Почему ты не можешь быть мной?

      Киркволл. Наши дни Скай       … Я моргнула еще раз. Еще. Ничего не менялось. Сознание до сих пор сопротивлялось действительности, не принимая происходящее... Я чувствовала все, будто оказалась здесь во плоти.       Это место... не похоже ни на одно из тех, что я видела прежде. Ни один сон за всю мою жизнь не походил на нечто столь осязаемое, даже самые страшные кошмары. Все это пространство было неестественно ощутимым, как будто я физически находилась здесь.       Это невозможно.       Это не Тень, и я поняла это сразу. Тень... ощущалась по-другому. Отголоски реального мира эхом, искаженными формами, искривленными образами отражаются в Тени, точно в воде, в которую бросили камень, и сквозь рябь смутно проглядывается дно. Это словно сигналы из подсознания, переданные с помощью неясных отзвуков, будто тебе пересказали чьи-то переживания, но не дословно, а через олицетворения, через особенности восприятия, через запечатленную в чьей-то памяти связь между символикой и эмоциями.       Это и были сновидения, через которые ты неосознанно пропускал накопившиеся переживания. То, что ты проживал через сон, избегая в реальности: тревога, отрицание, сопротивление, страхи, боль… Мои сны сопровождали кошмары весь год – не проходило ни ночи, чтобы мне не приснились чувство потери, одиночества, обиды - и я привыкла к ним, как к неизлечимой болезни. Я не могла противостоять своим страхам. Непроработанные, неподавленные, полные сил, они овладевали мною. Я была беззащитна и просто смотрела, не в состоянии отвести взгляд, зажмуриться. Принять.       Я не могла выйти из этого замкнутого круга. У меня не было сил, не было желания, я не видела смысла даже пытаться.       Но даже если это и был какой-то далекий, захолустный и позабытый духами островок Тени, сквозь густой туман тьмы этим отзвукам было просто не пробраться...       Где я?       Это было похоже на ту тьму, что покоится на самом дне, на самой глубине в подсознании каждого человека – чем глубже, тем темнее, тем больше потаенного, непризнанного, неосознанного, непрожитого до конца. И сейчас она, словно муть, стремительно поднялась, заполняя собой все сознание вплоть до самой поверхности. А меня тянуло ко дну, в самую толщу мглы, во власть тех потаенных кошмаров, с которыми не хватает решимости встретиться лицом к лицу, и я даже не представляла, как пробраться к свету, и существует ли он еще... Меня тянуло туда, где власть целиком принадлежала лишь тьме.       Нет, это не могло быть моим подсознанием. Все эти тени — без лица, без плоти, шепчущиеся через мою голову на своем, непонятном мне языке – не были знакомы мне. Моя боль была простой и ясной: все, что было во мне живо и значимо, осталось в Остагаре. Моя душа осталась там. Я не вернулась домой.       Это сбивало с толку. Меня словно зашвырнуло в какой-то обособленный, искаженный чьим-то больным разумом мир, который не смог противостоять натиску кошмаров, и они разрослись до размеров человеческого сознания, заполонили каждый его уголок, как капля чернила расползается в воде, постепенно окрашивая ее всю.       Я почувствовала, что начинаю паниковать. Это нечто слишком реалистичное, слишком ощутимое! Я могла сознательно пошевелить пальцами, сознательно оглядеться: это не было взглядом со стороны, как обычно бывает во снах. Когда тебя забрасывает в самое сердце собственных страхов, подсознание сталкивает тебя с непрожитыми тревогами лицом к лицу, чтобы показать, что конкретно осталось незавершенным, с чем нужно справиться... Здесь же не было ничего, кроме тьмы. Она окружила меня, сомкнулась плотным кольцом. Кто-то словно всю жизнь прожил в аду, накапливая тяжелый, горький опыт годами, но даже не пытался справиться со своими кошмарами.       Тени незаметно подступали ближе: я была уверена, что стоит мне оступиться, как они атакуют, безжалостно утянут во мглу, и я никогда не приду в себя больше. Я попыталась сделать над собой усилие и припомнить, как заснула, но все расплывалось как в тумане, вытесненное паникой. Я не сдавалась, продолжая снова и снова проживать прошлый день, крошечными шагами, чтобы ничего не упустить, но момент, когда я отходила ко сну, словно выпал из памяти. Смутно я вспомнила лишь, что ноги медленно согревались в шерстяных носках, а сырые пресные лепешки встали непроходимым комом в глотке, не дав чувства насыщения…       Тени следили за мной. Я чувствовала, как они обращают на меня свои взоры, но не могла ничего разглядеть за заслоняющей пространство тьмой. Не было ни горизонта, ни единого огонька – никакого образа, никакого намека на мое местонахождение. И от этого это место стало еще более жутким и несуразным, меняясь, двигаясь, словно живое.       Впервые за столь долгое время во мне начал нарастать, пробуждая отчаянную потребность жить, настоящий страх, сильный, свойственный любому существу перед лицом опасности, голода, смерти, перед чем-то ощутимым, болезненным, перед реальной угрозой. Мне захотелось к брату, к матери, как маленькой девочке, которая отчаянно пыталась найти укрытие от чего-то пугающего.       Какая-то угроза бесшумно наползала из мрака, подкрадываясь сзади – словно дурное предчувствие, ввергающее в сковывающий разум страх, и этот страх заглушал мои мысли, мешал сосредоточиться. Тьма фонтанировала откуда-то из небыли, низвергалась, как река через прорвавшуюся плотину, принимая нечеткие, неясные силуэты чьих-то незнакомых фигур. Тени змеями проползали между ногами, вились вокруг, то сгущаясь, то рассеиваясь.       Искаженные эмоции, простота которых была извращена до неузнаваемости. Чужеродный звон в моей голове, никак не схожий с шумом крови в висках - зловещий шепот тьмы, слов которого я не могла разобрать. Повсюду было холодно и необъяснимо тоскливо, словно эту тоску неестественным образом внушали мне... Это было похоже на навязанную волю: за что бы яркое и радостное я не схватилась мысленно, оно менялось, таяло, тускнело. Любое событие, любая добрая шутка, любое положительное ощущение пронизывала печаль и уныние. Все казалось бессмысленным и безнадежным.       Тени незаметно приближались. Они были невыносимы, на них невозможно было сосредоточиться. Мозг словно был поражен и медленно отмирал. Где-то надо мной, в густом тумане тьмы, нетронутым ни единым проблеском, парили чужие мысли и их значения, норовя обрести реальность, четкое обличие – пугающее, противоречащее всему человеческому. Они внушали чувство уязвимости, играли моими эмоциями, ущербными, сильными, неподвластными мне самой. Я чувствовала, что теряю самообладание, хотя понимала разумом, что не поддаюсь этой мысли…       По телу пробежали мурашки. Тошнотворный страх схватил меня за горло. Даже в Тени, в которую я окуналась осознанно, не было такого… невыносимо четкого осязания окружающего пространства. Оно не было отдельным местом. Оно обладало собственной волей, куда более сильной, чем моя. Если бы тьму можно было почувствовать, то она ощущалась бы именно так.       Незримые призраки блуждали по этому миру, потерявшиеся так давно, что никто уже и не вспомнит, кем они были при жизни, и, поглощенные тьмой, являлись ее неотделимой частью. Она желала поглотить и меня, сделать одной из них, и они, пропуская через себя ее волю, желали того же. Затаившись, каждым колыханием они перешептывались, окружая меня плотным кольцом... И если я не найду способ выбраться отсюда, то они поглотят мой разум, и я стану одной из них – безликим, потерянным где-то в небыли отголоском страха, лишенным собственной воли...       Паника ослабила мою волю, и это стало роковой ошибкой: тьма среагировала тут же, почувствовав слабость. Момент, когда она протиснулась в мою голову, был незаметным. Боли не было… Тьма пробралась внутрь, вытесняя прочь мои мысли, безмолвным эхом затерявшиеся где-то среди ее ручных безвольных теней…       Я помнила, что значит тонуть... Тьма беспрепятственно вошла в память эмоций, безжалостно копошилась там, накладывая один кошмар из моей жизни на другой, вытягивая на поверхность пережитые однажды потрясения… Я лихорадочно билась в толще воды, пытаясь вынырнуть, схватить немного воздуха, но пронзительная боль не позволяла двигаться, и меня тянуло на дно. Поверхность была так близко – один отчаянный рывок вверх – но я не могла ее достичь… Так уже было однажды. Размытые образы, терявшиеся над поверхностью за пузырьками воздуха, который стремительно покидал меня, мелькали перед глазами. Тронутая тенью, я протянула руки в каком-то коматозном состоянии, в которое она меня ввела, обманом заставив отдать ей свою волю, скрепив негласную клятву прикосновением бесстрашия - вечное заточение во снах, в самых глубоких кошмарах, где нет места ничему человеческому. Я была сторонним наблюдателем своего безвольного двойника в чужом мире. Я отчаянно пыталась призвать себя к разуму, привлечь внимание, но как только открывала рот, тьма набрасывалась волной, и я захлебывалась, а мой крик затихал, не успев раздаться...       