Яблочный чай.

Когда я открыл глаза, уже вечерело. Там, за полупрозрачными колыхающимися шторками, горели керосиновые фонари на черных свинцовых ножках, а прохожие, цокая каблуками, возвращались домой. В руках их были тяжелые сумки, что приглушенно звенели содержимым, падая на мощеную серыми кирпичиками землю. Там, за шторками, виднелся красный закат, лучи его ломались о соседние крыши и были почти не видны. Кухню освещал только торшер, но и он делал это нехотя. Голова болела от слишком долгого сна, пусть и был о очень красочным, с намеком на параноидальную шизофрению. Диван чуть скрипнул, когда тело мое, согнувшись, село; одеяло, в хлам скомканное, упало куда-то вбок. – О, Боги! Неужели ты проснулся! – крайне саркастичным тоном донеслось из ванной. Чудище, шлепая босыми ногами по полу, выбежало из дверного проема и, натягивая неестественно широкую улыбку, запрыгнуло на диван и уселось поверх моих ног. Он тяжелый. А я сонный. Поэтому больно. Нахмурился, что-то промычал и, натягивая одеяло обратно, и с силой дернул ногу, поняв, что дело это бесполезно. Поэтому просто лег обратно, укрывшись с головой. – Эй, ты! – пробирались под щит неприступной крепости руки, пытающиеся щекотать, однако вместо этого больно сдавливающие бока и плечи. Из-за этого я еще громче мычал и брыкался. Главное, я не мог понять, какого черта ему от меня нужно. – Мне скучно, вставай, – настойчиво протянул он еще раз, и холодные ладошки прижались к моему горячему животу. Потом и весь купол был нарушен, а в темноте шерстяного домика я увидел его довольное ухмыляющееся лицо. Оно приближалось и, в конце концов, упершись руками по обе стороны от моей головы, а ногами – где-то в край дивана, оно наклонилось, и холодный кончик носа уперся в мою щеку. Губы замурлыкали, вытянулись и вжались в уголок моих губ, выдохнув порцию горячего воздуха. По ногам побежали мурашки быстрой-быстрой поступью маленьких их ножек. – Там чай очень вкусный, – продолжал шептать он, частыми поцелуями покрывая уже вовсю улыбающуюся щеку, щурящуюся переносицу и искусанные за несколько последних ночей губы, отдающие до сих пор кислым металлическим привкусом. – Очень? – не открывая глаз, переспросил я. Подставляя лицо, полностью отдавался под натиском неприступной крепости в безоговорочный плен. Точнее, рабство без права выкупа. – Очень-очень. С яблочком, – поднял руку и спутал пальцы в моих волосах, повернул мое лицо на себя и накрыл солоноватые потрескавшиеся губы. Чай с яблоком, и в правду, очень вкусный. Особенно в этом доме. Особенно под этим одеялом и рядом с этим телом. Крепкий чай бодрит, заставляет голову, затуманенную яркими мыслями, думать о чем-то более весомом. Вот только он ничто не сможет сделать, если все продолжится так и дальше. Ни одна таблетка не приведет мозг мой в исходное состояние, пока рядом, излучая что-то неуловимое и до сих пор мне непонятное, теплое, мягкое. И я не стану нормальным, пока он не перестанет сводить меня с ума. – Он такой… горячий, – отрывался он то и дело, шептал пару слов и нагибался обратно, чтобы продолжить целовать, чтобы наверстать те дни, отобранные у нас. И воздух, который он выдыхал, был таким же обжигающим, таким же, как кипяток, горячим, как и тот чай в тяжелой фарфоровой кружке, приятным теплом обдающей ладони. Я продолжал глупо улыбаться. Перед закрытыми глазами было его лицо с морщинками вокруг точно так же глупо улыбающихся глаз. Руки мои скользили по широким его плечам, сминали и без того мятую ото сна рубашку. Мне хотелось обнимать его как можно крепче, чтобы трещали кости, чтобы я от этого не мог дышать. Хотелось целовать его без устали, без перерыва, кусать мягкие губы и утыкаться носом в шею. Но я понимал, что и этого будет мало. Мне нужно было раствориться в нем, крепко-накрепко зажмурившись и задержав дыхание. – Пойдем? – он оторвался и попытался подняться на напрягшихся руках. Но за плечи я потянул его на себя. Он от неожиданности плашмя рухнул вниз, придавливая тело мое к дивану, точнее, вдавливая меня в него. Тяжесть эта не была обременительной, пусть и вес его можно было сравнить с детенышем бегемота. Уверен, будь на его месте это животное, я бы начал брыкаться, кричать и задыхаться от давления. Но не в этот раз. – Потом, – гнусаво протянул я. Хочу еще немного побыть в крепости. Тут тепло и