***
В доме Учих была тишина. Люси смотрела прямо в глаза Итачи. Тот с пустой тарелкой сидел напротив и чего-то ожидал. Хартфилия, глубоко вздохнув, дернула бровями и недовольно раздула ноздри. Брюнет закусил внутреннюю сторону губы. Спина сама по себе напряглась, а пальцы нервно застучали по поверхности обивки дивана. Блондинка глубоко затянулась кислородом и со свистом выдохнула воздух: — Извращенец. Учиха с воем закатил глаза и подорвался с места. Тарелка выпала из рук. Не разбилась. Счастья, увы, им не ждать. Спасение, увы, не придет. А оставаться тет-а-тет с Люси было жутко. А та, облизнувшись, почти прошипела низким голосом, отчего у Учихи пробежался холодок внизу спины. — Мне надо в туалет. И Учиха вновь взвыл. Восстановив дыхание, он кое-как поднял девушку на руки и понес в сторону санузла. Посадив блондинку на унитаз, он стал на нее смотреть. Та вся покраснела. Из ноздрей шел пар. — А ну вон отсюдова! Итачи, что-то пробурчав, вышел из туалета, прикрыв за собой дверь. Теперь и он познал великое «Люси злая». — Ну как? — Это был самый глупый вопрос, который когда-либо задавал Учиха. — Не поверишь, отлично! — зло выплюнула Люси. Послышался шум смыва. Секунда. Ему потребовалась чертова секунда, чтобы открыть дверь! Чтобы получить шлепок по лицу! Несомненно, сейчас Хартфилия была вне себя. Ха, о спокойствии и говорить нельзя. Девушка рефлекторно сжалась, ожидая ответного удара. Но на ее голову опустилась большая ладонь Учихи. Он потрепал ее по волосам и слабо улыбнулся. На бледном и усталом лице было написано: «Ты моя головная боль, Хартфилия!» А потом все было…хорошо? Кто знает, кто знает, но…секунда! Чертова секунда! За секунду может умереть человек, самоуничтожиться мир. За секунду можно спасти кого-то, помочь, влюбиться, покорить мир. А ему просто дали неплохой оплеухи. В этот самый момент Итачи задумался о своей никчемности.***
Нацу выбежал на улицу. В лицо ударил опьяненный, налитый свинцом, почти тошнотворный запах ночи. Сумерки были пронизаны зноем. Где-то вдалеке слышались тормоза колес и гул людей. Где-то не здесь. Приглушенные звуки создавали вакуум, в котором сейчас был Нацу. Парень бежал в сторону парка. Быстро. Отдышка, шаг...отдышка, шаг…отдышка, шаг…Ему потребовалась минута, чтобы оказаться в местном парке. Глубоко втянув сквозь сжатые зубы воздух, он зажмурил глаза, не думая ни о чем. Сейчас, резко замерев и согнувшись в три погибели, Нацу ощущал на лице обжигающее дуновение ветра. А там, впереди, словно протяжный вой, был слышен плач. Несомненно! Сакура была где-то рядом. Но так далеко. Парень не знал, сколько он шел. С каждым шагом плач становился громче и громче. Он сокрушал, тревожил душу. Сделав очередной поворот, Нацу замер. Прикрыл рукой изнеможенное лицо. Было неприятно видеть. Слышать. Чувствовать. Но приходилось. Напротив сидела его сестра. Тело содрогалось при всхлипах. Услышав, почувствовав чужое присутствие, девушка резко выпрямилась, откидываясь назад. Награждая откровенно дерзким взглядом стоящего напротив. Нацу не узнавал в этом вихре чувств, буре ненависти свою сестру – кроткую, с яркими, зелеными глазами, мечтательным взглядом, хрупкими маленькими ручками и тонким, вежливым молчанием. Именно такой Нацу всегда видел свою сестру. И вся эта приукрашенная действительность рухнула, как карточный домик. С треском. Он знал, что Сакура всегда тянулась, стремилась к нему. Она не обладала такой неуемной жаждой жизни, как сам Нацу. Но ей