Увалень. Любовь Гудзона

Первым попало Степану. Гудзон уложил этого амбала парой ударов в нужные точки, и громила шофер, который часто работал телохранителем при Андрее, со всего размаха растелешился на полу. — Гудзо-он Са-алтано-ович… — проскрежетал мужчина с полу, а когда его рука захрустела в тонких пальцах врача, запричитал речитативом. — Мы же не знали с Пиратом, что он его разделает, как жертвенного ягненка, на своем огромном вертеле! — А теперь будете знать, когда я вам переломаю все ваши кости в вашей правой руке! — прошипел Гудзон, выкручивая из суставов несчастную конечность. Кирилл, вылезший из джипа, с ужасом осознал, насколько может быть силен и жесток Гудзон, он положил дрогнувшую руку на рукав хирурга, шепча: — Гудзон, плюнь на него, ведь не со зла. Они ведь не знали… — Не знали чего? Что будет, когда накачать Андрея спиртным под завязку, а потом обратить его внимание на молоденького несмышленыша, который от него без ума?! Кирилл, да если бы не эти два пиздюка, Андрей бы на него и не взглянул даже. Пока кое-кто умный не ткнул его в пацана носом! — Гудзон, лучше поспеши к пострадавшему, — Кирилл протянул доку его саквояж с медикаментами. — Тебе очень повезло, что там наверху меня ждут, — Гудзон для порядка вмазал башмаками по ребрам кряхтящего Степана и помчался наверх. — Иди за ним, парень. Я сам виноват, — прошипел шофер с пола. — У твоего мужчины тяжелая рука. Он убьет Андрея! И только ты сможешь его остановить. Кирилл поднял свою отпавшую челюсть с пола и помчался за убежавшим Гудзоном. Тот же прямиком отправился в комнату номер семь, что числилась всегда за хозяином «Элегии». Пират попытался сам покаяться перед бешеным медиком и свалился от его мощного апперкота в солнечное сплетение. — Ты знаешь, Сергей Петрович, за что? — Да-а-а-а… — пытаясь дышать. — Где этот уебыш-ш? — прорычал Гудзон. — В седьмой… Он много крови потерял… Уйя! — складываясь уже от удара в челюсть. — Я не о пострадавшем парнишке, а об Андрее. Хотели видеть меня его парой? Так вот какой я бываю. Вам двум козлам-натуралам это даже и не снилось! — Он в оранжерее… — бармен с ужасом ощупывал свой помятый фейс, смотря на медноголовую бестию. Гудзон нашел Андрея выходящим из оранжереи, тот, видно, блуждал рядом с комнатой семь и ждал суровой расплаты. «Расплата» залетела на этаж, смерила его холодом своих медовых глаз и влетела в номер. А потом сматерилась четырехэтажно, видя, в каком состоянии мальчик. — Здравствуй, Зайчик, я дядя Гудзон! Я врач и помогу тебе, как тебя зовут? — Кос-с-с-стя, — юношу колотила судорога, и то, как кровью были пропитаны простыни, говорило о его плачевном состоянии. Тогда Гудзон ужасался состоянию Микки, но то, что сотворил на пьяную голову Андрей, просто не укладывалось в голову шатена. — Я его кастрирую! — проворчал он, подходя ближе к парнишке и видя полные ужаса его светло-шоколадные глаза. Гудзон тут же уловил сходство с собой, конечно, мальчик не был его копией, но глаза и их выражение, с которым он смотрел на врача, были очень похожи. — Я сам этого хотел… — прошептали с постели. — Хотел, чтобы он из твоего кишечника сотворил своим хером месиво? — прорычал Гудзон, а когда с порога послышался голос Андрея, схватил дорогую вазу, что украшала этот приватный номер. — Я сделал то, чего он так жаждал уже полгода. Хотел моей любви и ее получил сполна! Ты что делаешь? Ай-я! Ваза полетела метко, но Андрей успел выскочить из номера и захлопнуть дверь. — Пиздюк, — в сторону дверного хлопка и уже ласково парнишке. — Мне надо тебя осмотреть. — А вы… ик… и есть тот… самый… Гудзон? — попытались произнести длинную фразу и собрать закатывающиеся глаза. — Какой тот самый? — врач сел на постель и потянул простынь на себя. — Которого Андрей Венедиктович любит всю свою жизнь… — пролепетали, стараясь удержать намокшую от крови ткань. — И что, если тот самый? — криво усмехнулись, но простынь отобрали, а потом с ужасом стали ощупывать