«Лёгкость приходит в дела и отношения, когда не боишься «проиграть», и готов к любому раскладу. Лёгкость бытия появляется, когда не делаешь больших ставок на жизнь, и не боишься её потерять. Это смирение. Запредельной сложности в принятии такого взгляда нет. Это обычная честность с собою. Завтрашний день — непредсказуем. Следующая секунда — непредсказуема. Ожидать чего-то — значит, обманывать себя. Все ожидания приводят к мучительному пониманию той разницы, которая неизбежно возникает между фантазией и реальным положением дел. Видимо, иногда просто необходимо снова и снова отступать от уже понятых и принятых истин, чтобы после — возвращаться к ним по новым дорожкам с новым уровнем понимания». Сурен Оханян
***
30 июня 1997 года. В этой новой реальности… Альбус Дамблдор сидел за директорским столом в своём кабинете и задумчиво смотрел на почерневшую руку, чуть шевеля обугленными пальцами. Ловушка кольца оказалась слишком заманчивой для него. Вернуть тех, кто ушёл. Или хотя бы получить прощение. Лживое, лицемерное прощение за то, чего уже не исправить. Многое было на его совести, но лишь за некоторые поступки Альбус испытывал чувство вины или стыда. И всё равно поступил бы также, ничего не изменил. Почти ничего. Ведь всё это было сделано во имя благой цели. Во имя сохранения двух таких разных миров. Иногда цель оправдывала средства. И вот настал момент истины для последней сцены в этом долгоиграющем спектакле, задуманном им много лет назад. Когда-то давно терзаемый воспоминаниями о событиях, которые были уже покрыты пылью пройденных лет, но не забыты, и всё так же болезненны, он совершил досадную ошибку. Упустил из виду Тома, позволил ему набрать силу, познать на вкус власть и построить далеко идущие планы по завоеванию магической Англии, а может, и всего мира. Очень поздно Альбус осознал, к чему всё идёт. С самого их знакомства в приюте в 1938 году мальчик заинтриговал и своим потенциалом, и харизмой. Последнее, к слову, мешало держать юного, талантливого от природы волшебника под контролем. Странно, но только сейчас, по прошествии более полувека, в двенадцатилетнем, упрямом, своевольном Томе, Альбусу ясно виделся Геллерт, сыгравший свою фатальную роль не только в жизни семьи Дамблдоров, но и многих других. Чужих, неизвестных, и оттого, наверное, не таких важных, но имевших место быть. Так уж были устроены люди: своё горе у них самое безутешное, а боль — невыносимая. Всё имело свои исключения, но Альбус им не был. В те далёкие дни, его поглотило ожидание тревожных новостей, приносимых со всего света измученными совами от верных ему людей. Незримое копошение в обоих мирах: магов и магглов. Назревало что-то страшное, и делалось это руками давнего знакомого из, ещё болевшего угрызениями совести, прошлого. Геллерт готовился к полномасштабному завоеванию мира. К тому самому, которое когда-то задумывал вместе с Альбусом, но воплотить решился один. И начал с Польши. Никто не верил, никто и не понял происходящего. Глупцы! Хотя, чем сам лучше? Пока не спускал настороженного взгляда за разворачивающей свои чёрные погребальные крылья смертью, не увидел главного у себя под носом: взросление нового Тёмного Лорда. Быть всегда и во всём первым и самым лучшим, являлось ахиллесовой пятой Тома ещё в Хогвартсе. Чем больше он получал внимания и признание, тем более этого жаждал. Он был той самой Чёрной дырой, поглощавшей всё попадавшее в неё. Поэтому всегда брал максимально возможное количество дополнительных дисциплин, прилежно отвечал на уроках, был всегда вежлив и обходителен. Образ лучшего ученика закрепился за ним с первого курса. Большинство, в те школьные дни, знало его именно таким. Но уже тогда, мальчик был над толпой, уже тогда желание власти туманило разум, а собственная уникальность только усугубила положение. Задерживая взгляд на талантливом представителе факультета Слизерин, Альбус не раз одёргивал себя, отпугивая червячок сомнения в тёмные закоулки сознания, не давая разрастись подозрениям в необъятный океан, подспудно жалея, что Том не на Гриффиндоре, и потому, слишком далеко от его контроля. Тем не менее, чтобы успокоить себя, время от времени приходилось проверять мысли Слагхорна, с которым Риддл свёл тесную дружбу. Всё было бы гораздо проще, если бы мальчик добровольно впустил в своё сознание, но тот, на любую попытку легиллименции, отвечал довольно устойчивым к воздействию ментальным щитом, с годами только крепнувшим. Ну, не потрошить же собственного ученика из-за невнятных домыслов?! В очередной раз бегло просматривая воспоминания Горация, наткнулся на приватную беседу Тома со своим деканом, произошедшую после вечерних посиделок, пафосно именуемых «клубом». То, что профессор зельеварения попытался спрятать воспоминание, не произвело особого впечатления. Нелепая попытка! Но Слагхорн всегда был слишком тщеславен, и не верил, что на его силу может найтись ещё бóльшая сила, или просто надеялся на «авось». Вот только старому школьному другу Альбусу Дамблдору ничего не стоило извлечь из мутного клубка истинное воспоминание. В памяти сразу кольнуло, поднимая на поверхность его собственный разговор с мальчиком на одном из дополнительных уроков по Трансфигурации. Альбус упомянул понятие «крестраж» не задумываясь о том, что мысль эта могла глубоко засесть в юном уме одарённого волшебника, желавшего от судьбы преклонения, а