Оцепенев от ужаса, я стояла на месте, борясь с ней, как мошка, противостоящая урагану… Где-то вне этой тьмы двигался в привычном ритме мир, а меня будто вышвырнуло из его потока… Тьма точно знала, куда и как надавить. Она почуяла мою слабость, как хищник чует ослабшую, неспособную сопротивляться жертву. Я стала легкой добычей – измотанный болью, уставший страдать человек…       Меня больше нет. И боли почти нет.       Тьма пророчила вечное заточение в рабстве под властью чужого разума, как безмятежный покой, без боли и сожалений… Призрачный, давно забытый всеми, безвольный отголосок прошлого, затерянный где-то среди пустоты, наполненной такими же жалкими, стертыми с лица земли напоминаниями о том, что не у каждого хватит сил сразить свои собственные кошмары…       Это будет еще одна оборванная на полуфразе история. Жалкий, не стоящий того конец и запоздалое прощание. Секунды, растянутые муками безнадежного сопротивления на целую вечность, в которой я не сразу осознаю, что давно не существую на свете… и сожаление почти настигло меня на разоренном поле моей проигранной битвы, когда я, потратив все силы на попытки поймать проплывающие по окровавленному небу облака, по форме похожие на шансы, не веря до последнего, что не на мои…       Я умру во сне от разрыва сердца, и никто не успеет вовремя, не спасет меня, не вызволит отсюда…       И какое-то странное, неуместное чувство долгожданного облегчения наполнило меня, как когда притупляется и затихает мучительная боль. Мне давно следовало сделать это… Так легче. Так проще. Она обещает, что боль прекратится... Я машинально старалась ухватиться за свою боль, как за что-то естественное, привычное – единственное здесь, что было со мной с самого начала – но тьма с фальшивой лаской пресекала мои слабые попытки… И мне странным образом казалось, что я так давно нуждалась в этом... Я не хочу быть порабощенной, но и нести эту боль дальше тоже больше не смогу.       А глубоко внутри я кричала от ужаса…       И знаешь... здесь, в забвении сна... так уютно. Спокойно. Легко. Как прежде – до боли. Здесь мой дом. И моя семья. Полноценная, крепкая, счастливая… такая, как прежде…       ... и где-то на самом краю сознания, когда она почти поглотила меня, забилось смутное чувство, будто кто-то стоял у меня за плечом, настойчиво протягивая руку. Каким-то образом я поняла, что это был последний шанс спастись, и, воспользовавшись оставшейся долей рассудка, зажмурилась и с вскриком, не ожидав, что это потребует столько усилий, выбросила руку назад за секунду до того, как тьма успела закончить свое. Моя ладонь ухватилась за длинные пальцы, изгибы которых моя кожа вспомнила за секунду до заветного прикосновения, и они среагировали, как и прежде, молниеносно, сжав мою ладонь и с силой потянув на себя…       Шум исчез сразу. Рука, вырвавшая меня из лап тьмы, сжимала мою ладонь крепко, надежно, и я, все еще не придя в себя, без колебаний доверилась ей. Обманчиво-сладостный мир с его лживыми обещаниями исказился с яростным стоном, заставшим мое сердце врасплох, и тени словно стушевались перед чужой решимостью, отпрянув назад.       Меня мутило от столь неожиданного переизбытка возвращавшихся ко мне чувств, и контроль над разумом все еще не принадлежал мне полностью, но на этот раз все было иначе. Я не тонула, а боль возвращала к жизни, а не отнимала ее.       Внезапно что-то вспыхнуло в голове, и мой одурманенный разум мгновенно прояснился. Стоило мне охватить это сознанием, я обернулась, отчаянно выискивая его взглядом среди тьмы. Тепло исчезло, вернув мне меня…       Он здесь. Дыхание перехватило, и беззвучные рыдания сдавили грудь. Происходившее вокруг – ужас, обуявший меня, чужая воля в моей голове, тьма – показалось вдруг ничтожным.       Давет здесь. Не знаю, каким чудом, каким образом, но он умудрился отыскать меня здесь и спасти.       Плечо горело от его прикосновения, и, несмотря на помутневший рассудок, я возненавидела себя в этот момент за то, что не вслушивалась в этот контакт, пока приходила в себя. Последний раз он прикасался ко мне год назад, в Остагаре, когда вложил в мою руку собранные в разных уголках мира магические украшения. И сейчас мне казалось, что на протяжении этого проклятого года я ни на мгновение не забывала, как ощущалось его прикосновение – как касание волшебства, как исцеление.       Его ловкие пальцы в мгновение ока сняли с меня оковы иллюзии, принявшей облик долгожданного умиротворения, в котором я так отчаянно нуждалась, что решилась поверить. Его пальцы были ключами от всех дверей, и сейчас они стали ключом к моему разуму. Он сумел пробраться сюда, сумел отыскать меня в этой тьме и перехитрил ее, опередив всего на несколько мгновений… Неудивительно: Давет всегда умел творить невозможное.       Краем глаза я заметила вдали что-то, отличное от тумана мглы... неподвижные силуэты, похожие по форме на деревья… Редкие звезды на крохотном кусочке синего неба. Образ тропы, вымощенный пустотой между сгустками мглы. Вот он, выход. Частичка благоразумия посреди кошмара, и я неотрывно всматривалась в этот виднеющийся вдали свет, боясь, что иначе он исчезнет.       Пространство вокруг дрожало и вибрировало, словно моя внезапно окрепшая воля боролась с ним. Тьма словно реагировала на мои мысли, откликалась на них. Это место вдруг напомнило мне заброшенную комнату, в которую десятки лет не заходили люди и не проникал солнечный свет. Пыльная, затхлая, заросшая паутиной, утратившая краски, эта комната настолько пропиталась одиночеством и безнадегой, что в ней невозможно было что-то исправить или изменить.       И кажется, Давет знал о происходящем гораздо больше меня: может, поэтому он обладал здесь какой-то властью...       Затаившись, чтобы тьма не заметила, он ожидал моего следующего шага, но был готов вернуться, если этот шаг окажется ему не по нраву. Он рисковал, но я знала, что он не раздумывая выдаст себя ради меня. Риски уже давно не могли напугать его... Я бы сошла с ума в этом физически ощутимом безумии, но где-то здесь был он – я чувствовала его присутствие - и эта мысль помогала мне сохранять рассудок, не поддаваться панике снова. Я неотступно следовала по ниточке, которую он оставил в моей ладони, держась за другой конец.       Здесь ты мой единственный мостик через бездну, единственный еще пока горящий факел в этой беспросветной мгле. И я без колебаний мысленно ухватилась за ощущение его присутствия.       Тьма гнула мою волю, и я не понимала, было ли это моим желанием или ее внушением. Она все еще не отпустила меня, но воспоминания о прикосновении Давета за мгновение до гибели придавали мне сил защищаться. Я не знала, где он сейчас, но что-то шелохнулось во мне. Он предлагал мне руку, спрашивая, доверяю ли я ему после того, как он не исполнил свое последнее обещание. Готова ли я вновь последовать за ним?       Пойти за Даветом в любом мире означало безумие.       И я сделала свой выбор. Уже давно. Этого ничто не смогло изменить.       И когда решение было принято, тьма расступилась перед нами. Тени метались и выли от бессильной ярости, пытаясь во что бы то ни стало удержать меня, мешая вслушиваться в присутствие Давета, но он не поддавался их настойчивости, и это внушало мне уверенность. Он боролся с тьмой за право обладать моим разумом. Я чувствовала, чувствовала его решимость, и это приносило невероятное облегчение, по сравнению с которым все остальное являлось ничем… Давет всегда инстинктивно знал, где безопасней. Всегда оставлял запасные тропы.       Давет проходил через ад так, словно это было утренней прогулкой, и всегда находил выход. Сама жизнь никогда не знала, сможет ли тягаться с ним на равных. Жадные до власти, даруемой обладанием таинственной силы, мощь которой опытные чародеи и старые хранители эльфийских кланов даже представить себе не может, фанатики и сектанты шли за Даветом по пятам. Смерть не отпускала его ни на мгновение. Где бы он ни был, куда бы ни направился, Давет всегда должен был оставаться бдительным и осторожным, держать ухо востро. В таких условиях ему приходилось совмещать выживание и жизнь, и он, гибкий по натуре, адаптировался к такому существованию. Он понимал, что в любой момент может погибнуть, не завершив избранное им предназначение: он не мог позволить себе сидеть сложа руки. Равно он не мог позволить себе, позабыв обо всем, просто жить в свое удовольствие, в своем ритме. Ему приходилось жить на ходу.       