дрожащее тело. — Тогда у меня нет ни шанса… — простучали от холода зубами. — Гудзон, — голос Кирилла звучал с порога тревожно. — У Андрея Венедиктовича шишка и рассечена бровь. — Все ж таки попал. Жаль, глаз не выбил. Кирилл, подойди ко мне. Мне нужна твоя помощь! Когда Кирилл увидел во что превратили задницу маленькому пареньку, ему стало дурно. — Это — Кирилл. Мой любимый человек. А это Константин, который сдуру влюбился в этого пиздюка Андрея! — представили на скорую руку молодых людей друг другу. — Так, придержи его за ноги и руки. Да уложи на бок, так проще, вроде член и яички не пострадали. Костя задергался судорожно в руках Кирилла, чувствуя адскую боль у себя в заднице. — Жопа, мальчики. Полная Жопа! Я поставил ему тампон со специальным антисептиком, чтобы унять кровотечение. — Но, Гудзон, ему же больно, — видя, как Костик обмочился от боли на простынь. — Антисептик — не водичка с медом. А у него вместо кишечника бахрома во все стороны. Заматывай его в этот плед и бери на руки. Набирая поспешно на сотовом дежурившего врача. — Петр, привет! Извини, что отрываю. Операционная два свободна? Замечательно, приготовь ее для меня, будем через полчаса. Ничего необычного, просто один маленький глупенький мальчик сел на кол. Ага, бывай, — и оборачиваясь уже Кириллу. — Едем, нас уже ждут! Гудзон пропустил любимого с его дрожащей ношей и подошел к Андрею. — Ну, ударь меня, только не смотри на меня так, — Андрей платком придерживал огромный шишак и разорванную бровь. Но врач ничего не сказал и не сделал. Просто его взгляд стал пустым, словно он перестал видеть своего друга и смотрел теперь сквозь Андрея. Как тогда, чертову тучу лет назад, когда Андрюшка отказался от него. Гудзон, обойдя застывшего мужчину по косой дуге, ушел из «Элегии», как он тогда думал, навсегда. *** Петр был смуглым мужчиной лет пятидесяти. Они с Кириллом оба сидели в комнате отдыха и молчали. Но видно молчание хирургу, сменщику Гудзона, давалось сложнее, чем измотанному количеством событий за сегодня Кириллу. — Ты кем приходишься Гудзону? — Племянником, — буркнул тот, как его и учил говорить его любимый. — Да вроде ты как раз не «племянник», — хмыкнул Петр. — «Племянники» Гудзона Салтановича попадают сюда только с разодранными задами, а «Племянницы» с рваными пиздами. — Я настоящий племянник, только не родной, а троюродный, — отрезал Кирилл въедливого мужчину. — Седьмая вода на киселе, теперь понятно, почему совсем не похож. Как их «задушевную беседу» прервал появившийся усталый Гудзон. — Как, Салтанович? — подорвался Петр. — Вот не думал, что ты свою смену начнешь раньше времени. — Сколько сейчас? — потянулся Гудзон своим гибким телом, снимая шапочку с каштановых волос, которые в огнях ламп засверкали рыжим. — Да почитай через полчаса тебе заступать. Мне остаться? — Нет, не стоит. Я уже тут, операция прошла хорошо. Парень потерял много крови, пришлось сделать переливание плазмы… А так, все стандартно, — устало приземлились под бок Кириллу, накрывая его руку своей. — Прости, но до общаги тебе придется своим пехом. — Все нормально… — подал тот голос. — Доеду… — Слышь, Гудзон, тут к тебе еще один дальний «Племянничек» приплывал, черные волосы, синие глаза. Но за ним примчался Эдуард и они куда-то умотали, здорово ругаясь. Может они у тебя родные братья? — Петр был хирургом от бога, но как человек, довольно мерзкий. — Кирилл, и правда, мой родной человек. Виталя же никто, простой знакомый через его родителей, который доставляет мне кучу неудобств в последнее время, — поставил на место Гудзон Петра. Петр еще поухмылялся, но видя, что Гудзона этим не достать, сдрыснул до хаты. — Иди ко мне… — Гудзон подошел к Кириллу и, обняв его, поцеловал, нежно и ласково, а потом, увидев, как за его спиной появился словно неоткуда Виталя, дернул резко за себя. Скальпель, что был в руках у черноволосого, вошел под сердце Гудзону, а влетевший следом Эдуард, сразу оценив