили бы, как червяков, более влиятельные мира сего, даже если бы и удалось каким-то чудом протиснуться между конкурентами… А у меня не было ни возможностей, ни желания: моя душа как можно скорее рвалась в Ферелден. Из-за моря то и дело летели слухи, что выжившим Стражам, о которых упомянула вскользь ведьма Флемет, удалось собрать внушительную армию под Денеримом, чтобы дать решительный бой порождениям тьмы. Говорили, что все силы Ферелдена, верные древней клятве оказать миру помощь во время Мора, из всех его краев включились в эту битву. Это наполняло мое сердце гордостью. И подстрекало вернуться.       Но чем больше я об этом думал, тем тяжелее становилось на сердце: от мечты до ее реализации путь неблизкий. Мне нужны были деньги. На корабль, на жилье, на то, чтобы начать все с начала… Единственным в этой чужой стране более-менее перспективным вариантом было податься в телохранители. Сопровождать торговцев или охранять склады.       Эти варианты показались мне вдруг светлой мыслью, которая словно сократила путь в Ферелден, приближая меня к моей давней мечте. Я почувствовал облегчение, и это чувство, когда оживает надежда, здорово взбодрило меня!..       Но не успел я обрадоваться, как новый прилив отчаянья вытолкнул на поверхность неумолимую тревогу: что будет с мамой? Она была решительно настроена остаться в Киркволле, а бросить ее в этой нищенской халупе я просто не мог.       Это осознание поколебало мою решимость, и Ферелден мгновенно исчез за далеким горизонтом. Даже если мне удастся в короткий срок раздобыть денег, придется задержаться до тех пор, пока я не удостоверюсь, что мама будет жить в достатке и безопасности…       … и мысли о маме медленно перетекли к Скай. Я вдруг осознал, что понятия не имею, чего хотела она. Мы ни разу толком не говорили о произошедшем год назад, и я не знал, вернется ли она со мной домой и хочет ли этого вообще после того, что ей пришлось пережить там.       С точки зрения здравого смысла она должна была вернуться со мной. В конце концов, именно из-за нее мы не могли жить здесь открыто, так как венчала все эти бесчисленные тупики и преграды, с которыми мы сталкивались, ее магия: будучи магом, Скай не могла привлекать к себе слишком много внимания и переходить дорогу тем, кто мог нас сдать. А в этом небольшом жестоком городе, с утра до ночи буквально кишащем храмовниками, это было практически невозможно.       Досада снова подкралась к сердцу. Со всех сторон меня окружила глухая стена. Будущее такое нестойкое… Огромное количество вопросов разом одолело меня, стоило мне только задуматься об будущем, и казалось, что ответы и вовсе не зависели от меня. Моя неестественно тихая сестра, моя несчастная мать и капризный дядя сидели в безмолвном доме, мечтая каждый о своем, но ничего не предпринимали, ибо каждый считал своим долгом зарыться в раковину подальше от жестокого мира и положиться на другого…       Собачий лай вырвал меня из глубоких раздумий, и я обратил внимание, что Реми стоит рядом со мной с крайне возбужденным видом, требуя, очевидно, традиционной вечерней прогулки. Он активно размахивал своим коротким хвостом, и его умные глаза выжидающе смотрели на меня. И я в который раз мысленно возблагодарил Создателя (или Давета) за то, что он отправил этого выжившего при Остагаре мабари по нашему следу: его присутствие внушало чувство защищенности в этом отнюдь небезопасном районе. Только благодаря Реми мне было не так страшно засыпать здесь, в Нижнем городе, где трупы, гниющие в каждом углу, являлись привычной обстановкой.       Истинный ферелденец. Сильная натура. Верное сердце. Я знал, что он понимал меня. И вместе со мной действительно скучал по Ферелдену.       - Привет, дружище! - его радостный ответный лай оживил комнату. - Хочешь освежиться под дождем? - пес одобрительно залаял: он прекрасно понимал интонацию и инстинктивно правильно разгадывал людские намерения. - Подожди немного. Я допью, и мы пойдем.       Я ласково потрепал пса по голове, и, растаяв от ласки, он с глухим грохотом завалился на пол и начал кувыркаться, демонстрируя нам бодрость своего духа.       А мой взгляд устремился к двери, за которой в окружении тишины и своих внутренних демонов сидела моя сестра. До последнего времени я старался не задумываться о будущем детально. Чем глубже копаешь, тем сложнее становится картина… Но сейчас я вдруг осознал, что втайне нуждался в поддержке сестры. В ее помощи. Хотя бы на первое время, чтобы раздобыть денег на дорогу домой.       Потому что – и, быть может, на меня так подействовал расслабляющий кальдор, внушающий смелость и грубоватую простоту взглядов, свойственные захмелевшему человеку, - но эта дорога уже не казалась мне такой ухабистой. Тяжелой - да, но не непреодолимой. Пряный кальдор действительно врачевал измотанный тревогами и сомнениями разум: мое положение постепенно переставало казаться безнадежным. В конце концов, все было не так уж и плохо, если зайти с другой стороны: мы выдержали год. И все еще были живы.       На непривычно-оптимистичную мысль меня навело осознание, что далеко не всем беженцам так повезло. Кого-то забрало море, кто-то умер от длительного голодания и истощения, кого-то сломили болезни на почве вечного стресса и тоски, кто-то погиб на тяжелой и опасной работе… Мы же умудрились выжить. Значит, не все потеряно. Когда у тебя почти ничего не остается, начинаешь волей-неволей замечать и незначительные положительные моменты, искать в них какой-то знак свыше, какую-то надежду… и находишь. Шанс остается с тобой до тех пор, пока ты жив. Пока ты жив, ты все еще можешь что-то изменить. А жалобы, обиды и разочарования лишь затрудняют и без того медленное движение вперед.       Есть только здесь и сейчас, и только здесь и сейчас я могу что-то предпринять. Именно в этот моменте ключ к светлому будущему. "... И если завтра со мной что-то случится… что ж, мне уже будет все равно. Ничто тогда не расстроит меня и не сломит…". Так говорил Давет. Со своей извечной усмешкой... И он был прав. Шанс есть до тех пор, пока ты жив. Пока ты жив, у тебя все еще есть возможность добиться своего - это значит, что у тебя есть даже больше, чем у многих.       Я оставил эту зацепку - благословенную мысль на спасение - крепнуть в подсознании. Кальдор наполнял мое тело теплом, рассеивая сомнения. Его аромат, окутав меня пряно-медовым облаком, одурманивал, расширял сознание, раскрывал те стороны, которые прежде были скрыты от меня. Мне казалось, что мрачные картины туманных перспектив светлеют, наполняются сочными, яркими красками. Я смотрел на вещи прямо, без призмы отчаянья, искажавшей события. Мир становился дружелюбнее и проще, озаряя шансы, возможности, надежды. Наше положение до сих пор оставляло желать лучшего, но, по крайней мере, не ощущалось больше таким зыбким, таким безнадежным, как прежде…       В конце концов, это всего лишь море. Его можно переплыть. Я не чурался тяжелой работы и был готов трудиться за двоих. Как только почувствую, что готов, я взойду на корабль и вернусь в Ферелден. Я поеду к Барлину в Редклиф: наш бывший сосед и лучший друг отца примет меня, как родного сына, под свой кров. А там я найду себе работу. Ферелден будет долго восстанавливаться после Мора, и, скорее всего, – от скорби захолонуло сердце - полностью не восстановится уже никогда… Но он примет любую помощь, и моя пара рук пригодится. Я найду, куда себя деть. Важно, что я буду дома - помогать родной земле оправиться от последствий Мора.       