Квадра

– Слушай, я так больше не могу! Женевьев меланхолично вздохнула. Ворвавшаяся в ее комнату Данниль возбужденно забегала из угла в угол, выкрикивая невнятные проклятия, но маска на лице была важнее всего остального. Особенно приступа пмс Дан. Но Данниль так просто не отступала. Она подскочила к кровати, на которой комфортно расползлась Женевьев, и одним махом сорвала с ее лица салфетку: – Что ты валяешься?! Жен, наш брак летит в чертову помойную яму! Женевьев медленно досчитала до десяти, села в кровати. Ни слова не говоря, прошла в ванную комнату, и смыла маску, вернувшись в комнату, холодно посмотрела на подругу. Выдержав паузу, произнесла: – Успокойся, Данниль. Успокаиваться первая жена никак не хотела, и теперь нападала уже на подругу: – Ты все корчишь из себя истинную леди. Не надоело? Иногда с трудом понимаю, что в тебе нашел Дженсен? Ты же рыба, такая же холодная и бездушная. Женевьев покачала головой, и в упор посмотрела на Данниль, будто приглашая к дальнейшим излияниям. Данниль вспыхнула – ее всегда раздражала непробиваемость второй жены, ее абсолютное умение держать себя в руках всегда, в любых ситуациях, и часто казалось, что именно она должна быть первой, со всеми правами и льготами. Но так уж вышло, что с Данниль Дженсен был знаком чуть ли не с детства, а Женевьев попалась на глаза главе семьи не так давно. Если точнее, два года назад. Полгода ушло у очарованного Дженсена на покорение Женевьев, и вот уже полтора года она была полноценной, законной партнершей. И если не считать небольших трений, девушки почти сразу нашли линию поведения, и дружно двигались в направлении стать полноценной ячейкой общества, оставалось найти еще одного партнера, и все, по законам страны они бы стали «идеальной семьей». Плюшек квадра получала на порядок больше, чем остальные члены социума, и в плане налогов, и льгот и других социальных благ в виде бесплатного обучения и лечения. Но иногда на этом пути к лучшему будущему встречались препятствия. Трудно найти подходящего партнера, когда ты один - но пока ты один, тебе ни с кем не надо советоваться, не нужно спрашивать мнения у других, главное, чтобы партнер был по душе, и пусть это трудно, но возможно. Но найти третьего, а потом и четвертого партнера гораздо, гораздо сложнее. Просто титанически трудно, почти невозможно. На эту тему – как жить дружно и счастливо в квадре написаны сотни книг, учебников, но все равно квадр в процентом отношении относительно других семейных образований всего семнадцать процентов, из которых истинные, не фиктивные квадры, составляют половину. В их семье дело застопорилось из-за четвертого претендента. Изначально Дженсен вовсе не хотел создавать квадру, и женился на Данни без всяких дальних прицелов, а меж тем во всех учебниках говорилось, что Глава Квадры выбирая первую партнершу, должен смотреть вперед, и просчитывать ее характер, привычки, уживчивость, психологическую гибкость, потенциал, словом, все-все, но разве было дело до всех этих тонкостей молодой парочке? Им просто повезло, что они встретили ее – так считала Женевьев, и иногда признавала Данниль, впрочем, чаще первая жена выпускала коготки, но это частности. В общем и целом, они прекрасно уживались, но вот четвертый... Четвертый возможный партнер стал для девушек, а особенно для Данниль огромной головной болью. Дженсен внезапно влюбился. Причем, судя по его мрачному виду – несчастливо влюбился. Они не знали пока, в кого, и как, но видели, что Дженсен отдалился от них, особенно остро реагировала Данниль. В то время как Женевьев заняла выжидательную позицию, Данниль все последнее время провоцировала Дженсена, и поругавшись в ним, каждый раз прибегала к Жен и выливала на нее свои эмоции. С точки зрения Женевьев – любовь была приятным бонусом в браке, но совсем необязательным. Лично ей самой брак дал повышение статуса, позволил найти хорошую работу, у нее была перспектива родить, если она захочет, от красивого здорового мужчины, и брачный контракт предусматривал даже в случае развода хорошее содержание, в общем и целом, она не беспокоилась о будущем, и