Day 14. Favorite fairytale.
10 октября 2014 г. в 18:55
Гитаристка и Скрипач
И что нам ливень, мы сидели на крыше пятиэтажного дома, распивая последнюю бутылку вина, угрюмые и молчаливые.
Мокрые до нитки, но больше нам некуда идти. Он протянул мне бутылку, я без удовольствия сделала глоток, зажмурилась, представляя себе что-то другое, другую жизнь, поверила в нее на секунду, проглотила противную горькую жидкость, цепляясь за картинку перед внутренним взором и вернула ему бутылку.
— Вот скажи: мы придурки?
— Да.
Он поставил бутылку рядом со мной.
— Я больше не буду.
Гитара лежала на моих коленях, укрытая курткой на столько, на сколько это было возможно. К счастью, куртка у меня была длинная. Невольно я просунула под нее руку и провела по струнам.
— И вот не надоело тебе?
— Знаешь, нет. Я бы и правда всю жизнь на улице играла — если бы это позволяло мне где-то жить и что-то есть.
— Знаешь, я бы тоже.
Мы молчали; я сделала еще один большой глоток из бутылки.
— Вчера в метро ко мне подошел человек в шляпе. Угадай, что он сказал? "Извините, подскажите пожалуйста, куда уходит дождь?"
— И что?
— А я говорю — не знаю.
— А он что?
— А он говорит — странно. Каждый ребенок в этом городе знает, куда уходит дождь.
— И что тебя удивляет? Чувак ничем не хуже нас: безнадежный придурок-романтик.
— Вот! Об этом я и говорю. Сразу вспомнил нас год назад: мы же тоже такие были. Мы тоже хотели сказку в жизни.
— Разница в том, что в нашей жизни сказка уже не сложилась.
— Ты думаешь, уже нет шансов?
— А ты думаешь, есть? Думаешь, у него есть?
Я вскочила на ноги, подошла к краю крыши, разочарованно пнула внушительный кусок кирпича; тот полетел вниз. Мне хотелось кричать.
— Знаешь, чего я хотела? Я хотела немного понимания. Это, черт, единственная сказка в моей жизни, которую я действительно хотела. Немного человечности. Вот и все.
— А что ты вообще понимаешь под сказкой про человечность?
— Это, надо думать, минимальная способность к сопереживанию. Ну, знаешь, "человек чужого настроения"... Так это называется. Сначала сдираешь с человека шкуру, обнажаешь все чувства и мысли — и пожалуйста, понимай, что там конкретно для него человечно. Но, если вдуматься, человечность обычно возвращается обратным.
— Пиздец.
— А то. Теперь понимаешь, почему большинство в такие концепции не верит?
— А вот я верю.
— И я верю. Хочу. И вот в этом наша проблема.
— Не-а. Наша проблема в том, что мы не знаем, куда уходит дождь.
— Да какая разница теперь, вот он, почти прекратился — и хорошо, куртка уже насквозь промокла.
После этих слов действительно заметила, что холодная вода уже почти не лила с неба. Тогда это действительно могло считаться "чем-то".
— Да не в этом дело.
— Тебе легко говорить, у тебя есть футляр.
— Могу поставить нас в равные условия.
— Не надо.
Я слышала, как он расстегивает молнию.
— Придурок.
А потом он заиграл. Не раздирал наши души полной тяжелой боли мелодией, не пытался взбодрить чем-то неуместно-радостным.
Он играл просто тихо. Нечто медленное, смутно знакомое.
Он играл; я молчала, не плача, не смеясь, я могла лишь безмолвно оставаться собственной своей тенью.
— И зачем я выбрала не скрипку.
Он снова сел, снял куртку, и бережно накрыл ей инструмент, защищая от последних слабых капель дождя.
— Нам ничего здесь больше не осталось.
— И знаешь, что впереди? Зима.
— Но!..
— Зима, душа моя.
— Мы так не договаривались!
Я взывала к мирозданию; то осталось безмолвным.
— Я тебе обещаю, мы протянем.
И он снова играл. Уже что-то другое, совершенно новое.
Он играл; мне хотелось рыдать от бессилия и тупой злости.
Но я сидела молча, ни живая, ни мертвая, и просто слушала, не могла дать выхода скопившимся внутри чувствам.
Затем он снова остановился, и мой язык больше меня не слушал:
— А значит, нам остается ждать весны.
— Ага.
Он смотрел в небо.
— Мы ведь не заслужили, да? Посмотри на нас: мы лучше всех в этом гадюшнике.
Мы сидели на крыше; дождь кончился, куртка сохла медленно, но нам было некуда больше спешить.
Я думала, что у меня кончились сигареты, а закурить хотелось страшно, думала, что и денег нет больше, и что не куплю пачку, думала, как скоро смогу еще раз закурить. Думала, умру теперь просто потому, что не будет в моей жизни никотина.
Взяла нашу бутылку, зажмурилась, делая глоток, пытаясь вкусом дешевого вина перебить кошмарные мысли о сигаретах.
У горизонта всходило солнце. Он больше не играл, но скрипку держал на коленях, даже не закрыл снова курткой, как будто забыл. Глаза у него были пустые-пустые и будто стеклянные.
Я думала, что больше все на свете боюсь, что он потеряет веру в нас. И ладно, думала я, что сама уже не верю, пока верит он — ничего не пропало. Думала, раз он так говорит, значит, дотянем до весны.
Вдалеке была видна железная дорога, и изредка по ней проносились поезда. Они везли сотни людей с разными целями и идеями. И сотням из них это не было нужно.
Зато так нужно нам, думала я. Думала, нам нужно просто уехать; нечего нам больше ловить в этом городе.
В конце концов, я просто думала, что впереди меня ждет новая жизнь. И ее нужно будет как-то прожить.
Или пережить, посмотрим, как получится.
Он сидел, я стояла. Молча протянула ему руку — "вставай!".
— Да какие мы самые лучшие. Каждый ребенок в этом чертовом городе знает, куда уходит дождь. Каждый. А мы — нет, — удрученно сказал он и уронил голову.