Как все живое пробуждается после зимы, во мне неотступно пробуждалась вера, вытесняя прочь чувство безысходности и неуверенность, подавлявшие мою волю весь этот год... Воскрешались надежды. Решимость одолевала отчаянье, возвращая себе утраченные за год позиции. Туман рассеивался, открывая заслоненный горизонт… Этот путь будет трудным. Но мы можем его преодолеть. Мы столь многое уже преодолели!.. И выжили, а это означает, что у нас все еще есть шанс.       «Нет ничего невозможного» - так ведь говорят те, кто не теряет веру?       А из комнаты не доносилось ни звука. Я имел глупость полагать, что года хватит, чтобы смириться с утратой и продолжить жить дальше. Но я ошибался. И насчет себя, и насчет Скай.       Поэтому сейчас, спустя время ко мне пришло понимание, и я перестал злиться на свою сестру. Скай умела бороться так - тихо, не хлопая дверьми, не выпуская пар, не разбивая посуду, не обвиняя всех подряд в своих ошибках. Ей требовалось больше времени - пусть намного больше - для того, чтобы принять и смириться. Но у нее были эти силы, которых не было у нас. И я знал, что спасало ее, когда иссякали запасы благородных мотивов и здравых доводов, природное упорство.       И об ее упорстве говорили лишь отчаянье, с коим она вела борьбу с тенями, мирно потрескивающий огонь в камине и зазывно приоткрытая дверь... Скай словно просила нас прийти и утешить ее, не нарушая тишины; просила дать ей какую-то опору, какой-то стимул, потому что она была слишком растеряна и одинока, чтобы справиться самостоятельно. Я знал – переживала она молча, не подавая вида, - но так же знал, что она нуждалась в нас, сама того не признавая. Она нуждалась в ком-то, кто останется рядом, вместо того, чтобы бросать ее в одиночестве. И только сейчас я это понял. Будучи последним лицемером, я подсознательно требовал от нее прийти в себя и жить дальше, хотя сам так и не сумел смириться с потерей Лотеринга!       Это было нечто большее, чем потребность в ком-то. Простота безусловного принятия – истинная сущность настоящей эмоциональной связи. Близкий человек не отвергнет и не прогонит тебя в твой трудный час.       Все мы порой нуждаемся в поддержке, даже самые сильные из нас. Все мы бываем порой слишком потеряны, чтобы справляться самим. Счастлив тот, кому есть с кем разделить свою тяжелую ношу. И тот, кто эту ношу примет искренне, бескорыстно, безо всякого лицемерия, показного благородство и поисков личной выгоды.       Небожители рядом до тех пор, пока их не забудут. Они не простят, если мы растратим данную нам жизнь впустую. Они не простят, если их жертвы окажутся напрасными... Скай нужна нам сейчас. Начать можно с малого. И раз уж я оказался там, где не хотел быть, то остаются только два варианта: либо искать возможность вернуться обратно, либо смириться, а смирение означает смерть.       До смешного глупо будет после всех уговоров, требований и безуспешных попыток считать, что какой-то ферелденский напиток мог бы вернуть ее к жизни, но, быть может, ей и не нужны были все эти просьбы навсегда расстаться с прошлым. Быть может, ей нужно было что-то иное – какое-то напоминание, простое заверение, что ее понимают. Что кто-то всегда будет рядом. Не оставит больше одну. Иногда поддержка близкого способна сотворить чудо.       Я чувствовал, что хмелею, понемногу, слегка, но этого хватало, чтобы позабыть о проблемах и начать думать о возможностях. Мне вдруг показалось, что кальдор стал для меня мостиком над бездной между безысходностью и надеждой, между беспроглядной тьмой и крошечным огоньком света вдали. Отправной точкой вперед. Домой.       С каждым глотком я приближался к Ферелдену на один горизонт. Мне казалось, что я пью алый свет жаркого лотерингского солнца. Тепло отогревало тело и душу – я чувствовал его даже в кончиках пальцев. Казалось бы, это просто вино, вишневый сок, яблоко, тимьян и мед, а воспоминания были столь же теплы, сколь и сам напиток.       