ситуацию, приложил по затылку опешившего от такой неудачи Виталю. Юноша целился в Кирилла, а попал в свою рыжеволосую любовь. — Ты кто? — Эдуард действовал слажено, вмиг оценив состояние Гудзона, глянул в ошарашенные зеленые глаза. — Кирилл… — юноша держал на руках оседающего врача. — Где дежурный хирург?! — Я принял смену, — прошептали побелевшие губы Гудзона. — Тебе нельзя говорить! Заткнись. Помоги мне, парень, сейчас найдем всех! Укладывая на каталку теряющего сознание мужчину. — Хорошо, что он не попал в тебя… любимый… — прошептал на грани сознания Гудзон. — Ну и петрушка с зеленым огурцом, — округлил глаза Эдуард, а затем, увидев, как Кирилл молча плачет, обнадежил. — Не бойся, я лучший кардиохирург на сто километров в округе. И потом, скальпель прошел удачно, ничего особо не зацепил. Все-таки у Гудзона прокаченные мышцы, да и ребра крепкие. Вытащу я твою любовь, Кирилл! Вытащу, обещаю, а ты мне в этом поможешь. *** Рук безбожно не хватало, было еще двое хирургов, но они уже оперировали неотложку, и Кирилл оказался в операционной рядом с Гудзоном. Он помогал всем, чем мог, и когда все закончилось, понял, что Эдуард, и правда, самый лучший кардиохирург, да и как простой хирург тоже. — Никогда не думал, что буду латать тебя, Гудзон, — Эдуард сидел на койке в реанимации и осматривал своего рыжекудрого пациента. — Я тоже не думал, что попаду под тебя в таком ракурсе, — проскрипел тот, горло саднило после дыхательной трубки, хотелось пить. — Что ты делал здесь с этим придурком Виталей? — Все очень просто, Виталя пришел ко мне качать права прямо на работу по поводу тебя. Перевернул всю хирургию, орал, топал ножками, как последний придурок. Ну, я и объяснил, что мы просто секс-партнеры, и все. Уж больно он был не в себе, этот засранец тут же смекнул и понесся тебя искать. Сначала в квартиру, потом сюда. А я, поняв, что он просто в невменяемом состоянии, отменил все свои сегодняшние приемы и помчался вслед. И, к сожалению, не успел… И где он только скальпель достал, идиот. — Ясно, спасибо, что оказался рядом… И где этот маньяк? — прошептали слабо и осторожно удержали было дернувшегося Кирилла своей слабой рукой. — Я вызвал его родителей, все объяснил. Что подам в милицию на их сына, если они еще раз допустят своего мальчика на сто метров ближе к тебе. Да он вряд ли что-то больше предпримет, он так рыдал, когда пришел в себя от моего удара и понял, что чуть не убил тебя собственными руками. Ведь он целился в Кирилла. Вот такая окрошка, мой разлюбезный друг. — Да, хотя это и запоздало. Но, Эдуард, знакомься — это мой возлюбленный — Кирилл, он начинающий художник, — прошептал Гудзон с подушек, борясь со сном. — Очень приятно. Я — Эдуард, кардиохирург, давнишний друг… и коллега Гудзона. И как ты уже понял, его секс-партнер в отставке, — протянули Кириллу руку, а после потянули за собой, видя, как Гудзон заснул. — Пойдем, ему надо отдохнуть. Теперь уже все плохое позади. Кирилл опять оказался в комнате отдыха, но теперь уже с бывшим мужчиной Гудзона. — Не ревнуй меня к Гудзону, мальчик. У нашей ледяной принцессы мужчин было много. Но ты первый, кого он назвал своим возлюбленным. И я рад, что наконец-то и у Гудзона появилась его единственная и неповторимая любовь. — А вы сами не ревнуете меня? — прошептал Кирилл, он очень устал, ночь была в разгаре, а завтра у него с утра были пары. — Ревную, конечно, но в хорошем смысле слова. Я всегда любил Гудзона, но я не дурак и видел, что не подхожу ему. Ему вообще было крайне трудно со всеми нами, мужчинами, что окружали его. Он всегда выделялся среди нас — был самим собой. Непохожий, необычный… и теперь я счастлив, что он полюбил тебя. Ты можешь поспать здесь, смену Гудзона я уже вызвал, но она будет только утром. Никто не думал, что так произойдет. А я подежурю до приезда дежурного хирурга и разбужу. Тебе ведь надо утром на учебу? Кирилл отрицательно помотал головой. — Прогуливать нельзя, Гудзон