Но все равно смерть настигла его. Схватила в единственное за всю его жизнь мгновение, когда Давет отвлекся и ослабил бдительность.       А у меня еще был шанс. И это была не моя мысль. И не мой голос заверял меня в этом.       Чужой затуманенный рассудок, наполненный беспросветной тьмой, расставлял ловушки, искажая мои воспоминания, но Давет ловко обходил их, ведя меня за собой. Тьма обращала мою память против меня самой, находя слабые места и давя на них: я чувствовала, что в отчаянии она спешила. Ее трюк с избавлением от боли больше не действовал на меня. Давет убеждал не смотреть.       И я безоговорочно доверилась. Я желала быть ближе, но казалось, чем быстрее шла я, тем быстрее отдалялся он. Кажется, он ускорил шаг. Я даже не думала о том, что он делает это нарочно. Почувствовав, что снова теряю его, я в панике бросилась вперед, уже не страшась ничего, кроме его очередного исчезновения из моей жизни.       Я совершила отчаянный рывок вслед за ним, и тени внезапно исчезли. Мгла постепенно рассеялась, обнаруживая за собой тот самый мир, который она заслоняла. Образы оживали, приобретали естественные цвета, как будто кто-то медленно снимал темную пелену с глаз. Моего лица коснулся прохладный ветер, и я сделала судорожный вдох. Тяжелое гудение зловещего шепота осталось где-то позади.       Я обернулась и увидела отражение того мира, который окружал меня несколько мгновений назад, не желая отпускать. Незримая грань, точно прозрачное стекло, отделяла меня от трепыхавшихся теней, беспомощных перед таинственной преградой, и я чувствовала странную силу, которая исходила от этого барьера: это походило на магию, но я ни разу не ощущала ничего подобного. Это было нечто… гораздо более мощное.       Мои мысли двигались медленно и тяжело – тьма оставила след. Чем бы ни было это место с незнакомыми мне ночными пейзажами, я выбралась за пределы тьмы – это значит, что пока я в безопасности. Тени не пройдут сюда вслед за мной.       Место, из которого я вышла, походило на узкий тоннель искусственного происхождения в длинной, высокой скале. По ту сторону тоннеля каждый сбившийся с пути путник найдет страшный конец. А по эту сторону все казалось спокойным и мирным.       Это была часть привычного реального мира, но что-то неуловимо отличало это место… Высокий холм, окруженный полумесяцем почти идеально вертикальной, точно срезанной скалы, но поздняя ночь накрыла эту местность какой-то колдовской тишиной. Я помнила ночи в Лотеринге – они всегда были наполнены живыми звуками, они всегда казались безопасными. Здесь же… словно все остановилось, замерло. Словно это место стало сосредоточением чего-то настолько ужасного, что его как бы выбило из привычного течения времени. И каждый, поднимаясь на этот холм, пересекал некую незримую границу и за ее пределами переставал существовать. Место, куда давно не ступала нога человека, которое избегали чуявшие беду животные, которое словно само отводило от себя живые души, как бы предупреждая: «Здесь опасно. Не приближайся…»       В застывших предрассветных сумерках рядом со скалой я разглядела одинокий дом, к которому не вела ни одна тропа, и сердце захолонуло: почему-то я была уверена, что с его жителями случилось что-то жуткое, но откуда взялось это убеждение, не знала. Ни единого шороха не раздалось в траве, ни одного живого существа не прошмыгнуло рядом. Это было гиблое место на краю реального мира – умозрительный, незаметный переход через время, сквозь тьму, ведущий туда, откуда нет возврата. Аномалия, которой невозможно было отыскать внятного объяснения. Тайна, от разгадки к которой мороз пробегает по коже. Некоторые двери лучше не открывать.       От тоннеля вниз по крутому склону, исчезая за поворотом, потянулась заросшая дорога – я едва различила ее в ночи. Давно уже никто не ступал на эту землю. Никто из живых, подумала я и вздрогнула. Эта мысль сама по себе появилась в моей голове.       Меня не удивило, что сами собой, стоило мне упустить мир из виду буквально на мгновение, из ниоткуда появлялись деревья и кустарники, которых до этого не было здесь. Искаженное, нечеткое отображение некогда увиденного, вырванное из памяти - неправдоподобная пародия. Новый мир, заменяющий настоящий, выглядел зыбким, непрочным, точно человек, видевший его когда-то, обращаясь к лихорадившей памяти, с трудом выцеживал из нее детали. Точно этот некто боролся со сном или с болезненными приступами, пытаясь зацепиться за что-то устойчивое – за воспоминания. Я осязала, как чьи-то оборванные на полуслове воспоминания парили за пределами этого мира, стремясь обрести форму, стать частью этой картины.       Это не просто не Тень или кошмар. Это часть чьего-то больного разума. Я словно в голове обезумевшего человека, сумасшедшего. Это и не одержимость даже, потому что это место… словно кто-то пытался, ухватившись за остатки рассудка, куда-то вести, как-то контролировать.       Кого? Как?       Кто? Я машинально перебрала в голове всех новых знакомых, но ни один не вызывал подозрений. Происходившее сейчас походило на вмешательство в мое сознание в момент уязвимости – во сне. И меня перенесли в страшный кошмар, не похожий даже на Тень, искаженную под влиянием чужих эмоций. Ни у одного из тех, с кем я столкнулась в Киркволле, не хватило бы сил на такое заклятие. Даже малефикары, искушенные в порабощении чужой воли, не смогли бы внушить мне столь правдоподобное ощущение реальности происходящего. Я будто переместилась сюда во плоти.       Какие-то намеки мелькали в голове, точно кто-то внушал мне подсказки, но я не могла разобрать их. В одном я уверилась точно: я видела это место впервые. И осязалось оно не как сон. И тогда, раз я здесь, значит…       Я решилась взглянуть на тоннель под скалой, из которого только что вышла, и мне стало жутко от мысли, что я была по ту сторону. Кто-то бывал здесь, в этом покинутом Создателем месте. Я словно находилась там, где в последние мгновения своей жизни, прежде, чем сознание раз и навсегда подчинилось тьме, был кто-то другой. В реальном мире, не во сне и не в Тени. Чей-то путь заставил проложить дорогу через этот страшный тоннель прямиком во мглу.       И с тех пор этот некто не вернулся.       Мое сознание с новой волной отчаянья потянулось к Давету, который умудрился каким-то чудом вывести меня из этого кошмара.       И с запозданием я поняла, что он обвел меня вокруг пальца. Ощущение его присутствия исчезло, хотя я не сомневалась, что откуда-то издали он наблюдал за мной неусыпным стражем, верным хранителем, путеводном звездой, никогда не заходящей за горизонт, и неутихающей мелодией ветра… Он обрек меня на спасение.       Теперь мне придется разбираться самой: Давет пресек все пути назад. Сжег все мосты. Оставил меня одну перед иллюзией выбора, который уже давно сделал за меня. Кому, как не нам, знать, что время лечит не все…       И в следующее мгновение будто нарочно откуда-то из-за пределов этого позабытого миром места ворвался ветер, поднимая старую листву, рассыпанную на заросшей дороге, ведущей к тоннелю, и произошло ли это случайно, само по себе, или же это было частью чужого сна, в ловушке которого я оказалась, но, застигнутая врасплох странным ощущением, я резко обернулась. И замерла.       Сердце защемило, всхлипнуло от безудержной волны хлынувших эмоций… и забилось, забилось жарко, жадно, безумно, вырываясь из груди, бросаясь навстречу.       Он здесь. Он прямо передо мной.       И все – напряжение, сбивающие с толку события, сомнительные догадки - разом покинуло меня, изгладилось из памяти под силой янтарного взгляда, все так же легко проникающего в мою душу… И мне уже все равно, что это за место и в чьем разуме оно запечатлелось. Меня больше не пугает чужая власть и возможности того, кто смог переместить мое сознание сюда. Все порастает былью, словно давным-давно ушедшее прошлое, и тревога притупляется, теряет силу. Я не чувствую страха перед тьмой.       Чужие мысли ввергали в ужас от того, как неправдоподобно естественно они перетекали в мои, будучи при этом абсолютно чуждыми, несвойственными мне… Но по мере того, как шли мгновения, а Давет не исчезал, все, о чем я могла думать – не уходи. Не покидай меня больше никогда. Жизнь без тебя – это ад.       