Добрые воспоминания – добрые напоминания - никому из нас сейчас не могли навредить. Они и смогут стать стимулом.       Даже если Скай не хочет быть здесь, Давет дал ей столь многое, столь многому ее научил не для того, чтобы она обрекла себя на пожизненное заточение в омуте печали. Не для того он так усердно готовил ее к жизни, чтобы она по своей воле отреклась от нее.       Не отдавая себе отчета, что делаю, я встал и решительно подошел к двери. И, чтобы не осталось времени на колебания, вошел в комнату. Назад пути нет.       Ей нужен был шанс. Протянутая рука помощи. Остальное она сможет сделать сама.       И внезапно я принял решение. Моя решимость казалась мне прочной опорой, несломимым волевым стержнем. Что-то уверяло меня, что все изменится, чья-то спокойная уверенность передавалась мне.       В теплом медово-пряном аромате сквозил едва уловимый запах веретенки… А быть может, я просто невольно вспомнил его сам. Но на сей раз он приносил не тревогу, а покой. Аромат его присутствия.       Я верил, что ты придешь. Ты всегда появлялся, когда нужна была твоя помощь. Ты всегда был рядом. Тебе так и не хватило духу отпустить мамину руку. Ты, как ребенок, как мы, твои дети, когда были маленькими, боялся даже на минуту остаться без нее.       Мы все за нее цеплялись. Но тем не менее, оплотом нашей семьи была не она…       И я почувствовал сердцем, как папа улыбается… Я буквально физически ощущал, как вибрирует воздух сзади, когда он приблизился и положил руку мне на плечо. В этом жесте крылось что-то волшебное, что-то умиротворяющее, нечто большее, чем просто поддержка. Я ответил незамедлительно, и он через это соприкосновение словно передал мне свое волшебство, целительную магию, которую не мог сотворить никакой маг, не знавший той любви, которую испытывал к своим близким Малькольм Хоук…       И во мне вот так просто всплыло осознание, что я тоже был неправ. Легко открылось и осталось, не стыдя меня, а лишь мягко подталкивая вперед. Все это время я пребывал в уверенности, что Скай необходимо это время, чтобы прийти в себя, но это было верно лишь только отчасти… Дистанцией, которую я держал, я лишь только все усугублял, причиняя боль моей и без того настрадавшейся одинокой сестре. Я оттягивал этот момент, потому что думал, что однажды она сама выйдет ко мне, такая же, как и прежде. Сейчас я все понимал. Ведь я и сам-то не сумел полностью оправиться от потерь. Почему я ожидал иного от своей сестры?       К тому же, она любила кальдор. Возможно, стоит предложить, пока остался.       Последний стакан. Последний шанс. И поддержка близкого человека… Ей большего не нужно.       На протяжении года я видел человека, разум которого был словно отравлен, застелен тьмой. Человека, чьи самые сильные страхи сбылись. Человека, которого настолько подкосили трагедии тех минувших дней, что его воля просто сломалась.       Сейчас я увидел близкого человека, родную сестру, эмоционально истощенную, разбитую, нуждавшуюся именно в той самой руке, сжимающей ее плечо в знак поддержки. Она нуждалась в ком-то, кто заверил бы ее, что она не одинока. Потери и без того оказались для нее непосильными. А я вдобавок оставил ее справляться с ними в одиночку.       И это подействовало на меня, как глоток воды во время засухи. Это побуждало меня идти вперед. Мне жаль, что я так долго игнорировал очевидное. Но сейчас я осознал свою ошибку. Я не повторю ее.       Комнату освещал притихший огонь в камине. Теплый полумрак рисовал неподвижный силуэт Скай, чья рука бессильно свисала с подлокотника. Эта рука, которая мертвой решительной хваткой держала рукоять клинка, сейчас опустилась перед натиском прошлого. Пусть безмолвно, пусть я не просил, но эта рука, держа наготове клинок и магию, всю жизнь неуловимо уберегала меня от беды.       