I'm obsessed with his smell (Summer Love)

Я прихожу в себя, слышу какие-то голоса, по носу бьет запах лекарств и крови. Больница. Снова. Голова раскалывается, все тело ноет и болит. Врач пытается мне что-то сказать, но я теряю сознание. Я чувствую как меня пытаются снова привести в сознание, мне что-то вкалывают, и это что-то заставляет меня вновь очнуться. Я открываю глаза и, почему-то, зеваю. Мне жутко хочется спать. Мать хватает меня за руку, я слышу как она плачет. Я что-то хриплю, пытаясь ее успокоить, но у меня плохо получается. Врач говорит, что мне вкололи снотворное, а всем, чем могли мне помочь - помогли. Я что-то мямлю себе под нос, сам не понимая что. Будто мне вкололи морфий. Я погружаюсь в сон, в котором вижу Метта. Мы сидим с ним на какой-то поляне, оба в белом, мне кажется, я во сне даже младше, чем я есть, а Метт и вовсе жив. Мы говорим о Гарри, я стесняюсь, краснею, улыбаюсь, но охотно рассказываю брату о своих чувствах к моему "другу". Метт тепло улыбается мне, улыбается так, как, при жизни, улыбался только матери. Я рассказываю ему, что отец избил меня за интимные отношения с Хаззой, Метт обнимает меня и шепчет, что больше не даст меня в обиду. Я чувствую холод, внезапный холод, и снова от меня ускользает жизнь. Я слабею, хоть и понимаю, что не могу умереть во сне. Я открываю глаза, Метт исчезает, я остаюсь один. Светлое поле исчезает вместе с моим братом. Я в темноте. Один. И я умираю. Я падаю на спину, после чего просыпаюсь. — Да чтоб тебя! — Выкрикиваю я, пытаясь приподняться на локтях, но валюсь обратно на подушку. — Кошмар приснился? — Спрашивает мать. Она сидит на стуле рядом с моей кроватью. На моей прикроватной тумбочке стоит тарелка с гороховым супом, который я ненавижу. Я дома. Прекрасно. — Да. Сколько я проспал? — Часа два. — Значит, неделя еще впереди? — Какая неделя, милый? — Неважно. — Малыш, ты сейчас в состоянии мне кое-что объяснить? — Да, если ты объяснишь мне за что этот придурок побил меня. И какого я сейчас дома, когда этот кретин может снова избить меня? — Отец попал в больницу, у него случился приступ. — Надеюсь, он сдохнет. — Луи. — Я понимаю, что он твой муж, но он чуть не убил меня, и я даже не знаю за что. — За твои однополые отношения с Гарри. Я хмурюсь. Так все-таки тот силуэт был силуэтом отца. Великолепно. — Тогда понятно. — Так это правда? Потому что я думала, что он что-то перепутал. — Это правда, мам. Я сплю с Гарри. — Но ведь спать можно с девушками. — Я сплю с ним, потому что люблю его. И, да, нет никакой гребаной Гортензии. Есть только Гарри. Мать делает глубокий вдох, затем выдох. — Я не знаю что теперь даже делать. Отец попал в больницу на две недели. Потом его выпишут. — Но это же платно. Где вы взяли деньги? — У нас были деньги на черный день. — То есть, то, что у этого придурка схватило сердце - это черный день, а то, что он избил меня до полусмерти - это нормально. Лежи дома, Луи. Сам выздоровеешь. Мам, твою мать, я не знаю за что ты любишь его, но он чуть не убил меня! — Он болен, Луи. — И я надеюсь, болезнь угробит его, потому что, если мне придется с ним сидеть, я подсыплю ему что-то в еду. — Луи, малыш, вам с Гарри не нужно было целоваться на общественном месте. — Да мне плевать, мам! Я хочу целовать его хоть в твоей с отцом спальне. — Луи, нашей семье очень сложно, ты сам видишь как мы живем, я все еще не могу смириться с потерей сына, боюсь, что Стивен тоже может умереть. Я прошу тебя, не порти отношения с отцом. — Мам, он. избил. меня. — Луи, малыш, он, также, и многое сделал для тебя. — Что?! Какого ты вообще вышла замуж за человека, у которого даже нет высшего образования?! Знаешь, можешь упрекать меня за то, что я влюбился в парня, но лучше любить такого идеально человека, как Гарри, чем моего отца. И, знаешь, мне обидно, что ты любишь его больше, чем меня. — Нет... — Не отрицай, это видно. И... Прошу тебя, дай мне побыть одному. Она кивает и уходит. Я тоскливо смотрю на тарелку супа. Мать знает как я его ненавижу, но, все равно, она приготовила его. Я начинаю раздражаться. Неделя будет адской, если моя голова не перестанет