Увалень. Любовь Гудзона

Они сдали верхнюю одежду в гардероб и решили дойти до буфета, прохаживаясь неспешно пока еще по полупустым залам, прислушиваясь к гомону подходящих зрителей, одетых в вечерние платья и костюмы. — А я думал, мы будем белыми воронами, — улыбнулся Кирилл какой-то засмотревшейся на него смазливой девице в декольтированном бархатном платье. — Мы нет, а вот они — да, — кивнул Гудзон на несколько человек, одетых в свитера и джинсы. — В храм искусства нужно входить в должной одежде. Ведь я в операционную не иду в домашних тапочках и халате. Они осмотрели все вокруг, купили программки и дорулили наконец-то до стойки бара. У Гудзона зазвонил телефон, причем номер был больничный, служебный. — Как некстати, хоть бы не дернули прямо с первого акта, — покачал головой Гудзон и попросил заказать Кирилла красного сухого вина и бутерброды с лососиной на закусь. А сам, извинившись перед ним, повесил шарф на свой стул и ушел на открытый балкон, разговаривая грозным голосом и, судя по всему, отчитывая медсестер. Кирилл сделал заказ и вдруг увидел, как в кафе входит Светлана с новым своим хахалем Данилой. Дева была одета в вечернее длинное переливающееся платье с меховой горжеткой, на шее сверкало колье от Сваровски, на запястье массивный браслет. Она ворчала на смазливого чернявого парня, выговаривая ему, и, судя по кислой морде Данилы, не по первому кругу. — Не мог мне, что ли, купить что-то более серьезное? — Сваровски сейчас писк моды! А это платье куплено в дорогущем бутике. — С искусственном-то мехом? — сузила свои голубые глазищи Светлана. Кирилл с ужасом отвернулся от них в свою тарелку, ему только подали бокал с вином, как на место Гудзона приземлился этот придурок Данила. Прямо на его изысканный шарф и, поерзав жопой, крикнул бармену: — Два коктейля! Самых дорогих! — Простите, сэр, но вы сели на место другого, — поведал бармен, недоуменно посматривая на отворачивающегося демонстративно в сторону Кирилла. — Чего ты там прошамкал, старик? — завелся Данила. — Он сказал, что вы сели прямо на мой шелковый шарф! — навис над нахалом Гудзон. — Ваш шарф? — этот пиздюк поерзал еще сильнее и с писком из-под себя потянул дорогую ткань, играя крутого мачо перед своей девушкой. Светка вытаращила глаза, смотря то на Гудзона, то на Данилу. — Если вы его мне порвете, то я вам не завидую. Он стоит на порядки больше чем все ваши побрякушки и платье с бижутерией вашей спутницы, — поставили зарвавшегося мужчину на место. — Да я вас! — налетел Данила на Гудзона, но тот лихо вывернул ему правую руку до хруста в запястье, вкрадчиво прося. — А теперь извинитесь перед милейшим барменом, салага, передо мной — и потом упиздюхал со своей кралей, пока я не вызвал ментов. — Ты еще пожалеешь! Сука-а-а-а! — Ответ неверный. — Ой-ой-ой, моя рука! Я же великий художник! — Наверное, в своих снах. Я не слышу извинений. Не заставляйте свою даму ждать. — Простите! — Не слышу. — ПРОСТИТЕ! — Так уже лучше, — Гудзон отпустил Данилу, поддав ему коленом хорошего пенделя под его распрекрасный зад. Как вдруг Света уставилась на парня, что сидел от нее через стул: — Кирилл? — Здравствуй, Света, — вздохнул он обреченно и, собрав шарф Гудзона, аккуратно положил его на стойку бара. — Ты и здесь? — Света, увидев, в какого красавца превратился ее бывший несостоявшийся любовник, вдруг резко забыла о Даниле. — Да, и что, я не могу сходить в оперу? — И с кем же ты тут? — язвительно в ответ. — Со мной, милая леди. Я его дядя. А ваш спутник вас уже заждался. Так что адьес! Гудзон приземлился между ними и как ни в чем не бывало улыбнулся бармену. — Пепельницу, крепкие сигариллы и бокал красного вина. Кирилл вдруг понял, что в больнице что-то неладное, и даже Светка как-то отошла на задний план. — Что-то случилось? — смотря, как Гудзон вскрыл пачку и закурил. Светка же помялась под боком, но так как мужчины забыли окончательно о ней, подняла свое