О дружбе сильного мужчины и сумасшедшей женщины

Ханджи выбежала из кабинета и с радостным воплем повисла у Майка на шее: — К нему! К нему распределили. Майк привычно потрепал её по волосам. Ханджи не кричала, как другие девчонки «Что ты делаешь?» и не бросалась искать расческу, приглаживала, прочесывая длинными пальцами, и туже затягивала хвост. — Ну? Ты рад за меня? — Рад. Как бы он был рад уйди она в гарнизон, а ещё лучше, в полицию. Полиции такие умные нужны, её взяли бы, точно взяли бы, но Ханджи не шла. Прилипла к этой проклятой разведке, как репей к уличной собаке. И к нему. И смотрела на него так же, как собака, преданно и восторженно. И вот за этот её щенячий взгляд Майк начинал его ненавидеть. Если бы не он, может и удалось бы уговорить её уйти. — Не-ет, я вижу, ты не рад. Но ты подумай, мы рядом с тобой будем, на соседних позициях. Сержант Захариус сжал за спиной кулаки, чтобы Ханджи не видела. Радуется, дура такая, рядом они будут. В авангарде. И ладно сам Майк, он здесь лучший, уже всеми признанный сильнейший, а эту-то куда суют в самое пекло? Сволочь он, хоть и не дурак. Он – майор Равич, командир отряда, к которому причислили рядовую Зоэ. Старый её командир, майор Зутер, не вернулся из предыдущей экспедиции. — Мне некогда будет за тобой присматривать, Ханджи. Захариусу, и правда, некогда. Его бросают в атаку, как способного одним махом вырезать троих семиметровых и обеспечить проход основной колонне, и вертеть головой в такие минуты он просто не способен. Ханджи возмутилась, делано уперев руки в бока: — Присматривать?! Я уже не ребенок, Майки. И я убила пять титанов. Вот этими вот руками, - и ладошки растопыренные ему под нос сунула. — Да, дорогая, ты не ребенок. Как она изменилась-то за эти годы, за которые и сам Майк из талантливого юного воина превратился в хмурого мужика с тяжелым взглядом. Он только по очкам её и узнал, когда встретил полгода назад в штабе. Вроде тот же растрепанный хвост, и глаза всё те же, только последний раз он видел её совсем девочкой, хрупким кузнечиком-кадетом с тоненькими ножками, а стала она, пусть не прекрасным лебедем, но вполне. И округлиться не округлилась, вытянулась совсем чуток, а черты стали тоньше и движения мягче, и губки она поджимает совсем по-девичьи, и смеется звонко, заливисто. Другая, выросшая, и всё равно какая-то родная. И упрямая. Как Майк тогда орал. Побежал за подмогой к Эрвину, тряс её за плечи, говорил, что она башкой своей пустой не понимает куда сунулась, а Ханджи всё нипочем, морщится и дальше смеется, и идти к кадровику с рапортом о переводе отказывается напрочь. Так и осталась, а потом уж увидела его, этого чертова Равича, и, что хуже, тот тоже её увидел. Майк негодовал: — Старый извращенец. Хаджи жевала свежую булку, вынесенную Равичем из столовой, и качала головой: — Он не старый. — Ему почти сорок! А тебе, позволь напомнить, девятнадцать, - с высоты майковых двадцати двух лет она казалась сущим ребенком. — Ну и что? И ему всего тридцать семь. — Двадцать лет разницы – вот что. — Всего восемнадцать. — Это почти столько, сколько тебе самой. А Ханджи смеялась. — Зато теперь под его командованием пойду. Уж Равич, конечно, после гибели Зутера, расстарался пристроить молодую любовницу поближе. Майк даже не пытался представлять, где и как у них это происходит. Наверное, прямо в его кабинете, на столе? И несло теперь от Ханджи не только ей самой, но и прокуренным зрелым мужиком, а ещё спермой и счастьем. — Дура ты, дорогая. А дальше что? Женится он на тебе, что ли? Она смутилась, покраснела: — Ну что ты прям сразу… Я же не ради этого. Да уж одного взгляда на неё