«Существует два вида жизни. Один — основанный на страхе, другой — основанный на любви. Жизнь, основанная на страхе, никогда не приведёт вас к глубоким отношениям. Вы останетесь в страхе и другому человеку нет доступа к вам, он не может проникнуть к вашей сокровенной сути. Вы впускаете другого человека до определённой степени, а потом встаёт стена и всё останавливается. Человек, ориентированный на любовь, это религиозный человек. Такой человек не боится будущего, результатов и последствий, это тот, кто живёт здесь и сейчас». ОШО «Любовь»
***
Сколько себя помню, я всегда была не такой, как все. И такой, как все, мне быть никогда не хотелось... Голос отца у себя в голове я впервые услышала ещё в утробе матери. Он был ниточкой, которая связывала меня с внешним миром. Казалось, что осознавать себя я начала именно с этого голоса. Обстоятельный, властный, наполненный магией, он был силой, на которую я всегда могла положиться, стеной, за которой могла укрыться. Нет, мой отец не был добрым и светлым волшебником. Это, в конце концов, не каждому дано. Кто-то должен делать грязную работу в этом мире. Иначе никак. Иначе равновесие нарушится и этому миру придёт конец. Почему-то более ясно это осознаёт именно Тёмная сторона, а вот так называемая Светлая готова лицемерно не замечать своих же собственных злых деяний, совершаемых под громкие лозунги: «Во имя всеобщего блага!». Отец иногда показывал мне, как он выглядел до того, как стал бестелесным, но для меня он — прежде всего голос. Он — мой мир, такой, как есть: может и несовершенный, но необходимый. Я знаю, что отец тоже привязан ко мне, хоть и молчит об этом. Слишком красноречиво молчит, на мой взгляд. И я его не торопила, ведь эмоции ― для меня не секрет, я их просто чувствую, как магию, которая струится по моим венам. Но однажды мне надоело ждать и, в день моего семилетия, я спросила, обратившись ментально к сущности отца: ― Папá, а что такое любовь в твоём понимании? — Я даже слегка поморщилась, потому что уже наверняка знала реакцию отца. Все эти сантименты его раздражали. В ответ я услышала смешок, а затем: ― Касси, только не говори, что хочешь спросить, о моих чувствах к тебе! — Отец всегда предпочитал называть меня настоящим именем: Кассиопея или Касси. Слышать его было странно и иногда даже чуждо, ведь в реальной жизни все кому не лень склоняли моё вымышленное имя: Гермиона. ― Я... ― Я замялась в нерешительности, не желая, чтобы отец меня осмеял, он видел меня насквозь. Это раздражало, но было понятным. ― Ну же Касси, не мнись, ты никогда не была робкой,— подбадривал меня он. —Скажи мне, как есть, я не буду смеяться над тобой. Голос отца сейчас был спокоен и серьёзен, и это внушило мне уверенность, которой раньше не доставало. В конце концов, не мной ли затеян этот душещипательный разговор? Уже успев пожалеть о своей смелости, я не торопилась с ответом. Ладно бы говорить о своих чувствах, это хоть и нелегко, но возможно, вытягивать же признания из отца выматывающе тяжело. Стараясь не думать о том, как нелепо выглядят мои потуги получить никогда не звучавшее признание, я с трудом подбирала нужные слова. Выходило плохо, скорее даже ужасно, но внутри трепетало нечто, жаждущее высказанной взаимности от самого главного человека. ― Сегодня в школе... ― на этой фразе я буквально физически почувствовала негодование отца. Он терпеть не мог магглов и их мир, тяжело переносил то, что мне приходилось жить с ними, что приёмные родители смели до меня дотрагиваться, звать своей дочерью, любить. Да, любить, именно это его выводило из себя больше всего, что магглы, считающие меня своей дочерью, любили меня и заботились обо мне. Ведь отец пока не мог, ни обнять, ни поцеловать. И он, наверное, никогда не признает, но я чувствовала это. ― ...