При верном положении светил

Он и не заметил, как соскользнул по прочному плетеному канату, как темная пасть пещеры глотнула его. Он растворился в полумраке, полном фосфоресцирующего мерцания. Не думать! Принять и пропустить через себя, беспрепятственно пропустить - чтобы не заметило сопротивления, чтобы ничего не заподозрило. Было бы намного проще, если бы он просто ушел - еще вчера. Сгинул. Но они все пропали бы без него; ни Энни, ни ее сестра, ни англичанин не добрались бы сами до Рогатой горы. Как там было в книжке, которую давал ему жрец, приехавший рассказывать местным о своем боге?.. “Если я пойду и долиною смертной тени...” Лучше вспоминать об этой книжке, чем думать. Стены источают влажное мерцание, стены расступаются перед ним и, как кажется ему, снова смыкаются за последним из идущих. Шаги, легкие девичьи шаги за ним… Тут, на Беллиоре, все совсем не так, как он привык. Тут он видел островитян во время их празднеств, видел их смеющимися и танцующими. Видел, как шаман соединял юношу и девушку, решивших создать пару. Там, у них, такое осталось лишь в преданиях далекой старины. “Эмоции ослабляют. Чувства - не достойны менвита. Отдавать чувства чему-либо, кроме великой миссии межпланетного Интегрирования - преступно”. Это вкладывали в их умы с отрочества. И даже он, Кау-Рук, которого, кроме системы государственного воспитания, обучал еще и Учитель, почти поддался этому. В чем-то Гван-Ло прав - эмоционирование ослабляет. “Ты должен слиться с Миром, растворить его в себе, раствориться в нем. И тогда все предстанет перед тобой таким, каким оно истинно является - бесконечным… Ты - все, прими в себе это все, возлюби его в себе... ” “Многие забывают о божественной любви, многие говорят о запретах, о правилах и канонах, но забывают о том, чему истинно учил Спаситель - Любви...” Что из этого слышал он от Учителя, что - от печального жреца с грустными глазами? Калейдоскопом вертятся в сознании эти фразы, отзываясь раскаленной болью… ТОМУ не нравится, когда Кау-Рук думает об этом. Недовольное копошение в сознании лишает воли, заставляет остановиться, прислониться к стене. Едва успев остановить внутренний диалог, он наклоняется и поднимает один из валяющихся у стены обломков. Стены и своды пещеры покрыты фосфоресцирующими ярче каменных сводов рисунками, и эти обломки тоже фосфоресцируют. Не задерживаться мыслью, одергивают его изнутри. “Не задерживаться!” - как толчок в спину невидимого конвоира. Как тогда, когда схватили Учителя. Он, притворяясь, что просто бездумно черкает по стене оставляющим голубоватый фосфористый след камешком, пытается начертать Знак. Нет, ему не позволят - боль прожигает оба виска. - Нет, ну не так же! - от веселого беззаботного девичьего смеха становится еще больнее. Она не видит, что с ним? Не подходи… не надо! Но она ловит камешек, уже готовый вывалиться из его ослабевших пальцев, и продолжает Знак так уверенно, будто всегда его рисовала - вписанная в круг семиконечная звезда из переплетенных причудливо линий, и в ее центре - пентаграмма с Оком в середине. Знак Темной Матери. - Энни, ну не достаточно разве было малевать эту абракадабру в альбоме? Обязательно стены пачкать? - как сквозь вату доносится укоризненный голос ее старшей сестры. - Откуда вы узнали об этом знаке, мисс Энни? - изумленный голос Терстона. Кау-Рук не думает о том, откуда она могла узнать - он наслаждается тем, что острые щупальца, зашипев от бессилия, убрались в отдаленный уголок его сознания. Они свернулись там, обессиленные Знаком Темной Матери. Ненадолго, конечно. Но ему и небольшая передышка на пользу. Впустить в себя хоть глоток того, горячего и влекущего, что исходит от Энни. Много ему не надо... *** Элли, уже видевшая Пещеру в Волшебной стране, и Энни, много раз о ней слышавшая, тем не менее были поражены подземным лабиринтом, в котором не было ни тьмы, ни природной дикости форм пещер, выточенных в скальной толще силами воды и подземного