***
За прошедшие дни доставшийся в пользование молодому священнику дом так и не стал для него близким, и именно сегодня возвращаться туда хотелось менее всего. А тянулся этот день, как казалось отцу Пабло, бесконечно. За прошедшее до заката время он завершил все казавшиеся бесконечными дела. Успел провести службу — но не обрести в душе успокоения. А после нее, вопреки обычаю и высокому сану, лично посетил приютивший его в первые дни монастырь и встретился с настоятелем по поводу высказанного пожелания. Рассмотрев прошение, отец Пабло счел его разумным… а может, просто желал поскорее закончить с этим делом, не совершив нового недоразумения? Об этом он предпочел не думать. Проезжая по городу, отец Пабло слышал, как переговариваются люди, обсуждая явленное им чудо. А может, это ему только казалось, потому что не оставляло в покое? Этого отец инквизитор не знал. Привычно храня каменное выражение лица и не оглядываясь по сторонам, он смотрел лишь вперед, на поблескивающую на солнце дорогу, стараясь — и все же не в силах не думать о непрошенной постоялице. Как-то там она сейчас? Уже ближе к вечеру вернувшись в отведенный для ведения следствия покой, отец Пабло с видимым отвращением окинул взглядом оставшиеся на прежних местах приспособления для пыток. И приказал убрать их с глаз долой, не избавляясь, однако, окончательно. На робкий вопрос писца, что же теперь делать с бумагами, священник резко приказал сжечь их дотла. Так, чтобы ничто более не напоминало о свершенной ошибке. Но чуть позднее, успокоившись, велел убрать в дальнюю папку… да позаботиться, чтобы и они не стали добычей прожорливых грызунов. Как бы ни хотелось, он не мог… не должен был избавляться от свидетельств своей ошибки. Дабы не совершить ее вновь.***
Завершив наконец все дела и плотно прикрыв дверь за собой, именно сейчас желая никогда более не видеть этой комнаты и этих адских устройств, отец Пабло тяжело опустился на колени перед потемневшим медным крестом. Пламя свечей чуть заметно колыхалось на неощутимом сквозняке, заставляя тени дрожать и корчиться на полу. Сам воздух был тяжелым, пропитанным страданием и болью… а может быть, так просто казалось. Медленно, с усилием проговорив слова молитвы, но не ощутив в них ни утешения, ни подкрепления сил, отец инквизитор коснулся ладонями усыпанного соломой пола, а затем, повинуясь неясному стремлению, — и лбом. — Отец наш небесный, буди милостив ко мне, грешному, — с искренним чувством выдохнул он, не поднимая глаз. — Ты один ведаешь, что лишь Тобою полно было мое существование. И как я согрешил… Негромкое потрескивание горящих свечей да шорох в дальнем углу были ответом. Собственное дыхание казалось самым громким звуком не только в комнате — во всем мире. Господь не спешил отвечать своему верному слуге — и наверняка был прав. Тот не заслужил такой милости, ослепленный гордыней и гневом, возомнив себя истинным оружием божественного правосудия, не умея справиться с собственными страстями… Именно они, не что иное, стали причиной его падения. И теперь даже пред ликом небесного Отца было так пусто, гулко и одиноко. Но Господь не забывает ни о ком, а считающие иначе — повинны еще и грехе уныния. Тяжело, через силу выдохнув, отец Пабло выпрямился, неосознанным движением отряхнув лицо. — В руки твои, Господи, предаю дух мой, — проговорил он едва слышно. — Ибо сам я слаб и ничтожен, и не могу ничего без твоей помощи. Даруй же мне силы и крепости искупить свои ошибки. После чего поднялся на ноги, ощутив где-то в груди, в самой глубине своего существа нахлынувшую волну тепла. Нет, он не будет трусливо бежать от свершенного своей же рукой, а постарается в меру своих скромных сил исправить это — и, может, тогда заслужит прощение небесного Отца. И… ее.***
Однако же новости, когда молодой священник наконец переступил порог дома, были неутешительные. — Она не приходит в себя, ваше преосвященство, — с тревогой, комкая в полных ладонях фартук, доложила пожилая экономка, Беттина, поднимаясь с табурета, едва завидев хозяина. И тревога эта, помимо воли, передалась и ему. Как же такое может быть, ведь лекарка не так сильно пострадала при допросе, да и пламя не успело коснуться ее. — Что с ней? — немного резко спросил отец Пабло, широким шагом пересекая прихожую. Женщина поспешила за ним, едва поспевая. — Лихорадка, святой отец, — тут же ответила она. — Мы устроили ее, как вы и приказали, в свободном крыле дома, в одной из комнат. Николо, садовник, вправил ей плечо, а я укутала потеплее. Однако же бедняжка все равно дрожит в ознобе и не открывает глаз. Почти не слушая ее, священник прошел в пустующее крыло дома, где и устроили оправданную лекарку. Благо свободных комнат было более чем довольно. Упомянутая экономкой была маленькой, но довольно уютной, хотя и без выходящих на улицу окон. Она примыкала к другой комнате, побольше и посветлее, соединяясь с ней арочным проходом. Но сейчас дверь была закрыта, а очаг разожжен. Он же служил и единственным освещением комнаты, заливая теплым оранжевым светом половину ее. Лиз же разместили в дальнем, самом темном углу, на узкой кровати, возле которой на кованной подставке горела свеча. Но даже в таком тусклом свете лицо девушки