потом на тебя здорово будет ругаться. Давай так, я тебя отвезу на пары, а после них заберу. И проведу тебя к твоему любимому. Он как раз тогда выспится и будет в лучшем состоянии. Ну, так как? И Кирилл согласился. *** Ажиотаж начался с самого утра, все хотели посмотреть рисунок Кирилла, ибо Лешка проболтался Димке. А тот всем и вся, что у Саги не модель, а ангел во плоти. Но к концу пар положение стало вообще — хоть топись. Все картины второго и третьего потока вывесили в смотровом зале, но именно к Кирилловой работе прикопался лысый Ластик. Так студенты обзывали своего учителя по рисунку. — Не бывает таких идеальных людей! Не спорю, работа сделана превосходно. Но я просил не футуристическую композицию, как богоподобный юноша играет на том свете шахматами. А простой рисунок НЮ мужской модели! — К-хм… — пропищала Белка, у нее глаза были на выкате, да и у всех ребят тоже, кто мельком видел Гудзона в их общаге. Ну, а такого красавчика ни один нормальный художник не пропустил бы мимо себя, имея он зоркий глаз и чувство прекрасного. И как понял Кирилл, его любовь с каштановыми волосами заметили многие в тот заполошный день. — Вообще-то, Сага рисовал с натуры… — Чего? — подпрыгнул Ластик на месте. — Ну, его этот парень искал в субботу в общаге, мы тоже просили нам попозировать… но он отказался. — Ага! Точно искал, мы его тоже раскрутить не смогли, — поддакнули в голос с Белкой недобитые курильщики. А опоздавшая на общий сбор злая Светка, зыркнула на работу Кирилла, потом на самого автора рисунка, и выдала на бис. — Это, вообще-то, его дядя. — Дядя?! — не выдержал Ластик. — Прекратите всем курсом пудрить мне мозги! Если этот дядя не явится к концу недели ко мне собственной персоной, я вкатаю вам пару, молодой человек. — Это невозможно, — сзади Кирилла нарисовался, приехавший за ним, Эдуард. — Хм-м-м-м, а вы, и правда, талантливы, Кирилл. Прекрасный портрет Гудзона! Я бы у вас его купил и прямо сейчас. — К сожалению, не могу продать. Я подарил эту работу своему дяде и после просмотра отдам его владельцу, — вздохнул Кирилл тяжко, голова, разболевшаяся к концу дня, пульсировала в висках громким набатом. — Так, погодите-ка! Все работы студентов принадлежат учебному заведению. И составляют его неприкосновенный фонд! Во-вторых, часть из них отправится на выставку. И работы Кирилла Саги практически всегда входят в их число. И вообще, вы кто такой? Тоже его дядя? — стал прыгать колобком Ластик на царственного льва. — Нет, друг семейства. А его дядя, и правда, пока не сможет подъехать к вам. Я говорю это как его лечащий врач. Он лежит после операции, и раньше конца следующей недели из палаты его не выпустят. И с вашего позволения, я должен Кирилла Сагу отвести к его больному дядюшке. Ластик оробел, а потом прошипел: — Если каждый будет ездить по больным дядюшкам и тетушкам, у меня студентов не останется. — Кирилл — сирота, вообще-то. И дядя один из немногих его родственников. И кроме того, вот бумага из вашего ректората, — Ластику сунули под нос писульку, тот, увидев ее, словно обнюхал, а позже, прочитав, хмуро подтвердил. — Конечно, коль такой серьезный случай. И все же, я хотел бы посмотреть на этого человека вживую, не часто встретишь столь идеальную модель. — Ну что вы, любезнейший. Рисунок немного неверен! — усмехнулся Эдуард, подхватывая зазевавшегося подростка под локоток. — Так значит, это все-таки фантазия? И Кирилл мне наврал?! — Нет, просто Кирилл начинающий художник и не смог отразить всей красоты своего дядюшки. Поверьте, Гудзон в живую намного прекраснее! — оставил в осадке всю аудиторию художников дотошный кардиохирург. *** — Зря вы всех озадачили. Мне и так сегодня проходу не дают, — Кирилл сидел рядом с водительским местом и смотрел тупо на дорогу. Эдуард водил основательно, медленно, но верно, хотя и вызывал от такого вождения конкретную тоску. — Любить такого человека, как Гудзон, непросто. Привыкай! Он вообще, как