огня. Стены и своды этой пещеры были довольно гладкими, отливали слабым зеленовато-синим мерцанием, и были испещрены рисунками. Многие из этих рисунков показались Элли похожими на то, что было нарисовано на банановых листьях. Они с Фрэнсисом разгадывали те изображения, почти со страхом вглядывались в грубые рисунки, сделанные бурым соком какого-то растения - но здесь, на стенах пещеры светящиеся ярче этих стен рисунки оказались тоньше, изящнее и были полны какой-то ядовитой, извращенной, но притягательной красоты. Изображения причудливых созданий, пресмыкавшихся в чуждом ритме перед неясно нарисованной статуей неведомого бога, странные головоломные знаки, несхожие ни с одним из известных, одновременно пугали своими дисгармоничными, будоражащими как кошмар очертаниями и притягивали, как отравляющее пьянящее курение. Фрэнсис Терстон тоже подпал под влияние этих настенных рисунков и своего научного азарта - он сунул револьвер в карман и, казалось, забыл обо всем, кроме того, что было нарисовано на стенах. - Господи… - шептал Терстон в священном трепете исследователя, - это древнее египетских гробниц, древнее Шумера и Аккада. Это было создано задолго до того времени, от которого принято отсчитывать сроки существования нашей цивилизации. Какая странная геометрия! Энни же казалось, что лабиринт играет с ними в игру - то, что кажется выпуклым, при приближении оказывалось вогнутым, прямое на деле было кривым, а кажущееся малым оказывалось просто огромным. Рисунок звезды, начатый Кау-Руком и законченный Энни, незаметно ослабил власть пещеры над их сознанием, но все равно фосфоресцирующие очертания завораживали, словно затягивали в себя. И никто уже не думал о времени, о том, чтобы отмечать путь, и о том, почему Кау-Рук, почти не останавливаясь, шел и шел вперед. - Конечно, столь беглый осмотр не может дать нам полной картины, - бормотал Фрэнсис, скорее для себя, нежели для своей маленькой аудитории. - Однако даже по самым первым прикидкам речь идет о невообразимо древнем культе, существовавшем еще до заселения острова нынешними его обитателями. Он не хотел признаться себе, что очертания сооружений в настенной живописи, а также странные, но несомненно рукотворные детали лабиринта живо напоминали ему те ужасные по своему воздействию на психику сны о чудовищном городе, которые он видел. И которые, несомненно видел его слуга. Но сейчас ужаса не было, хотя очертания лабиринта были чужды всякой человеческой геометрии. - Какие странные изображения! - сказала Элли. - Словно человек одновременно рисовал план-схему и стремился показать все мельчайшие детали предметов. - Ничего странного, - заявила Энни. - Этим же принципом пользовались египтяне - помнишь каноны изображения египетской фигуры? “Лицо - профиль, торс - анфас, бедра и ноги - профиль в шаге”. Именно так наиболее полно отображается человек. Схема плюс художественное восприятие. - Энни, откуда ты знаешь? - вырвалось у пораженной Элли. - Читала твою книжку по истории искусства, - незамедлительно ответила Энни, - которую тебе подарили за отличное окончание колледжа. И она бросила на погруженного в рисунки Терстона гордый взгляд, ясно говорящий, что ее старшая сестра - просто восьмое чудо света, и относиться к ней надо соответственно. - Очевидно, именно этот культ пытался исследовать профессор Энджелл. Какие интересные изображения! Коул, взгляните-ка сюда! - от захватившего его исследовательского пыла Терстон даже забыл настоящее имя того, кого он привык звать Коулом. Лицо подошедшего Кау-Рука было безучастным. Впервые Энни обратила внимание на то, что он старался не смотреть внимательно на наскальные рисунки, но словно скользил по ним взглядом, то и дело опуская глаза к земле. Будто ныряльщик, которому время от времени надо глотнуть воздуха, чтобы не захлебнуться в океанской бездне. - Посмотрите на этот вот рисунок! На сероватой, мерцавшей стене было большое изображение - издали казалось, что это одно