не подаяний. И чем больше получавшего, тем сильнее боявшегося потерять достигнутое. Просто мальчик пришёл к этой мысли до того, как добился чего-то значимого, прекрасно понимая, что все великие люди на пике своего успеха слишком уязвимы. А Том Риддл хотел стать великим волшебником, который, подчёркивая собственную исключительность, не упал бы с воздвигнутого пьедестала, а остался там на веки вечные. Маленькие чёрточки подозрений сейчас составляли цельную картину, но отчего-то в далёком 1943 году, Альбус просто отмахнулся от них, посчитав не стоящими внимания. Оно и понятно, Геллерт вовсю орудовал в маггловском и магическом мирах, стирая из вех истории целые поколения, проливая нескончаемые реки крови, главным образом магглов, которые в количественном соотношении превышали численность магов, и тем самым представляли, по мнению тёмного волшебника, огромную опасность. К 1945 году, когда мир превратился в мёртвую, нарывающую гноем плоть, а медлить и раздумывать было больше нельзя, Альбус, наконец, решился остановить прежнего единомышленника. До этого момента лишь наличие Старшей палочки, именуемой «Непобедимой» внушало опасения, но, презрев опасность, поставив на кон всё и даже собственную жизнь, он встретился с Геллертом Гриндельвальдом и... победил. Кто же знал, что шкодливый артефакт сам себе на уме и выбирает «хозяев», руководствуясь только ему известными критериями? Нет и не было никакой взаимосвязи между победой над прежним хозяином и подчинением палочки. Лишь череда совпадений, кровавых следов в истории, являвшихся волеизъявлением артефакта перейти к более достойному или «интересному» носителю. Старшая палочка была паразитом на магическом ядре волшебника, которому «посчастливилось» заявить на неё свои права. Артефакты подобного порядка не могут существовать иначе, потому что ничто не вечно, не берётся из ниоткуда, и не уходит в никуда. Тем более магия. Материя, которой волшебники научились пользоваться, но так и не поняли до конца. Альбус и сам долго заблуждался. Теории чистокровности магов на поверку не выдерживали никакой критики, являясь лишь поводом для самолюбования особо зацикленных на собственной идентичности и презренности всех остальных, не проходящих по критериям. И две Мировые войны доказали абсурдность этих идей. С сокращением численности якобы мешающих магглов, самих волшебников начали «косить» странные болезни, продолжительность их жизни резко уменьшалась, а силы истощались. Подтверждение этому можно было найти на каждом родовом древе потомственных аристократов. И ведь причина лежала на поверхности. Маги всего лишь аккумулировали в себе жизненную энергию, имея возможность управлять чистым намерением. Но парадокс заключался в том, что магглы, как и всё сущее, тоже носили в себе магию. Как и почему выбирались простецы, появившиеся на свет магглорождёнными волшебниками, оставалось загадкой, но, вероятно, это следовало принять как данность. Ведь принимаем мы голубое небо, воздух и существование самих себя… Ни один из миров не мог существовать без другого, но подобные Тому и Геллерту, никогда бы не признали такое расхождение с собственными теориями превосходства и неуклюжими попытками перекроить всё на свой лад. Они только усугубили и без того удручающее положение магов. Именно поэтому их надо было остановить. Это решение не пришло внезапно, Альбус долго и упорно сопротивлялся навязанной ему роли Палача и Вершителя Судеб, но Провидение постоянно сталкивало с перекрёстками ещё не принятых решений, людьми за них отвечающих, и возможностью влиять на всё это. И он сдался, покорился чужой воле. Когда Геллерт, сломленный предательством всегда верной ему палочки, и крушением величественных планов, добровольно заключил себя в Нурменгард, Альбус вернулся в Англию и впервые понял, как много упустил из происходящего на родине. Том закончил обучение и исчез в неизвестном направлении. Его след был потерян. Иногда происходили необъяснимые события, питая умы рядовых магов страхами, способствуя возникновению престранных легенд и домыслов. Оставалось ждать, когда бывший ученик себя проявит более открыто. Назначение на должность директора Хогвартса в 1956 году, подкинуло много возможностей, вновь принуждая вмешаться в процесс жизни, противопоставляя каждой его, Альбуса, отсрочке или сопротивлению, ухудшение ситуации. Маховик Времени, призванный облегчить участь директора такого большого учебного заведения, а также обладателя прочих, не менее важных, общественных должностей, был буквально насильно втиснут ему в руки. Так рухнула вторая глухая оборона его сопротивления роли Палача. Министерством Магии была наложена защита на Маховик, исключавшая возможность путешествий в будущее и изменений ещё не свершившихся событий. Но Старшая Палочка снимала любые ограничения, и Альбус решился узнать то, что скрыто за завесой времени. И ужаснулся… Воцарение трёх могущественных волшебников, ещё более разрывающих материю магии и всего сущего, неотвратимо вело мир к уничтожению. Магия исчезала, а маги и магглы умирали. Одним из этих волшебников был Том, а вторым — ещё не родившийся в его, Альбуса, времени, Гарольд Поттер. Трио завершала дочь Тома, Кассиопея Беллатрикс, которой не было равных по силе. Они держались друг за друга, представляя собой монолит, подпитываемые остатками магии несмотря на творившуюся вокруг них разруху. Они владели