яркая личность, привлекает оба пола в равной степени. Ты просто не представляешь, как ему было трудно в студенчестве. С его отстраненным характером и любовью к одиночеству. И каким бешеным ревнивцем от этого становился Андрей. Все мужчины, которые вились около нашей принцессы, натыкались на его убойные кулаки. А женщины… Андрей трахал их сам! Лишь бы те даже близко не подходили к Гудзону. — А как вам удалось меня забрать с последних пар и выписать эту бумагу, которая позволяет мне после обеда свободно уходить с занятий и быть у Гудзона? — Кирилл исподтишка разглядывал львиную гриву мужчины и иногда ловил своими глазами не менее заинтересованный взор карих задумчивых глаз. Эдуард, словно старый друг семейства, принял его как часть Гудзона, безоговорочно, и теперь чисто по-человечески интересовался, каков выбор его бывшего любовника. — Жена вашего ректора моя бывшая пациентка и Гудзона. Посему, снять тебя с пар на неделю — полторы на после обеда не было особых проблем. Ректор вообще был крайне рад узнать, что такой милый родственник Гудзона, причем, весьма даровитый, учится у него на бюджетном отделении. И естественно, он отпустил тебя, только услышав, что приключилось со светилом хирургии. Проблема совершенно в другом… Поверь! — плавно управляя машиной и паркуя ее на стоянку служебных машин возле больницы. — В чем же? — нахмурил брови Кирилл, он не собирался освещать свои, пусть даже завуалированные, отношения с Гудзоном. Тем более официально становиться его племянником. Блат парень изначально не приемлил. Тем более в искусстве. — Увидишь! И учти, ты теперь официальная сиделка Гудзона на неделю. А это, поверь, непросто. Он вообще серьезно не болел ни разу за всю свою жизнь. Тебе даже зарплату будет начислять больница. Главное, держи его в постели! В лежачем состоянии и не давай перенапрягаться и тем более вставать, — подмигнули задорно Кириллу. В реанимации сегодня было столпотворение загнанных, как скаковые лошади, медсестер. А свою палату Гудзон превратил в центр управления. У Кирилла выпал глаз, когда Эдуард рыкнул на весь коридор и, отчитав сестер, выгнал всех взашей из отделения реанимации, прося прислать ему сегодняшнего дежурного хирурга. — Если Павел не заступил еще, я повешусь. Не хочу видеть Петра! Эдуард вошел в палату Гудзона и чуть было не прибил его сам. Гудзон читал, полулежа в кровати, все сводки состояния больных, а также отчеты по всем операциям за последние сутки. Оно и понятно — ведущий хирург больницы. Но и здесь тоже должен был быть свой предел. — Ты больной сейчас! И в реанимации, все еще подключен к аппаратуре, которая отслеживает каждый твой пердеж. Или может мне напомнить, что у тебя до сих пор в уретре катетер для вывода мочи? — наехал Эдуард на Гудзона, но тот, увидев сзади Кирилла, вступать в перепалку не стал, только поджал свои упрямые губы. — И не делай губки бантиком! Теперь Кирилл — твоя личная сиделка, с этим все руководство больницы согласилось, зная твой убойный характер. — Решили, значит, устроить мне обязательный отпуск? — сузил глаза Гудзон. — Сколько хирургов сейчас работает в больнице? — Эдуард не пошел у друга на поводу. — Более десяти и пятеро высшей категории, защищенные, — автоматом выдал Гудзон, смотря, как тонны вожделенных папочек перекочевали подальше от него на кушетку. — Вот ты и сам все сказал. Незаменимых людей не бывает! Потерпи полторы недели, а там будет видно, — хмыкнул Эдуард, а после обернулся на вопросительный голос. — Что за кавардак? — на входе в палату стоял светло-русый крупный мужчина с веснушчатым лицом и смотрел на всех круглыми темно-серыми глазами. — А я не поверил Петру. — И зря! Павел, рад тебя видеть, — усмехнулся Эдуард, пожимая крепкую руку мужчине. — Видишь, даже в реанимации не угомонится. Так вот, я решил нашему орлу приделать тормоз в виде сиделки. Что, зря я нашу красу с того света вытянул на грешную землю за шкварник? — И кто у нас тормоз? — Павел