существо, то самое, из переплетенных веревок щупалец, которое было и на статуэтке, присланной профессором Энджеллом. Однако ощущения ужаса, которое исходило от статуэтки, сейчас не было. Приглядевшись, Терстон понял, почему - щупальцевый монстр был почти полностью поглощен бесформенным аморфным сгустком, усеянным чем-то похожим на огромные глаза. Нарисовано все было с потрясающей детализацией, казалось, рисунок движется как картинка синематографа. Некоторое время все, кроме Кау-Рука, снова уставившегося на собственные босые ноги, созерцали бесконечное поглощение одного монстра другим. - У этого существа имелся враг, - снова заговорил Терстон. И продолжил, водя пальцем по пиктограммам: - “Эр-рупа тохэё...” вот это вроде значит “умерший”, а вот это, мне кажется, читается как “хокот”. - Шоггот, - поправил его Кау-Рук. - Шоггот. Пожирающий своего господина. Повисло молчание. Даже чары странного лабиринта не могли превозмочь изумления, с которым все встретили эти слова. - Мне кажется, вы знаете больше, чем мы думаем, о том, что написано и изображено здесь, - к Терстону разом вернулись все его неясные подозрения; он впервые постарался оглядеться и оценить, сколько же они прошли и в какой стороне находится выход. - Здесь нет обратной дороги, - глухо проговорил Кау-Рук, будто прочтя его мысли. - Мы можем идти только вперед или остаться на месте. Лучше идти. В самом деле - оглядевшись, Элли, Энни и Фрэнсис заметили, что стены пещеры неуловимо медленно, но несомненно движутся, словно перетекая из формы в форму, меняя расположение и ширину коридоров и проходов. Словно они находились внутри растущего, изменяющегося, шевелящегося живого организма чужой и чуждой физиологии. - Нам лучше идти вперед, туда, где все уже окостенело и не станет пытаться вас переварить, - если бы не безжизненный, ровный голос и застывшее как маска лицо Кау-Рука, можно было подумать, что он посмеивается над ними. Но когда Энни попробовала прикоснуться к его локтю, он отдернул руку и резко отшатнулся от вздрогнувшей девушки. - Тогда пойдемте, - решительно сказал Терстон. В этом лабиринте никак не получалось определить время и место; чувство времени начинало играть с сознанием в странные игры - то путникам казалось, что они шли совсем недолго, то вдруг появлялась уверенность, что они бродят по пещере уже много часов подряд, а чуждая земному разуму, ненормальная геометрия всего сооружения делала невозможными даже приблизительные прикидки расстояния. Они шли, шли, и словно бы оставались на месте - как в кошмарном сне, с тою лишь разницей, что кошмар был не пугающим, а притягивающим, затягивающим в себя. Наконец потолок выгнулся и улетел вверх, потерялся в фосфорической полутьме, а мерцающие стены раздались вширь. Путники оказались в огромном зале, свод которого поддерживался колоннами, наполовину выступавшими из стен и уходящими, загибаясь к центру, в немыслимую вышину. И колонны, и ниши меж ними были во всю высоту покрыты барельефами с изображением издевательств и пыток столь изощренных и омерзительных, что Энни прикрыла ладонью глаза, Элли отвернулась, а Терстон подумал, что до такого не додумался бы и самый изощренный китайский палач. Фигуры были как человекоподобными или же животными, так и совершенно чуждыми всему земному существами. В центре зала находилась квадратная каменная плита, дюймов на пять поднимавшаяся над уровнем плит, которыми был выложен пол. Кау-Рук прислонился к колонне, тяжело дыша, потом сполз наземь. - Ну что ж… - Фрэнсис достал револьвер, игнорируя возмущенный взгляд Энни. - Возможно, нам следует знать еще что-то, кроме того, что те твари называются шогготы? - Шогготы были созданы теми, кто в очень далекие времена пришел на вашу... и на нашу планету с далеких черных звезд, - ответил Кау-Рук тем же безразличным ровным голосом. - Шогготы были орудием, которым Пришедшие повелевали. С их помощью были построены города и дома. Шогготы были рабами Пришедших, которых