Роза и крест

Свет… тусклый, приглушенный, падающий откуда-то сбоку. И тепло, приятно обволакивающее ее измученное тело. Таким, мирным и дарящим надежду, было пробуждение к жизни несчастной лекарки. Нет, пару раз Лиз приходила в себя, но не до конца, видя и ощущая мир, как в полусне, где не различишь реальности и морока. Она помнила руки, заботливо кутающие ее теплым одеялом, касающиеся лба, гладящие волосы. Мягкие и ласковые, принадлежащие, скорее всего, маме (чувство времени и пространства также подводило Лиз). Помнила горькое, со смутно знакомым сладковатым привкусом питье, которым она от неожиданности даже поперхнулась поначалу. Помнила жужжание голосов в отдалении, женского и, кажется, мужского. Оба казались незнакомыми, но ведь те, кто позаботились о ней, не могли желать зла? Девушка улыбнулась, не открывая вновь зажмуренных глаз. Мама и отец… ну и пусть не родной по крови, настоящий был и вовсе кем-то вроде легенды, сказки на ночь. А сапожник Карло с окладистой бородой, низким, таким уютным и спокойным голосом и мозолистыми, но такими ласковыми руками, был настоящим. Так, что даже в голову не приходило звать его как-то иначе. Они рядом… и значит, все будет в порядке. Но одно неосторожное движение — и, испуганно охнув, Лиз прижала руку к щеке. А потом, сморщившись от боли, вторую — к перевязанному плечу. Нет, что-то не так. Что же случилось? Лиз завертела головой, оглядывая уютную, залитую теплым светом от очага… но чужую, совершенно незнакомую комнату. Узкая кровать, коврик и табурет возле нее… Ни одна из вещей не принадлежала ни ей, ни ее семье. Последнее, что она помнила… Девушка закрыла ладонями лицо и слегка шмыгнула носом (последнее напоминание о недавней лихорадке). Лучше бы и не вспоминать вовсе. И не просыпаться… Невысокая дверь в дальнем углу с легким скрипом приоткрылась. Лиз поспешно вытерла лицо и с надеждой оглянулась. Но ведь женщина, что о ней заботилась, ей не привиделась! Может… дай Боже, чтобы это была она! Но нет, Всевышний — не в первый раз за последнее время — не услышал ее. И рассудил по-своему. Рослый худощавый силуэт в черном одеянии, похожем на рясу, даже сослепу нельзя было принять за благодетельницу. Темные волосы, чуть вытянутое лицо и такие холодные, прямо-таки ледяные темно-серые глаза, в полумраке кажущиеся черными, непроницаемыми. Ее мучитель, тот, кого Лиз менее всего желала увидеть еще раз. — Вы? — девушка вздрогнула и, не отводя взгляда от непрошенного гостя, попыталась отстраниться. Конечно же, напрочь позабыв про покалеченную руку. Которая тут же подвела ее, подогнувшись. Но, игнорируя прострелившую плечо боль, Лиз тут же приподнялась, насколько могла, силясь хотя бы отползти как можно дальше. Куда угодно, как угодно — лишь бы подальше. — Что вы здесь делаете? Голос ее дрогнул, в нем отчетливо слышался страх. Девушка вновь окинула взглядом незнакомое помещение, силясь понять, где находится. — Ты в моем доме, — прояснил ее сомнения отец Пабло. — Зачем? — тут же переспросила она, сжимая непослушными пальцами одеяло и подтягивая повыше. — Чтобы продолжить ваши… издевательства? — последнее слово девушка почти выкрикнула. — Нет, ни в коем случае, — поспешил возразить священник. И нахмурился, недовольный собственной неуверенностью. Да что же это такое, в присутствии этой девчонки путаются мысли и теряются самые нужные слова. Он медленно вдохнул и выдохнул, и проговорил почти миролюбиво: — Ввиду случившегося чуда ты оправдана, Элизабет Бокетти, на тебе больше нет вины перед Богом и людьми, и теперь мой долг — позаботиться о твоем исцелении. Как ты себя чувствуешь? С этими словами отец Пабло всмотрелся в лицо девушки, дабы прочитать на нем ответ, если вдруг лекарка не пожелает отвечать. А это вполне могло случиться. Но, к своему глубокому разочарованию, не увидел ничего. Более того, радостная весть — а теперь ни одна живая душа не сможет поднять против нее голос — не вызвала не то что малейшей радости, даже облегчения. Казалось, оправданную лекарку даже огорчило ее неожиданное спасение. — Зачем? — проговорила она уже тише и глуше, взгляд стал тусклым и безжизненным, как запомнилось инквизитору на момент конца допроса. — Вы лишили меня доброго имени, разрушили мой дом, уничтожили все, что мне было дорого… — неожиданно Лиз подняла глаза к низкому потолку, и в уголках глаз блеснули слезы. — Боже, ты знаешь, что я невиновна. Почему ты не забрал меня?! Последние слова она проговорила тише, почти невнятно, с рыданием сжав на груди менее пострадавшей рукой рубаху. — Господь ведает, кого и когда забирать в свое царство, — возразил инквизитор. И, подойдя еще на шаг ближе, остановился, заметив, как вздрогнула и подалась назад Лиз. Словно от дикого хищного зверя. — Он знает — но не вы! — с неожиданной злостью бросила Лиз. Затем, опустив голову и тяжело вдохнув, добавила. — Оставьте меня. — Может… — отец Пабло окинул взглядом комнату в поисках того, что может понадобиться пострадавшей: сама-то она в ближайшие дни навряд ли сможет подняться без помощи. И, заметив на полке графин с водой и глиняные чашки, наполнил одну из них. — Может, тебе требуется помощь в чем-либо? — От вас — никакой, — непримиримо отрезала девушка, так и не поднимая глаз. — Единственное, что вы для меня можете сделать, — оставить меня в покое! Ничего более не сказав, отец Пабло в два шага приблизился к табуретке и, оставив на ней чашку, так же молча и стремительно покинул комнату. Бесшумно закрылась дверь, пламя свечи дрогнуло, выпустив маленькое колечко дыма. Лиз всхлипнула и, с трудом дотянувшись, непострадавшей рукой смахнула на пол чашку, рухнув грудью на край кровати. Посудина разлетелась на множество осколков. Перевернувшись на бок, девушка беззвучно заплакала, спрятав лицо в ладонях. «Зачем? — словно птица в силках, билось в ее сознании. — Зачем?! Слишком поздно…»