миром, который умирал. Посещать будущее пришлось очень много раз, но это того стоило, хоть на кропотливые расчёты ушли годы. В конце концов, удалось выявить истоки ситуации, найти узлы развилок событий. Он не имел права на оплошность, хотя сбои и случались. Иногда приходилось вмешиваться в течение времени, тщательно взвешивая каждое своё действие, но по большому счёту оставаясь в тени, ожидая выхода на сцену другого участника — Тома. Собираясь обратить его феноменальные достижения в фатальные ошибки. Крестражи, которые амбициозный ученик к этому моменту создал и ещё создаст, станут идеальной ловушкой в формируемом будущем. Конечно, самым удобным решением, было бы уничтожить всех троих в уязвимый момент, но Альбус понимал, что появление таких могущественных волшебников уже подняло магическую волну, которая в силах уничтожить хрупкий мир. Как же могло повлиять их внезапное и почти единовременное убийство? Истребит вселенную? Да и претило брать на свою совесть лишние жизни. А отвечать за них всё равно придётся. Вот только перед кем? Убийство Поттеров, как ни пытался он скрыть от самого себя, оставило неизгладимый отпечаток буквально въевшегося чувства вины. Сложнее всего было разыгрывать перед Лили и Джеймсом бездушного манипулятора, для которого нет ничего проще, чем убийство. Но заметь они хоть тень его сомнений, и решимость осуществить задуманное оставила бы Альбуса окончательно. А так, подбадривая себя мнимой злостью, проговаривая приказы, он смог… убить. Даже зная, что Поттеры хоть невольные, но соучастники ужасного будущего, переступить определённую черту, которая появляется перед каждым потенциальным убийцей, было неимоверно сложно. Но он хотел попробовать спасти хотя бы Кассиопею и Гарри, дать им шанс, иную судьбу, исключающую пагубное влияние родителей и прочих факторов. Это было трудное решение, потому что к моменту его принятия, Альбус уже преподавал у Лили и Джеймса. Ясно видел и их недостатки, и достоинства. Оказалось, что уродует не только ненависть и одиночество, но слепая любовь и вседозволенность. Никто не узнает чего ему стоило пережить эти годы… Никто не поймёт, как он уговаривал себя убить, прячась за выстроенной стратегией, словно за непроницаемой стеной. Никто, даже он сам. Это и правда был он?! После нескольких неудачных попыток изменения будущего стало ясно, что заточение Блэка в Азкабан, являлось единственным решением проблемы. Однако, не оставляло сомнений: лучше смерть, чем такое существование. Ещё один камень обвинения, повисший тяжким грузом на его, Альбуса, душе. Но влияние Сириуса на воспитание Гарри было бы просто фатальным. Последний из Блэков видел в крестнике своё продолжение, своего, так и не родившегося ни в одном из вариантов будущего, наследника. И поэтому неимоверно балуя, взращивая в нём зёрна собственной исключительности, невольно создал бы монстра. Если бы только можно было наверняка опознать ту ложку дёгтя, которая изменила не только участь судьбы Поттеров и самого Гарри, но и повлияло на будущее всего мира! Разве не любовь в семье должна была бы обеспечить мальчику прекрасное и счастливое будущее, навсегда сделав его приверженцем Света, а не Тьмы? Как всё стало бы просто, знай он, Альбус, точную закономерность этого процесса! Но нет, пришлось отослать Гарри, к его родственникам-магглам. Позволить им вырастить того, кто противопоставит себя Тёмному Лорду, избежав участи стать самому таким же. Артефакт, нейтрализующий большую часть магической силы и позволяющий влиять на восприятие мальчика, был хорошей идеей, но не идеальной. Когда Том спустя годы смог извлечь его, Альбус мгновенно ощутил резко оборвавшуюся нить. И в другой раз постарался избежать повторения ошибки, потянувшей за собой целый ворох сложностей и чуть не погубившей все многолетние расчёты. В доме Морфина Мракса, он получил неожиданный подарок в лице одинадцатилетней Кассиопеи Беллатрикс, присутствовавшей там вместе с Томом. Ведь для Альбуса так и оставалось тайной место, где бывший ученик спрятал свою дочь. Теперь можно было воочию увидеть дитя, превратившееся, в последствии, в одну из самых сильных волшебниц. Память делает нас теми, кто мы есть. Уничтожение основополагающего воспоминания об отце и его влиянии сместило ориентиры девочки в нужном для Альбуса направлении. Пришлось также заблокировать часть её силы и природных талантов. Почти эмпатическая чувствительность поразила. Как же могла она с таким даром спокойно смотреть на мучения других? Что с ней сделал Том? Об этом будущее умалчивало. Личность Гермионы Грейнджер, как нельзя лучше легла на задуманную роль подруги Гарри Поттера. Талантливая магглорождённая заронила зерно сомнения в правдивости теории превосходства чистокровных одним фактом своего существования. Только такие мнимые чудеса могли направить историю магического мира по иному пути. Как бы цинично это не звучало, но требовалось стереть различия между сословиями, чтобы потом, позже, провести новые, несомненно, более совершенные. Что значит одна несправедливость, если можно спасти миллионы загубленных судеб? Было ли это смягчающим обстоятельством? Альбус не знал, но очень хотел в это верить. Кассиопею и Гарри не пришлось подталкивать к взаимодействию, они словно половинки одного целого, вопреки всему тянулись друг к другу. Безоговорочное доверие, подсознательное понимание, несомненная