Подойдя поближе, я не встретил сопротивления со стороны Скай, и этого было достаточно, чтобы предпринять попытку. Пламя огня завораживало. Словно в защитном коконе горячего чрева матери, что носило в себе, оберегая, новую жизнь – птенца феникса, возрождающегося из пепла – пламя отогревало оцепеневший разум, выжигая тени, затмевавшие его.       Она оживала. Она возрождалась. Это зрелище вдруг показалось мне куда более прекрасным, чем лотерингский рассвет… Сначала нимб новорожденного алого света расходится над горизонтом. И пусть он еще тусклый, но настолько велика его сила, что он рассеивает предрассветный туман, пробуждает леса, луга и воды, стирает звезды с небосвода. Это и есть то долгожданное чудо, когда после тьмы приходит свет. И этот свет озаряет то, что ты, блуждая во мраке, отчаялся узреть: твой дом, что был совсем рядом, целый, невредимый; твои поля и сады, что обошли стороной пожары, неурожай, заморозки, болезни; твой путь, с которого, как тебе казалось, ты сбился, твои возможности, твои шансы. Этот свет пробуждает тебя от ночного кошмара, отводит от тебя тени. И так медленно тяжелое солнце поднимается из-за горизонта, но всегда неотступно, всегда решительно, не останавливаясь ни на мгновение. И с каждым этим мигом оно становится ярче, теплее, оно возрождается, точно феникс, встающий на окрепшее крыло.       Скай принадлежала своим снам, и они держали ее на грани помешательства, и вот сейчас, когда в ее глазах промелькнула осознанность, болезнь начала отступать. Все, что ей нужно было - сделать последний рывок, выжечь оставшиеся тени, чтобы они не разрослись вновь. И пусть последствия тяжелой травмы Скай будет переживать еще долго, теперь ее разум свободен, и контроль над ним снова принадлежит ей…       Пусть попытка не вернет ей утраченного, но она поможет восстановить, что осталось. Прошлого не вернуть. Мертвых не воскресить. Но все, кто остался позади, дали нам достаточно причин продолжать дальше. Они пожертвовали собой ради нас, они отвлекли внимание смерти на себя, чтобы дать нам время спастись. Хотя бы ради этого мы должны продолжать. Это отплатит наш долг, это возблагодарит их за их ненапрасные жертвы.       Что-то, о чем мы не знали, подтолкнуло Скай в нужную сторону, и теперь, когда она словно очнулась от комы, произошел тяжелый сдвиг: так скрипят скользящие друг по другу камни. И в одно мгновение все, что зиждилось на вершине этой неприступной крепости, начало рушиться, обращая правду в ложь прямо у нее на глазах. Она больше не стены, не броня, не баррикада - за ней не укрыться.       Но Скай не отступила назад. Под яростным натиском памяти, которой она сопротивлялась на протяжении долгого года, Скай с трудом удерживалась – настолько реальность была для нее болезненной - и ее руки дрожали, словно удерживая на своих плечах всю тяжесть открывшейся истины.       Несколько минут ей потребовалось, чтобы стерпеть. Выдержать. Прийти в себя. Я чувствовал напряжение, исходящее от нее, чувствовал, как осторожно она пробиралась к свету из мрачного омута иллюзии, как медленно пробуждалась: один неверный шаг, одна неподъемная мысль, одна слишком сильная эмоция – и Скай сломается.       Она позволила себе один осторожный вдох, замерев в ожидании боли, которая вернулась тихой, притупленной; распрямила сдавленные тяжестью пепла и оскверненной земли, устланной над свежевырытыми могилами, плечи. Этот жест сказал мне больше, чем любые слова.       На какое-то мгновение она отвела взгляд от Мора, погребшего под собой целые поселения и крепости, похоронившего бесчисленные деревни и семьи. От Мора, который не обошел стороной и ее семью, забрав у нее двоих столь близких ей людей.       