те контролировали силой разума. Шогготы умели принимать любую форму, становиться больше или меньше. Они лишены всех чувств, кроме жажды поглощать. Он показал на один из барельефов, с пугающим правдоподобием изображающий сгусток протоплазмы, усеянный глазами и подтягивающий к себе какое-то отчаянно бьющееся животное. Энни будто наяву услышала истошный крик жертвы и зажмурилась. - Но власть Пришедших на Рамерии пошатнулась, по неизвестной причине они ослабели, а шогготы стали слишком самостоятельными. Сначала они перебили Пришедших, которых было немного, а потом стали воевать друг с другом. Это было много столетий назад. - А потом? - испуганно спросила Энни. - Остался один. Самый сильный. Самый способный. Он жил и копил силы. Долго. Столетия. Он носит сейчас обличье менвита и именует себя Гван-Ло. *** Гребущий из последних сил человек надеялся лишь на чудо. Он видел, что солнце было уже высоко, видел, что оно уже стало клониться к западу, но продолжал грести. Где-то внутри горело желание поскорее покончить со всем - оказаться в лапах мертволицых, с ошметками разлагающейся плоти, или же в пастях скользких зеленоликих полулюдей-полурыб, но сознание того, что он должен, просто обязан выжить и вернуться, заставляло работать веслами. Он греб и греб, упираясь деревяшкой в банку, далеко забрасывая весла и налегая на них всем сильным телом. Он не слышал окриков с парохода, не видел, как спустили шлюпку. И лишь когда его ялик подцепили баграми и подтянули к грязной шлюпке с полустертой надписью “Холлоуэй”, Чарли Блек, капитан бригантины “Эсмеральда”, выпустил весла из рук. Руки, мозолистые грубые, с заскорузлыми от работы и соли пальцами - эти руки казались сейчас восхитительнее лилейных женских ручек. И такие же обветренные грубые лица были сейчас прекрасны. Чарли Блека обступили живые, еще не отравленные страшной атмосферой Куру-Кусу люди! И молодой человек в кожанке и высоких походных башмаках вселил надежду, когда порывисто обнял моряка. - Фредди, клянусь белой акулой и всеми тремя рядами ее зубов… - заговорил Чарли. - Я упал в могилу и они решили, что со мной покончено. Не знаю, отчего они меня не унюхали. Рядом были трупы с вышибленными мозгами. Те, что по второму разу отдали концы. Святые угодники! Я только утром пришел в себя и… Фредди, найди их! Когда Чарли немного перевел дух, переоделся в чистое (старую одежду его капитан Кингсли велел сжечь - вонь от нее шла просто неимоверная) и глотнул немного рома, он смог наконец толково рассказать обо всех страшных событиях, участником которых ему привелось быть. - А девочки?.. - задал мучивший его вопрос Каннинг. - Что с девочками?! - Элинор убежала вместе с Терстоном, - большое плотное тело моряка затряслось от сдерживаемых рыданий, - а Энни… она кинулась к этому храброму парню, к Коулу… Будь они все прокляты! Потом началось светопреставление, говорю я вам! Осбальдистон - ну чтоб ему не стрелять тогда, сукину сыну! - Сэр, справа по борту бригантина на якоре. Паруса убраны, на палубе никого не видно, - доложили в это время капитану Кингсли. - Это “Эсмеральда”, - радуясь как ребенок, крикнул Чарли. - Она цела! Может, и они укрылись там? Фредди, ведь может, а? - Мы можем подойти к бригантине, капитан? - спросил Фред таким тоном, что Кингсли понял - ответ “нет” не принимается. На бригантине все было тихо. Приставшая к ее наветренному борту у кормы шлюпка высадила Фреда, захватившего с собой винтовку, Чарли, потребовавшего и себе оружие, первого помощника и троих крепких матросов с “Холлоуэя”. На корме не было ничего подозрительного - лишь мерно поскрипывал под свежим ветром бизань-гафель. Прибывшие двинулись в сторону носа двумя группками, в обход палубной настройки. Шедший первым слева Фред раньше всех заметил шевеление на юте. Но крик ужаса издал помощник капитана, который шел первым с другой стороны. То, что происходило на юте, было видно ему гораздо лучше, чем Фреду и Чарли: у самого бушприта