близость. Возможно, именно это являлось причиной их несокрушимости в будущем. Эти двое должны быть рядом, но не вместе. Аластор, старый друг, уже лишившийся большей части своей рассудительности, видевший во всех и вся угрозу, был посвящён в задуманное почти сразу после рождения Гарри. Нерушимая клятва обеспечила гарантированное молчание при любом раскладе. После смерти Тома в доме Мраксов, Аластор, используя знания Кассиопеи, вместе с верными себе, а не Министерству, пятью Невыразимцами, помог проникнуть в Малфой-мэнор. Хозяева, их наследник, Гарри и, на удачу присутствовавший там, Северус, подверглись изменению памяти. Последний, к слову, оказал отчаянное сопротивление. Особенно сильно на него повлиял вид Кассиопеи, смотрящей бессмысленным, мёртвым, из-за наложенного Империуса и стёртых воспоминаний, взглядом. Одинокий, нелюдимый, всегда расчётливый и трезвомыслящий, жёсткий в суждениях зельевар удивил взрывом безрассудной смелости, в попытке убить директора Хогвартса. Это был второй раз на памяти Альбуса, когда лицо Северуса исказила боль, и он показал свои истинные эмоции. Но клятва верности тут же скрутила несостоявшегося убийцу, заставляя кричать от переносимых мучений, и явной ярости, вызванной бессилием помочь девочке. Выказанная привязанность тронула, но не отвратила от задуманного. Пути назад не было. Временное полотно подверглось уже таким кардинальным изменениям, что неловкий шаг или малодушное отступление могли запросто уничтожить всё живое. Альбус успокаивал себя, насильно вытаскивая из памяти, увиденные в будущем, ужасающие последствия царствования Тома, Кассиопеи и Гарри. Помогло. Ненадолго обеспечивая уверенностью в необходимости предстоящего. В итоге всё вернулось на круги своя: Том — до поры до времени мёртв, Кассиопея снова стала Гермионой Грейнджер, а Гарри ничего не знал ни о магии, ни о собственной исключительности. Мальчик теперь был обладателем особенного артефакта, который невозможно извлечь без его, Альбуса, на то позволения, хранивший частичку создателя, способную в нужный момент поведать Избранному малую толи́ку правды. Годы, проведённые этими детьми в Хогвартсе, показали, что всё было сделано правильно. Чистые души, способные спасти этот мир от разрушения, вдохнуть новую жизнь в затхлое общество чистокровных устоев и упёртых фанатиков. Иногда было сложно удержаться от вмешательства в уже известный процесс, потому что хотелось помочь Гарри и дочери Тома, облегчить их участь и свою совесть. Несмотря на безуспешные попытки оставаться в стороне, Альбус привязался к ним. Это мешало неимоверно, но он постарался сделать всё, чтобы уменьшить ущерб от своего вмешательства в их судьбы, дать им шанс на счастье, пусть и не вместе, но близко друг от друга. Хотелось верить, что этого было достаточно. Очень хотелось… Сморгнув морок воспоминаний, Альбус окинул прощальным взглядом кабинет, с которым уже успел сродниться за пройденные годы. Больше он сюда не вернётся… Но не жалел о своей скорой кончине, потому что каждый должен платить по счетам, и он не был исключением. Взгляд упал на старинные часы… Вот-вот придёт Гарри, и они отправятся за очередным крестражем Тома. Приходилось выдавать мальчику информацию дозировано, чтобы он сам пришёл к нужным выводам. Слишком явное давление только всё испортило бы. Раздался стук в дверь, чужеродно, грубо разрывая тишину кабинета, выдёргивая Альбуса из раздумий. Гарри сегодня пунктуален. — Профессор Дамблдор, можно войти? Альбус ласково улыбнулся входящему подростку.***
Много лет спустя… В небольшой комнате, где царил полумрак, стояла кровать с не задёрнутым балдахином. В воздухе витал запах зелий и настоек из горьких трав, которыми и была заставлена рядом стоящая тумбочка. Лицо женщины, обессилено лежавшей на кровати, было испещрено морщинами. Бледные хрупкие руки на белом фоне постельного белья, казались почти прозрачными. Длинные седые волосы шелковистым серебром лежали на плечах. Она была стара и умирала. Она знала это совершенно точно. Сегодня тот самый день. Ей опять снилась Беллатрикс. Только молодая и очень красивая. Нет, она не пытала и не издевалась, а просто стояла с выражением вселенской грусти на лице. Но не это обеспокоило Гермиону. Сумасшедшая Пожирательница Смерти, которая уже сама была мертва (так давно, что и не вспомнить), не произнося ни слова, звала за собой. Зов отражался в тёмных глазах. И будто этого недостаточно, Беллатрикс протягивала к ней свои тонкие красивые руки. Она и раньше снилась, и всегда по-разному. Иногда пытая, тогда она смеялась как помешанная, и вызывала дикий ужас. Иногда просто молча смотрела, а потом отворачивалась и исчезала. Но никогда ещё в её глазах не отражался зов. Беллатрикс выглядела, как мать, зовущая Гермиону домой с прогулки, такие нежность и любовь сквозили в жестах. Волосы были чисты и красиво вились, а одежда хоть и чёрная, и в стиле Пожирательницы, но всё же новая. В Малфой-мэноре и в битве за Хогвартс, Гермиона запомнила свою мучительницу совсем другой: спутанные грязные волосы, безумный взгляд, а на одежду без слёз и не посмотришь. Видимо, под конец жизни, женщина не особенно задавалась мыслью о своей красоте, она была уже слишком безумна. Иногда во снах, за спиной Беллатрикс, появлялся силуэт мужчины, но Гермиона никогда не видела его лица. Всегда после таких снов, у неё было ужасное настроение, а где-то внутри