Дневник
14 июня 2012 г. в 19:50
Девушка как ужаленная соскочила с кресла. Старинный стол из цельного древесного массива хранил самые заветные тайны директора. Секреты, в которые ей так не терпелось заглянуть.
Ящики не порадовали ничем интересным. Бумаги, счета, телефонная книга, канцелярия… пистолет и прочий необходимый в работе хлам.
С видом знатока простучав столешницу и отбив об неё костяшки пальцев, Лера пришла к выводу, что искать тайники и пустоты на слух хорошо только в книгах. Оставив бесплодные попытки, она подошла с другой стороны, ощупав каждый миллиметр дерева под столом. Но и тут её ждало разочарование. В гладком монолите досок не было ни выщерблин, ни выступов.
Энтузиазм, бивший ключом первые несколько минут, быстро иссяк, и девушка огорченно присела на ковер. Даже если в столе и есть тайник, найти она его сможет, только поработав топором. От обиды хотелось расплакаться, ведь тайна была где-то близко.
Лера чувствовала себя обманутым ребенком, которому пообещали большую сладкую конфету, но дали вместо неё пустой фантик.
Хорошенько все обдумав, она решила, что в какой-то мере стоит радоваться своей неудаче. Ведь неизвестно, как после такого поступка смотреть директору в глаза.
Утешившись этой мыслью, девушка поднялась на ноги, мельком бросив взгляд на глухую боковину стола, поверхность которой покрывал выступающий геометрический орнамент, так неприятно впивающийся в позвоночник все то время, пока Лера опиралась на него спиной.
Ответ лежал на поверхности, его просто надо было увидеть! Деревянные фигуры двигались по тому же принципу, что и пластины на головоломке. Просто для того чтобы получить крест, пришлось передвинуть всего две части. В столе что-то щелкнуло, и снизу выехал широкий ящик, глубиной не превышающий пяти сантиметров.
Восхищенно присвистнув, Лера устроилась в кресле, неспешно изучая содержимое тайника. Тут не было никакого оружия. Просто кипа не подшитых бумаг и пухлая растрепанная папка.
Затаив дыхание, девушка бережно, как хрустальный, достала дневник. Противоречивые чувства захлестывали с головой. Любопытство требовало немедленно вчитаться в пожелтевшие страницы, плюнув на мораль. Голос разума на коленях умолял убрать обратно хранилище чужих печалей и радостей.
Кроме этого дневника никто не смог бы рассказать историю директора по главам, в мельчайших подробностях. Понимая, что совершает, вероятно самый необдуманный поступок в своей жизни, Лера открыла первую страницу.
«Не сдаться обстоятельствам,
Не льстить, не угождать,
Не ползать на коленях,
Пусть будут угрожать!
Терпеть любые раны
И больно бить в отместку,
Другого поведения
Навек мне неизвестно!»
Витиеватая надпись на обложке. Стихотворение, уже много лет известное Лере. Похоже, сегодня, сама того не желая, она установила авторство…
Сердце заколотилось еще быстрее, а ладони мгновенно вспотели. Неужели это стихотворение принадлежит Вениамину? Человеку, который стал большим начальником и, как думала Лера, никогда в жизни ни перед кем не унижался и всегда поступал по совести?!
Читать дальше не хотелось. Но глаза сами впились в ровные, написанные каллиграфическим почерком строчки.
Страница за страницей, чужие горести, желания, чужая жизнь.
«Три недели я провел в лазарете. Как же больно заживают сломанные ребра. Но я точно знаю, оно того стоило!»
Он вырос в приюте. В этом самом детском доме провел всю свою жизнь. И его судьба так походила на Лерину…
«Сегодня вправляли свернутый на сторону нос. Я потерял сознание от боли. Это стыдно и не по-мужски.»
От некоторых строчек девушку бросало в холодный пот, а в ушах начинало шуметь.
«Когда-нибудь я задушу директора своими руками. За Софьюшку, за Вику, за Татьяну, за всех тех, чьи жизни он сломал и еще сломает!»
Желтые тетрадные листы были бережно подшиты и собирали в себе одну историю. Вениамин рисовал, и тут хранились портреты его друзей. Он дрался, и некоторые страницы пятнали капли крови. Он побеждал, о чем свидетельствовали газетные вырезки.
«Чемпион Москвы среди юниоров по самбо.»
Он учился. И делал это успешно. Поступил в престижный вуз, радовался, праздновал три дня. Он любил, но сохранилось лишь имя. Наверное, её звали Ирина.
«Риша, моё счастье, моя новая жизнь. Ради неё хочется жить и не страшно умереть.»
Счастье было таким коротким. Почерк изменился, накренился, спутался. Вензеля и рисунки исчезли со страниц.
«Ей грозит от пяти до семи лет. Но я-то знаю, что Риша ни в чем не виновата. Не могу позволить своему ребенку родиться в тюрьме!»
Лера задыхалась от чужой боли, от чужой любви, от чувств. Записи стали короткими и отрывистыми. Он взял вину на себя. Он попал в тюрьму и там продолжал любить свою Ришу самой чистой любовью.
Ждал, а она не приходила. Шли годы, о которых сохранились лишь короткие записи на обрывках газет. О драках в тюрьме, суровых порядках, Виталике-меченном, ставшем верным товарищем. Тут были написаны такие вещи, от которых у Леры волосы шевелились на голове, а к горлу подступала тошнота.
И вот, наконец, свобода. Досрочно, благодаря возобновлению уголовного дела на «Ришу».
«Не ждала, не любила, сбежала за границу, бросив ребенка. Что делать: простить и любить, или найти и убить? От сердца остался один уголек. Хватит его, чтобы дописать эту повесть?»
Как превратна судьба. Бросила в том же приюте, где выросли они сами. Он вышел и вернулся в детдом, работать, искать своего ребенка. Хотел забрать и начать жить заново.
«Я нашел её. Хрупкая, милая, моя дочь... моя Лера...»