О дружбе сильного мужчины и сумасшедшей женщины

Мимо этого воя невозможно было пройти. Даже не воя – завывания. Он и не прошел, заглянул за угол казармы и склонился над согнувшейся в три погибели девчонкой. — Эй, дорогая, ты в порядке? Глаза у неё были красные, веки припухшие, лицо покрасневшее от прижатых к нему ладоней. Всхлипнула: — Да. Ханджи знала его. Обычное дело, младшекурсники знают старших. Он видел её впервые. — Так чего ревешь? Она потерла снова и без того воспаленные глаза и прогундосила, с трудом вдыхая через заложенный от слез нос: — Очки. — Потеряла? Хорошо, что такая мелочь, а то всякое случается, уж Майк последний курс доучивался, знал. — Нет, - выговорить что-нибудь значительнее одного короткого слова казалось ей невозможным. — Разбила? — Нет. — Рассказывай. На самом деле в гробу он видел и её, и очки, но девушка же плачет, чертово воспитание не позволяет мимо пройти, даже порядки военного училища не смогли искоренить это вдолбленное с детства мамой и отцом: «Мужчина должен защищать женщину». И Ханджи, запинаясь, рассказывала, периодически сморкаясь в промокший насквозь платок. Как читала при лунном свете у окна – лампы же гасят после отбоя, как украла однажды фонарь и, лежа под кроватью, занавешенной с обеих сторон покрывалом, тоже читала, читала и читала, и вот – комиссия после первого же семестра выявила ухудшение зрения. Близорукость. — Сказали, - снова потерла нос, - или очки, или выгонят. Ой, дура, горе-то какое страшное. Майк тихонько засмеялся и, подчинившись внезапному порыву, положил большую ладонь ей на растрепанные волосы: — Так в чем беда? Дадут тебе очки, и учись дальше, и читай. Нет, он не понимает. Не понимает, что над ней из-за этих книг и так смеются, а как не читать, если в их селе и библиотеки-то нормальной не было, если впервые увидела столько книг? А уж когда дежурный по казарме поймал её под кроватью с фонарем… Подначки не прекращались больше месяца. А теперь очки. Совсем заклюют. Майк покачал головой. Она как Ирвин - тот тоже пихнет в бок и шипит: «давай поменяемся», лезет на верхнюю полку, а его сгоняют на нижнюю. А сам там, наверху, с таким же утащенным фонарем, читает, накрывшись одеялом. А эта совсем малая ещё, лет четырнадцать на вид. — Значит так, сестренка, соглашайся на очки, а если кто посмеет ржать или ещё что – подходи и жалуйся мне. Подходит? Глупости, конечно, но она улыбается, растягивая в улыбке тонкие губы. Сама нескладная, как кузнечик, ручки-ножки тоненькие, глаза припухшие, но улыбка Майку нравится. Дали ей очки, но все уже видели, что эта странная Ханджи водится с Захариусом, тем самым, кандидатом в десятку лучших со старшего курса, и желающих шутить по поводу четырехглазия не нашлось. *** Невдалеке валялась мертвая лошадь. Пустое здание наводило ужас, усиленный деталями, подтверждающими, что покинули его в спешке. Личные вещи в комнатах, шахматная доска с не доигранной партией, – а неплохая комбинация, кто-то отлично мыслит, - полупустая кружка с давно остывшим травяным отваром. Комнату Ханджи нашла легко. Майк всегда такие выбирал, в конце коридора, подальше, чтобы поменьше лишних ушей. Постель аккуратно заправлена. На столе лежит расческа с запутавшимся между зубьев волосом, не его – Нанабы. Книга с закладкой, может он читал, а может она. Уютно. Как там говорят на этих глупых брачных церемониях, Ханджи довелось как-то на такой побывать - «пока смерть не разлучит нас»? Никогда Майк в такое не ввязался бы. Это то, что она вспоминает о нем со смехом, скрывая за этим легкое раздражение и снисходительно-взрослое: «молодость же». *** Ханджи отрабатывала прямой удар на тренировочном, обтянутым войлоком, болванчике, когда подошли эти двое. Одну, кажется, звали Мира, имя второй не помнила, обе учились на курс старше. Говорила Мира, высокая жгучая брюнетка с весьма развитой для своих лет грудью: — Запомни, чтобы тебя возле