было мертвенно-бледным. Лишь его — да краешек туго спеленутого плеча можно было разглядеть, прочее же тело было тепло укрыто стеганым одеялом, заботливо подоткнутым по краям. Добрая душа Беттина, конечно же, не могла знать, каким образом попала к ним в дом девушка, и не рискнула бы спросить. Но позаботилась о подопечной, как о родной, за что священник сейчас был ей очень признателен. Вслух же, однако, он не сказал ничего. Лишь пересек буквально в два шага невеликую комнатушку и остановился у изголовья. Запекшийся след от удара кнутом на щеке при таком освещении был виден особенно отчетливо, заставив отца Пабло недовольно поморщиться, лишний раз напомнив, как именно тот был получен. И сколь хрупким сосудом для духа было человеческое тело, особенно женское. Удивительно все же, что лекарка, спасавшая, по словам свидетелей, жизнь многим, не способна позаботиться о себе самой. И может умереть от обычной лихорадки. Впрочем, не зря же в народе шутят про сапожника, столь часто остающегося босым. — Что было сделано, чтобы облегчить состояние… Элизабет? — повернулся отец Пабло к экономке. — Все, что только возможно, — вздохнула та и перекрестилась. — Я молилась за бедняжку святому Антипе и прикладывала к ногам горячий кирпич, но все бесполезно. Николо хотел было послать за цирюльником, пустить ей кровь, но я не разрешила. В бедной девочке и так осталось слишком мало сил, чтобы противостоять болезни, такое лечение лишь убьет ее. — Зато сила Господа безмерна, — привычно возразил отец Пабло, но без должного жара, скорее машинально, думая о чем-то своем. Однако чуткий слух его уловил, как Беттина, согласно кивнув и уже повернувшись к выходу, пробормотала себе под нос: — Жаль, что у нас нет ее знаменитой настойки… — Что? — тут же насторожился священник. Женщина вздрогнула. — Нет, ничего, ваше преосвященство. Простите. Мне следовало бы более верить в исцеление божие. На том бы и порешить… Вот только отец Пабло не мог себе этого позволить, привыкнув во всем идти до конца. — Ты говоришь, что лекарка пользовала тебя неким настоем?.. — медленно и осторожно, словно пересекая трясину, переспросил он. — Мою племяшку, да смилостивится над ней Всевышний, — экономка вздохнула. — Да и не только ее. Многих детей в городе поставила на ноги некая трава огромной целительной силы, что заключалась в ней. Лекарка, правда, говорила, что настойки этой у нее совсем немного, и лишь потому она не может позволить наделить ею каждого нуждающегося. Но обещала купить, как только наберется нужная сумма. К концу лета… — И оно действительно помогало? — недоверчиво нахмурился отец инквизитор. — А не припомнишь ли, как звалась та трава? — Как не помочь, если изготовлена она была с молитвой да любовью! — горячо возразила Беттина. Затем, опомнившись, опустила глаза, сжала пальцами складку передника. — Простите, святой отец. А вот название я, старая, запамятовала. Вроде бы какой-то корень… Она не договорила, с испугом покосившись на хозяина, что, казалось, совсем забыл о ней и направился к выходу. Не переодевшись в сухое, даже не передохнув после долгого трудного дня… Но не ее дело указывать святому отцу, как ему поступать, с ним сила и мудрость Господа. Она же сама — Беттина оглянулась на хрупкую неподвижную фигурку в постели — больше нужна этой девочке.***
Отсутствовал отец Пабло долго. Так долго, что Беттина разрешила кухарке не разогревать остывший повторно ужин, решив, что хозяин, должно быть, снова задержится на службе за полночь, а то и заночует там же. Такое уже бывало. Зевнув и перекрестив рот, она направилась было к лестнице, ведущей на второй этаж — проведать подопечную перед тем, как отойти ко сну. Но всю дремоту как рукой сняло: входная дверь со стуком отворилась, и на пороге черным в полумраке рослым силуэтом явил себя предмет ее забот. Охнув, экономка неловко заковыляла было обратно, в сторону кухни, но отец Пабло остановил ее. И резким движением, превозмогая себя, сунул ей в руки завернутый в тряпицу какой-то предмет. Оказавшийся, когда женщина развернула ткань, плоской бутылочкой, на дне которой еще плескались остатки коричневатой настойки и что-то, плававшее в ней. — Вот помянутое зелье! — со легким стуком опустил отец Пабло ладонь на столик. О своих сомнениях насчет этого снадобья, не оставлявших его даже сейчас, священник не счел нужным упоминать. В конце концов, не лекарку ли сегодня оправдало от подозрений само небо? Ему ли, ничтожному, спорить с ним? Женщина неверящим взглядом уставилась на бутылочку, затем с радостным восхищением схватила, даже не взглянув на странную вещицу в ней. — И тебя совсем не смущает этот таракан-Гаргантюа* в ней? — не удержался и намекнул священник, стукнув ногтем по толстому стеклу. — Это тот самый корень, ваше преосвященство, — улыбнулась Беттина. — По нему-то я и опознала настойку. Другой такой на белом свете нет. Велика сила Господа, раз он позволяет существовать столь удивительным растениям! — Ну-ну, — недоверчиво покачал головой инквизитор. Затем, мысленно махнув рукой, отпустил служанку. Дай Бог, чтобы она не ошиблась и это зелье вправду оказалось целебным. Это будет добрый знак, свидетельствующий, что молитва его принята… да и не только об этом.