тихо, там – холодно и шумно. Хочу вдыхать его запах и чувствовать, как с каждым прикосновением мурашек на ногах становится все больше. Я много чего хочу. И сейчас все это сбывается. – Когда потом? – улыбнулся, понимая, что я просто так его не отпущу. – Потом, – повторил одними губами, обвил за шею, стиснув в замок руки на его спине и носом уткнулся в пульсирующую вену. Она отбивала быстрый и иногда сбивающийся ритм. Зачем-то я начал отсчитывать удары. Один, два, три… – Остынет же, – с заботой в голосе выдохнул он и, утягивая меня за собой, сел. Одеяло упало. Стало холодно. Десять, одиннадцать… Одеяло снова проскользило вверх на плечи вслед за теплыми ладошками, согревшими их. Он поцеловал меня в висок, звонко чмокнув. А я сбился со счета где-то на тридцати. Заново? Нет, не стоит. Просто не буду думать ни о чем и, задерживая дыхание, буду слушать сердце. Понимал, что засыпаю снова. Начинал проваливаться обратно в бескрайнюю темноту неведомых миров, проваливаться сквозь время и пространство в объятиях, которые дают чувство полной защищенности от всех невзгод и несчастий. Зеленым и синим запестрило перед глазами, яркими пятнами сливались они в океанскую гладь и небесную даль, а потом рассеивались, и я возвращался обратно к нему, в теплоту и темноту вечереющей природы. – И мы идем пить чай! – прогремело над ухом, и снова стало холодно. – Не надо спать, – уставился он на меня прищуренными глазами. – Мне же скучно одному, – повторился. Дома никого не было с самого утра. Я просыпался, когда они уходили. Он скинул меня с себя и, уверенно шевеля ногами, направился на кухню, начиная греметь посудой в попытках налить воду в чайник. Было смешно смотреть, как он неуверенно возится с ним, с этим чудом техники, к которому прилагается трехстраничная инструкция по эксплуатации. Как бы то ни было, после пяти или десяти минут стараний и трех ручьев холодного пота, сбежавших на пол, техника была побеждена. Все это время я не отрывал от него взгляда и крепче укутывался в одеяло, будучи уверенным, что временно оно будет защищать меня от скрывающихся в темноте чудовищ, пока не вернется главное чудовище и не напоит меня чаем с яблочком, хотя груши вызывают у меня больший восторг. Диван вновь заскрипел, в руках моих оказалась тяжелая фарфоровая кружка с обжигающе горячим чаем, что, непременно, должен заставить голову мою соображать. Непременно, должен думать я сейчас только о его аромате и кислом привкусе фруктов, а еще о том, как жжет язык, если перестараться и глотнуть лишнего. Но, укладывая голову ему на плечо, я думал только о тепле этого тела, о мягкости этих сухих едва шершавых ладошек, о голосе, чье звучание способно было меня всего заставить сплошь покрыться мурашками. Он обнял меня, и я прижался ближе, уложил поверх его ног свои, выдохнул. По тяжелой коробке с кинескопом показывали какой-то старый фильм о безграничной любви непонятного вида женщины к очень нереспектабельному на вид мужчине. Видимо, людям это нравится. Чай приятным теплом разливался по телу, и мне становилось безумно приятно. Я так скучал по тому, чтобы просто находиться рядом с ним, сидящим совсем близко и заворожено смотрящим в экран телевизора. Так что теперь мне абсолютно неважно, что там показывают. – Почему она говорит какой-то бред? – нахмурившись, спросил он. А я и ответить не мог, потому что не слушал. – Тебе какая разница? – поднял глаза. – Просто пускать этот ужас в эфир… – Не смотри. Меня слушай. – Чего тебя слушать? Я и так все про тебя знаю. – Нет! Ты не знаешь, что мне снилось! – уверенно заявил я в ответ на это завуалированное оскорбление, пусть и с его стороны эта фраза не несла никакого потаенного грубого смысла. – И что тебе снилось за весь проспанный день? – Не помню, – пожал плечами. – Серьезно? – он заулыбался, закатив глаза. Наверное, считает меня идиотом. Вот только он сам не лучше. Я беззвучно кивнул. – Дурень, – засмеялся. А я знаю. Иначе бы не ввязывался во все эти заморочки. Постепенно чай все-таки начал действовать. И слово «хочу» в моем подсознании сменилось на «люблю». Люблю обнимать его так сильно, что не могу вздохнуть, целовать без перерыва и утыкаться носом в шею. Люблю держать за руку и пытаться утихомирить сотни тысяч мурашек. Люблю просто находиться рядом и знать, что этот день, как и все другие дни, наш.