Нас разделяли несколько шагов – всего несколько шагов до безопасности его объятий, до покоя, которым я грезила весь этот проклятый год, до долгожданного избавления, когда сковывающая боль отпускает мою измотанную душу – и он смотрел на меня так растерянно, будто сам не понимал, что здесь происходит, и в то же время так неприкрыто искренне… Мое сердце замерло при виде неподдельно искреннего выражения его лица: человек, столько раз ошибавшийся в людях, раскроется немногим. Его полные губы приоткрылись, взгляд янтарных глаз был ясен и чист… Как и прежде, так же сильно это прекрасное зрелище завораживало меня…       … потому что он – храм мой; свет, ведущий меня во мраке. Его сердце – мой дом, а объятия – нерушимые стены… Его голос звучит как колыбельная умиротворения. Его присутствие исцеляет, точно прикосновение ангела, сошедшего ко мне в самый темный час, чтобы избавить от мук, чтобы протянуть мне руку, за которую я с готовностью ухвачусь, чтобы в следующее же мгновение стать спасенной, устремиться к свету, когда тьма обступает со всех сторон, и бездонная печаль тянет меня все глубже, а чувство внутреннего опустошения лишает смысла продолжать и побуждает сдаться…       Его присутствие, как прежде, естественным образом внушало мне чувство защищенности. Мне все равно, что я не могла найти объяснение произошедшему со мной. Лишь бы я всегда могла, стоит мне поднять глаза, увидеть тебя рядом - твое невероятно красивое лицо, которое занимало мои мысли с самой первой встречи, и твою чуткую израненную душу… Лишь бы всегда иметь возможность слышать твое, несмотря на чужую кровь на руках и тяжесть бесчисленного количества смертей, давивших на твою совесть, оставшееся добрым сердце.       И я бы поцеловала каждый шрам на этой прекрасной душе, если бы могла. Но Давет не подпустит. Скажет что-то о том, что сейчас мы по разные стороны бытия, и пытаться пересечь эту грань – все равно что противостоять извержению вулкана, встав на самой его вершине. Мы ничего не сможем сделать с тем, что несравнимо сильнее нас… а от безуспешности попыток будет только больней.       Я еще не успела попытаться, а уже чувствую эту боль.       Но Давет был реален – слишком реален для иллюзии! Я чувствовала, как во мне рождается и с каждым толчком обнаженного перед ним сердца усиливается, вырываясь наружу, свет, и это зрелище – щетина цвета зрелой пшеницы, покрывающая вытянутую челюсть, выраженные скулы, его беззлобно усмехающиеся губы – вызывали у меня счастливую улыбку… просто так, словно для счастья не нужно было никакого особенного повода, никаких иных обстоятельств! И я хотела улыбнуться, но слезы душили, превращая попытку во что-то, что заставило его взгляд измениться. Он вдруг посмотрел на меня так, как смотрел раньше, когда мы оставались наедине – два отступника, чувствовавшие себя рядом друг с другом в полной безопасности.       Но любые мои просьбы означают его отказ. Губы дрожали, и я отвернулась – знаю, что если продолжу смотреть на него, не выдержу. Осознание разрывало на части: это все иллюзия. Я очнусь тогда, когда он отпустит меня, как бы я ни мечтала остаться здесь, рядом с ним, навсегда. Проснувшись, я не обнаружу его рядом: все перестало быть таким надежным и неизменным, когда он отсыпается, зная, что я берегу его сон, и его широкая сильная грудь едва заметно поднимается и опускается от спокойного, размеренного дыхания. Нет больше его лица, столь безмятежного во сне, будто в этой жизни он никогда не знал страха, и ему не доводилось убивать, защищаясь, и отказываться от счастья, и сбегать от погони, унося с собой нечто столь желанное тем, кто был готов, не щадя, пожертвовать целым миром ради этой долгожданной находки… И он не откроет янтарные глаза навстречу мне: его растерянный взгляд привыкнет к свету, и он слабо улыбнется, и я не смогу сдержать ответной улыбки, потому что в этот момент его распахнутая передо мной, не затемненная притворствами душа – редкое, прекрасное зрелище…       Этого не будет больше, и я просто не в силах не думать об этом. Ветер холодит мокрое от слез лицо, а от присутствия рядом Давета мне радостно и невыносимо одновременно, и я не понимаю, где кончается одно и начинается другое – все смешивается и обращается в дрожь, в слезы, в улыбки, а затем – сильнее, ярче, когда чувствую, как он медленно приближается ко мне, побуждая взглянуть на него. Мне хочется, чтобы он отбросил все эти мысли о скором рассвете, хочется, чтобы он избавил меня саму от них… Создатель, мне так сильно хочется, чтобы он позволил мне остаться с ним! Мне все равно, что это означает и чего будет стоить мне! Я не хочу терять ни мгновения больше – мне никогда не станет достаточно времени, проведенного с ним.       И эта мысль – внутренний бунт, нежелание жить одними лишь воспоминаниями – побуждает меня взглянуть на него вновь, пусть слезы и застилают глаза. Я чувствую, как боль отпускает мое напряженное лицо: он ничуть не изменился... Миновал целый год – год без него – но Давет был таким же, каким я видела его в последний раз, точно мое подсознание, подавленное невыразимым горем, вернуло мне его из моей же памяти. Каждую черту лица, каждый шрам, каждый характерный мимический жест я помнила так отчетливо, точно ничто – даже этот проклятый год – не смогли нас разлучить окончательно. Никто и ничто не способно вытеснить Давета из моего сердца. Никто и ничто не займет его место в нем.       И этот взгляд янтарных глаз, от которого сердце пускается вскачь, смотрит на меня так же, как прежде: словно он сам не верит, каким невероятным сокровищем ему повезло обладать в его полной потерь и горечи жизни… Когда ты так смотришь на меня, боль исчезает, и тучи расступаются над нами, и яркий свет выжигает враждебные тени вокруг!.. Когда ты так смотришь на меня, во мне воскрешается надежда...       Мне кажется, что я могу вернуть тебя – вернуть нас, и жизнь вновь станет такой же прекрасной, как прежде, до Мора, до Остагара…       Останься со мной. Я хотела произнести это, но поняла, что не скажу ни слова – да и едва ли отыщутся такие слова, которые смогут передать, каким ударом стала для меня твоя смерть и как сильно, до физической боли сильно мне тебя не хватает!.. Я хотела произнести твое имя – услышать, как оно звучит моим голосом, увидеть, как ты реагируешь ответным добрым взглядом, как вопросительно вскидываешь брови – но рыдания сдавливают горло. Каждый раз, когда мне кажется, что сильнее просто невозможно, стоит мне увидеть его взгляд, обращенный на меня, и я сознаю, что предела этому чувству просто не существует!       Сердце колотилось, выкрикивая его имя, и меня трясло от переизбытка противоречивых чувств, смешавшихся в одну неподавляемую дрожь, и когда я почувствовала – физически, словно все происходило в действительности – его нерешительное прикосновение, мне показалось, что эмоции оглушили меня. Сердце бросилось к нему, и меня не удерживало ничто – даже осознание того, что это всего лишь иллюзия.       Мои чувства никогда не были иллюзией. Вот оно, настоящее. Когда ты отвечаешь на мои прикосновения – как глоток воздуха после многолетнего не прекращавшегося удушья. Как я вообще могла когда-то жить без тебя?..       И уязвимое сердце вдруг атаковало все, что обладало над ним большей властью, чем я: жажда соприкосновения душами, потребность проникнуться созвучием нашей внутренней тишины после долгой разлуки, упоение нежными прикосновениями, отогревающими душу. Мне так не хватало твоей защиты и безмолвной поддержки. Мне так не хватало твоей веры в меня и неозвученного одобрения. Это было не бесплотной мечтой, а практически физической потребностью. Это был крик души. И нестерпимое желание, почти столь же острое, как необходимость, отринуть отчаянье и обнажить перед тобой свое сердце, потому что любовь – это негасимый свет, и я с радостью впущу тебя согреться в нем: для тебя он горит, для тебя он не гаснет. Мы с самого начала шли в одну сторону, и нам было по пути, когда наши дорожки будто нечаянно соприкоснулись. Мы вообще не должны были расставаться, никогда!       