говорили о том, что родители любят своих детей и заботятся о них. Я знаю, Грейнджеры... — Я снова споткнулась на фразе, потому что отца почти затрясло от ярости, а моё сознание будто опалило огнём. Испытывать чужие эмоции, которые буквально захватывают всё существо, входя в резонанс со своими собственными переживаниями и ощущениями, иногда просто невыносимо. ― Грейнджеры меня любят, я знаю, чувствую. Меня в этом не обмануть, эмоции других я улавливаю, как акулы тончайший аромат крови. К Грейнджерам я отношусь нейтрально, хоть и благодарна им за заботу и любовь, но не более. И говорю о них не для того, чтобы разозлить тебя. Мне кажется... ― я вздрогнула и замолчала, ощутив, как отец буквально замер в ожидании моих слов. ― Нет, не так. Я знаю, что ты… Я резко выдохнула в изнеможении. Было трудно выразить свои чувства, и оттого нетипичные для меня слёзы появились в уголках глаз. Но тут же овладела собой, за что в ответ получила ментальное удовлетворение, исходящее от отца. Слёзы тут же высохли. Но я больше не пыталась ничего говорить, замерев в ожидании, потому что теперь был ход отца, а он долго и задумчиво молчал. Но затем, видимо придя, к какому-то решению, сказал: ― Касси, я думаю, мы оба можем признать, что привязаны друг к другу. Ты для меня не только соратник и важная фигура в моей шахматной партии, но и близка мне по духу. Ты напоминаешь мне самого себя, и я даже готов признать, что ты более совершенна. Мы — отец и дочь. И эту связь не в силах разрушит никто в мире. Если хочется её как-то назвать, назови, но изменит ли это что-то? Мне жаль, что я не в состоянии физически присутствовать в твоей жизни, делать всё то, что позволяется даже ничтожным магглам. Но ты знаешь, что я делаю всё, в силу своих теперешних возможностей. Время, конечно, упущено, но будь уверена, когда я вернусь, захочу многое наверстать. Слова отца лились бальзамом на моё детское сердечко, обволакивая и подтверждая, давно мне известное, но от этого не менее ценное. Может наша связь и лишена сантиментов, может, она не похожа ни на что другое в этом мире, но она есть, она сильна и, её нельзя игнорировать. Именно с этого момента, я поняла, что последую за отцом, куда бы он меня за собой ни позвал. И пока я нужна ему, а наша связь сильна и не преданна какой-то из сторон, я буду с ним, буду за него. Могу многое сказать об отце, но о матери почти ничего не знаю. Он показывал мне несколько своих воспоминаний, я видела её образ его глазами. Красивая и такая юная, она повстречалась на пути Тёмного Лорда, стремясь стать для него важной, посвятить ему свою жизнь и, если понадобится, умереть с его именем на устах. Страстная, безрассудная, с искрящейся сумасшедшинкой, как все Блэки. Любовь Беллатрикс была болезненной и одержимой, отец принимал её, но не разделял. Зачем отвергать чувства чистокровной красавицы одного из древнейших родов магической Англии? Это льстит, особенно если учесть, что моя бабушка Меропа Мракс успела «наследить» в нашем роду. Негодование отца по этому поводу я полностью разделяю. Бывают же бабы-дуры! Повелась на смазливое личико. И кого? Маггла! Вот ведь, додумалась опоить его амортенцией, а потом, признавшись во всём, перестала давать зелье. Том Риддл-старший хоть и женился на ней, но очень быстро сбежал, когда чары спали, почувствовав себя пострадавшей стороной, эдакой жертвой обмана. Беременность Меропы не стала для него ни препятствием, ни поводом испытывать муки совести. Мы с отцом сошлись во мнении, что его мать, моя бабка, была непроходимой сентиментальной дурой, которая сама не знала, чего хочет. Ну не смогла найти подходящего мага, влюбилась, как кошка, но к чему уступки и жертвы? Риддлы были несусветно богаты, а она упустила свой шанс. И, в принципе, свою судьбу вполне заслужила. Отец