чувствовала себя вполне счастливой. Дженсен ей нравился, и ей даже казалось иногда, что она его по-своему любит, ну, насколько это было вообще свойственно ее холодной натуре. А вот Данниль... С ней было сложнее. Данниль уже явно пожалела о сказанном, и пыл ее угас, теперь казалось, что она вот-вот заплачет. Женевьев, не поддаваясь на провокации – ах, пожалейте меня, я такая несчастная! – спокойно прошла к столу, и открыла ноутбук. Пальцы ее порхали над клавиатурой, пока она не нашла требуемое. Данниль подошла к столу, и зная прекрасно, что Женевьев ничего не делает просто так, с подозрением смотрела в экран. Глаза ее все еще блестели, но истерику удалось купировать холодным приемом, Женевьев считала не без оснований, что самый лучший способ успокоить подругу это оставаться спокойной самой. Наконец, на экране всплыла фотография какого-то парня. – Вот, – сказала Женевьев, и кликнула на увеличение, – смотри. Это он. Данниль близоруко склонилась над самым экраном, жадно рассматривая изображение, ей не требовалось пояснений, кто, она знала. Смотрела долго, потом выпрямилась, и спросила: – Откуда информация? Женевьев лишь пожала плечом, крутя колесико просмотра изображений. Данниль смотрела на экран заинтересованно, и, судя по всему, просмотр подействовал на нее благотворно. Всегда лучше знать, чего именно ждать, чем не знать ничего, и придумывать себе всякие ужасы. Данниль притащила к столу стул, села рядом с Женевьев, и сказала по-деловому, уже без истеричных ноток в голосе: – Ну давай, рассказывай. Не темни, ледяная принцесса. Нам нужно быть вместе. Женевьев мысленно улыбнулась – теперь действительно, можно обсудить все. Без слез, крика и патетики. *** Оказалось, все действительно непросто. Данниль беспокоилась не зря. Этот парень, он вообще оказался иностранцем. Со странной фамилией, и бог бы с ней, все равно сменил бы в браке, главное, со своими принципами! Этот странный парень приехал издалека, чуть не с края света, и там считались единственной нормой двуполые браки, и партнеров не могло быть больше двух. Никаких однополых, и тем более трех или четырех партнеров в браке нет, и не может быть. Дикая страна, что и говорить, и жутко гомофобная, но что еще не бывает на свете, это все пережитки прошлого, остались еще в некоторых глухих уголках, парень-то, судя по всему, и сбежал оттуда из-за невозможности жить с партнером открыто, боялся, что пристукнут где-нибудь. Парень его, из-за которого он уехал, остался там, и вскоре женился, отчего несчастный на чужбине чувствовал себя особенно хреново – обманул, не приехал, как договаривались, и по скайпу выглядел вполне счастливым. Джаред так звали этого парня, от огорчения решил напиться, и вот тут и попался на глаза Дженсену. Данниль прекрасно знала, как действует на людей Дженсен, если хочет понравиться. Шансов устоять не было, и, разумеется, Джаред не смог остаться равнодушным. Правда, практичная Женевьев, пока рассказывала, отметила, что Джаред не мог не оценить открывающиеся перед ним перспективы – быстрая легализация в чужой стране, переезд в хорошо обставленную, уютную квартирку в центре, дорогие подарки, но она же и сказала, что несколько ошиблась. – В чем же? – удивилась Данниль. – Думала, что он меркантилен, и хотя бы из-за этого не отпустит Дженсена. Но я ошиблась, все хуже. Когда Джаред узнал, что Дженсен женат, он просто ушел. Кинул уютное гнездышко, оставив записку, что его обманули, и предали во второй раз, и он знать Дженсена не хочет. – Какой дурак, – удивилась Данниль, – он что, не хочет семью? Мы ему мешаем? И в чем предательство? – Думаю, это все воспитание. Он хочет быть единственным. Понимаешь? Данниль была и возмущена и растеряна: – Э... Ну, я тоже хочу. В каком-то смысле я единственная и неповторимая, и меня никто не заменит. Так же, как и тебя. Извини, хоть я и ору иногда, но ты здорово... все разруливаешь. Нам тебя не хватало. Женевьев протянула руку, и положила ее на кисть Данниль, что в ее случае означало высшую степень растроганности. Ответила: – Да, я понимаю. Но вот он... Он по-другому воспитан. Он думает, что любимых не может