него больше не видели. Если сама увижу или скажет кто, по всему полигону рожей об землю протащу. Ясно? Нет, не было ясно даже умной Ханджи: — О ком ты? Мира оскалилась, обнажив ровный ряд жемчужных зубов: — Слышала, Бет? Она овцу тут из себя строит, - рванула, резко выбросив руку, и сжала почти у корней растрепанный каштановый хвост, - возле Майка тебя увижу – пизда тебе. Так понятно? Взыграло в ней что-то, в этой книжной очкастой девочке, и она рассмеялась, расхохоталась в лицо: — Дура! Зато дралась, как кошка, правда, неясно за что. Лицо ей расцарапали, но и она успела по клоку волос выдрать, пока не разняли. Когда Майк спросил: — Дорогая, что это с тобой? Ответила просто: — Споткнулась, когда читала на ходу. — Аккуратнее, - и потрепал по голове. Правды он ещё два месяца не знал. Пока Мира сама ему не выкрикнула, заходясь в отчаянной истерике, что он тварь и мразь, она за него дралась едва не насмерть, а он пару раз на скрипучей казарменной койке поимел и даже в сторону её теперь не смотрит. Ханджи помнит до сих пор, что он тогда печенья в кондитерской целый пакет купил и, вручая, не просто по волосам потрепал, а обнял. Потом уже, повзрослев, она наблюдала за его нескончаемыми похождениями, посмеивалась, прикрывала, и задавалась вопросом: а почему не влюбилась сама? Все ведь влюблялись, а у неё, может, и шанс был. Загадка. Даже в Ирвина с полгода была влюблена, а в Майка нет. *** Когда доложили, когда стало ясно, что майор Захариус, вероятнее всего, погиб, защищая свой отряд и новобранцев, Ханджи, ещё даже не осознав, не осмыслив всего ужаса, спросила об одном: — А Нанаба? — Тоже. Но она и так знала, ещё до ответа знала. Всегда знала, что эти двое умрут в один день, как в сказке, как в страшной, злой сказке. Ханджи понимала это, когда видела из окна, как в ветреный день, стоя во дворе штаба, Майк поправлял Нанабе капюшон. Когда, проходя мимо его кабинета, слышала, как они смеются. Когда случайно стала свидетелем того, как Майк отказал Нессу с ним выпить, покосившись на дверной проем, за которым, прижимая к груди папки с документами, ждала Нанаба. И даже когда он, рассерженный донельзя, отсылал её куда-нибудь с глаз долой, а сам обращался к Ханджи: «Я её когда-нибудь убью. Поможешь спрятать труп?» И окончательно поняла, что это у них до конца, когда Нанаба осталась в лаборатории, зло выговорив Майку, что здесь требуется её помощь и она придет тогда, когда закончит, а он не маленький и может обойтись один вечер сам, а потом обернулась к Ханджи: «Пришибу его когда-нибудь. Поможешь труп спрятать?» Ханджи по гроб была ему благодарна за то, что показал ей это важное, это главное – дружбу и любовь. Если плохо, если захлестнуло отчаяние и страх, она шла к нему, чтобы потрепал по волосам, чтобы сказал: «Не грусти, дорогая». Оплот спокойствия, мужества, постоишь рядом и легче. *** Заставила себя с трудом. Плелась медленно, едва переставляя ноги, но нашла в себе силы сказать Моблиту, чтобы не шел следом, что она сама. От Нанабы ничего не осталось, может, фрагменты, но там уже не разберешь, бросят в общий костер, а от Майка… Огромное пятно на каменной стене. Бурое, стекшее, окончательно уже засохшее. Поскребла ногтем и приложила ладонь. Майк был большой и теплый. Горячий. Улыбался светло. Шутил весело. Дружил искренне. Любил до смерти. У Ханджи была сестра, а все девчонки в их селе мечтали о старшем брате, чтоб защищал. И она мечтала, но не было. Майк стал. Когда вытер её глупые слезы, когда молча поблагодарил пакетом печенья, когда наорал, встретив в разведке: «девчонкам тут не место». Когда она теряла своих подопытных и все смеялись над её страшным, убийственным горем, Майк не смеялся, приходил, обнимал. Майк был рядом. Стоя у каменной стены, стараясь собрать раскрытой ладонью хоть немного родной крови, Ханджи рыдала отчаянно, как тогда, в день их знакомства, и бормотала: — Прощай, Майк.