дешманское платье и зашкондыбала к злющему как черт Даниле. Тот орал по телефону и кому-то усиленно звонил. — Да, сестры не углядели, и один человек, которого я оперировал несколько дней назад, умер в реанимации, — Гудзон поднял бокал вина и отсалютовал бармену. — Смерти нет, дядя Гога! Мы убиваем себя сами! Бармен тихо улыбнулся и кивнул: — Как скажите, Гудзон Салтанович. А я думал, пока Янко нет, вы сюда и не придете. А вы пришли с племянником, как мило, — по хитрым улыбкам бармена было видно, что он в курсе пристрастий хирурга, как в кафе ворвался охранник и оглядел барную стойку. За его спиной злорадствовал Данил. — И где дебошир? О-о-о-о, Гудзон Салтанович! Как ваши пациенты, как больница? — Ничего, понемногу. Один вот сегодня умер. А я на него угробил практически трое суток, собрал по частям, а он просто не захотел жить… — Это он… — подзудил под боком охраны Данил. — Да неужели? — охранник вдруг сцапал нахала и, выкрутив его ухо, потащил на выход. — А мне вот думается совсем наоборот. Хорошо вам отдохнуть, Гудзон Салтанович! — прокричали с выхода. А Кирилл накрыл ладонь Гудзона своей. — Тебе надо ехать, да? «Тебе» было как бальзам на голову, Гудзон немного всхлипнул и положил голову на плечо Кириллу. — Вот скажи мне, Кирилл. Я их вытаскиваю из преисподней, а они все равно не хотят сделать даже самую малость. Захотеть снова дышать! Я знаю, я не Господь Бог. Но делаю все вот этими руками. Но иногда мне кажется, что от меня ничего не зависит. Иногда зашьют не в жопу, а человек живет! А тут заштопали на совесть, а он возьми и умри… Кирилл приобнял дока за плечи и тихо поцеловал его в висок: — Может, поедем вместе в больницу? — И что там делать? Человек уже умер. Его не вернешь. Да и меня там не ждут, позвонили, потому что просил, — Гудзон украдкой смахнул слезы. — Сколько с нас, дядя Гога? — За счет заведения. И пачку сигарилл оставьте себе… Они ушли в мужской туалет, и Гудзон, стоя над раковиной, долго смотрел, как убегает гулко в виде воронки вода. — Это и есть твоя бывшая Света? — Да, — Кирилл стоял у окна распахнутой фрамуги и смотрел на огни ночного города, веяло по-осеннему прохладой. — Прости, но она дура полная. — Знаю! Ты как? — Кирилл и сам не заметил, как перешел на ты с Гудзоном, а тот был явно не против. — Нормально, прости, расклеился. Просто умерла девочка семнадцати лет, а ведь она могла выйти замуж, родить детей. А нить прервалась, вот и стало тошно. Ладно, идем. — В таком-то состоянии? — А что? Выкурю еще одну сигариллу. А после второго звонка прошмыгнем в свою ложу, никто и не заметит, что у меня красные глаза. — У нас своя ложа? — обомлел Кирилл. — Ага, вторая от сцены, очень удобная, видно все как на ладони. И из зала никто не сможет заглянуть, — пояснил Гудзон, промокая лицо полотенцем. Кирилл покраснел, оказывается всю оперу он будет один на один с Гудзоном в отдельной ложе. В штанах однозначно зашевелилось, он его хотел. И Кириллу уже было по барабану, что он откровенно течет на мужчину, старше его вдвое. Гудзон подошел к мучившемуся от переживаний парню и протянул руку: — Сигариллы. — Ты много куришь? — Нет, просто неделя такая. Много было аварий и везли все к нам. А вообще, я не зависим от табака. Иногда не прикасаюсь к куреву годами. А вот когда такое, смолю. Меня успокаивает сам процесс и не более того. Он раскурил одну сигариллу, перед этим ее помяв в пальцах, и подмигнул Кириллу: — А ты? — Не курю вообще. Хотя пробовал… — Молодец, не надо, не порть свои чистые молодые легкие. Гудзон расстегнул свой элитный костюм и присел на подоконник, изящно опираясь спиной на несущую стенку. — Немного посидим и пойдем. Кажется, первый звонок уже был? А по поводу Светки не грузись, у тебя будет много еще девушек! И намного, поверь, чище ее. «Девушек» резануло по уху Кирилла, и он прикусил нижнюю губу, смотря, как это рыжекудрое совершенство смотрит на огни вдаль, тихо покуривая маленькую