хватало, чтобы понять, что не ради. И, не хотелось признавать, но он смотрел так же. Спокойнее, сдержаннее, суровее даже, ни единым взглядом не выделяя её среди строя рядовых, но так же внимательно, так же ласково, так же любяще. И это в его-то возрасте! Угомонился бы уже, козел старый. Не успел. Майк снова не успел, да и, по правде говоря, не должен был, и находился далеко, и титан, приходившийся на его долю, ещё был жив, но Майк видел. Видел, как майор Дариуш Равич оттолкнул своего капитана в попытке достать затылок шестиметрового, но был схвачен гигантской окровавленной рукой. А на вопросы Ханджи потом повторял упрямое «не видел». Отступая, она металась, как кошка, потерявшая маленьких котят. Ну, вот же они были, сидели под водосточной трубой, а теперь нет. Не верить же в то, что их сожрала бешеная бродячая собака. Она носилась на лошади от одной шеренги к другой, игнорируя приказы своего лейтенанта, и спрашивала у каждого: — Майор. Где майор? Майк тогда спрятал глаза. Прижался ближе к взмыленной лошади и молился, чтобы не увидела, не бросилась к нему. Но она бросилась. Подъехала близко-близко, когда уже виднелась стена Мария, и уставилась, лихорадочно закусывая изгрызенные в кровь губы: — Майк, ты рядом был. Ты видел? Где он? Ранен, да? Ранен? И повторяла это спасительное «ранен» до самого штаба. После короткой борьбы Майк выдрал из цепких пальцев толстую книгу, и прикрикнул, отчаявшись дозваться спокойным голосом: — Выйди хоть во двор! Серая уже вся, смотреть больно. Ленивый взгляд скользнул мимо, на крашеную стенку, и там замер. — Не хочу. Один ответ. Есть, гулять, жить – не хочу. Майк присел на скрипучую жесткую койку. — Давай съездим куда-нибудь. В город. В парк. Ну, там же лебеди в пруду, помнишь, белые? Я тебе куплю печенья. Честное слово, два пакета, мне премию дали, так что с меня причитается. Промолчала, изучая незаметную трещинку. — В столовке овощная запеканка, я вот принес, поешь. Молча качнула головой, словно муху согнала с плеча. — Ханджи… Две недели Майк приходил сюда каждую свободную минуту, пока она пролеживала свой отпуск на казарменной койке с очередным фолиантом из своих подкроватных запасов. И ведь читала, кажется, книги менялись. Каждый раз заставал одно и то же: отрешенное лицо, странная скрюченная поза в углу, а если книгу отобрать, пустой взгляд, даже не в окно. Приходивший пару раз военный психолог пожал плечами: — Она не идет на контакт. — Ханджи, - Майк медленно, осторожно приблизился и приобнял её за плечи, - скажи, ты ведь не думаешь, что он хотел бы видеть тебя такой? Что-то хлюпнуло на уровне его груди и напряглось. — Ты ведь не думаешь, что он хотел бы, чтоб ты себя здесь похоронила? На спине, у лопатки, холодные цепкие пальцы сжали в кулак выглаженную мужскую рубашку. — Не думаешь же, что он хотел, чтоб ты умерла вместе с ним? — Хватит! Майку, уже не первый год подряд утешавшему неутешных, никогда раньше не доводилось видеть столько слез. — Видел? Видел? Видел, ну скажи? — трос со свистом намотался на катушку и вернулся в короб привода. Ханджи сияла, седлая гнедого коня. Майк кивнул: — Видел. Ты ему башку в полете оторвала, - и даже большой палец вверх поднял, - класс! Дорогая, я тобой восхищен. — Я должна это записать. Надо доложить. Почему раньше не замечали? — Что? О чем ты? — А ты сам не замечал, нет? Какой ты невнимательный. Я сама удивилась. Она же легкая, башка его слишком легкая, несоизмеримо с размерами. Это надо изучать, мы должны это изучать, теперь просто обязаны. Обязаны, слышишь? Заливистый смех шлейфом протянулся, когда теперь уже сержант Зоэ пришпорила коня и рванула докладывать командиру.