Увиденное повергло Скай в панику, и она содрогнулась. Я знал, что машинально, бессознательно она искала в этой реальности Давета и Бетани; искала скрытые прежде пути назад, возможности, упущенные прежде шансы. Возможно даже, искала способ вернуться обратно в свои сновидения, туда, где она никогда их не теряла…       Ее взгляд наполнился неизбывным упрямством. Внутренняя борьба разворачивалась прямо на моих глазах. Пока плотная пелена горя затуманивала ее сознание, Скай концентрировалась на своей цели, которая под давлением боли то и дело пропадала из поля зрения; все ее существо отчаянно стремилось к свету. Она долгий год обитала на дне, и сейчас, когда воздух в легких иссяк, и ее тело забилось в конвульсиях, требуя кислорода, Скай терпела, неотступно двигаясь наверх, к поверхности. Она заставляла себя забыть, и раз за разом, когда пустые легкие возвращали ее к мысли, что она может не доплыть, оставшись в темных водах, наполненных тенями, жаждущими заполучить ее душу на растерзание, становилось все сложнее концентрироваться на бледном пятнышке света, пробивающимся к ней - воздух, которым она так грезила. Она бредила от удушья, но не позволяла себе сдаться. Что-то, что было сильнее ее иллюзий, ее упрямства, что-то глубоко внутри заставляло ее держаться за эту мысль – за свет. Там, на поверхности, ее ждали протянутые руки, способные вытащить из тьмы.       Она уже тонула однажды. Я помнил тот день как никогда отчетливо.       Не произнеся ни слова, я прикоснулся к ее плечу. Она вздрогнула, но не скинула руку, и я чуть сжал ее плечо, делясь отцовским теплом.       «Ты не тонешь. Ты больше не тонешь, Скай», - повторяли, как заклинание, три голоса в унисон.       И когда она распахнула глаза, тонким лучиком света в ее душу просочился, прорвавшись через все преграды и ловушки, выстроенные ее отравленным разумом, четвертый, теплый, хриплый, тихий голос, который невозможно было не услышать: «Ты больше не тонешь, дочка…»       И точно какая-то магия, пробудившись, проскользнула между нашими переплетенными пальцами и озарила всю комнату, когда Скай неожиданно накрыла мою ладонь своей. Нависший над нами грязный потолок поднялся, поплыл куда-то вверх, и дождевые тучи расступились над нами, обнажая мириады мерцающих звезд; вся комната расширялась под давлением сокровенной магии единства. Жест, сохранивший тепло из далекого прошлого, не утратил его и теперь!..       В последний раз Скай ухватилась за мою ладонь как за край утеса, нависшего над пропастью ее сновидений, в Лотеринге, когда мы обнаружили на пороге мабари: его появление стало для Скай своеобразным отголоском из прошлого, благим знаком, напоминанием, что Давет все еще помогает нам... Сейчас она вынырнула из темных вод и вновь ухватилась за поданную ей руку в отчаянной надежде выбраться, прочувствовать твердую почву под собой и глубоко вдохнуть, ощущая каждой клеточкой своего изувеченного тела, как ее легкие наполняет жизнь…       Для меня не существовало иного выбора. Мы скрепили в клятве руки, втроем держась друг за друга – так мы могли выстоять против нашей общей беды… Просыпайся, сестренка. Без тебя нам не справиться. Мы, мы втроем - все, что осталось от той счастливой поры, когда не было Мора. Все, что нам удалось спасти, едва ли поместится в один сундук, но я говорю не об этом. Я говорю о том, что сохранилось в нашей памяти и наших сердцах… Все, что осталось. И здесь, в чужом, враждебном мире мы должны держаться друг за друга.       Мы семья. А где, если не в семье, искать поддержки, понимания и помощи?       Кальдор остывал, а вместе с ним и адское пламя нашего общего кошмара.       - Попробуй, - протянул я стакан, и она удивленно вскинула брови, впервые, очевидно, за все мое пребывание в комнате ощутив знакомый аромат.       