так сильно болеть, и я не смогу встать с кровати. Я ненавижу отца еще больше. Он лишил меня нормальной недели без Гарри. Если, конечно, неделю без него можно назвать нормальной. И я разочарован в матери. Но... Мне кажется, если бы я жил с Гарри, я бы тоже любил его больше, чем нашего ребенка. Не думаю, что вообще смогу полюбить так же сильно, как его. Это убивает меня. Пройдет неделя, затем 49 дней... И... Я просто не могу и отказываюсь думать об этом. Я не хочу принимать реальность. Всего 49 дней. Такое чувство, что это отсчет до моей смерти. Только, когда в моей жизни появился Гарри, я понял насколько я был одинок все это время. Сейчас, когда родной отец чуть не убил меня, я понимаю, что рядом со мной нет никого. Я почти уверен, что мать сейчас побежит к отцу в больницу. И мне ничего не остается, как мечтать о Гарри. Я закрываю глаза и представляю, как он заходит в мою комнату, он улыбается мне своей солнечной улыбкой, я наслаждаюсь его бархатным и низким голосом. Он целует меня. Так нежно и заботливо. По моей щеке бежит слеза. Мне показалось? Нет. Я плачу. Проклятие, я плачу, потому что не увижу Гарри всего неделю. Я плачу, Бог мой, да я никогда не плачу. А тут... Как это получилось вообще? Я даже не заметил. Я меняюсь, и мне это не нравится. Я слишком влюблен. Я не знаю как далеко зайдет моя любовь за 49 дней, но я уже зависим. И я не хочу, чтобы он так же страдал, как страдаю я. Может быть, мне стоит вести себя с ним, как последний мудак, чтобы он не любил меня? Но я просто не могу. Я хочу показывать ему свою любовь. Я обнимаю подушку, я хочу поцеловать Гарри. Мне так не хватает его шершавых и чувственных губ. Я пытаюсь не плакать, я стараюсь, но ничего не получается. Я ненавижу себя. Я реву, как девчонка. Любви нет. Я же всегда это твердил. Но я влюбился. Это моя первая любовь. И я боюсь, я не хочу, чтобы я всегда любил только его. Я хочу спать, я хочу проспать всю неделю. Но, как на зло, я не могу себя заставить это сделать. Я просто пялюсь в потолок, вдыхая прелый, душный и тяжелый воздух моей комнаты, смешанный с отвратительным запахом горохового супа. Мне кажется, что стены давят. Клаустрофобия? Нехватка воздуха? Мне душно, потому что мне не хватает воздуха. Его воздуха. Это глупо, но я чувствую его мятное дыхание, я слышу его голос, он звучит в моей голове. Я вижу его лицо, когда закрываю глаза. И это только конец первого дня. Это только ночь. Дурацкая ночь. Я не хочу спать. Но я хочу себя заставить это сделать. Может, отвратительный гороховый суп поможет? Я привстаю, опираюсь о стену и беру в руки тарелку с ложкой. Все тело болит, желудок печет, я голоден, и должен давиться этим супом. И после этого мама любит меня? Нет. Ведь самое обидное - то, что отец любит этот мерзкий суп, а значит - она сварила его для него и решила поделиться со мной, чтобы с голоду не умер. Как великодушно. Может быть, мне тоже притвориться смертельно больным, чтобы меня начали любить? И эту идею я готов выкрикнуть на весь дом, чтобы мать услышала меня, но, боюсь, она уже на пути в больницу. Вместе с супом. И пусть катятся все. Не хочу никого видеть. Просто пробуду один целую неделю, потом вернется Хазза, и у меня будет целых 49 дней жизни, а затем снова смерть. Это так странно, но один мальчишка дарит мне жизнь, разве такое возможно? Не хочу. Не хочу им жить. Я хочу отказаться от этого. Я хочу стать прежним. Почему я обязан был влюбиться? Почему нельзя было просто быть друзьями? Почему я такой дебил? Но я люблю его, в этом нет моей вины. Любовь пришла внезапно, и, будь моя воля, я бы в жизни не полюбил его. Так бессмысленно и так глупо влюбиться... Нет, ни один разумный человек не полюбил бы того, кто так скоро уезжает. Но, как мне известно, любовь поражает даже самых мудрых. И даже самый мудрый человек на планете не в силах защитить себя от влюбленности. И хоть я себя не считаю умным, но я нашел оправдание своей глупой влюбленности практически в ничто. И наши отношения настолько жалкие, что я не понимаю как Гарри осмелился на эту детскую глупость. Детскую. Именно. Он еще ребенок, хоть и очень умный ребенок. Но