Не получить вам бессмертия - К жизни любви не заметил я. Золота блеск ярче Солнца для вас, Выбор души заменяет приказ! Скоро наступит последний рассвет, Кто виноват – не узнать нам нам ответ. Ни ветра, ни звука, ни плеска воды – Гарь и удушливый дым. (Эпидемия — Последний рассвет)
***
У мутного неба серовато-зелёный оттенок, и я всматриваюсь в эту тьму, слепо пытаясь найти хотя бы отблеск самой яркой звезды. Город пожирает небо, небо отражает яркие огни, и это выглядит так странно, так... неестественно. В моём родном краю всё было с точностью наоборот. Я невольно жмусь к руке своего спутника, и он гладит меня по голове большой широкой ладонью. В тот момент я чувствую себя таким юным, словно мне не двести, а всего четырнадцать звонких лет. Неожиданно я замечаю её — звезду. Она блеснула в вышине нервным всполохом и устремилась вниз, к горизонту. За ней ещё одна, и ещё. Кометы падали, разрезая небесный шёлк сотнями тонких лезвий, и это зрелище, столь же прекрасное, сколько пугающее, отпечаталось в моей памяти как одно из самых значимых. Сложно помнить всё, когда тебе дарована вечная жизнь. Куда сложнее рассказывать о чём-то, понимая, что кусочки реальностей, сохранившиеся в твоей памяти, никак не стыкуются между собой. Моя история, как и моя память, не имеет ни начала, ни конца. Поставив перед собой цель описать происходившее со мной именно в этом мире, я в какой-то степени ограничиваю себя. Но в противном случае уважаемый читатель рискует навечно застрять в моём рассказе, как несчастное насекомое в кристалле янтаря. Подобных ситуаций следует избегать.***
— Ты как? — Да. «Да» может охватывать сколь угодно огромный спектр эмоций. Лично я пытался намекнуть, чтобы от меня отстали. Впрочем, Рики меня не послушал и просто плюхнулся рядом. Поразительно — на стороне Света я считаюсь лучшим ловчим, но этот парень непременно меня находит, как бы далеко я не забрался. В Штабе всегда слишком шумно. На крыше штаба — хорошо. — Сколько сейчас времени? — спрашивает он. Я смотрю на часы, невольно поглаживая большим пальцем место, где механизм стыкуется с чипом невидимости: — Четыре часа ночи. — Возможно, это наш последний рассвет. — Да, наверное. Мы подняли глаза, наблюдая метеоритный дождь, подобного которому я никогда в жизни ещё не видел. — Тёмные говорят о пророчестве, — он снова попытался развязать диалог. — О конце света. — Я не верю в пророчества. — В бессмертие ты тоже не верил. — Мы смертны больше, чем кто-либо ещё. Я умирал столько раз, что это уже надоело. — Но... — Во имя богов, можешь ли ты когда-нибудь заткнуться! — зарычал я, притягивая его к себе, прямо ему в губы. Ответом послужил жёсткий, солёный поцелуй с привкусом мяты и железа, а дальше — по знакомому сценарию. Я овладевал им на тонком парапете, на высоте семидесяти этажей под падающими звёздами. От холода и адреналина дрожали пальцы и губы, немели кончики ушей. — ...Обещай, что не погибнешь. Девушка-снайпер мягко сжимает моё плечо, и я перехватываю её ладонь, холодную, как в моих воспоминаниях. Я ничего не могу обещать Траксес, слишком мало во мне уверенности и слишком много — стыда. Всё чаще мысленно я возвращаюсь к тем старым записям и жизням, которые остались в них. Поразительно, но на них я ориентируюсь порой больше, чем на события, происходящие «здесь и сейчас». Ланая называет это тоской по несбывшемуся (она единственная, кому я могу доверять). Но как можно назвать несбывшимся то, что происходило, пусть и в пределах разума? На любви и на войне все средства хороши. Ничего личного.***
Босс откупоривает бутылку шампанского и разливает по ледяным бокалам. На его запонках из белого драгоценного металла гуляют искры. — Выпьем же за чудесное, гхм, воссоединение наших компаний! Ответом ему послужил не весёлый звон стекла, но тишина, разбавляемая лишь едва слышным шипением пены. — Господа? — Не думаю, что они в настроении говорить, — осторожно замечаю я. — Верно подмечено, птичка моя. Но хоть ты-то выпьешь за «старого маразматика» Фредерика. А? Я приближаюсь к столу и нечаянно вступаю в лужу крови. И немудрено: единственным источником света в комнате является сам босс. Чистая энергия буквально сочится из-под его кожи, выступая голубыми искрами. — Когда-то я был повелителем загробного мира, подумать только. Пока не выведал секрет вечной жизни у пьяного техасца за стаканом виски. И вот посмотри, что из этого вышло! Он машет двенадцати трупам, сидящим за круглым столом. — Ну, ээ. Наверное, это просто не твоё. — Ага, я тоже так думал. — Трудно, наверное, быть богом. — Не без того. Мы выпиваем ещё по паре бокалов, глядя на завораживающее зрелище: за окном падают звёзды, рассекая небо множеством белых полос.***
Я не хочу больше думать. Я хочу спать. С неба падают звёзды. Как в том пророчестве, что мне пришлось переводить, и в котором я знаю каждое слово на ста двадцати языках. Звёзды падают. Что там дальше? Ах да, точно. Табун из семисот коней Армагеддона войдёт на поле брани, сон смешается с явью, а прошлое — с будущим. Будет забавно посмотреть на табун в центре города. Будет забавно посмотреть на тех идиотов, которые будут вершить судьбу, не понимая её слов. Пророк любит повторять, что смерть всё расставит по своим местам. Наверное, она мечтает, что все мы сгинем наконец в забытьи. Странное дело — я знаю десять дюжин языков, но так и не понял, как думает женщина. Знала бы она, как сильно я хочу лечь в гроб подле неё и сомкнуть веки. Знала бы она, как сильно мне хочется спать.***
Существует семя, дарующее жизнь и процветание. Ростки его следует холить и оберегать: добро крайне прихотливо к свету и почве. То ли дело сорняки: дашь прижиться семечку — и корни зла вовек не выведешь. Этой ночью с неба падают зёрна войны. Мы смотрим на них, и он, прижимаясь сзади, мягко поглаживает мой уже округлившийся живот. Как бы мне хотелось, чтобы мы прожили обычную жизнь, чтобы наши дети выросли в счастье и радости. — Так и будет, — говорит он, — мы создадим свой мир сами. И духом чувствую — он не врёт. Нам обоим хватит на это могущества, тем более, что у меня уже получилось один раз. Получится и во второй.