сигару. Эти губы, что чуть-чуть прикусывали фильтр у сигариллы, наверно искусно делают минет… Подумалось парню, и он с силой отвел взгляд. А позже была опера в закрытой ложе. И Гудзон, весь ушедший в действо на сцене. Кириллу, конечно, было интересно, что творится внизу, но больше ему нравилось наблюдать, как доктор наслаждается оперой и пением прекрасных голосов, отдаваясь искусству полностью. А потом они ночью шли по тенистым аллеям парка. И Гудзон, подпевая, периодически кружился легким шагом в небрежно распахнутом пальто. — Та-та-та-ТА! Та-та-та-ТА! Траля-ля-ля-ЛЯ! ЛЯ-ля-я-я! Он снова был весел, и Кирилл не мог поверить, что этот человек несколько часов назад плакал у него на плече. Аллея была тенистая, фонари горели не все, и в следующем круге фонаря Кирилл поймал кружившего перед ним Гудзона за руку. Тот от неожиданности замер и воззрился недоуменно на Кирилла. — Я вас люблю… — прошептал мальчик доктору. — Я мужчина… — шаг назад. — Я тоже! — шаг вперед. — Мне сорок лет… — и снова Гудзон отступает. — А мне всего восемнадцать, и что? — наступает Кирилл. — Или вы так и будете от меня бегать? И отказываться от своей любви? Думая, что совращаете меня? Он прижал Гудзона к столбу фонаря и, притянув за талию к себе, поцеловал. Сначала трепетно легонько в губы. Врач сопротивлялся из последних сил, а после послал весь здравый смысл к черту и приоткрыл свой рот, сдаваясь. Поцелуй превратился в вечность, сердца стучали так, что Боже мой. А когда доктор отлип, то понял, что с таким стояком Кирилл и шагу не сделает, да и он сам не в лучшем состоянии. Док потащил запинающегося Кирилла в кусты и, оперев его на ствол березы, встал перед ним на колени. Пальто легло на землю как рыцарский плащ по кругу мягкими складками. — Я тебе только отсосу, не бойся. И, выпустив мощный член Кирилла наружу, погрузил его в свой горячий рот. Кирилл смотрел, как голова доктора размеренно ходит туда-сюда, и понимал, что на много его не хватит. Еще одно сосущее движение губ, и он, содрогаясь, спустил ему в ротик. А потом в легкую поднял хрупкого мужчину на ноги и прикоснулся к его натянутой ширинке. — Можно потрогать? — А дурно не станет, ведь у меня тоже не маленький, — но его снова заткнули поцелуем, пробуя собственную сперму на чужих губах. — Не думаю, что станет, он ведь ваш, а не чей-нибудь, — прошептал мальчишка и, облизнувшись, сунул руку за пояс доктору и уткнулся ею в горячую твердь. Гудзон сам себе расстегнул ширинку и вздрогнул от того, что ему неумело залупили головку. — Прости, я ведь салага и опыта у меня с гулькин нос. — Зато нахрапистости хоть отбавляй, — усмехнулся Гудзон и, положив доверчиво голову на плечо Кириллу, подсказал. — Намочи пальцы слюной. И как тебе своя сперма? Пришлась по вкусу? — Не знаю, не распробовал. Зато сейчас попробую твою. Кирилл скользнул теперь сам на колени перед Гудзоном и, смотря зачарованно на яркую головку, невольно сглотнул. — Не заставляй себя, просто поласкай рукой, — прошептали сверху и услышали снизу твердое «Нет!». Член был очень горячим и бархатистым, пах приятно мылом и чем-то лекарственным, парень осторожно лизнул выступившую горько-соленую смазку и погрузил нежную головку себе в рот. Кирилл попробовал повторить то, что с ним делал Гудзон, выходило криво. И мужчина, охнув пару раз от острых зубов малолетки, стал подсказывать мальчишке как ему лучше, а затем предупредил: — Я сейчас, Кирюша. Но парень не отстранился, наоборот всосал сильнее и получил залп семени прямо себе в небо. Он с непривычки закашлялся, чувствуя, что его поднимают на ноги и прижимают нежно к себе. — Не задохнулся, не тошнит? — Не переживай так, док. Я же все-таки не кисейная барышня и однозначно не твой пациент. И потом, твоя сперма вкуснее моей, однозначно. — Не дай бог тебе быть моим пациентом, — прошептал Гудзон, затыкая этого болтуна своим горячим поцелуем. Они привели себя в относительный порядок