При верном положении светил

- Нечет! – улыбаясь, произнес Кау-Рук. И хмыкнул, увидев на протянутой к нему широкой жесткой ладони пять маленьких винтиков. Светлые пустые глаза сидящего напротив него искали одобрения – наверное, так ищут его дети у строгих родителей. С детьми Кау-Рук дела никогда не имел – тем забавнее было обучать несмышленыша, который когда-то был генералом. Сбой в системе криокапсулы разбудил Баан-Ну, когда "Диавона" подходила к орбите пятой планеты Беллиорской звездной системы. Но опасения обнаружившего это Кау-Рука оказались напрасными – сознание рыжебородого здоровяка стало подобно сознанию новорожденного, как и рассказывали беллиорцы о проснувшихся после Усыпительной воды. Ильсор сам взялся обучать генерала, однако Кау-Рук иногда подменял его. Он даже себе не признавался в том, как приятно было чувствовать свою власть над тем, кто еще недавно готов был судить и возможно казнить тебя. - Давай-ка теперь я вытащу, - штурман запустил руку в черный пакетик и зашуршал там, стараясь сбить Баан-Ну с толку. - Ну? – он вытащил кулак с зажатыми в нем винтиками. – Ну – чет или нечет? - Не знаю, - с детской растерянностью ответил Баан-Ну. - Ты же сам только что вытаскивал! – стараясь не раздражаться, сказал Кау-Рук. – Просто скажи – «чет». Ну – «чет»! - Чет… не, - борясь с подступающими слезами, пролепетал Баан-Ну. - Ну вот, молодец, - Кау-Рук разжал кулак и показал три винтика. – Видишь – даже угадал. Вот тебе за это. Он протянул Баан-Ну витаминный леденец, который тот сразу же сунул в рот и обрадованно им захрустел. - Еще! – требовательно вскинув светлые глаза, тоном капризного баловня заявил генерал. Характер-то остался прежним, подумалось штурману. - Нет, сначала еще поиграем, - осадил он капризулю. - Ну-ка! - Нечет! – закричал Баан-Ну почти сразу, как только Кау-Рук вытащил кулак из мешочка. - Умница! Теперь ты вытаскивай. Поросший рыжим волосом кулак доверчиво протянулся к Кау-Руку. - Чет. - Нееет, - баском протянул Баан-Ну. На его ладони был только один винтик. Хорошо все-таки, что генерал абсолютно не умел врать, подумал Кау-Рук, - если уж характер после усыпления остается прежним. Одним беспокойством меньше. Зря он предлагал Ильсору просто пристрелить генерала после слишком скорого пробуждения – мало ли чего причудится? Они, менвиты, всегда были слишком уж мистиками. Что могли скрывать эти детски пустые глаза, таращащиеся сейчас на него? - Чет! - Угадал. Теперь я. Кау-Рук и не ожидал от себя такого азарта. Казалось, исчез опытный звездный штурман, и на его место пришел подросток, которому в его детстве не слишком часто удавалось просто поиграть с ровесниками. Глаза его загорелись и он поспешно сунул руку в пакет с винтиками. - Давай! - Чет! Светлые глаза пристально уставились в лицо штурмана. Взгляды скрестились. Взгляд пустых глаз генерала словно заполнял собой сознание штурмана. - Не угадал, - чужим голосом – голосом, от которого у штурмана зашевелились волосы на голове, проговорил Баан-Ну. Этот голос оставлял чувство чего-то липкого, склизкого, скрежещущего по нервам и лишавшего воли. - Смотри мне в глаза… повинуйся… *** В самых диких пустынях холодной Гренландии, в проклятых болотах Нового Орлеана, в сердце промышленного Бостона и в городках Новой Англии, на самом маленьком и скалистом из островов архипелага Куру-Кусу и еще во множестве затерянных и малолюдных мест люди всматривались в раскинувшееся над ним бездонное черное небо, высеребренное мириадами звезд. Звезды смотрели. Звезды повелевали. Так было всегда – с самого древнего до-временья. И увидевший прочертившую черное небо новую необыкновенно яркую звезду человек, который в полном одиночестве жил на одинокой скалистой вершине маленького островка, упал на колени в благоговейном восторге. Горло его исторгло вопль на неведомом, омерзительном для ушей его соплеменников языке. И вопль этот непостижимым образом оповестил об увиденном всех ожидавших, в каком бы уголке земли они не находились. А внизу склона человека поджидали его соплеменники, которые набросились на него с яростными воплями, лишь только спустился он с горы. И по страшной улыбке его поняли, что предстало его глазам нечто, несущее гибель, пагубное и мерзостное. И шаман, вцепившись ногтями в лицо наблюдавшего, вырвал его глаза из глазниц, поднял высоко над головой окровавленные ошметки и возопил, обращаясь к своему народу, что гора отныне проклята, а бывшего на ней принесут в жертву верховному идолу племени. Но столь сильным был мистический восторг наблюдавшего, что он не издал и стона боли - ни когда глаза его были выдраны и на их месте зазияли кровоточащие провалы, ни когда его растянули на жертвенном камне и вспороли кривым ножом живот, ни когда шаман, приплясывая и распевая ритуальные песнопения, принялся тащить из разреза его кишки. Будто его дух был уже далеко и от боли, и от чувств, и от самой тверди земной. И с лица его не сошла страшная улыбка, несущая злую весть всему живому.