спросил, как бы я поступила в этой ситуации? Подумав, честно ответила, что поила бы его приворотным не только до момента заключения брака и наступления беременности, но и после рождения ребёнка. За это время, я постаралась бы обеспечить безбедное будущее себе и ребёнку, а также невозможность расторгнуть брак. Чтобы в случае, если милый потом решит «взбрыкнуть», уже не отвертелся. И пускай не любит! Или я не ведьма? Отец тогда многозначительно хмыкнул, но был удовлетворён ответом, к тому же он чувствовал, что это правда. Но в то время я и сама верила тому, что говорю. Однако факт оставался фактом: в силу возраста меня не сильно заботили все эти «розовые сопли», да и таинство супружества представлялось чем-то абстрактным, несмотря на то, что Грейнджеры, как позитивный пример перед глазами, были очень дружны и искренне любили друг друга и свою дочь Гермиону. Сложно представить, что когда-то у меня будет семья со всеми сопутствующими обязанностями. Беллатрикс Блэк. Я иногда смаковала имя матери в сочетании с её девичьей фамилией, когда сущность отца отсутствовала неизвестно где. Обо мне она не помнит, это заслуга Тёмного Лорда. Ещё до Азкабана мать была не совсем вменяемой; что с ней могла сотворить тюрьма, даже страшно представить. Отец как-то проговорился, что, будучи беременной, она с завидным постоянством подвергала мою жизнь опасности. Остаётся только догадываться, на что приходилось ему идти, чтобы контролировать эту одержимую. Связи с матерью я не ощущала вообще. Пустота. Только факты, только история и воспоминания отца. Беременная мной госпожа Лейстрейндж много времени проводила с моим отцом, а не со своим мужем. И ведь супруг не возражал, а даже гордился тем, что Тёмный Лорд обратил внимание именно на его жену. Отец посмеивался, рассказывая мне об этом со всей неприкрытой откровенностью взрослого мужчины. Очевидно, Родольфус Лестрейндж ожидал, что постельные игры Лорда с Беллой возвысят его в ближнем кругу. А отец преследовал определённую цель ― он хотел продолжить свой род, древнейший род Мраксов. Отец справедливо считал, что он ― Мракс, а не Риддл. Том Марволо Мракс. К тому же магия рода, в конце концов, его приняла как единственного наследника. Это случилось незадолго до его развоплощения. Жаль, что не сразу, многих ошибок можно было бы избежать. Родители провели ритуал по введению меня в оба рода: Мракс и Блэк. Всё-таки я была незаконнорождённой, и поэтому специальный ритуал был просто необходим. Моё полное имя звучит так: Кассиопея Беллатрикс Блэк-Мракс. Пафос и вычурность помноженные на самолюбование. И ничего не поделаешь, претензий не предъявишь. Да и кому? Традициям магического мира? Матери? Отцу? Последнему, я бы никогда не посмела заявить о нежелании иметь корявую тяжеловесную фамилию, хоть ужасно благородную. Что-то в этом бесплотном голосе не дозволяло панибратства, опосредованно давая понять: перейдёшь черту и тебе, как минимум, откусят голову. А если ничего не можешь изменить, прими, как данность и сделай это своим достоинством. В конце концов, Кассиопея Беллатрикс — звучит неплохо. А Блэк-Мракс? Ну да, мрак, а что поделаешь? Но не я же буду звать себя по фамилии, спотыкаться будут другие и это даже успокаивает. Мне останется только делать гордый вид и благосклонно оказывать внимание. Родовой гобелен отца не сохранился, но магия работает исправно. На гобелене рода матери я до поры до времени скрыта. Отец говорит, что внешностью я пошла в Беллатрикс. Истинный облик скрыт ото всех, даже от меня, и только отец видит меня такой, какая есть на самом деле. И если ему верить, изменюсь я не сильно, лишь проявятся отличительные черты родов Блэк и Мракс: волосы станут темнее, а глаза приобретут насыщенный янтарный цвет. Когда я спросила, для чего все эти заморочки