и, держась за руки, поспешили в «Элегию». — В комнату номер семь? — покраснел Кирилл, тормозя за Гудзоном возле его крутого джипа. — Нет, — открывая пассажирскую дверь художнику. — Ко мне… домой. Посадив своего нежного мальчика, сам запрыгнул на место водителя. Он впервые кого-то вез к себе в загородный дом. И надеялся, что это и есть его настоящая истинная любовь. *** По саду от машины шли, опять держась за руки, темень была — хоть глаза выколи, а когда, наконец-то, оказались внутри, Кирилл прищурил глаза от тусклого света лампы, что в прихожей витиеватым деревом стояла рядом с зеркалом. Прихожая практически сразу открывалась широким пространством гостиной, потолок в которой уходил далеко вверх. — Как много пространства! — обрадовался в Кирилле художник. — Да, я сам продумывал проект, хотел, чтобы походил на западный. Люблю, когда над головой много воздуха. А в крыше есть пара окон, так что днем солнце падает сверху, тебе понравится. Очень красиво! В гостиной было несколько зон: около камина — диван и кресло, низенькие с деревянными ножками и ручками вокруг небольшого столика, на полу белая шкура. — Неужели настоящий медведь? — Ага, полярники подарили, привезли одного с гангреной, а я ему сохранил ногу. Гудзон растапливал камин, сняв с себя пиджак и жилетку, сдернув бабочку. Свои дорогие запонки он, отстегнув, положил на каминную полку. — Вообще здесь газ проведен, но я люблю посидеть у живого огня, ты не против? — Нет, — Кирилл подошел сзади шатена, обнял его со спины, на нем тоже уже не было пиджака. — Потерпи чуть-чуть… В доме очень холодно. Но о Гудзона потерлись таким стояком, что он рвано сглотнул. — И ты мне не дашь ничего приготовить из съестного? — всхлипнул он тихо, ибо Кирилл скользнул рукой в его натянутый пах. — Потом приготовим вместе, — зеленые глаза горели настоящими изумрудами, мальчик хотел его и очень сильно. — Ладно. Еще пару бревен. Но его крутанули в твердых руках и поцеловали, расстегивая ремень и приспуская брюки с узких бедер. Как себе, так и ему. — Там в пакете… смазка… у меня давно не было таких крупных, как ты… Гудзон дрожал в руках этого мальчишки, чувствуя, что сегодня его возьмут по полной. Он хотел этого так долго, он желал этого, как никогда. Кирилл улыбнулся и, оставив мужчину на шкуре медведя, сходил за смазкой, его член гордо покачивался при ходьбе, задираясь вверх. Гудзон рвано сглотнул, чувствуя, что его снова прижали к себе. Сегодня он хотел быть девочкой в этих молодых и сильных руках. И желал, чтобы свой первый секс этот мальчик запомнил на всю свою жизнь. — Эта? — Кирилл протянул небольшую баночку, углаживая гибкое хрупкое тело дока. — Да… м-м-м… погоди, я должен себя там подготовить, — штаны Гудзона соскользнули вниз, и он просто через них перешагнул. Кирилл тоже дал упасть своим брюкам. И теперь они были только в расстегнутых рубашках, соприкасаясь возбужденными головками пенисов горячей кожей тел, так близко, так желанно, так обжигающе. — Расскажи мне, я хочу сам тебя подготовить… — сглотнул Кирилл, он скользнул пальцами между молочных половинок Гудзона и потер его приоткрытое колечко. — Ты там такой мягкий и уже полураскрыт. — А ты, случайно, не имел практику с геями? — рассмеялся Гудзон на эту умудренную фразу парня. — Или я ошибся, но на девственника теперь ты не тянешь. — Всемирная паутина, я просмотрел столько порно-сайтов за эти дни, что до сих пор рябит глаза и становится дурно только от воспоминаний всех этих дырок, членов и яиц всех мастей. И ты был прав — я впервые с кем-то занимаюсь столь откровенным. Мне одна девочка делала как-то минет, но ни одна не давала себя трахнуть, как только видели мой агрегат в возбужденном состоянии. — Молоденькие дурочки! У тебя самый замечательный член, который я когда-либо видел. А то, что я открыт, так это потому, что до дрожи коленок хочу почувствовать тебя внутри у себя. — Ага, замечательный, а презервативов на такую