я идиот, я старше, я должен был думать. А теперь, из-за меня страдает Гарри. Ненавижу себя. Баран. Дебил. Кретин. Как же я мечтаю вернуть время назад и отказать Джемме. Но время безвозвратно бежит, даже летит. Летит так быстро, что я не замечаю, как пролетает адская неделя без Хаззы. Я провел ее в идиотских мыслях и мечтаниях, и я не знаю который сейчас час, но я знаю, что неделя прошла. Сегодня Гарри возвращается из проклятого Лондона. Мы не договорились с ним о встрече. Два придурка. Но, я надеюсь, он догадается придти ко мне домой. Я уже мечтаю разрушить немую тишину, окружающую меня, его бархатным и успокаивающим голосом. Я достаточно настрадался за эту неделю, лежа в кровати, страдая от головной боли, гематом, давясь отвратительной пищей матери, которую она готовила на скорую руку, и умирая от одиночества. Мои губы пересохли, воздуха в легких практически нет, веки отяжелели. Я не мог нормально спать, особенно последней ночью, потому что знал, что Гарри приедет. Я превращаюсь в зависимого наркомана, но я не могу измениться. И я боюсь как бы Гарри не был одержим мною до такого же безумия. У меня предсмертные галлюцинации или я слышу шаги? Его шаги. Я слышу голос матери, она с кем-то разговаривает. И этот кто-то уже возле моей спальни. Двери тихо открываются, клянусь, мое сердце останавливается в эту секунду. Я слышу приятный тонкий аромат одеколона. Я закрываю глаза, я готов молиться, чтобы это был Гарри. И... Я не успеваю воззвать к Богу, как вижу Гарри. Он пришел. Я широко улыбаюсь, он улыбается мне в ответ, он плачет и подбегает к моей кровати. Он. Плачет. Да, он слишком чувствительный, но он плачет. Я представляю как он счастлив и рад видеть меня, хотя, боюсь, что не представляю. Гарри налетает на меня с объятиями, он валит меня на спину, и мы лежим на моей кровати. Я вдыхаю его аромат. — Одеколон? С каких пор? — Тебе нравится? Я купил его в Лондоне, знаешь, это такой красивый город, я купил и тебе кое-что, но подарок дома, слушай... Бог мой, Лу, что с твоим лицом? Ты снова подрался? Я смеюсь, потому что он так смешно тараторит, вижу, он хочет многое мне рассказать, думаю, он не скучал эту неделю. Но из всей его болтовни я обратил внимание только на две вещи - "Лу" и "тебе нравится?". С первым все ясно, но второе... Он пользуется одеколоном для меня? Чтобы мне нравилось? Он пытается нравиться мне еще больше? Я начинаю улыбаться еще шире, после чего целую его. Такой долгожданный поцелуй. Я будто возвращаюсь к жизни. Я начинаю дышать. Я живу. Я притягиваю Хаззу к себе еще сильнее, запускаю свой язык в его мятный рот. Гарри отвечает на поцелуй. Это реальность, а не мои глупые мечты. Я пережил эту неделю, я заслужил 49 дней жизни. — Луи, — наконец, исправляю его я, при этом довольно улыбаясь. — Ты не ответил на мой вопрос. — Да, подрался. — Нет. Тебе нравится мой одеколон? Я сдавливаю смешок: — Безумно нравится, но он не сравнится с твоим личным запахом. Ничто в мире не сравнится с твоим запахом. — Даже мята? "За мяту я и полюбил тебя", — эта фраза слетает с моих губ, но я вовремя замолкаю, успевая сказать только первые три слова: — За мяту я... и захотел тебя научить целоваться. Он улыбается, вновь и вновь целуя меня. Я боюсь, что он отлично понимает все мои недопризнания в любви. — С кем ты подрался и почему? — Все же спрашивает Гарри. Я не хочу ему рассказывать правду. Не хочу, чтобы он нервничал. Я запинаюсь, пытаясь ему хоть что-то ответить, но у меня не получается. — Ты не хочешь, чтобы я знал? Я киваю. — Почему? — Потому что я расскажу тебе об этом позже. — Когда? — Может сегодня, может завтра, может в последний день, но не сейчас. — Хорошо. Видимо, что-то серьезное. — Вроде того. — Снова друзья? — Нет. Я с ними не виделся. — Хорошо, — он делает паузу, — ладно. Я не буду гадать. Просто скажи, ты в состоянии сейчас пойти ко мне домой? Я хочу подарить тебе мой подарок. И ты сможешь у меня переночевать. Знаешь, я очень скучал, и... — он краснеет, я начинаю смеяться: — Твой зад тоже очень скучал? Он превращается в свеклу. Снова. Я обожаю, когда он краснеет. — Ладно, брось, мой зад тоже по