с обликом, отец ответил, что в своём истинном обличии я буду слишком похожа на мать, а, значит, кто-то обязательно проведёт параллели и моя жизнь будет в опасности. Эти доводы показались мне неубедительными. Он что-то недоговаривал, но что? Решив не настаивать, промолчала, уверенная, что рано или поздно выясню это. Когда-нибудь я смогу продолжить оба рода и совсем необязательно входить в род мужа, а точнее, отец совершенно против такого развития событий. Принадлежность родам Блэк и Мракс наложит на меня обязанность обеспечить их наследниками. Мой дядя Сириус — единственный, кто мог оспорить моё право наследования — был изгнан и обратного пути для него не было. Мысли о детях, браке, наследовании всегда наводили на меня тоску. Я, конечно, гордилась своим происхождением (забыть и не вспоминать Меропу с её глупостями), но все эти обязательства перед магическими родами... Муж никогда не будет мною владеть, ведь мой отец – Лорд Судеб, а я его дочь, так что хотя бы своей судьбой управлять обязана. Ведя разговоры с отцом на ментальном уровне, я, будучи маленькой девочкой, наверное, выглядела довольно странно. Мне самой это было, естественно, незаметно, но отец, как-то высказался, что нужно лучше контролировать выражение лица. На мой закономерный вопрос: «Почему?», был получен ответ: «Выглядишь придурковато!» Тёмному Лорду никто не мешает расслабляться и скалить зубы, тем более в близком окружении. На его подначку, я нисколько не обиделась, а лишь начала прикладывать больше усилий для контроля и осознания себя. Единственное, что всегда расстраивало отца, это моё отвращение к змеям и неспособность к парселтангу. Я терпеть не могла этих ползучих гадов, которые, к слову сказать, всегда как-то выжидающе смотрели на меня. Вопреки страху и отвращению, я восхищалась совершенным строением их тела и непревзойдённой выживаемостью в условиях эволюции. Но что-то внутри замирало от одного взгляда на них, липкий ужас окутывал, скатываясь капельками холодного пота по затылку, а мысли о прикосновении к коже вызывали спазм тошноты. Джин и Адам Грейнджеры змей не боялись, спокойно брали безобидного полоза в руки у работника террариума в Лондонском зоопарке, куда мы однажды отправились. Приёмные родители были в восторге от пресмыкающегося и всё уговаривали меня последовать их примеру, чем вызвали глухое раздражение. Однако с каждым сказанным: «Смотри, какой милашка!» или «Ну что ты, трусишка? Он тебя боится ещё сильнее!», к страху перед змеями всё больше примешивалась ярость. Кажется, в тот день, я даже накричала на «родителей», а потом ринулась на выход. С того дня террариум и змеи были в доме Грейнджеров под негласным запретом. Мои приёмные «родители» во мне никогда ничего странного не замечали, неудобных вопросов не задавали, контролировать не пытались, лишь любили и заботились. На самом деле, иной вариант нас с отцом и не устроил бы. Грейнджеры должны были играть отведённую роль, но зла я им не желала. Моё либеральное отношение к магглам было поводом для многочисленных дискуссий, возникающих очень часто. Отец пытался мне внушить свои убеждения, но потом бросил это неблагодарное дело, сказав напоследок: «Может так и лучше, ты свободнее от предрассудков! Меня передёргивает от одного их вида, а ты просто проходишь мимо, берёшь то, что можешь взять, не нарушая привычного порядка вещей! Я бы даже сказал, ты действуешь эффективнее». Борьба с магглами и магглорожденными — это краеугольный камень отцовских убеждений, от которых веет фанатичностью. Но, нужно признать, что причин для ненависти у него было предостаточно. Подёрнутые дымкой безысходности воспоминания о жизни в приюте, которые он однажды, совершенно неожиданно, показал, открыли мне неприглядную действительность маггловского мира. Отец был зачат