хотелось стоять рядом. Но не сейчас. Сейчас она в каждом своем движении показывала, что у нее нет ничего общего и не было ничего схожего со своим братом. — И не проси меня возвращаться! — В голосе звучали нотки неуверенности. Хотела ли она в действительности сказать эту фразу? От нее исходило какое-то странное беспокойство. В каждом ее движении Нацу видел злость, нервозность, негодование и…смятение: быстрые вопросы; живая, стремительная манера разговора. Она то смотрела влево, то резко поворачивалась вправо, в изнеможении откидывалась назад. И продолжала тараторить в нервно-возбужденном тоне. Ее речи были пропитаны желчью, испугом, она выдавала все новые и новые фразы отрывисто, стаккато, без пауз. — Что тебе сказала мать? Ты хоть понимаешь! Дрянь, ненавижу! Я не хочу, не пойду. Она вечно все портит! Почему я должна вечно следовать ее.. А ты с ней согласен? Что думаешь, а?! Или тебе плевать?! Почему я должна быть проблемой?! Я никому ничего не сд…ты всегда был любимчиком! — Остынь, Сакура, — Нацу смотрел на нее с выражением обреченности и сострадания. Ему нечего ей ответить. — Не затыкай меня! Ненавижу!...Почему ты лезешь, куда не просят?! Достал, достал, достал…ненавижу! — на языке, увы, не вертелось нужного, достаточно оскорбительного слова. Девушка рефлекторным движением резко поднялась, сжимая кулаки. Сакура потеряла рассудок от бессильной ярости. Она рычала, громко сглатывала слюну и быстро-быстро моргала, кусая внутреннюю сторону губ. Нацу в ответ что-то мямлил, не находя успокаивающих слов. Для нее его слова были бессмысленными. Бессвязными репликами. Идиот. Продолжая что-то говорить, она сдерживала новые порывы рыданий. Это было похоже на нервное хихиканье. Ее широко раскрытые глаза напоминали белые раны, ее бледное лицо напоминало старое мраморное изваяние, которое вот-вот рассыплется. Не выдержав, она подалась вперед. С размаху изо всей силы она ударила ладонью его по лицу. Секунда. Вся злость куда-то испарилась, а в сердце, совсем рядом, куда закралась совесть, ярость сменилась на немое отчаяние. В ту секунду она помнила лишь одно — Нацу прикрыл усталое лицо тяжелой ладонью, и, не сказав ни слова, — так его душила обида — сунул ей в руки кошелек матери и скрылся в густом тумане ночи. У Сакуры подкосились ноги, она рухнула на холодную землю. Тогда девушка была уверена, лицо брата с красным следом от удара будет преследовать ее до самой смерти. Затихающие шаги парня со звоном пролетали через уши девушки. Дрожащими руками открыв кошелек, она увидела билет в один конец. Пункт назначения — Токио. Теперь ей стало ясно. Девушка покинула парк, оставив позади себя сине-зеленую ночь, пахнущую тропиками. В полудреме Сакура сидела в полупустом вагоне и смотрела в окно. Вместо обычного воздуха втянула в себя нечто горькое и сладкое одновременно. Корица? Несомненно, это была она. В голове закружились мягкие воспоминания. Обычно корицей пахло на Рождество. Ее мать «усыпала» особенными пучками с этим растением весь дом, так она любила корицу. Девушка огорчилась до глубины души. В окне отражалось ее бледное, искаженное лицо. По щекам потекла соленая вода. В шуме стука колес о рельсы, Сакура поняла, что была виновата. Поэтому она уезжает. Далеко. Девушка была уверена, что ее простят и мать, и брат, и все, кого она когда-либо обижала и расстраивала. Но вот остаться она не могла, ведь никакая вина не может быть забыта и закрыта в дальнем ящике, пока о ней помнит совесть. Светало.