лежал безголовый обнаженный труп туземца. Но не это заставило помощника заорать от ужаса - он увидел, что труп оседлала жуткая зеленоватая тварь и, разведя ноги мертвеца в стороны, быстрыми обезьяньими толчками таза насиловала его. Услышав крик, тварь издала леденящее душу сипение, но не бросила мерзкого занятия, а лишь крепче вцепилась в бедра мертвого. - Матерь Божья, Матерь Божья, Матерь Божья… - на одном дыхании выпалил кто-то из матросов. Зеленая тварь дернулась, но не покинула своего жуткого насеста, и лишь быстрее заработала бедрами. Все, оцепенев от ужаса, не в силах двинуться, смотрели, как беспомощно дергаются в такт мощным толчкам раскинутые руки мертвеца. - Стреляйте же! - крикнул Фред, видимо, забыв, что у него самого в руках винтовка. И тут поднялась беспорядочная пальба. Зеленое создание, голое и перепачканное в чем-то темном, молнией метнулось к борту и перемахнуло через него. Раздался плеск, отдающий эхом - словно вместе с жутким некрофилом в воду бултыхнулись еще несколько крупных тел. Несколько мгновений матросы, помощник капитана, Чарли и Фред не в силах были вымолвить ни слова. - За борт его! - овладевая собой, скомандовал помощник капитана. Матросы, оглядываясь, двинулись к трупу. - Нет! - словно вдруг вспомнив что-то остановил их Чарли Блек. - Его надобно сжечь. Весь. Полностью. Дотла. - Мы не повезем его на остров! - резко рявкнул помощник, и матросы согласно закивали. - Тогда его повезем мы сами, - отрезал Фред. Вдвоем с Чарли они завернули несчастного в парус и обвязали шпагатом. - Негоже так, - с мягким осуждением сказал Чарли, полуобернувшись к молчащим матросам с "Холлоуэй". Вдвоем они спустили единственный оставшийся крохотный ялик и сбросили в него свой страшный груз. Путь к берегу занял немного времени. Стоя возле разгорающегося костра, Фред и Чарли, один атеист, а другой уже вообще забывший, что значит верить во что-либо, кроме собственных сил, молились за несчастного дикаря. Молились как умели - истово, как испуганный ребенок, пробудившийся после ночного кошмара. Молились, чтобы отогнать мысли, одна другой страшнее - Элли… Энни… Они не думали о том, что и как рассказал капитану Кингсли помощник - Фред, успевший узнать капитана “Холлоуэя”, был уверен, что тот способен просто увести свой корабль подальше, “забыв” о том, что на страшный остров отправились две живые души. Каким же было их удивление, когда они увидели плывущие к острову две шлюпки. Заходящее солнце делало рыжие усищи Кингсли ярко-алыми, а лицо - ярко-румяным, и он восседал на корме шлюпки как знамя победы. - Так что, капитан Блек, - зычно гаркнул Кингсли, еще не успев выпрыгнуть из шлюпки, - где там ваши девчонки? Чарли, которого охватило почти невозможное чувство облегчения, только приготовился ответить дежурной моряцкой шуткой, как Фред привлек его внимание, указав на три коричневые фигурки, неспешно и абсолютно бесстрашно бредущие к костру. - Это Туаре, - прищурившись, узнал шамана Чарли. - Не ожидал я, что он решится прийти. Фред, вспомнив рассказ Блека, взял оружие наизготовку, когда Чарли, припадая на деревянную ногу, пошел прямо навстречу аборигенам. - Туаре и его народа больше нет, - сказал шаман без всякого приветствия - словно они с Чарли расстались полчаса назад после дружеской беседы. Трое молодых кусу стояли вокруг него, будто скорбные тени. - Мы решили отдать огню тело вашего мужчины, которое осквернил зеленоликий, - ответил моряк, и шаман согласно кивнул. - Мы решили, так будет правильно. - Дни кровавой Луны пришли, - сказал шаман, пожевав губами. - Шуб-Нигуррат и его мертвое воинство не смогли защитить нас. Зеленолицые дети Кхатханатхоа убили всех, кроме этих троих воинов. У нас больше нет женщин. У нас нет детей. Наш народ ушел… - Туаре, ты видел, куда убежали белые женщины? Шаман покачал головой. - Туаре не видел, - ответил он. - Но Иин видел дым над Рогатой горой. Пришелец повел женщин туда. Будет бой. Кхатханатхоа придет…