обманом при помощи любовного напитка; рос, не зная любви и ласки; часто испытывая боль, одиночество, страх, но, несмотря ни на что, желая выжить. Он был зверёнышем, неробкого десятка и очень быстро понял: когда боятся тебя — гораздо лучше, чем испытывать страх самому. Он ненавидел страх и не прощал тех, кто пытался его пугать или обрести над ним власть. Дети часто жестоки, а дети, живущие в приюте, могут быть просто беспощадны. Они многого лишены и оттого злость их часто обрушивается на тех, кто рядом и слабее. Маленький мальчик Томас Риддл, такой странный для своих сверстников, не мог выжить иначе. Некому было его удержать от бессмысленной жестокости, он был один против толпы. Взрослые, которые должны защищать ребёнка, были также настроены против него. А, испытав однажды опьяняющую силу власти, Том уже не мог остановиться. К чувству безнаказанности быстро привыкаешь. Тёмный Лорд всегда неохотно делился воспоминаниями со мной, и тем ценнее были редкие моменты, когда он приспускал завесу загадочности со своей жизни. Однако, просмотр его детских воспоминаний, навёл на мысль, что меня проверяют. Слишком уж личными они показались. Зная, как ему нравится интриговать и, не желая попадаться в расставленную ловушку, я взяла свои чувства и реакции под жёсткий контроль. Было даже жаль некоторых детишек, соприкоснувшихся с возмездием маленького Тома, но жалостью схожей с той, когда случайно наступаешь на муравья, беззащитного перед неминуемой смертью. Жестокость отца часто не знала границ, поражая своей бессмысленностью. Одно дело заслуженная месть, но боль и унижения ради спортивного интереса? Нет, этого я понять не могла, о чём честно сказала отцу, и явственно ощутила его согласие с высказанным мнением, а также отголосок удивления моим словам. Вероятно, он ожидал скорее осуждения с моей стороны, чем обстоятельного и продуманного возражения. Я снова его удивила, чему была несказанно рада. А потом, отец заговорил: ― Касси, я был озлоблен на весь мир. Злость требовала выхода, как и магия, сила которой была несоизмерима с моим физическим телом. Отвергнутый родом, я был беззащитен перед собственной магией. Когда ребёнок, с таким магическим потенциалом, как у меня, находится под защитой своего Рода, тот помогает стабилизировать силу, не разрушая носителя, а заботясь о нём. Я же был один, в злобном окружении, атакуемый собственной магией. Зверские методы, но на кону была моя жизнь, Касси, и я выбрал жить. Тот момент стал основополагающим для моего понимания отца. Не всё то, каким кажется и поступки окрашены не только в чёрно-белые тона. Есть много оттенков, и нужно иметь в виду, что правда у каждого своя. Неисповедимые пути Провидения привели Тома в приют, взрастили в будущем Тёмном Лорде семена его личности, открыли ему сильно желаемое. Не с первых ли минут осознания того, что он не в состоянии ничего контролировать в своей жизни, пришла яростная тяга владеть не только собственной судьбой, но и судьбами других людей? Не это ли определило всё дальнейшее течение событий? Меня всегда интересовало, почему отец разговаривает со мной ментально, а не физически, и все ли так могут общаться? А самое главное: где его тело? Отец долго отнекивался, но однажды, в мой одиннадцатый день рождения, когда я попросила его в качестве подарка поведать мне эту историю, он сдался, но с какой-то неуверенностью, почти со страхом. И приготовившись услышать что-то из ряда вон выходящее, не ошиблась. Он рассказывал без прикрас, не стараясь себя обелить и представить в лучшем свете. Рассказал: про «Вальбургиевых Рыцарей»; про игры в кошки-мышки с Дамблдором; про Тайную комнату, которую открыл совершенно случайно; про василиска и убийство надоедливой грязнокровки; про крестражи. Меня же ужасно заинтересовало, почему