с интересом пригляделся к Кириллу. — Да вот племянника Гудзона нашел. Оказывается, учится в нашем городе, — усмехнулся Эдуард. — Настоящий? — сузили на Кирилла глаза. — Увы… — буркнул Гудзон, как первоклассный враль со стажем. — И он его будет слушаться? — скептически оглядели юного художника. — Даю слово. Этого будет! — оскалился Эдуард, а потом вручил Павлу половину папочек, а вторую забрал сам. — Гудзон, запомните, после обеда каждый день Кирилл будет с вами до утра. Я договорился, ему поставят тут кушетку. А утром я или Павел, пока ваша личная сиделка на учебе, будем вас стеречь. И без пререканий. Хирурги, захватив весь обоз научной макулатуры, ушли прочь, прикрыв двери поплотнее. И Гудзон тяжело вздохнул: — Иди сюда. Мой личный тормоз! — Ты сердишься, да? — Кирилл подошел к Гудзону, сел на кровать и взял его руку в свои, словно сам шатен — хрустальная статуэтка. — Вообще-то да, но Эдуард очень хорошо меня знает. Он нашел идеальный буфер, что ослабил накал наших с ним страстей. — То буфер, то тормоз… — обиделся Кирилл, он поднял ладонь Гудзона и нежно поцеловал. — Ладно, хоть твой. — А чей же еще? Конечно, я твой и только твой, мой любимый. Кирилл не вытерпел и, нагнувшись, поцеловал нежно Гудзона, тот отвечал слабо, зато приоткрыв рот, дал полную свободу своему молодому любовнику. Пока тот нежил его небо, язык, а потом выцеловывал ему лицо, чувствительную шею, спускаясь к перемотанной груди. — Наверное… будет шрам, да? — Нет, тонкая ниточка, едва различимая. Эдуард постарался по старой памяти. — У тебя столько достойных мужчин… Гудзон… И почему ты вдруг выбрал меня? Вздохнули тихо, прислушиваясь к бодрому ритму сердца Гудзона, осторожно приникая ухом к груди любимого. Это было настоящим чудом, что скальпель не задел ни одной серьезной артерии или вены. — Сам не знаю. Андрей рассказал о тебе, практически шантажом приволок в свою «Элегию». А как я тебя увидел… То понял, что ты и есть тот самый, единственный, который создан только для меня, — светлые волосы погладили, пропуская ласково сквозь пальцы. — Тебе больно? — Кирилл поцеловал повязку на сердце, молясь про себя Богу, чтобы оно билось и впредь. — Немного, но терпимо, а когда ты со мной — и вовсе все в радужном цвете и в розовых соплях. Даже немного не по себе, — буркнули в белесую макушку. — Почему это? — зеленые глаза глянули настырно из-под пушистой челки. — Просто не привык… быть с кем-то… кто мне так дорог, — чмокнули в упрямый нос, как в дверь постучали. И только Кирилл сел прямо на стул, как на пороге появился Андрей собственной персоной: бледный, покоцанный, с разбитыми казенками рук. Он мял в своих лапищах огромный букет кремовых роз и исподлобья глядел на парочку голубков. — Я тут навестить тебя пришел, Гудзон. Кирилл, может, выйдешь на пару минут… Я просто хочу поговорить со своим старым другом. — Кирилл, сидеть! — тут же остановил своего дернувшегося мальчика на месте лежачей больной. — Ты ошибся дверью, Андрей. Костя в четвертой палате. — Гудзон… прости, но я сам не знаю, почему я так сорвался на этом ребенке. — Тебе пояснить или сам догонишь? — позлорадствовали в ответ. — У него глаза, твои… ясные… какими были у тебя в юности, когда я первый раз тебя завалил и взял практически силком, — пробормотали, опустив взор в пол. — «Практически»? — усмехнулся Гудзон. — Да ты прав, без практически, я тебя тогда также порвал, как его… — Именно, Андрюша! Ты всегда основываешь все свои отношения на грубой силе. А когда тебя прижимало — кидал всех и вся! Хотя был зачастую инициатором. — Значит, не простишь? — По-моему, ты просишь прощения не у того человека. За то, что было между нами в юности, я давно простил тебя. А вот сам ты так себя и не простил. Но это уже не моя вина и не моя проблема. Андрей попереминался с ноги на ногу, но, видя, что Гудзон молчит, а Кирилл делает усиленно вид, что его попросту нет в палате, старательно сливаясь со стенами, побитой