О фонарщике, комнатах, солнечном кофе и прочих слогах жизни

Вчерашнее утро начиналось неудачно; я доедал кусок вишневого пирога в кофейне напротив, когда мне позвонили. Сказали, мол, бла-бла, нам очень жаль, ваша мать скончалась.  А потому на следующий день, еще в предрассветном тумане, я брел уже по улицам другой страны, надеясь найти старый дом в безумном городском лабиринте. Я не был там больше двадцати лет.  Здесь ничего не изменилось. Я нашел свой дом по старой парикмахерской с зеленой вывеской, в которой в детстве меня в добровольно-принудительном порядке стригли чуть ли не налысо. Я, конечно, клялся отпустить волосы "как только, так сразу", крутился перед зеркалом после каждой стрижки, представлял свои светлые патлы ниспадающими до плеч. А потом притерпелся, и по сей день ношу короткие волосы.  Мое старое жилище было как раз за углом. Я провел все детство в несчастной древней квартирке на третьем этаже. Там тоже все оставалось на своем месте. На полке в гостиной стояли фотографии. Я бы и не узнал светловолосого мальчишку с фотографии, если не был бы единственным блондином в семье. Я сидел на парковой скамейке и смотрел не в камеру, куда-то вдаль, угрюмый. Эта была моя единственная фотография на полке. Я вспомнил Фреда. Подумал, что он должен заявиться. В ближайшее время.  Я встал у окна и закурил. Вспомнил, что никто в этом доме даже не знал, что я курю. Ясное дело, что от моей куртки и другой одежды несло дымом, как долго я бы ни гулял на улицам города, пытаясь проветриться. Но в этом доме, к счастью, знали, что я не принадлежу конкретному месту. Я гулял, а значит, мог приносить домой любые запахи. Никто не спрашивал, где я был, а мне не приходилось врать, что стол рядом с курильщиком или придумывать сказки о друге с сигаретами. Когда я начал приносить домой запахи женских духов, зоомагазинов, библиотек, на это тоже никто не обращал внимания. А потом я просто уехал, и этого тоже, кажется, никто не заметил.  Я бросил свои вещи у порога, коротко взглянул на свою комнату. Там тоже все осталось нетронутым. Я так и не забрал большую часть своих вещей, сбежал налегке. Они стояли там, где я их оставил. Даже пыль никто не протирал.  Кровать была не заправлена, на стуле висела рубашка. Потолок был покрыт паутиной. Со стен на меня смотрели многочисленные глаза-бусинки. Я закрыл дверь и вышел из квартиры. Это все было слишком.  Остаток дня я провел в центре, по-буднему немноголюдном скоплении милых кафе. Я шлялся от забегаловки к забегаловке, пил кофе, курил и думал о войне, новости о которой я смотрел по телевизору несколько дней назад. Ближайшее будущее в этом городе меня не беспокоило.  Я вернулся в свой старый дом к семи. Принялся очищать стены от их новых обитателей. Я не боюсь насекомых, просто мысль о сожительстве с ними меня отталкивала. Размышлял над тем, что очень странно, что моя комната все эти годы развивалась автономно от остальной квартиры. Если не мать, то Фред уж точно должен был выбросить все и организовать там что-то совершенно бесполезное, чтобы, в случае моего возвращения, продемонстрировать, что обо мне здесь думают. Я смел большую часть паутины, упал на свою кровать и уснул. В джинсах и ботинках.  Фред заявился к полудню следующего дня, как я и предсказывал. Он меня разбудил.  За двадцать лет он изменился. Я, признаться, не ожидал увидеть Фреда взрослым. Еще пару дней назад, если бы меня спросили, есть ли брат — я бы ответил, что нет. Потом, на фотографиях, я снова вспомнил его, но... Он был другой. Какой-то просто неправильный. Что постарел — дело ясное, я и сам уже не был похож на мальчишку, но было что-то еще. Я сразу понял, что мне это не присуще. И внутренне содрогнулся при мысли, что и сам мог стать таким.  — Здравствуй, Фред, — сказал я сонным голосом, отрывая голову от подушки. Соображал я медленно. Фред был зол.  — Ты спишь в ботинках?  — Ну да.  — С чего ты взял, что можешь спать здесь, за и еще и в грязной одежде?  — Слушай, я здесь убрался.  Фред ушел. Я встал с кровати. На моем плече сидело что-то отвратительное, с кучей ног. Я снял это оттуда, кинул на пол и раздавил ботинком. Хитин отвратительно захрустел.  