Мне показалось, будто я вернулась в Остагар, в тот осенний вечер, когда сумерки полыхали пожаром над почерневшим лесом, в дебрях которого затаилась наша погибель... Вокруг красная от крови ночь, полная жарких огней и напряженного ожидания… Ветер, звон стали, лай из псарни – все затихло не потому, что этого не было, а потому, что мир всегда затихал, когда Давет был рядом: мое сердцебиение, стоило ему улыбнуться своей особенной, предназначенной лишь для меня улыбкой, заглушало все вокруг…       … и где-то за краем сознания бесшумно исчезали события, последовавшие после; в красочном вихре из цветных форм и завораживающих картин закружились, соединяясь в одну историю, моменты, которые я помнила так ясно, будто сейчас переживала их снова… и будто прямо сейчас, сквозь череду улыбок и моментов спокойствия, жестов, случайных прикосновений и поделенных пополам беспокойных снов, мы возвращались назад под обратный отсчет, который отбивали наши сердца, когда мы смотрели друг на друга – бесстрашно, прямодушно, ничего не утаивая и не оставляя больше на потом… Это зародилось в самую первую встречу и с тех пор, противостоя разлуке, недоверию и бесчисленному множеству страхов, продолжало упорно расти, превращаясь из крошечного зародыша в крепкое и могучее дерево, неустрашимое перед неистовством ураганов…       И светлая исконная боль, словно первобытное солнце в новорожденном мире, пронизывает все мое тело, когда я, глядя на тебя сейчас, вижу крутой берег Каленхада под сенью фиолетовых сумерек и чувствую, как в то самое мгновение, когда наши взгляды впервые встретились, что-то случилось – что-то непоправимое, словно какое-то необратимое чудо… И перед силой оглушительных эмоций, застигших меня врасплох в тот переломный момент, все мрачные мысли стремительно отступают, и неведомое таинство, зовущееся судьбой, возносит нас на вершину мироздания, над всеми горными цепями, над грозовыми тучами, над всеми созвездиями, и мы остаемся там вместе навсегда – где уже ничто не сможет разлучить нас. Мы затерялись среди бесчисленных звезд, затаились в виде двух крошечных мерцающих огней под фиолетовым туманом рассвета, и ничто с тех пор не тревожило нас, навеки оставшихся вместе... А где-то далеко внизу тысячи таких же, как и мы сами, выходят босиком под головокружительный дождь из падающих звезд и, подставляя открытые сердца небу, с затаенным в ожидании чудес дыханием ловят свои сбывшиеся сокровенные мечты…       Так и было, и все, что я делала семь лет – удерживала эти чувства внутри, потому что боялась напугать, поспешить, а на самом деле, вопреки всем противоречиям, которые, пронизывая наши жизни, он чувствовал то же самое и тоже боялся, но не спешки, а последствий, боялся раскрыть свое сердце, чтобы вновь остаться непонятым, отвергнутым, обманутым. Мы так идеально совпали нашими неровными краями, так вовремя появились в жизни друг друга, что это казалось невозможным – словно жизнь нарочно подтолкнула нас друг к другу, раздразнивая, расшатывая, для того, чтобы потом нанести жестокий удар.       Это красивое явление, когда чудесам нет иного объяснения, зовется судьбой, и в таком случае именно она привела тебя в Лотеринг, где я увидела тебя в первый раз, а ты тогда даже не подозревал, что стал для меня… каплей дождя, когда я увядала под палящем солнцем в иссушенной земле… Затем судьба столкнула нас вновь, и я помню, что уже тогда почувствовала, что все это не случайно… А потом уже я сама, ведомая каким-то странным чувством, походящим на решимость, последовала за тобой, пусть это и показалось нам тогда глупым детским упрямством: мы не подозревали, чему то совместное приключение положит начало… А спустя почти полгода тишины, когда я уже почти смирилась с тем, что все кончилось навсегда, ты сам вернулся ко мне и возродил мое не находившее себе места сердце… А следом потянулись раскрывавшиеся одна за другой тайны, и признания, и осторожные слова, и чувства, что боялись разоблачения, и тихие шаги – тихие, потому что счастье любит тишину - навстречу друг к другу, точно доверие, нащупывая почву, ступало по ухабистой заросшей тропинке к нашим сердцам...       … и в конечном итоге этот ураган переносит нас сюда, в эту иллюзию. И это осознание наносит удар так быстро, что прежде чем я успеваю его почувствовать, он перемешивается с остальными эмоциями, сводя с ума. Происходящее сейчас слишком правдоподобно, чтобы избежать последствий. Если я просто позволю себе... я знаю, что когда проснусь, это будет равносильно тому, будто я потеряла тебя снова. Я не могу позабыть о том, что все, что у нас было, останется лишь воспоминаниями, и мы никогда не повторим этих событий. И мне так жаль, что столь многое осталось навеки несбывшимся, невысказанным, лишь в форме обреченной мечты!.. И все, что войдет со мной в завтра – разбитое сердце и сокрушающее осознание, что я люблю тебя, люблю так сильно, что невозможность быть вместе причиняет невыносимую боль! Страхи собираются, цепляясь друг за друга, концентрируясь где-то в груди, и я сдаюсь им, потому что они правы, они обоснованы, и они оставляют меня без сил. Я открываюсь им; мне нечем защищаться, и они проявляются в реальности, приобретают форму, материализуются…       … а потом вспоминаю, что это все наваждение. Я уже живу в кошмаре. Это мое сопротивление. Наивная, я забываю и вспоминаю, и эти качели сводят с ума, но я просто не могу, я не могу смириться, что тебя нет!       Эта мысль давалась с большим трудом, словно обладала своей собственной волей, с которой я не могла тягаться. Я не могу просто прижать Давета к себе и удерживать рядом, пока наступает рассвет, чтобы, переждав этот переломный момент, войти в новый день вместе с ним. Я не могу просто вцепиться в него мертвой хваткой и увести за собой, протащить через грань, что разделяет сон от реальности, а жизнь – от смерти.       Это Давет, напомнила я себе, и хотя было больно, сердце улыбнулось от этой ностальгии. Он найдет способ исчезнуть... Дрожь пробегает по телу и исчезает в пояснице, оставляя после себя холод. Я помню отчетливо: это сон. А еще помню, что стоило мне утерять его из виду на считанные мгновения, как он исчезал… а еще пронзительное ощущение безудержного восторга, когда он искренне рассмеялся над моей шуткой; когда впервые намекнул, что ему приятно мое общество; когда впервые пригласил меня на вечерний пикник у костра, и пока он готовил, и огонь бросал игривые блики на его мягкое лицо, позволяя мне получше разглядеть форму его глаз янтарного цвета, полные губы, нетронутые усмешкой, овал лица, и меня поразило, насколько он, на самом деле, красив… А затем, постепенно, на свой страх и риск начал доверять мне чуть больше, подпуская ближе, раскрывая с очередной долгожданной встречей по секрету… Тогда мне казалось, что глупо даже мечтать об этом. Но звезды были за нас. Наши сердца тянулись друг к другу. Вот оно, настоящее. То, что действительно важно.       Словно два огонька, стремящиеся во что бы то ни стало слиться в один неделимый луч яркого света, не могут соединиться - им постоянно мешают преграды… и вдруг, в мгновение ока, когда я, привыкшая к их извечной борьбе, отвлеклась, происходит чудо, и они все-таки сливаются в один свет, и весь мир вокруг озаряет их собственное новорожденное солнце, когда мы находим исполнение заветной мечты друг в друге…       ... И в этом ослепительном потоке света я не заметила, как бесшумно подкравшийся ветер, собирая сухие листья с травы, окружил меня, преграждая собой путь к Давету. Должно быть, он выл как безумный, но я не слышала его. Сотканный из моих разрозненных, ошеломленных мыслей, ураган рождался где-то у самой грани подсознания, пока оно медленно отключалось, возвращая меня в реальность. Смутно мне припомнилось это странное ощущение, будто незримая сила засасывала тебя, затягивая в логово своей власти, и не за что было зацепиться, чтобы остаться здесь… Так мой разум с силой вытягивал меня из кошмаров. И я просыпалась.       Нет. Я хочу остаться здесь, с тобой!       Утрачивая четкость, его силуэт оставался неподвижен. Я инстинктивно поняла, что пробуждаюсь, и, с отчаяньем глядя на него в надежде, что он протянет руку, запаниковала. Жизнь собирается снова нанести мне тяжелый удар, когда я еще не успела оправиться от первого. После года непреодолимого горя, наконец, вдруг обрести тебя вновь на какие-то мгновения для того, чтобы вновь потерять – я знаю, что не смогу пережить этого снова, я не справлюсь!       … Дыхание сбилось, словно я не лежала, а действительно бежала что есть силы прочь от урагана, отчаянно тянув за собой непослушные ноги. Поборов страх, я нерешительно открыла глаза: тьма оставалась неподвижной. Я замерла. В глубине души я отчаянно желала вновь увидеть ту самую скалу и заброшенный дом.       Но увиденное ввергло меня в еще большее отчаянье. Сердце болезненно сжалось: я вернулась обратно.       Не знаю, сколько прошло времени, пока все звуки и запахи не приобрели вдруг какую-то несообразность, и, казалось, многократно усилились: частый стук моего сердца, похожий на барабанную дробь, частое дыхание, глухие пьяные голоса где-то за окном, сладкий аромат цветов, посаженных на подоконнике... В голове отпустило, будто что-то сжимало под кожей мой череп так сильно, что я уже почти не чувствовала боли, а потом резко ослабило хватку. Виски жадно пульсировали.       - Прости, что прервал твои цветные сны.       Я словно все еще находилось в полудреме: меня не удивил его голос, раздававшийся словно не извне, а внутри моей головы. Его грязные исцарапанные пальцы, будто он рыл ими землю, выбираясь из могилы, чтобы вызволить меня из плена, мягко поднялись по предплечью, поддевая ткань рубашки. Ничьи пальцы не бывали столь чувственными, как его. Ловкие, цепкие, действующие быстро, безжалостно, четко, со мной они всегда были удивительно нежными.       