своих последователей отец назвал так странно. Одно весьма определённое имя всё время крутилось на языке. Каково же было моё удивление, когда оказалось, что Вальбурга Блэк действительно имела к этому отношение. Двоюродная бабка была старше отца всего лишь на год и то, как неожиданно замялся отец, упоминая её, зародило в душе подозрение, что, возможно, возникшая ассоциация «Королева — Рыцарь», не такая уж и нелепая. Возможно, сначала узкий кружок последователей был создан из-за желания поразить девушку собственной значимостью, привлечь внимание, скрасить изъян происхождения. Вальбурга не входила в их число, что тоже наталкивало на определённые мысли. Зато её племянница стала верной слугой бывшего школьного почитателя. Не этим ли обуславливается зацикленность отца на чистокровности? Не мстит ли он магглам за свой потерянный шанс на счастье? Не в этом ли причина привязанности к роду Блэк и желания его продолжить своими потомками при помощи Беллатрикс? Мысли о личной жизни отца будоражили моё сознание, а так как я пока не умела хорошо скрывать свои эмоции, то быстро раскрыла себя. Отец многозначительно хмыкнул и сказал фразу, которую я смогла понять только спустя много лет: — Вальбурга была необычайно красивой женщиной, Белла тоже. Но одной, обуреваемый первой влюблённостью, пытался служить я, а вторая ― служила мне. Всё закономерно. На этом разговор о личной жизни был закончен, поэтому пришлось обуздать своё не в меру разыгравшееся любопытство. О крестражах упомянул вскользь Дамблдор, будучи тогда всего лишь профессором Трансфигурации, не объясняя сути и как будто случайно. Эта интригующая беседа состоялась в один из дней, когда Том спросил его о возможности дополнительных занятий. Слово за слово и беседа перетекла на отстранённые темы. Том всегда интересовался тем, что выходило за рамки образовательной программы, поэтому упрямое нежелание учителя дать исчерпывающий ответ лишь подстегнуло искать в других источниках. Запретная секция школьной библиотеки обладала крупицами информации, но этого оказалось достаточно, чтобы взрастить навязчивую идею о бессмертии. В родовых библиотеках своих «рыцарей», он нашёл искомое: достоверные факты, а не домыслы. Но это уже было после памятного разговора со Слагхорном. Том ругал себя, потом почём зря, за потраченные усилия и пустой результат, задаваясь резонным вопросом: чего ради попёрся к этому пузатому пауку? Почему решил, что тот в состоянии рассказать действительно что-то стоящее? Умишко профессора зельеварения было напичкано теми же постулатами из немногочисленных книг запретной секции школьной библиотеки. Взломать сознание Слагхорна было до смешного просто. Ничего путного не обнаружив, отец в своё удовольствие поиграл с профессором, заводя беседу таким образом, чтобы тот осознал по какому тонкому льду ступает. Было забавно наблюдать ужас и бледность, появляющиеся на лице, всегда обладавшим здоровым румянцем, а вытаращенные глаза отнюдь не красили профессора. Том ещё немного надавил, задавая очередной провокационный вопрос, и тут же ощутил острое желание Слагхорна на всякий случай спрятать воспоминание об этом разговоре. Закрепить это трусливое стремление не составило особого труда, и отец покинул ошеломлённого профессора зельеварения в твёрдой уверенности: самовлюблённый слизень будет молчать, как рыба. Из книг, найденных в родовых библиотеках последователей, выяснилось, что душа неделима, а крестражи всего лишь привязки для души без оболочки. Без них она покинула бы этот мир сразу, как только умирает тело, если только не останется в нём в качестве привидения. Но путь создания крестражей, лишь один – убийство. И Том убивал. Когда ему исполнилось семнадцать лет, он посетил дом Мраксов. Неистребимая надежда найти близких людей распаляла жажду