быть больше одного. – О. Но я ведь люблю и Дженсена, и... тебя. – Да. Любовь такая разная. Мать, например, будет любить всех своих детей одинаково, и каждый - незаменим. Сколько бы их не было, два, три, пять. Эгоистично ставить себя в центр мира, и хотеть быть единственным любимым. Но он не виноват, он, может быть, и не думает обо всем этом в таком смысле, он просто обижен, и ему больно. И Дженсену. Ты видела, какой он ходит в последние дни? Деятельная Данниль заволновалась: – Да. Да! Но что мы можем сделать?! Ты говоришь, он сбежал? А где его найти? – Вот! – Женевьев со значением подняла палец. – Что ты все загадками? – снова начала раздражаться Данниль. – Когда и если мы найдем его. Что мы будем делать? Что скажем? Как объясним? Что объяснять? И главное, надо сделать это так, чтобы не уронить авторитет Дженсена, чтобы Джаред не подумал, будто он нас прислал. – Значит, ты согласна, что нужно его найти? – уловила суть Данниль, загораясь воодушевлением. – Мы уже в этом, – пожала плечам Женевьев, – надо помочь мальчикам найти взаимопонимание. Это в наших интересах. – А если он захочет бросить нас? Ради него? – вырвалось у Данниль, и Женевьев поняла, в чем был главный страх подруги. И нельзя было врать, что такой выход из ситуации исключен, даже если Дженсену крайне невыгодно разрывать брачные контракты с обеими девушками, даже если он потеряет много, очень много, и никогда не станет сенатором, папочка Харрис обозлится на нерадивого зятя, и... много еще всяких неприятностей ждет Дженсена в случае развода, но исключать совсем его было нельзя. Женевьев уравновешенно сказала: – Может быть и так. Но прежде нам стоит поговорить с ним. Кто знает, может, он не такой упертый. Посмотрим? *** Хуже всего, когда тебе врут. Нет такой сказочки, как ложь во спасение, потому что ложь всегда выплывает наружу, и становится только хуже. Какое же это спасение, когда хочется умереть от осознания, что тебя предали? Обманули. Джаред заставлял себя последние дни двигаться, что-то делать, он так погряз в своем горе, что приходилось прилагать огромные усилия, чтобы услышать то, что говорил ему хозяин кафешки недовольным тоном: – Джаред, пошевеливайся. Нужно убрать вон те три стола, и вымыть пол, где ты все время витаешь? Тяжело было ужасно, хотелось спрятаться от всех, и Джаред весь день ждал вечера, когда можно будет уйти в свой закуток, и там поспать. Дженсен, чего он с трепетом ждал и боялся – не нашел его, и слава богу. Джаред не знал, как бы он себя повел, может, не слушая объяснений, просто кинулся бы ему на шею, и плевать, что там наговорил Чад. От воспоминаний заболело сердце, и Джаред присел за столик, вцепившись обеими руками в край стола и выронив тряпку. «Ты для него развлечение. Богатенький папик нашел себе дурачка. Ты знаешь, что у него семья? Почти квадра. И очень скоро Дженсен женится, но не на тебе, кто ты такой? Просто мальчик с улицы. Такие женятся на своих, и все браки договорные. Любит тебя? Ха, сегодня любит, а завтра выкинет, как ненужную тряпку. Главное доказательство, что ты никто для него – он не говорит тебе правду, и никогда не скажет. По-тихому скоро женится, ты даже не узнаешь, а потом пропадет из твоей жизни!» Может быть, Чад был заинтересован, Джаред старался не думать об этом, зависть, или что там еще... неважно. Главное, Чад был прав – Дженсен не рассказывал ему о себе. А Джаред, как дурак, разливался соловьем, пиздел не переставая, и как он жил, и про родителей, и про Тома, и как он верил, что нашел своего любимого, и больше ему никто не нужен. Говорил, говорил... Дженсен изредка задавал уточняющие вопросы, и видно было, слушает, а не просто так спросил. Иногда он так смотрел, что Джаред забывал, что хотел рассказать, и потихоньку замолкал, в такие минуты Дженсен мягко улыбался, и властно притягивал Джареда к себе, целовал с чувством, медленно, со вкусом, а потом они занимались любовью. Вспоминать об этом сейчас было еще болезненней, и Джаред старался не вспоминать, но разве можно забыть, как в объятиях Дженсена было наплевать на весь остальной мир, так надежно, так сладко, так