Скай медленно подняла руки, послушно обхватила стакан и поднесла его к губам. Я был рад тому, сколь доверчивыми были ее движения: она вела себя почти так же, как прежде.       И ее бледное лицо, вырезанное из камня, тронула слабая улыбка... Губы, на которых больше года лежала печать безмолвия. Мне показалось, будто в это мгновение в мире стало немного светлее.       «Мы семья, сын. Я никогда вас не оставлю. Никогда…». Ему не нужны были слова, голос, губы, чтобы напомнить мне об этом.       Со смертью папы мы начали беспомощно тыкаться в разном направлении, точно слепые котята, у которых умерла мать, обреченные на мучительную смерть, на панику, когда ты, потерянный, одинокий, отчаянно зовешь на помощь, до последнего мгновения не сознавая, что она не придет. Папа был сердцем нашей семьи, связующим звеном. Без него мы просто начали распадаться. Не было человека, который мог собраться нас вместе, объединить.       И когда все ударились в обвинения, истерики и апатию, спрятались от проблем в многодневном сне, единственным человеком, который просто пришел, положил руку на плечо и этим жестом вернул нам надежду, стал папа…       За окном шелестел дождь, и капли воды мириадами лунных искр омывали землю, смывая застоявшийся запах обреченности и безнадеги... А мы прислушивались к этому шелесту целительного волшебства - втроем, держась друг за друга, в тепле и безопасности - и на сей раз ничто не прерывало старой семейной колыбельной надежды, способной одним своим звучанием унять все тревоги - почти такой же ясной, как прежде...       Внутренний свет, который излучала Скай – свет, сумевший пробиться сквозь тяжелую броню мглы, свет, который, казалось, погас навсегда – усиливался, ослеплял, испепелял обреченность, поселившуюся в доме, выжигал тени, охватывая своим теплом все больше пространства… Мне казалось, что, готовая, наконец, к новому полету, она расправляет свои сильные могучие крылья.       Я будто своими глазами увидел феникса, возрождающегося из пепла…       … Остаток вечера мы провели в тишине, наблюдая за тем, как догорает в камине былое отчаянье. И по мере того, как затухало пламя, забирая с собой уныние вчерашнего дня, страхи и печаль, казавшуюся прежде неисцелимой, мы утверждались в прочности своего положения, в своих возможностях, в своей решимости. Мы были настроены во что бы то ни стало изменить нашу жизнь к лучшему, максимально подтянуть ее к тому, какой она была прежде. Мы воспрянули духом и, хвала Создателю, ничего не боимся.       Размышляя над чем-то, Скай с задумчивым видом допила кальдор и передала мне кружку. На ее напряженном лице застыло возбужденное, встревоженное выражение, характерное для страдавших от недосыпа и бесконечных стрессов. Она выглядела измотанной, усталой… но живой. Это главное. Остальное Скай сумеет наверстать. Восполнить силы. Все придет в норму постепенно. Время лечит.       Когда я вернулся домой после прогулки с Реми, Скай уже спала крепким, исцеляющим сном. Раны медленно затягивались во сне, душа, избавившись от оков беспробудного отчаянья, отдыхала после затянувшейся, изнурительной битвы. Этой ночью кошмары не тронут мою сестру…       Дождь прекратился под утро, и как только еще едва теплые лучи протиснулись в мрачную комнату, Скай проснулась с удивительно ясной головой, словно во сне ее разум протрезвел после длительного помутнения. Мы здесь чужие, и нам никто не поможет. Эти рассуждения отмели любые шансы на сомнения.       Ни словом не обмолвившись насчет своих планов, Скай отчалила в неизвестном направлении сразу после завтрака почти на весь день. К вечеру того же дня она, исполненная решимостью, безо всяких околичностей объявила следующий пункт назначения - Глубинные тропы.