этой встречи. Отцу было известно, что в магическом мире, держались даже за бастардов и сквибов, хоть и не афишировали свои родственные связи. Но отказываться от них мало кто смел, потому как этим наносился ощутимый удар по родовой защите, разрывающей магическое полотно. Отречение ― сложная и болезненная процедура, совершаемая в очень редких случаях и только при наличии прямого наследника. Блэки часто злоупотребляли этим, выгоняя из рода всех неугодных, последним стал Сириус. На тот момент ещё был жив Регулус и Вальбурга посчитала это оправданным действием, но как же она просчиталась… Со смертью младшего сына в 1979 году, родовая магия ослабла, что неминуемо отразилось на внешнем виде дома. Таким его ещё никто не видел: мрачный и обветшалый. Беллатрикс своевременно поспешила успокоить безутешную тётушку новостью о скором рождении внучатой племянницы, чем предотвратила принятие Сириуса обратно в род Блэков. Родственные узы не помешали ей потребовать с Вальбурги Непреложный обет, запрещающий посвящать кого-либо в эту тайну без ведома Тёмного Лорда. Окрылённая шансом возрождения древнего рода, Вальбурга согласилась и рассказала, как зачаровать семейный гобелен. Она так и умерла, лелея свою мечту о величии Блэков и оплакивая единственного оставшегося в живых сына, который гнил в Азкабане, словно преступник. Том думал, что дядя Морфин обладает достаточной сообразительностью и не станет отказываться от единственного наследника и продолжателя рода. Но он ошибся. Отвратительный не только внешне, но и в своих высказываниях о Меропе, родственник явно не был счастлив встрече. Как вообще это животное в человеческом облике могло быть связано с ним, Томом? По всей видимости, только кровь презренного маггла смогла нейтрализовать вековое влияние близкородственных браков. Нужно бы поблагодарить Риддла-старшего за приличную внешность, но благодарности он не испытывал. Вот тогда Том и решил отомстить, справедливо считая, что быстрая смерть не окупит страданий в приюте. Поэтому, сжав зубы, юноша ушёл. Внутри клокотала невысказанная злость и обида, а воспоминания о прошедших годах навязчиво мелькали перед внутренним взором. Исход ещё не начавшейся встречи с Риддлами, был уже предопределён, когда отец, сжимая кулаки, ступил на ухоженную дорожку, ведущую к богатому особняку, и застыл, словно наткнувшись на невидимую преграду. Тьма заклубилась вокруг юного волшебника, поднимая из глубин памяти все, что когда-то причиняло боль или вызывало острое чувство стыда: никому не нужная недалёкая мать, оставшаяся со своей бедой один на один; отказ от ребёнка, пусть нежеланного отцом, но живого, и ещё даже не рождённого. Казалось, сама магия требовала возмездия. Риддлы встретили его также неласково, как и дядя, но юношу почти не трогали их чванливость и презрение, в голове уже созрел план мести. Он убил легко, не испытывая ни жалости, ни угрызений совести. Именно тогда, отец создал два первых крестража [1]: дневник и кольцо. И Риддлы, и опустившийся дядюшка были словно мерзкие слизни, от которых нет никакой пользы. Последний, смог ещё послужить своему роду, признав в племяннике наследника, однако, магию не удалось обмануть подчиняющим заклятием, и отца постигло горькое разочарование неудачей. Лишь когда Морфин окончательно сошёл с ума в Азкабане, Том стал единственным наследником Мраксов. Если первые крестражи создавались из предметов, которые просто оказались под рукой (личный дневник всегда носил с собой, а кольцо позаимствовал у дядюшки), то остальные были подобраны очень тщательно. С созданием пятого, последнего крестража, которым стала чаша Хельги Пуффендуй, произошло нечто странное. Тело будто опалило огнём, а сам отец почувствовал притяжение крестражей, создающих дисбаланс души с физической оболочкой. Его