нарастала дрожь, не желая проходить, а беспокойство окутывало белым саваном. И без видимой причины накатывала тоска по чему-то неведомому. Но сейчас не было ни беспокойства, ни тоски, лишь удовлетворение. «Наконец-то! — подумала Гермиона. — Поскорей бы! Я прожила слишком долгую жизнь, чтобы оставаться здесь». Где-то там, в недрах этого небольшого дома, сидели за столом её дети, внуки и правнуки. Гермиона с трудом выносила их присутствие. Её раздражала их жалость и навязчивость. — Живите своей жизнью, и оставьте меня в покое! Мне не нужна ваша жалость! — часто говаривала она. Но они не уходили, а Гермиона старалась просто смириться с их присутствием. Её муж Рональд Уизли, умер тридцать лет назад. Аппарация всегда была слабым местом Рона. И вот однажды, возвращаясь с матча по квиддичу, он, слегка нетрезвый, попытался аппарировать и… неудачно. Мало того, что занесло его в неизвестном направлении, так ещё и расщепило. Глупый-глупый Рон. И ведь почти восьмой десяток стукнул, а всё на удачу надеялся. Ему наверняка было просто лень дойти до ближайшей каминной сети. По словам колдомедика: умер он быстро. Ирония судьбы, но расщеп произошёл так же, как и в тот день, когда они втроём убегали из министерства. Только на этот раз, руку оторвало полностью. Муж вспомнился с горечью на потрескавшихся губах. Прикрыв глаза, она попыталась выкинуть мысли о нём из головы. Думать о Роне не хотелось. Мир его праху, но она и так отдала многое мужу. Этот день принадлежал лишь ей. День её рождения и смерти. Сегодня Гермионе исполнилось сто одиннадцать лет. Дата отчего-то казалась значимой. Сто плюс одиннадцать. Год, когда ей исполнилось одиннадцать — она почти не помнила, всё будто в тумане. Досадливо поджала губы, последнее время ей везде виделись знаки судьбы и совпадения, чувство «déjà vu» преследовало по пятам. Рациональная до мозга костей, Гермиона не понимала, почему в ней произошли такие изменения. От этих мысленных вопросов без ответов, заболела голова. «Не думать, не думать, тогда всё пройдёт, — по привычке увещевала она сама себя. — Ты же знаешь, но всё равно прёшь, как тролль!». Гермиона попыталась расслабиться, чтобы избавиться от болезненных ощущений и слегка задремала. Из сонного состояния вывел звук еле слышно открываемой двери. Вглядеться в тёмный проём не удалось. Не ясный, замаскированный тенью, силуэт, такой же, как и во сне, медленно приближался к ней. Сердце застучало, будто взбесившись, казалось, оно вот-вот вырвется наружу. С расширившимися от ужаса глазами, Гермиона застыла, не смея пошевелиться. Всё её существо жаждало выразить свой страх криком, но он застрял где-то внутри и поэтому она молчала. Когда чужак подошёл вплотную, ей почудилось, что силуэт ей смутно знаком. И когда она уже набралась смелости, чтобы спросить, что ему нужно, раздался знакомый хриплый шёпот человека, которого точно не ожидала здесь увидеть: — Гермиона, ты спишь? — Чёрт подери, Гарри! О чём ты только думал, подкрадываясь ко мне? — вздохнув с облегчением, выпалила она. — У меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Ты напугал меня до ужаса! — Прости, я не хотел… Гермиона усмехнулась, но тут же зашлась в надрывном кашле. Успокоившись, она внимательно посмотрела на давнего друга. Теперь он сидел на краю кровати, совсем близко к ней и его лицо несмотря на полумрак было прекрасно видно. Усталость, казалось, въелась в его черты, делая старше на пару десятков лет. Хотя в их возрасте это уже мало имело значение. Она и сама выглядела не лучше. Волшебники живут дольше, но стареют лишь чуть позже, чем магглы. Гарри был достаточно бодрым для своего возраста. Чёрных непослушных волос, конечно, давно не было. Седина и морщины — всё как и положено. Шрам в виде молнии почти незаметен. Её давний друг… Как причудливо сплелись их жизненные пути почти в один. Джинни и Рон никогда не одобряли близость и взаимопонимание своих супругов. В своё время пришлось пережить и ревность, и скандалы. Её и Гарри всегда подозревали в адюльтере, даже в возрасте, который чванливо называют возрастом мудрости. Иногда Гермиона спрашивала себя: почему она не вышла за Гарри? Почему выбрала Рона, с которым их связывало гораздо меньше? Отчего Гарри выбрал не её? Ведь своим женским чутьём, ощущала, что он тянется к ней. Замечала тоскливый взгляд. Но они никогда не переходили ту грань, которая разрушила бы их семьи и, возможно, дружбу. Однако, этого было всегда катастрофически мало. Недосказанность между ними осталась и по сей день. Они научились скрывать свою несомненную близость душ от супругов, но наедине всегда были честны друг с другом. — Почему ты сидишь в темноте, если всё равно не спишь? Почему здесь одна, а не с семьёй? — Мне нравятся полумрак и тишина. Они успокаивают меня. И я хочу быть одна. Эти Уизли слишком утомительны, тем более в таком количестве, — Гермиона недовольно поморщившись. Гарри усмехнулся, будто хорошей шутке. — Ты и сама Уизли, забыла? — Нет, Гарри, я была и останусь Грейнджер. Никогда не чувствовала себя по-настоящему частью этой большой рыжей семьи. Представляешь? Ни-ког-да! Последнее слово она просто отчеканила, словно это объяснит всё другу и ответит на незаданные пока им вопросы. Тот недоумённо взглянул на неё. — Гарри, ты никогда не ощущал, что живёшь не своей жизнью? Что всё окружающее тебя, всё — чужое, не твоё? — она всё больше волновалась, её