хорошо. Дженсен умел вытрахать из Джареда все его глупые сомнения, он будто каждым своим движением, каждым толчком говорил – мой, люблю, навсегда. Джаред с трудом встал, сцепив зубы, побрел в закуток, ну не мог он больше работать, плевать, пусть увольняют, но тут ему загородили дорогу. Джаред хотел обойти рыжую посетительницу, но рядом с рыжей встала брюнетка, и пришлось остановиться. Он сумрачно посмотрел сперва на одну, потом на другую, и едва сдерживаясь от грубости. Спросил: – Что нужно, леди? – Ты не слишком-то вежлив, мальчик, – отозвалась рыжая, и Джаред собрался было ей нагрубить по-настоящему, но что-то его остановило. Странно, но девица смотрела на него как будто... с участием? Темненькая, с гладкими длинными волосами, тоже не выглядела агрессивной. Джаред вздохнул: – Ладно, леди, пропустите меня. Я больше здесь не работаю, и ничем вам помочь... – О, отлично! – непонятно обрадовалась рыжая: – Пошли отсюда, раз увольняешься. Между нами, тут противный кофе, и вообще дыра. Поехали, нам нужно поговорить! Джаред с подозрительными девицами никуда ехать не хотел, но они оказались настойчивыми. Особенно рыжая. Увидев дорогущий автомобиль, на котором приехали дамы, Джаред заподозревал что-то, а когда все-таки его заманили внутрь, и сунули в руки его же фотки в обнимку с Дженсеном, устало спросил: – И что? Выйти из предусмотрительно заблокированной машины он бы так просто не смог, но и не боялся, что сделают ему слабые женщины? – Меня зовут Данниль. Ее Женевьев, – рыжая сидела за рулем и смотрела на него в зеркало. – И что? – повторил Джаред. Женевьев с переднего сидения повернулась к нему, и сказала негромко: – Джаред. Скажи, пожалуйста, почему ты ушел от Дженсена? Джаред так удивился, что выронил фотографии. Что угодно он ожидал услышать, но не такой простой вопрос. И почему они спрашивают? Неужели что-то случилось с ним? Испугался до тошноты, от страха сковало горло, но Джаред сумел спросить: – С ним что-то... Что-то случилось?! Скажите мне! Девушки переглянулись, потом Данниль сказала, заводя машину: – Чувствую, у нас будет длинный разговор. И интересный. И думаю, его нужно продолжить в другом месте. Не беспокойся, он в относительном порядке. Если не считать разбитого сердца, он ходит, немного даже ест, и иногда разговаривает. *** Жизнь такая несправедливая штука. Живешь себе, живешь, думаешь, что все у тебя окей, любимые люди рядом, свое дело, приносящее доход, здоровье, привлекательность... Все хорошо, и даже немного... скучно? А потом появляется «не скучно» – все, как ты хотел, бог любит тебя, чувак, он прислушивается ко всем твоим даже невысказанным желаниям. Это «не скучно» является в образе высокого парня с длинными волосами и несчастным взглядом, и у него неудачная любовь, и вообще все плохо. Ты бросаешься к нему на помощь, и тебя не останавливает ничего – что он чужак, что сердце его занято, что он совсем другой, из другого, такого загадочного и жесткого мира, где куча запретов и он не понимает многого тут, и главное, главное – сердце его занято. Занято. Ты трахаешь его, получаешь все – и ничего, потому что заснув, парень твоей мечты во сне произносит чужое имя. Один раз? Неважно, тебе страшно оставаться с ним на ночь, хватило и одного раза. Потом он вдруг становится необходим, и от его улыбки больно сжимается все внутри, когда ты думаешь, что он будет улыбаться кому-то еще – не тебе. И ты вдруг понимаешь, что попал, бесповоротно, по самую макушку, навсегда, полно и плотно. С тоской вспоминаешь свое беззаботное прошлое, и понимаешь – не вернуться назад, не повернуть, все будет пусто без него, все не так – бойтесь своих желаний... В один черный день твое «не скучно» исчезает, написав невнятную записку, и ты с ужасом понимаешь, что и тут услышано было твое трусливое мимолетное желание вернуть прошлую спокойную жизнь. Бог тебя любит, приятель. Только ответственность за семью не давала Дженсену полностью расклеиться. Он исправно ходил на работу, насильно запихивал в себя еду, без всякой охоты переругивался с что-то чуявшей Данниль – ну прости, дорогая, нет сил, я не готов открыть перед