мучили сильные головные боли, снились кошмары, а настроение было ужасно изменчивым. Иногда тело сковывало болезненными спазмами, длившимися часами. Когда началось противостояние между Орденом Феникса и Тёмным Лордом, общество разделилось на два лагеря. Уходило много сил на поддержание порядка в рядах собственных последователей, на устрашение противников и ликвидацию особо активных врагов. Обе стороны не гнушались использовать широкий арсенал чёрной магии. Рушившиеся планы на быструю победу приводили в ярость Тёмного Лорда, а тем временем его физическое и душевное состояние становилось все плачевнее. Калейдоскоп воспоминаний о пророчестве, Поттерах, и о том, как Лорд Волдеморт нанёс им визит, резко обрывались, и меня выбросило, это был сильный ментальный удар. ― Какого черта? – смогла прошептать я и чуть не упала со стула, на котором сидела во время этого путешествия в прошлое. Голова кружилась нещадно. – Что это было? Почему такой обрыв в воспоминаниях? ― Скорее всего, ко мне применили Обливейт, – объяснил он. – Дальше, я помню себя бесплотным духом, которого, притягивая ко всем крестражам одновременно, кидало к каждому из них по очереди и этот процесс казался бесконечным. Видимо, лишившись телесной оболочки, душа просто не имела стабильной опоры, ведь крестражи были между собой равны. Процесс перекидки сопровождался ужасной болью, казалось, будто сходишь с ума. Потом меня потянуло от них в противоположную сторону, боль и напряжение исчезли, а я оказался здесь и вновь смог с тобой говорить. Мне изредка нужно посещать крестражи, иначе магия опять натянет повода. Поттеры, кстати, как выяснилось, мертвы. По слухам, убил их я. Мальчишка жив, Авада якобы отразилась от него и ударила в меня. Такова официальная версия. Его чтят, он победил Тёмного Лорда! В последних словах чувствовалось и горечь поражения, и ярость от бессилия. Отец замолчал, а в молчании, ощущалась досада на самого себя и ожидание моего приговора. Я задумалась. Всё, произошедшее с отцом, походило на мастерскую ловушку, в которую он так нелепо угодил. И где-то в тени прятался кукловод (в этом я была абсолютно уверена), дёргавший своих кукол за верёвочки. Из того, что было мне известно, никто, кроме Дамблдора на эту роль не подходил. Как умерли Поттеры и удалось выжить от смертельного заклятия их сыну? Отразить его невозможно, но что же тогда произошло на самом деле в Годриковой Впадине 31 октября 1981 года? Действительно ли к отцу применили Обливиэйт? Вопросы кружились, не давая покоя. В своих размышлениях я и не заметила внимания отца к моим мыслям. А он излучал целый спектр эмоций, никак не ассоциировавшихся у меня с ним: досада на свою недальновидность и поражение, страх и беспокойство за меня. Отец боялся, что я могу пострадать из-за его ошибок и промахов. ― Не стоит, ― мягко, но решительно сказала я.― Мы справимся папá, справимся. Мне хотелось его обнять и утешить. Все совершают ошибки, но в то, что он пошёл убивать годовалого малыша из-за неправдоподобного пророчества, я абсолютно не верила. Как и в способность мальчугана убить Тёмного Лорда тоже. Это была ложь от начала и до конца. ― Папá, а ты не думаешь, что Дамблдор специально навёл тебя на мысль о крестражах? Что он загнал тебя в ловушку? ― Да, Касси, сейчас я тоже так думаю. Рассказ тебе помог взглянуть на всё со стороны. Как же я был слеп! – в голосе отца явственно прозвучало потрясение. ― Мы ещё повоюем, папá! Ты – Лорд Судеб, а я — твоя дочь, и победа будет за нами! Виновные будут наказаны. Кукловод взял на себя слишком много и в этом его ошибка: он не знает обо мне и о том, что мы вместе. Ты не один, Папá! Ментальный посыл отцу был полон решительности и нежности. Ответом стало тепло, впервые за всё время, словно обнявшее меня. Это было важно.