губы подрагивали. — Играешь, как в театре: читаешь заученную роль, и не можешь сойти со сцены. Гарри почувствовал беспокойство. Гермиона была слаба в последнее время. Сегодня, ведомый непонятным предчувствием, он спешил увидеть её. Страх, что скоро её потеряет, словно ком встал в горле. На глазах, против воли, навернулись слёзы. Она всегда была рядом, и не может покинуть его. Мысль была навязчива и питала страх, но Гарри ничего не мог с собой поделать. Он всё же постарался взять себя в руки, чтобы ответить: — Ты же знаешь, что моя жизнь, никогда мне не принадлежала. Зачем спрашиваешь очевидное? Гермиона кивнула, а потом пристально посмотрела на друга. Ей нужен был ответ на вопрос, который мучил уже давно. — Скажи, Гарри, почему ты выбрал Джинни, а не меня? — и всё: нет смысла пояснять и играть в игры. Они не станут. Гарри смотрел в любимые глаза и понимал, что не знает ответа. — Я не знаю, Гермиона. Сам себя спрашивал и не раз. Первые годы после окончания войны прошли как в тумане. Мы вернулись в Хогвартс, отучились. Все шло по накатанной. Казалось правильным сделать так, как поступили мы. Потом мы поженились и через пару лет вдруг пришло озарение, что произошла какая-то ужасная ошибка. Почему-то моя женщина живёт с другим мужчиной и растит от него детей. Но было поздно: магические браки не позволяют развода. Как предусмотрительно, что Уизли настояли на этом пункте, правда? — с горечью в голосе спросил Гарри. — Ты знала, что остальные дети Молли и Артура были женаты не магическими браками, а обычными? Изумление отразилось на лице Гермионы. Она не знала. Это меняло всё. Разгадка была где-то рядом. Сердце вновь заколотилось, и успокаиваться не собиралось. В груди закололо, а потом отдалось резкой болью. Гермиона застонала. Свой взгляд она не отрывала от зелёных глаз друга. Именно сейчас казалось, что она вот-вот вспомнит что-то важное. Но нет, память молчала. Из горла послышался хрип, боль стала просто нестерпимой. Взгляд Гарри заметался в панике. Он вскочил, чтобы позвать колдомедика, но Гермиона успела схватить его за руку. — Нет, — прохрипела она. — Не зови никого. Я хочу умереть на твоих руках, мой друг. Это время только наше. Позволь мне эту слабость. Гарри замотал в отрицании головой. — Ты не оставишь меня, правда? Ты же не сделаешь этого? Не надо, не уходи! Не бросай меня здесь одного! — голос наливался ужасом, потому что единственный близкий его душе человек уходил за точку не возврата. Говорить было нестерпимо больно, но она продолжила: — Я буду ждать тебя там, Гарри, — торопливым шёпотом пообещала она. — Осталось совсем чуть-чуть, и мы будем вновь вместе. Мне больно, Гарри, как же больно! Гермиона схватила ночную сорочку на груди, словно пытаясь вырвать глупое сердце, которое решило, что боль — это то, что сейчас нужно его хозяйке. Слёзы катились по морщинистым щекам Гарри, глаза впитывали агонию той, что уходила. Он не желал ей таких мук и уже молил всех Богов дать Гермионе покой. Но он хотел сказать единственное, на что никогда не решался. Сказать здесь и сейчас. Последний шанс. — Милая, я люблю тебя! Обещай, что дождёшься? — он дрожащими руками ласково гладил её по волосам. — Пообещай мне, — Бессмысленная просьба казалась сейчас такой важной. Самой важной на свете. — Я люблю тебя, Гарри, и поэтому дождусь. Верь мне. Гермиона посмотрела на него мутным взглядом, и вдруг за спиной Гарри, она увидела силуэт мужчины. А перед ним стояла Беллатрикс. Молодая и красивая, как из её последнего сна. Опять грусть в глазах, понимание и безграничная любовь. Гермиона из последних сил подняла руку и указала куда-то за спину Гарри. Говорить она уже не могла, поэтому из горла рвался лишь жуткий хрип. Гарри резко оглянулся, но позади никого не было. Повернувшись к Гермионе обратно, он увидел то, чего так боялся: её застывший взор. Мёртвые глаза, которые никогда не посмотрят с любовью. Перед ним была пустая оболочка той, которая ушла. Ему хотелось закричать, но в доме были дети, и он сдержался, проявив свою боль лишь стоном и шёпотом: — Нет! Гарри гладил любимые руки, покрытые морщинками, мягкие волосы, впалые от долгой болезни щёки, и шептал, как молитву: — Ты обещала, ты обещала… Позади Гарри Поттера стояли те, кого он видеть не мог. Душа умершей соединилась серебристой субстанцией с темноволосой женщиной, которую сама Гермиона приняла за Беллатрикс. — Она увидела нас? — Том с удивлением посмотрел на свою спутницу. — Да, она узнала во мне Беллатрикс. Неужели мы так похожи? Бросив оценивающий взгляд, он кивнул: — Есть кое-какие общие черты. Почему, кстати, она не здесь? — тонкости загробного мира до сих пор оставались для него тайной и поэтому живо интересовали. Хотелось узнать всё и сразу. — Души Беллатрикс здесь быть и не должно. Её роль в моей судьбе заключалась лишь в том, чтобы родить дочь. На этом всё. Когда я выбирала условия рождения, попросила мать, которая будет минимально участвовать в моей жизни. Я нуждалась лишь в отце — тебе! Том завороженно смотрел на ту, которая в последней из жизней была его дочерью, и не понимал собственной слепоты. Как он мог совершить столько ужасных поступков? Стоил ли он жертв такой чистой души? Да, стыд, горечь, сожаления — всё это бурлило внутри. Но неужели этого достаточно для прощения? А ведь с её стороны не было брошено ни единого укоряющего слова! — Ну и как мне тебя теперь