Мне показалось, что Давет со снисходительной улыбкой покачал головой: память спазмировала, с болезненной ясностью представляя, как бы он повел себя сейчас. Я вздрогнула, вспоминания, что на обнаженном плече у меня красовался свежий шрам. Глаза Давета наполнились болью и пониманием… Его тело было сплошь шрамированым, как и его душа, и сейчас я, коллекционируя удары, порезы и синяки, позволяла причинять себе боль, от которой он всегда старался меня отгораживать, принимая на себя удары, предназначавшиеся мне.       Он нахмурился задумчиво, и мне показалось, что глухая боль на месте шрама исчезает: он словно забирает ее себе...       Я помнила свои шрамы, порезы, синяки, ожоги, ушибы. Но о том, что мужчине, сидящему передо мной, больно уже не будет, вспоминаю далеко не сразу.       Не оставляй меня. Эта единственная мысль, точно молитва, снова и снова сама по себе повторяется в моем оцепенелом разуме. Не оставляй меня снова... И внезапно как луч свет пронзил меня, прорезал мой рассудок, рассеивая остатки мглы. Единственное, что важно. Не оставляй меня снова.       Наш заброшенный рай оживает на глазах, точно его касается самый первый его рассвет, и осколки кружатся в вихре, затянутые силой притяжения, чтобы вновь собраться в единое целое. Ощущение полета, немыслимого, стремительного, захлестнуло меня. Мы неслись через запах дубовой лотерингской листвы по перламутровой дорожке лунного света туда, где у заспанной поверхности земли, сверкающей миллионами крошечных капель росы, оживали небеса, и восставая из пепла, расцветали яблоневые сады. Там, куда ночь роняла звезды, вырастали из небыли, такие же душистые, как прежде, вереск, чабрец и лаванда, и снежная метель обращалась в серебристый дождь, напаивая изголодавшую по влаге золотую землю. А вдали мягкое мерцание пульсировало, стирало границы горизонта, а вместе с ними – границы моей памяти, разделившей жизнь на до и после...       Тогда ты бы еще ни за что не поверил, скажи тебе кто-нибудь, что ты будешь просыпаться с этой девчонкой, держа ее за руку…       Давет больше не вздрагивает во сне. Больше не замирает, прислушиваясь к ощущениям в страхе отыскать еще один кинжал в спине. Притворство исчерпало себя, когда он впервые возвратился в одну и ту же деревню дважды, позабыв, что в его бесконечном маршруте поисков на бесчисленных перекрестках судьбы Лотеринг навсегда остался вычеркнутым. Теперь он, не верящий уже в бескорыстие и самоотверженность, неспособный справляться ни с чувствами, ни со словами, отчаянно стремился отыскать честный ответ на вопрос, который пообещал никогда больше не задавать в этой жизни.       - … почему? Я… знаешь, тяжело верить в чудеса, когда тебя окружает лишь смерть, заговоры и предательства, и твой путь напоминает сплошную черную полосу, - в его голосе отчетливо слышна боль, перед силой которой отступают и блекнут впервые никчемные исповеди, правила, принципы, доводы горького опыта, основанного на бесконечных попытках, все как одна оканчивавшихся неудачно; перед которой покорно зарастают под кожей многочисленные шрамы на спине и затихает голос рассудка, раньше служивший ему верным попутчиком… И все обещания, что предыдущие проявление наивности – надежды, что он заслуживает счастья – навсегда останутся в прошлом, перестают иметь силу.       Боль, в которой ему уже не стыдно признаться. Которую не страшно показать. Он впервые признался кому-то в этом вслух. Давет устал прятаться от меня, одновременно желая, чтобы я приняла его таким, и быть отвергнутым, чтобы боль прошла как можно скорее. Кажется, что натянутые до предела нервы попросту лопнули, и он сдался. Перестал таиться. Перестал скрывать все, что переполняло его, требуя выхода, формы, проявления… и отклика. Взаимности.       Давет боялся вновь получить болезненный удар в спину, но четкое осознание того, что я не причиню ему вреда, пугало еще больше: мы оба были уязвимы. Зарождающееся счастье, точно крошечный зеленый росток, было настолько хрупким, что если по какой-то причине оно погибнет, не успев даже дозреть, мы не вынесем этого. Сама безумная мысль, чтобы поддаться незнакомому чувству, бившему в сердце, означала риск. И если этот риск не окупится, и по любой из многочисленных причин мы не сможем сберечь это легкоранимое счастье, я не справлюсь с подобным ударом. Осознание потери причинит слишком сильную боль. Мысль о том, что я обрету любовь только для того, чтобы потом потерять, буквально огорошила: страх был слишком силен, чтобы просто перешагнуть через него.       Одиночество для Давета было защитой от предательств и разочарования – он пережил их достаточно, чтобы бояться вновь открыться кому-то… а ведь подлинная близость означает возможность показать свою внутреннюю тьму без страха быть отвергнутым. Она означает чувство защищенности, даже когда против тебя восстает целый мир, и осознание своей уникальности, своей ценности, даже когда весь мир убеждает тебя в твоей никчемности, подавляет твою личность унижениями, критикой, непониманием, бесконечными попытками тебя сломить и остановить.       Лишь спустя много времени я осознала, что мы боялись одного и того же. И одного и того же желали. И, вместо того, чтобы пойти навстречу давно вожделенному счастью, раз жизнь так неожиданно нам этот шанс подарила, мы опирались на страх. Мы были уверены, что не сможем сберечь эти отношения. Мы действовали под давлением страха, а не из искренних порывов.       Почему мы были такими глупцами? Почему потеряли так много времени из-за страхов?       Давет боялся взять в свои руки счастье, как казалось раньше, недоступное ему, потому что четко знал: он привыкнет, привяжется, но однажды судьба все равно отнимет у него то, чем он так долго грезил. И эта перемена станет гораздо болезненней, чем все остальные, когда-то происходившие в его жизни...       Поникший, отчаянный и разбитый, он был похож на человека, который устал притворяться и просто обнажил душу - и будь что будет. И теперь ждал моей реакции – моего приговора. Подняв наполненные болью и неприкрытым страхом прекрасные глаза янтарного цвета, Давет будто спрашивал, нужен ли он мне, избитый жизнью, отвергнутый миром, отовсюду гонимый одинокий изгой, убийца, вор и безумец? Он открылся мне и показал свою внутреннюю войну с демонами и бездной, свои темные, изуродованные горьким опытом стороны, свои шрамы.       Давет боялся ответа, еще больше - лжи. Кажется, ему стало бы легче, если бы я отвергла его, оттолкнула, лишила бы последних причин пытаться – тогда он остался бы в своей зоне комфорта, в привычных условиях. Страх потерять нас, раздирающий изнутри, оставил бы его. Одному проще: никто не нанесет удар в спину, не бросит в беде, не лишит столь ценного и хрупкого счастья, которое он не умел защищать.       И, повинуясь его неозвученной просьбе, я еще раз осмыслила свое решение. Мне не нужно было время, но он умолял обдумать еще раз, и я чувствовала, как его взгляд с каждым мгновением становится все тревожнее.       Но я не передумала. И никогда не передумаю. Мысль о жизни без Давета чертовски напугала меня – это и был ответ на его вопрос. Рядом с ним, ветреным одиночкой, недоверчивым, познавшим жизнь во всех ее жестоких проявлениях, я чувствовала себя... словно он единственный, кому я могу поверить все свои душевные тяготы. И он воспримет их всерьез, и утешит, и сделает попытку развеселить меня, которая каким-то чудом обязательно сработает... Он стал человеком, которому мне захотелось всецело довериться. Он заставит понервничать, да, но никогда не бросит одну в трудную минуту.       Мои руки накрыли его дрожащие ладони, и переплетенные пальцы, скрепившие данную мною безмолвную клятву, побудили его медленно поднять на меня взгляд. Страх постепенно сменило недоверие. Давет ожидал и, возможно, даже хотел, чтобы я как можно быстрее покинула его, избавив от мук, от извечных сомнений, и он вернулся в привычные ему условия, в которых нет места счастью, нежности, доверию, откровенности – и, впоследствии, предательству. В его прекрасных печальных глазах я увидела призыв прекратить эту боль. И я ответила.       Ему не показалось. Я не отступлюсь от своего решения. То, что я чувствую - настоящее.       … И когда мы были рядом, облекая невысказанные слова в прикосновения, и наши сердца льнули друг к другу, за окном ферелденская вьюга мешалась с киркволлским дождем… Бесшумно сливались друг с другом с прощальным мерцанием серебряные снежинки и капли дождя, теряясь где-то далеко внизу, над всеми облаками, дождями и радугами, не затрагивая нашего внимания, пока мы, поверяя друг другу сокровенные тайны, отринули страхи и сделали шаг навстречу нашим истинным желаниям…       Бесстрашно, безудержно раскрывая душу, я встречала его безмолвный отклик, и с каждым шагом навстречу наш внутренний свет становился все ярче, сливаясь в единое сияние… Весь мир за окном был далеким, точно сама жизнь, приложив палец к губам, просила тишины для нас, и только звезды беззвучно мерцали, баюкая нас, потому именно они, те, что обозревают дальше и больше, с самого начала были за нас…       Где-то там, в вихре мерцающей пыли, в колыбели звезд за восемь тысяч горизонтов нас так осторожно касались сны… Волны тихого мерного пламени подхватывали нас и баюкали, нежно покачивая… Мы уснули безмятежным сном, переплетая пальцы – переменчивые, тревожные видения больше не путались с мыслями, не вторгались в наши ласковые сны, что тихо, чтобы не разбудить раньше времени, сменяли друг друга, унося нас в первое совместное завтра… Нам больше не страшно. Мы вновь обрели друг друга.       - Спи, радость, - со мной его голос был столь искренним и теплым. Рядом с ним я не знала ни страхов, ни тревог.       Уголки губ сами поползли вверх, вторя его старой доброй усмешке, прозвучавшей из темноты так естественно, словно… он и не уходил никогда. Я зажмурилась от боли, точно слова могли ранить физически, равно как и молчание.       Утратив свою оболочку, он вновь, облаченный в воздух, стал для меня наваждением, воплощением всего желанного, что осталось для меня недосягаемым. Его голос постепенно затихал, и я почувствовала, что снова теряю его.       - Давет!.. - выкрикнула я в панике. Остагар промелькнул перед глазами. Все – осознание, что это иллюзия, что когда я приду в себя, то не справлюсь с ударом – отступило на второй план. Я уже видела это однажды: он покинул меня и больше не вернулся назад.       Давет обернулся в ту же секунду, и я бросилась к нему, чтобы больше никогда не отпускать. Так и должно было быть: мы должны были быть вместе. Вместе отстоять Остагар, вместе вернуться домой… Я больше не могу так. У меня нет сил сражаться с этой иллюзией. Давет слишком реален для меня. Мои чувства до сих пор слишком реальны.       Это было безумие – вновь рискнуть своим уязвленным сердцем, вновь шагнуть в объятия этой иллюзии, всколыхнувшей проклятую память, в зыбкий, непрочный мир, где у времени совсем иные расценки на счастье и где не существует границ дозволенного…       И я без раздумий бросилась в это безумие, ведомая единственным стремлением – его силуэт на границе двух миров, замерший в ожидании… Весь год я мечтала лишь забыться и умереть – возможность вновь быть с ним, которой он лишил меня сейчас. Я устала притворяться, будто жизнь продолжается. У нее нет шанса наладиться без него.       Он смотрел на меня так, будто я значила для него все... Сердцу стало тесно в груди от переизбытка нахлынувших эмоций, и я со всхлипом сорвалась, помня лишь янтарный цвет его глаз, сладко-болезненную радость, рвущийся изнутри безудержным смехом и слезами ослепительный свет… Его не было целый год, он проделал долгий путь, возвращаясь ко мне. И вот я блаженно ласкаюсь о его жестковатую щетину – я никогда не смогу забыть это ощущение - и радуюсь, что он так и не нашел лезвие, чтобы побриться...       И вновь весь мир, сжавшись в один крошечный пучок света, взорвался мириадами крошечных звезд... и вновь они, укрывая нас собою, зашелестели вокруг, напоминая легко узнаваемую мелодию, мерцание огонька надежды в темноте, едва уловимый медовый запах вереска... И я уже не уверена даже, когда чувствовала себя счастливей: когда нашла его или когда обрела вновь...       И я упиваюсь блаженством, я тону во вновь приобретенном счастье, прижимая ладони к твоей шее, скольжу пальцами по щетине цвета зрелой пшеницы, касаюсь губ, расплывающихся в беззлобной усмешке в ответ на мое осторожное прикосновение, потому что я боюсь, что стоит мне сжать пальцы крепче – и ты снова исчезнешь… и беззвучно умоляла, умоляла до судорог, до боли, до слез забрать меня с собой – ни один отчаянный верующий не молил о спасении своего бога так, как я молила тебя!..       И под влиянием непоколебимой решимости что-то жесткое, словно застрявшая в горле кость, вдруг надломилось во мне, и я сделала первый свободный глоток воздуха; и за край сознания закатились слова, которые он мне говорил совсем недавно, затем убежище тьмы, которое стало всего лишь полузабытым ничего не значащим сном, затем Атенриль, Эвальд, Гамлен… и все эти лица и имена, связанные с проклятым городом цепей, замелькали, светом вытесняемые прочь, в калейдоскопе несуразных выдумок - событий, из-за которых я оказалась здесь. Событий, в которых я в бессознательном состоянии убивала, лгала без зазрения совести и неустанно двигалась вперед, вдавливая свою ферелденскую гордость тяжелой подошвой в камень, только чтобы еще раз остановиться на несколько секунд на самом высоком холму у берега и всмотреться вдаль - далекий горизонт, за которым зазывно распахивали объятья Ферелден и мой дом, которыми я была больна намного тяжелее, чем физическим недугом, который мог свалить меня на несколько недель в постель с ожогами, колотыми ранами, переломами, жаром, кашлем, дерущим горло раскаленной металлической проволокой.       Прошедший год меркнет и отступает под победную барабанную дробь моего окрыленного сердца, перед оглушительным чувством, когда я будто заново узнала, что счастье имеет форму его тела, янтарный цвет и голос колыбельной, которая обещала с рассветом больше, чем это мог сделать любой горизонт... Я чувствовала, будто снова лучилась светом, я была зачарована ощущением его присутствия!..       И тогда я уже не трепещу перед красивыми картинками, победами и покоренными горизонтами, растелившимися у моих ног. Я уже почти вижу, как нимбом расходятся багровые тучи над его головой, выпуская лучи света, благословленными клинками слепящие вражеские войска. Вижу, как сияют бесстрашные взгляды, устремленные туда, где свет озаряет заветные мечты. Вижу, как приподнимаются губы в бессмертной усмешке, добродушно-ироничной, как лихорадочно блестят янтарные глаза всегда столь решительного взгляда, выдавая неуемную жажду жизни и мечты о будущем, которые никогда не решались показаться раньше... Как поднимается рука, сжавшая клинок из сильверита, а вместе с ней поднимается боевой дух каждого, стоящего позади и верящего, что серые крылья, нетерпеливо шелестящие за спиной, смогут защитить их, заслоняя от огня и оскверненной крови! Уже почти слышу великое судьбоносное "За Ферелден!", нашедшее жаркий отклик в сердцах каждого из тех, кто идет следом, не боясь отдать жизнь за то, что считали своим по праву! И этот призыв решит исход битвы за несколько секунд до ее начала, а голос, который укажет направление к победе, будет голосом моей колыбельной...       А я буду стоять рядом и безмолвно молить небеса, чтобы мы остались в живых... А в каждой молитве – благодарение жизни за вновь обретенное счастье… Только позволь прикоснуться губами к твоим рукам, как к святыне. Ты мой Создатель и мой серокрылый хранитель. Мысль о том, что я действительно могла тебя потерять, сводила с ума...       В памяти мелькают, словно далекие беззвучные вспышки, ничего не значившие дни минувшего года, и я отпускаю их, они больше не часть нашей жизни. Лунный свет выпускает поводья от горизонта, и познавший свободу, он стремительно мчится по черным водам Недремлющего моря, пока время оборачивается вспять, стирая один за другим все дни без тебя... И с каждым мгновением набирает обороты, все сильнее рвется назад, чтобы я могла вновь прожить этот год, но уже не здесь и не так, а вместе с тобой, так, как и должно было быть изначально… И падает в небо дождь, по каплям собирая искристое серебро оброненного по тебе плача, и высыхают непролитые горькие слезы, теряясь среди несуществующих больше причин…       И нет на свете слов, которыми можно передать необозримые, точно океан, чувства, возносящие нас ураганными порывами ветра к небу, когда замирает сердце от осознания, какую идеальную гармонию сумели сотворить два столь крошечных в этом необъятном мире создания... Остается только луна, столь естественная и столь совершенная на темном небосклоне, и она одевает наш крошечный островок счастья в цвета магии - фиолетовый и голубой – чтобы заслонить нас от остального мира...              