тебе скучал, — я глажу его спину и с улыбкой смотрю на его лицо, — и, да, я в состоянии пойти к тебе. Тем более, я не хочу здесь больше находиться. — У тебя точно все хорошо, Лу? — Луи. Да, все хорошо, просто я ненавижу свой дом, ты же знаешь. Гарри понимающе кивает, но я вижу, что он не верит мне. Да я сам не верю себе, но я не хочу ему рассказывать о своих проблемах, он не должен переживать, иначе, зная его правильность, он еще и захочет меня уберечь, и прекратит со мной общение. Мы идем к нему домой. Я действительно возвращаюсь к жизни. Я чувствую себя живым, я улыбаюсь, обнимаю Хаззу за плечо, он смущенно улыбается, постоянно что-то рассказывая про Лондон. Я не слушаю его, потому что я не в силах сейчас соображать, я слишком счастлив. Мы заходим к нему домой. — Где твоя семья? — Они уехали за покупками. — Мы снова одни? Гарри кивает, сладко улыбаясь. Я хватаю его за руку и тяну в его же спальню. Мы вваливаемся в его спальню, и я, забыв о боли, начинаю страстно целовать Хаззу, пытаясь ему показать как сильно я скучал. — Лу... Лу, стой, а как же подарок? Я хочу, чтобы ты его увидел. — Я Луи, и давай уже, неси свой подарок. Но, знаешь, лучшим подарком сейчас будет секс. — Не думаю, — улыбается он. — Ладно. Так где этот чудо подарок? Он широко улыбается, я хмурюсь, пытаясь хоть что-нибудь понять, после чего бегаю взглядом по всей его комнате. Оу. Фак. Я вижу серф. — Д... Доска для серфа? — Мой язык заплетается, губы дрожат, а глаза активно моргают, — нет, ты не мог... Ты себе купил ее? Дразнить меня доской решил? — Она твоя. Я прикрываю рот рукой, чтобы не вскрикнуть, потому что таких досок у нас в городе не найдешь. Он тащил ее из Лондона. Для меня. Фак, как мне не любить его? Я нежно целую Гарри в губы: — Спасибо, Хаз. У меня тоже есть для тебя подарок. — Какой? — Ты узнаешь о нем позже. — Ты еще не придумал что это будет, да? — Он скептически изогнул бровь. — Придумал, просто у меня еще нет повода его тебе подарить. — Разве? Мне кажется, есть. — Я лучше знаю, — с этими словами я подхожу к доске и провожу по ней рукой, я прикрываю глаза и вдыхаю ее аромат. Такой приятный запах новизны. Гарри подходит сзади и гладит мою спину. Я разворачиваюсь к нему лицом и снова целую. Я не могу найти нужных слов, чтобы передать ему всю свою благодарность, поэтому просто целую его. Мы валимся на кровать, я не могу перестать его целовать. — Лу, хочешь увидеть мою спину? Она все еще в твоих царапинах. — Неделю? — Да... Стой, ты не исправил меня. Я улыбаюсь: — Не исправил. Гарри привстает, я сажусь, все еще улыбаясь: — Может быть, это не такой крутой подарок, как доска для серфа, но, я думаю, тебе нравится. Он довольно улыбается и садится напротив меня: — Лу. Я молчу. — Лу... Лу? Лу. Лу-Лу-Лу. — Ну все, не злоупотребляй моей добротой. Гарри тянется ко мне своими губами, я охотно целую его, притягивая к себе за шею. Он сжимает в руках простынь, непрерывно целуя меня. Я хватаюсь пальцами за край его футболки и тяну ее вверх, затем нам приходится отстраниться друг от друга, чтобы я смог стащить ее с Хаззы. И мы снова целуемся, когда футболка летит на край кровати. Я слышу как кто-то стучится в двери, но это не мешает мне продолжать целовать Гарри. — Кто-то стучался, Лу? — Тебе послышалось. И я прилипаю своими губами к его губам. Да, я солгал. Но я не хочу отрываться от его губ и с кем-либо разговаривать. Я хочу сейчас целовать его, и мне плевать, даже если кто-то сюда зайдет. Впрочем, сюда кто-то заходит, и, я думаю, это Энн. Она заходит тихо, но я отлично чувствую ее присутствие, в отличии от Гарри, который полностью поглощен моим поцелуем. Я знаю, что Энн смотрит сейчас на нас, решается прервать нас, поэтому я притягиваю ее сына к себе максимально близко, целуя его со всей любовью и нежности. Я глажу его щеку, слабо улыбаясь сквозь поцелуй. — Лу, — шепчет мне в губы Гарри, гладя мои волосы. Мы снова целуемся. Я не понимаю почему я не могу сказать ему, что его мать зашла в спальню, но я не скажу этого, пусть она прервет нас, потому что я не в силах первым прервать наш поцелуй. Я слишком скучал, чтобы решиться на это.