называть? — проговорил он в попытке перевести тему в менее эмоциональную область, потому что от любящего взгляда стало ещё хуже. Том оглядел комнату, но в ней не было ничего интересного: мёртвая, как и её хозяйка. Поттер всё также сидел рядом с телом подруги. — Странно, что это раньше меня не интересовало. — Ты предпочитал уединение общению с другими душами, а мы не навязываем своё присутствие тем, кто этого не хочет. Зови меня Касси, мне понравилось это имя. А как мне называть тебя? — и опять она одарила его ласковым, подбадривающим, и оттого невыносимым, по своей интенсивности, взглядом. — Зови меня Том, — с усмешкой ответил он, стараясь отвлечься от эмоций, которые вызывала Касси. — Почему ты вышла за Уизли? Более неподходящих друг другу людей не придумаешь. — Рон не плохой. Он был иногда несдержан, ревнив и завистлив, но у кого нет слабостей? Ты вон, вообще, людей любил убивать, — она шутила, но эти слова резанули Тома чувством вины. — Рон обладал и хорошими качествами. Во всяком случае, он помог мне отчётливо осознать собственные слабости. Я опять спасала и жалела, даже во вред себе. Мне можно было стереть память, но суть осталась прежней, разве не так? Конечно, так. Добрая, жертвенная и непонятная. Почему она так привязана к нему, Тому? Разве он заслуживает? Никогда раньше он не испытывал чувство вины в таком количестве. — Так. Но всё же, почему ты связала свою жизнь именно с ним? Почему не с Гарри? — Приворотное, — Касси рассеянным взглядом скользила по комнате, фигуре Гарри и собственному телу. — Дамблдор, думаю, убедил Молли, что я и Гарри лучшая пара для её детей. Либо Империо. — Ты не знаешь точно? — удивился Том, отказываясь понимать такое безразличие к собственной судьбе. — Меня не особо волнуют эти тонкости. Он ведь тогда, в доме Мраксов, почти открыто сказал о своих планах. Какая ирония, не так ли? Избранный боролся за жизни магглорождённых, но женился на чистокровной — копии его матери. И всё бы ничего, если бы он любил её... — Душа Дамблдора понесла ответственность за содеянное им? — упрёк сдержать было невозможно. Это оказалось выше его сил. — Ты, наверное, удивишься, но каждая из душ принимает наказание осознанно и добровольно, иногда даже слишком усердствуя. Здесь нет судей, порицания, никто не оглашает приговор. Ада тоже нет, как впрочем и Рая, — на губах Касси заиграла шаловливая улыбка, словно приглашающая поспорить. — Это значит, можно безнаказанно творить зло? — Это ничего не значит. Добро и Зло не всегда то, чем кажутся на первый взгляд. — Но он манипулировал нами… — Том чувствовал, что начинает злиться. — И что? В конце концов, я ему даже благодарна, — сказала Касси, но получив от Тома недоуменный взгляд, пояснила: — Ты понял то, что не мог понять веками. Её лицо было словно пропитано светом, который и согревал, и слепил. Том ощущал себя очень странно. К чувству вины давно примешались: щемящая тоска, восхищение, радость от присутствия души Касси. Каждая эмоция звучала в нём чисто, без фальши. Или может просто он раньше запрещал себе чувствовать и жить по-настоящему? И он озвучил вопрос, который не собирался задавать: — Почему во мне сейчас столько эмоций? Я с трудом справляюсь с ними. Касси с пониманием на него посмотрела. — Это необходимый процесс. Хотя в прошлый раз ты не жаловался, — и Том с удивлением понял, что действительно помнит об этом. Перед глазами замелькали воспоминания о прошлых жизнях, наполняя попеременно: ненавистью, болью, радостью, презрением, триумфом, страхом. Всё это и многое другое он когда-то испытывал, но счастья среди них не было. Он отвернулся, не в состоянии смотреть в глаза той, которая уже была для него и дочерью, и женой, и другом, и даже врагом. И из жизни в жизнь он поступал с ней ужасно. — Прости меня... — проговорил он потрясённо и, повернувшись, заставил себя посмотреть Касси в глаза. — Прости меня, малышка... Том видел, как задрожали её губы, как заблестели глаза, и порывисто обнял, вспоминая, что уже делал так, когда она была его маленькой дочкой. Но объятия не наполнили привычными ощущениями, их тела прошли сквозь друг друга. Касси засмеялась, заметив его удивление. — Здесь невозможен физический контакт, Том. Забыл? Он действительно забыл. Или просто не желал знать? Сколько времени он потратил впустую! Наверное, его мысли отразились на лице, потому что Касси ободряюще улыбнулась и шепнула то, что он желал сейчас услышать более всего: — Я прощаю тебя, Том, всегда прощала и буду прощать. У моей любви нет преград. Её нельзя убить, спрятать или перестать испытывать. Она просто есть. Том нетерпеливо её перебил: — Как ты можешь любить меня, после всей той боли, что я тебе причинил? Я убивал... Я раскаиваюсь, но разве это что-то меняет? — Ты всё ещё меришь земными мерками, Том. Только раскаяние и меняет что-то для бессмертной души. Только понимание своего поступка. Сущности перестающие чувствовать вину за совершённое просто уничтожаются. Распыляются в Изначальное, — Касси снова улыбнулась. — Ты всё сделал правильно. Твоими руками было совершено зло, причинены боль и страдания, но душа твоя жаждала иного. Мы обсудим это позже. С трудом удалось успокоиться. — А что со Снейпом? Почему его здесь нет? Вы ведь были так близки. Ну, в той реальности. Касси тяжело вздохнула. — Северус… У него — другой путь, — она медлила, будто решая, следует ли говорить хоть