Весь этот год, наполненный нескончаемой мукой и тоской по тебе, оборачивается в минутную панику, как это было всегда, когда краснел перед глазами неподвижный горизонт, и неожиданно, вопреки их словам, предупреждениям, утешениям и соболезнованиям, темным силуэтом, несущем в руке алое солнце, ты возвращаешься ко мне, ты сдерживаешь обещание… а за спиной у тебя нетерпеливо шуршат перьями, вторя шелесту свежего ветра, жаждущие первого полета новорожденные серые крылья…       А все, что было до, обращается в прах и развеивается над темной полосой времени, точно несбывшийся сон. Само осознание, что даже вопреки смерти Давет нашел путь ко мне, кружило голову, и стеклянная колба времени переворачивается у меня на глазах, пересыпая обратно давно потускневшую звездную пыль… А затем раздается звон, и крошечные мерцающие осколки устремляются прочь к звездам, когда в сладостно-волнующем омуте полета, которому мы предаемся, становится ясно, что не нужны даже мысли, столь пресные и отстраненные, неспособные передать и тени того, что, буквально вырываясь из сердца, шепчет громче, чем трио любви, надежды и веры: "Останься со мной..."       Эйфория захватывает меня, наполняет светом, и я плачу от радости, и эти слезы, вытесняя прочь печаль и отчаянье, льются исцеляющим дождем, мягко унимая мою боль… Всего несколько часов назад я была одинока, а сейчас есть только свет!.. Внутри стало так легко, что казалось, я сейчас взлечу, окрыленная этим невероятным ощущением избавления от беспричинной отныне боли…       Долгожданное продолжение прерванной сказки, и я, спешно вырывая листы с пустыми безымянными главами, стираю многоточие и пишу, пишу поцелуями, прикосновениями, пальцами, скользящими по плечам, продолжив на том моменте, когда он, отлучившись, чтобы отрастить себе серые крылья, исполнил данное мне обещание вернуться… А я продолжаю писать, отчаянно, быстро, о том, как исполняются желания, как наполняются смыслом впустую утраченные мгновения, как по лунной дорожке, мерцающей над океаном, к моим рукам снисходит вновь приобретенное счастье в форме безупречной гармонии силы и ловкости… с глазами цвета солнечного янтаря и нежным голосом колыбельной…       Я уткнулась носом в его шею, чтобы вдохнуть аромат его присутствия: он исцеляет меня, наполняет жизнью… Я знала, как он пахнет, я не могла забыть этот запах, даже если бы захотела… И я сделала медленный вдох, уткнувшись носом в его покрытую щетиной щеку, предвкушая трепет восторга, одним глотком обнажающий сердце... но почему-то ничего не чувствую.       Поцелуй опаляет неестественно больно, и тень прошлого, пробежавшая по его лицу, пугает до ужаса. Запоздалое осознание приходит гораздо позже, чтобы я сумела вынести удар.       Нет. Так не бывает. Проблеск неизбежного опустошает меня, лишает всех чувств. Я не решаюсь поднять взгляд: то, что, возможно, увижу, пережить просто не смогу.       На лице проступают черные вены, кожа грубеет и трескается, а губы, судорожно дергаясь в поисках воздуха, желтеют. Его лицо обескровлено, и я захлебываюсь в панике, не в силах остановить это…       Где-то вдали раздается неясный звон… звон, как будто хрупкая иллюзия разбивается от удара беспощадного вторжения реальности, отнимая возможность притворяться, будто ощущение его присутствия в моей жизни не сон...       Я уже видела это. Скверна медленно отравляет память… Уэсли дрожащей рукой прикрывает колотую рану: он бледнеет на глазах, под тонкой кожей чернеют толстые вены. Гримаса мучительной боли искажает его лицо так неестественно, что нет сил смотреть; он едва сдерживает душераздирающий стон, от которого кровь стынет в жилах. Силы, стремительно покидающие его тело, как дезертиры, бегущие с поля боя по дороге безысходности; склонившаяся над ним рыжая голова, спина, сотрясающаяся в беззвучных рыданиях: Авелин отвергает неизбежное, не верит до последнего; зажмурившись, она пытается быть сильной ради него, пропуская, кажется, его боль через себя; тяжелый удар судьбы, непоправимая случайность становится роковой; едва размыкающиеся губы, лихорадочно шепчущие на ухо молитву в безнадежной попытке облегчить страдания, и последняя, милосердно исполненная воля, избавившая его от мук и приблизившая, наконец, к небесной обители… Авелин закрывает глаза – не в силах смотреть, не может и не хочет запечатлеть его уход - и дрогнувшими руками бережно передает его в руки Создателю. Она сознает – его страдания прекратятся – и это вынуждает ее совершить этот отчаянный, переломный шаг, но только легче от этого не станет.       Будь сильной, любовь моя.       Нет. Сердце опустело – я чувствовала его слабые, тихие толчки. Словно я приняла медленно действующий яд и сейчас замерла в ожидании вечного сна – долгожданного избавления от боли. Слезы жгут мне глаза, но я осознаю это не сразу, отстраненно, безучастно. Пальцы судорожно сжимаются сами собой. Волна тошноты подкатывает к горлу, и я с трудом хватаю воздух, не в силах противостоять отчаянью, которое приносит с собой одна-единственная мысли, оставшаяся в голове: нет. Пожалуйста. Ничто не обладает такой жестокостью.       Я точно знаю, что не поднимусь больше. Я не хочу. У меня не осталось сил. Яркий свет, которым я только что лучилась, покидает меня через шрамы и едва затянувшиеся раны – так из опустевшего дома через окно выветривается драгоценное тепло… Ничего не осталось. Сердце бьется устало, вымученно, точно часы, у которых завод на исходе.       Лучше бы я навсегда осталась во власти тьмы, и пусть бы она поглотила меня, потому что ясное, незатуманенное сознание приносит только боль… Давет был уверен, что сделал все правильно, вызволив меня из заточения во мраке… Но он никогда не был на моем месте.       Он не знает, каково это – жить без него. Всю оставшуюся жизнь. Такую же, какой она была до его появления в ней, но только хуже: я отчетливо осознаю, чего лишилась…       Он был таким настоящим... Невыносимая боль рвет душу на части... Будто я снова потеряла его.       Это был сон. Слишком счастливый, чтобы быть настоящим.       Тишина постепенно отступает, и до меня доносится приглушенный шум дождя за окном. Я отрешенно прислушиваюсь к нему, позволяя боли выворачивать душу наизнанку. Это то самое чувство, когда тебе больше не на что надеяться. Не за что ухватиться. Поражение не минует тебя. Боль неизбежна. Так, как было раньше, больше никогда не будет. Мне кажется, будто я смертельно больна, и вдруг у меня отнимают единственное во всем мире лекарство, способное исцелить меня, оставляя без единого шанса на спасение - ожидать своего неминуемого жалкого конца... Мне кажется, будто я… поверженный воин, который встает на защиту давно обращенного в прах отчего дома и семьи, которой давно не существует на этом свете… Мне кажется, что я уставший путник, потерявший на неверно избранном пути все, что могло даровать надежду на лучшую жизнь – все, включая себя самого. И больше не видит смысла продолжать. Больше не хочет страдать. Нужно прервать этот бессмысленный путь в никуда.       Холод касается оголенных плеч. Отчего-то вспоминаю безучастно, что когда засыпала, то сильно мерзла, а сейчас меня бросало в жар… Боль возвращается с прежней силой – даже сильнее, чем прежде, - и я позволяю ей, потому что у меня нет сил отгородиться от нее: я чувствую себя опустошенной, выжженной, измученной. Одного взмаха руки хватило бы, чтобы вернуться во тьму и слиться с нею, ощущая блаженство забытья, упоение спокойствием, отсутствием боли, однако даже за гранью он умудрялся мягко удерживать мою руку от безрассудного поступка. Его не было ни в этой комнате, ни даже в этом мире, однако я отчетливо ощущала на себе его пристальный взгляд, и это останавливало меня, вынуждая терпеть эту боль.       - Давет?..       Мне хочется застонать, закричать до хрипоты, завыть надрывно от боли. Слезы душат, сдавливая горло, пресекая попытку произнести все то, что я так хотела сказать в тот день, но не стала, взяв с него обещание вернуться… Но чем больше времени проходит, тем яснее становится реальность. И усиливается боль.       И невероятно четко я вдруг поняла, что мне никто не ответит... Отстраненная, в голову пришла мысль о том, что это правильно. Наверное, так правильно. Так и должно быть, когда вас разлучает смерть.       И так, день за днем, ослепительно яркими напоминаниями маниакальные видения наводняли мой разум, во снах, наяву, где бы я ни была. Сумасшедшие, немеркнущие, эти видения путались в моей голове, кричали и шептались, стремясь донести ту единственную истину, которую я была неспособна принять… Боль не дает дышать, не отступает. Его образ все еще стоит перед моими глазами, так близко, что протяни я руку, и наши пальцы переплетутся жадно в попытке наверстать упущенное в очередной разлуке, но я… не могу.       Ты теряла его десятки раз. Жизнь всегда возвращала его тебе.       Ты имела ничем неоправданную смелость допустить, что она сделает это снова. Как будто сама судьба подарила тебе нечто прекрасное, как будто дала подержать в руках чудо, заверила тебя, что оно твое, а потом безжалостно отобрала без права вернуть назад...       Смирись, Скай. Ответа нет. Никогда не будет. Оттуда не возвращаются.       Давет умер. Ты потеряла его. И на этот раз – навсегда.