тобою душу, не сейчас – иногда приходила в голову мысль пойти к Женевьев, она успокоит одним своим присутствием, одним взглядом, но пока не готов был делиться своим поражением и с ней. Как нож в ране поворачивать... Нет, пусть лучше девочки не знают, что их глава семьи оказался так слаб, так глуп, так беспечен. Потерять того, кто мог бы стать идеальным партнером, и все из-за своей нерешительности. Дженсен после рассказов Джареда не решался сделать ему предложение. Слишком хотел его, и потом слишком сильно боялся отказа, а основания для опасений у него были. Джаред во всех своих разговорах о семье всегда говорил о союзе двоих. В его мечтаниях никогда не присутствовал кто-то еще, и это настораживало. Он почти решился поговорить, рассказать о своей семье, но каждый раз откладывал, и вот... дотянул. Кто-то другой сказал Джареду правду. И, ладно, Дженсен не врал, но и не рассказывал ничего. Что ему рассказали? Это грызло Дженсена уже несколько дней, с тех пор как пропал Джаред. Грызло и грызло – что ему рассказали? Как именно преподнесли правду? Боль становилась невыносимой, и вообще невыносимо было без Джареда, как он раньше жил без него? Пусто, так пусто и холодно. И как много он потерял времени! Нужно бежать, искать, хватит сидеть в темноте и думать, думать, хватит. Нужно действовать. Дженсен уже шел к машине, размышляя, к кому из детективов обратиться за помощью, когда его окликнул знакомый голос – он встал как вкопанный, и не поверил своим ушам. Боясь, что ошибся, медленно-медленно повернулся на голос, и чуть не выронил папку от облегчения, это правда был он, Джаред. Стоял у какого-то разбитого рыдвана, прислонившись к дверце, и смотрел на него сквозь челку немного испуганно. Выглядел таким потерянным, что Дженсен, отшвырнув ненужную больше папку, быстро подошел к Джареду, оперся обеими руками в машину, закрывая ему возможность уйти, убежать, сдвинуться с места, почти обнял – между ними так мало было места, не вздохнуть, не разойтись. Джаред замер, смотрел ему за спину заворожено. Дженсен обернулся через плечо, не убирая рук, увидел, как планирует фотография Джареда к их ногам из брошенной раскрывшейся папки, и снова в упор уставился на Джареда. Джаред медленно, удивленно прошептал: – Ты искал меня? – Собирался, – кратко ответил Дженсен, боясь расплескать эмоции. Джаред перевел взгляд на него: – Долго собирался. – Свобода выбора. Это важнее всего. – Да что ты говоришь? У меня был выбор? Может, скажешь какой? Дженсен молчал, зная, что оправдываться хуже всего, а Джаред все сильнее злился, оттолкнул его, отошел на шаг: – Я вообще не знал про тебя ничего. Ничего! – Я не мог сказать! Ты бы не понял! – тоже начал злиться Дженсен. – Ну конечно, куда мне. Я же дикий, из какой-то глухой дыры. Куда мне понять! Лучше держать меня в неведении... Твои девчонки думали обо мне лучше! А ты? Что, ты думал, я полезу со своим уставом в чужой монастырь? Серьезно? – Прости. Вырвалось само, и Джаред замолчал, как отрезало. Как будто гнев его погас, и он ждал каких-то важных слов, и Дженсен сказал то, что так отчаянно скрывал от себя, от Джареда, от всех: – Я боялся сказать, как ты мне нужен. Боялся, что откажешь. А потом ты пропал, и... Я так устал без тебя, Джей. И не сказать, что ему полегчало от признания, наоборот, стало так страшно. Дженсен опустил голову, со вниманием разглядывая фотографию у себя под ногами, время растянулось, и казалось, совсем остановилось. Ничего не происходило, и тут вдруг он почувствовал, как Джаред берет его за руку, ладонь в ладонь, молча, пожимает сочувственно, и все, все надуманные барьеры рухнули, не задумываясь, Дженсен дернул его на себя. Обнял, крепко-крепко, словно боялся, что Джаред исчезнет, держал, не отпускал, и сквозь шум в ушах доносилось: «Все, все хорошо, Дженсен, все хорошо. ..» Да, точно. Все хорошо. Дженсен постепенно успокаивался, и расслаблял объятия, но выпускать Джареда из своих рук не хотелось. Приходилось внушать себе – Джаред здесь, вернулся. По-настоящему. А с «девчонками» он поговорит позже. Без них не обошлось, как видно. Какой бы им придумать подарок?