собачкой поплелся на выход. Но у туалетов наткнулся на робкого Костика. Костик выходил с толчка, где мучился, наверное, с час, ибо до сих пор срать было мучительно больно, и, увидев Андрея, мнущего цветы в руках, застыл, словно робкий кролик. Если бы это чудо не пробормотало: — Здравствуйте… А Андрей не поднял бы на тонкого юношу свои тяжелые глаза, он бы его и не заметил, прошкандыбал бы попросту мимо. — А это… ты… — розы всучили в дрожащие руки пареньку. — Выздоравливай! И прости меня за все, если сможешь… мелкий. — Андрей Венедиктович… Я вас люблю… Андрей вздрогнул от этого неумелого признания изнасилованного им же юноши, подошел к парню и, поцеловав в висок, прошептал: — Спасибо, но я тебя недостоин… Костик… будь счастлив и найди себе другого. А потом, не глядя, ушел из отделения. У Костика подогнулись ноги, и он опустился на пол холодного коридора своей ноющей задницей, тихо рыдая: — Ну почему… так… почему он не хочет быть со мной… Но все эти вопросы пока не находили ответов. *** — Куда на зимние каникулы рванете? Во Францию? — Эдуард помогал Кириллу наряжать елку в доме Гудзона и периодически посматривал на картины, где в разных позах была изображена любимая модель Кирилла — Гудзон. Ту первую, где хирург играет в шахматы, пришлось забирать с боем, так как работу попытались купить с выставки в обход желания автора и ее владельца, и только вмешательство самого Гудзона помогло не дать картине сделать ноги. Ластик тогда долго хватал губами воздух, смотря на модель Кирилла вживую, и тер глаза. Но божественный мужчина не собирался пропадать, а продолжал читать нотации педагогу о том, что некрасиво продавать работы без согласия студентов. Тем более что деньги с продаж шли явно не в карман молодых художников. — Нет… Гудзон говорит, что его пригласили на рождество в Сибирь-матушку, и берет меня с собой, — ответил Кирилл, сегодня у него в попе здорово свербело, и хотя Гудзон уже несколько месяцев периодически пользовал своего любимого мальчика сзади, но пока Кирилл никак не мог привыкнуть. Не сказать, что ему это не нравилось, наоборот, он с удовольствием отдавался своему мужчине, вставая перед ним раком или раздвигая ноги. Просто потом кишечник начинал периодически содрогаться и это томление приводило к сильнейшему стояку. И ладно, если бы они были бы одни, он бы просто подошел к Гудзону, и они бы слились вместе, решив эту насущную проблему. Не важно как, главное — друг с другом. Но черт принес Эдуарда, и тот не собирался так просто уходить. Юноша пошатнулся на стремянке и его снизу подхватил на руки Гудзон. Он прекрасно знал, что чувствует Кирилл, когда всю ночь бывал только снизу под ним. — Не таскай меня! — возмутился юноша, скатываясь с любимых рук. — Почему? Я совершенно здоров, — Гудзон поднял бровь и глянул вопросительно на Эдуарда, прося поддержки. — Действительно, Гудзон полностью восстановился. Шатен рухнул в кресло, роняя за собой художника, и тот, не сопротивляясь, устроился у него между разведенных бедер, оперевшись на любимую грудь. — А в гости случайно не к Игорю с его натуральным Иваном? — усмехнулся кардиохирург, понимая, что надо сваливать, и он тут третий лишний. — Именно, а во Францию мы поедем в августе. Кирилл наденет берет, возьмет этюдник и поедет на велосипеде в поля писать пейзажи. — А ты, Гудзон? — рассмеялся Эдуард. — У меня до сих пор стоят, как живые, перед глазами молоденькие мальчики в полотняных белых рубашках, давящие в огромном чане спелые грозди винограда. Кирилл вспомнил дикую фантазию Гудзона и свою, наложенную на нее, про две пиписьки у каждого, и заржал, складываясь пополам под недоуменными взглядами двух хирургов. Потом рассмеялся Гудзон, видно догнав, почему такой дикий хохот у Кирилла. А Эдуард тихо встал и, не привлекая к себе внимание, покинул эту обитель любви, так как смеющиеся влюбленные начали целоваться, и эти поцелуи между хохотками становились все продолжительнее и жарче… Конец