что-то о зельеваре. — Я тогда вмешалась в то, чего не понимала. Излечила его душу от мук прошлого, но делать этого не имела права. О Северусе часто судили по его внешности и резким словам, не удосуживаясь узнать богатство внутреннего мира. Никто, кроме Лили, не пытался увидеть его настоящего, но и она вскоре отвергла. — Ну и где справедливость в этом мире? — это был риторический вопрос, но не задать его Том не мог. — Справедливость призрачна, Том. Лили и Северуса связывает давняя история. В этой жизни они полные противоположности, но притянутые отнюдь неслучайно. Северус отрабатывал причинённое зло. В прошлом воплощении он был богат и дьявольски красив: правильные черты лица и всё тот же знакомый нам пронзительный взгляд. Женщины не оставались равнодушными. Лили не была исключением. Он влюбил её в себя, заставил поверить, что будет с ней, а потом бросил беременной. Ни ребёнок, ни она сама не были ему нужны. Он парил по жизни беря то, что хочется, не задумываясь о тех, кто рядом. Лишь о рыжеволосой девушке, затронувшей некую струну в его сердце, вспоминал не раз. А Лили умерла в глубокой нищете, проклиная и прощая своего любимого. В этой жизни, Северус воздал должное своей Лили. Беден, некрасив, несчастлив и вновь его притягивает к ней. Но больше нет мишуры, не дававшей увидеть нужное. Он совершает глупую ошибку, за которую не простили, отвергли. Жизнь была испытанием для него, но выбрано оно им самим. За каждую ошибку совершённую уже в этой жизни, он заплатил сполна. Заметь, детей у него не было и это не случайно. Но он снова стал причиной, хоть и косвенной, смерти Лили, да только теперь испытывал муки совести всю свою жизнь. Моё вмешательство было излишним. Душа Лили простила, но сам себя Северус простить не смог. Поэтому такая сложная и мучительная судьба. Мы души щепетильны в подобных вопросах, даже если при жизни не замечаем очевидного. А сейчас, когда противоречия разрешены, чаша страданий испита, а долг отдан, они вполне могут начать всё сначала. За разговором Том даже не заметил, что комната лучилась солнечным светом, и стала заполняться людьми. Кто-то плакал, кто-то молчал, погружённый в не очень радостные мысли. А Гарри Поттер всё так же сидел на кровати рядом с телом своей подруги. Он держал её за руку, и большим пальцем поглаживал кисть. Глаза его были прикрыты, а по морщинистым щекам тонкими ручейками лились скупые старческие слёзы. Гарри не обращал никакого внимания на вошедших, он — прощался. Прощался с той, которую любил. — Долго мы будем здесь? — с нетерпением спросил Том. Он не любил скорбь. Происходящее в этой комнате навевало тоску и приносило ощущение, что ему здесь не место. — Нет. Я здесь ещё только из-за Гарри. Он меня чувствует даже сейчас. Ему нужно время. Мы побудем ещё немного, — и она с любовью посмотрела на сидящего на кровати пожилого мужчину. — А куда потом? Касси улыбнулась, словно прощая его несдержанность. — Туда, где души дожидаются воплощения. Мы своими судьбами заслужили отдых, так мне, по крайней мере, сказали. Есть тут одна планета… — Что, даже не Земля? — А зачем ограничивать себя? Вселенная — это огромный муравейник с множественными подсистемами и с плотной заселённостью. Ты даже не можешь себе представить, как много сущностей, исповедующих, отличные от земных, догмы, присутствует в нём. — Мы ещё вернёмся? Я бы хотел снова родиться волшебником. Она помолчала, а потом ответила: — Если захочешь. Знаешь, нам разрешили в следующей жизни быть вместе? — глаза Касси хитро блеснули. — Будешь моим Папочкой снова? — Ну, уж нет. Хватит. Знаешь, мне это нисколько не понравилось, но идея, что ты станешь моей матерью, очень даже воодушевляет. Ты ведь будешь любить меня и лелеять, верно? — он широко улыбнулся. — Буду, куда же я денусь? Ты предпочитаешь быть мальчиком или девочкой? В голосе Касси явственно чувствовалась провокация, но Том серьёзно задумался. — Всё же думаю я предпочёл быть мужского пола. А ты всегда так выглядишь? А внешность можно выбрать? — Том увлёкся представлением, как он хотел бы выглядеть в новой жизни. — Мне нравится эта внешность, и да, я предпочитаю выглядеть именно так, по крайней мере здесь. В воплощениях всё может меняться. А ты не усложняй. Здесь, между мирами, можешь выглядеть как пожелаешь, но поостерегись выбирать совершенно идеальную внешность в воплощении. Эти души учат определённые уроки, связанные с чествованием материального, а именно внешности. И они редко бывают счастливы. Том кивнул. Он ещё слишком многого не знал. — Мне нравится выглядеть именно так, как сейчас. Я бы не хотел что-то менять. — Хорошо, а теперь нам пора. Гарри уже немного успокоился. Мы подождём его в высших сферах. Всего пару земных лет пролетят для нас, как несколько часов. — Ты выполнишь обещание? — Конечно. Я изначально собиралась встретить его. Хочу дать нам шанс, который у нас отобрали. В этой жизни, когда Дамблдор лишил его части сил, мне постоянно приходилось быть штурманом Гарри. Он, наверное, и сам не понимал отчего так доверяет мне, как впрочем, и я. С ним всегда было спокойно. Если бы не он, то не знаю, как прожила эту жизнь. Он вёл меня, а я — его. И он станет тебе прекрасным отцом, — Касси улыбнулась. — Я хотела бы узнать его душу лучше. Одной жизни мало. — Да, одной жизни мало… Том и Касси растворились в воздухе. Их ждала новая жизнь… Такая заманчивая и прекрасная…Конец.