Фред снова встретил мне в гостиной, перед полкой с фотографиями.  — Зачем ты тут? — Я вспомнил, что забрал не все вещи. За ними и приехал.  — Двадцать лет прошло, Саммер. Какие вещи? Почему ты вообще думаешь, что можешь так просто заявиться сюда, спать здесь, трогать что-то? — Это и мой дом тоже.  Фред рассматривал фотографии. Я подошел к полке и взял свою.  — Это я заберу с собой.  — Как думаешь, что она оставила тебе? — Ничего.  — То есть, ты правда приехал просто за вещами? Или на похороны? — Нет. Я не сентиментален. Я не знаю, зачем я приехал. Просто захотел.  Фред сел на диван. Я направился в коридор, где оставил свой портфель и сунул туда фотографию. Вернулся в гостиную и закурил.  — Ты куришь? — Да.  — Давно? — С двенадцати лет.  — Мы не знали.  — Все верно. Я вам не говорил.  Не то, чтобы я думал, что кого-то это заботит, что кто-нибудь бы надрал мне уши за такие дела — нет, всем было до фени. Фред бы может наградил меня злобным взглядом, но не более того. Но я всегда стоял немного в стороне от этой семьи и считал свои привычки не их делом. По сей день думаю, что был прав.  Я вдруг почему-то подумал, что мама уже никогда не узнает, что я уже почти тридцать лет как травлюсь никотином. Вообще я не планировал сообщить ей об этом в один день, но почему-то мне стало грустно.  — Саммер, где ты был?  — А как ты думаешь? Я жил здесь всего до шестнадцати лет. Потом снял квартиру в городе, еще через два года сбежал в другую страну. Это было тем, чего я всегда хотел. Был на седьмом небе от счастья на первых порах. Затем стало труднее, без знания языка я едва перебивался короткими подработками. А потом наконец закончил первый роман.  Каждый писатель считает себя гениальным — и мне это не чуждо. Я рос в обществе, избаловавшем меня до невероятной степени вниманием и любовью. Мне твердили, что я лучше всех, мной восхищались. Всеобщее обожание позволяло мне иметь злой язык и каменное сердце. Я ненавидел людей в целом. Любая человеческая деятельность рассматривалась мной как бессмысленная возня, и рядом не стоящая с моим собственным неисчерпаемым гением. Я вырос нарциссом и мизантропом. Первое с годами никуда не делось, но зато мне вскоре стало скучно просто беспорядочно ненавидеть человечество. Мне все удавалось с наскока — и издаться тоже удалось с первого раза. Так уж мне везло — а я пользовался этим беззастенчиво.  — Как долго ты жил здесь? — Долго. Может быть, лет до двадцати пяти.  — А тебе сейчас? — Не смешно.  — Нет, я правда не помню.  Фред не ответил. Я вдруг подумал, что, кажется, он всего на года три-четыре старше. Я понял, что было не так, когда я впервые увидел взрослого Фреда. Он уже устал от жизни, в то время как я только начинал входить во вкус.  — Ты не изменился, Саммер.  — А ты, Фред, очень изменился. Почему, мне интересно?  — Не знаю. Нет, не знаю. Я сам не свой последние двадцать лет. Звучит так по-идиотски, но я серьезно. С тех пор, как живу один... Не знаю, — Фред покачал головой. — Как ты вообще можешь не чувствовать вины за все... Это. Я третий день не нахожу себе места; мне все кажется, что она умерла из-за меня.  — Мне не было до вас дела.  Фред сидит, как громом пораженный.  Отец был единственным, что удерживало нашу семью вместе. Я помню его на удивление хорошо. Жаль, он умер, когда мне было пять; мы не говорили об этом.  Позже Фред, как старший брат, пытался делать для нас то же самое. Но он просто не умел понимать людей. Он пытался стать опорой для сильной и замкнутой женщины, шедшей вперед без посторонней помощи и другом для самодостаточного нарцисса. у Фреда не было внутреннего лидерского стержня. У него так и не получилось нас сплотить.  — Ты все пытался жить для людей, которым это не было нужно. Я жил для себя.  Фред молчал.  — Мне досталось все не потому, что я милый блондин, самовлюбленный, или просто лучше тебя. Но я сразу просек, что это — единственный парень, для которого имеет смысл жить, — я ткнул себя пальцем в грудь. — Ты не понял, что никому не нужна твоя жертва. И никогда не поймешь. Вот и вся разница, Фред.  Я взял портфель и вышел из квартиры.  Тем же вечером я сел на поезд до дома.