оглоблю хрен найдешь. О, черт! — Кирилл хлопнул себя по лбу и жалобливо проскулил. — Я забыл гондоны… — Успокойся, можно без них. Тем более я очень хочу, чтобы ты меня любил без презервативов. — Но? — Кирилл вцепился в Гудзона так, что тот простонал от его тисков. — Правда, можно? — Тебе можно, ты чистенький, а я врач. Мне приходится сдавать анализы каждый месяц, работа. Зачерпни побольше смазки, да так, и введи в меня свои пальчики, осторожно растягивая. Умничка, Господи, хорошо-то как! Кирилл выцеловывая вспотевшую шею мужчины, введя в него сразу три пальца, стал растягивать нежный анус. Гудзон затрепетал в его руках, пошатнулся, и они медленно опустились на шкуру медведя. А после Гудзон утянул на себя Кирилла, разводя перед ним свои ножки и укладывая мальчика на свое дрожащее тело. — Можешь входить, я готов принять тебя, мой малыш. Кирилл прикусил свою нижнюю губу, а потом, приставив головку к раскрытому колечку дока, толкнулся вовнутрь. Теперь уже и художника затрясло от остроты близости, что он испытывал впервые в своей жизни. — Чщ-щ! Медленнее, он у тебя очень большой, а я никуда от тебя не убегу, уж поверь, — погладили по резко вспотевшей спине и задрожали от того, что член Кирилла пропахал по простате. — Я так долго не выдержу, — проскулил Кирилл, трясясь над Гудзоном. — Так хорошо, что мне просто башню сносит. — Не переживай, если не можешь терпеть, спусти, — поцеловали в висок, чувствуя, что его художник уперся ему своим пахом в промежность. Значит он весь в нем, теперь дело за малым. — Но? — расстроились. — Кончай, мой мальчик, но, слив, не доставай, а просто побудь во мне, — обняли нежно, целуя губы и чувствуя, как содрогнулся мощный распирающий его задницу член внутри. — Умничка. — А как же вы? — чувствуя, как между их животами вздрагивает перевозбужденный член дока, Кирилл потянулся к нему рукой, но Гудзон перехватил. — Не надо, только в попку, пожалуйста. Я так быстро кончу. — Но я же слил и… Он обмяк в вас… — В тебе! Мы, кажется, перешли уже на ты сегодня. И после близости не выкай мне, пожалуйста. А то, что обмяк — встанет! Ты очень молод, иди сюда. Гудзон привлек расстроенное лицо парня и поцеловал в засос, чувствуя, как в его заду снова усиливается давление, сперма, вытесненная набухшим членом Кирилла, стала стекать по внутренней стороне тонких бедер. — Видишь, ты снова готов, попробуй подвигаться во мне. О, да-а-а-а! — ловя первые робкие толчки своей простатой. Кирилл массировал ее и когда накатывал, и когда наоборот двигался обратно. Так классно Гудзону никогда не было ни под кем. Во второй раз они слили вместе. И снова Гудзон удержал Кирилла за его стройные бедра, чтобы тот остался в нем. Художник был не против, он уперся локтями в шкуру, чтобы снять с доктора часть своего веса, но Гудзон притянул Кирилла на себя обратно. — Ты меня не раздавишь, и потом, мне приятно чувствовать твою тяжесть. Все остальные слова дока потонули в горячих поцелуях. — Устал? — Гудзон заглянул в зеленые омуты глаз полных желания. — Нет, а вы? — Ты! — поправил его док, чувствуя, как член Кирилла снова приходит в боевую готовность. — Не особо, но давай поменяем позу. Гудзон отодвинул Кирилла от себя, заставляя его выйти из своей сочащейся задницы, и повернулся к нему спиной, на бок. Юноша тут же понял, что от него требуется, пристроился сзади, повторяя красивые изгибы Гудзона своим телом, и толкнулся обратно в жаркую дырочку. Врач, как кошка, изогнулся к нему всем торсом, оставляя бедра на боку, но спиной укладываясь на пол на обе лопатки. Гудзон прижал к себе Кирилла и поцеловал. — Так удобнее? — Да… Боже… Как же в тебе хорошо, — прошептал художник, наращивая темп бедрами. Так нежно, жарко и не спеша, нежа друг друга, лаская губами и даря затяжные поцелуи, они занимались любовью всю ночь. Кирилл практически не выходил из Гудзона. Просто замирал в нем после очередного своего оргазма и ждал, когда его член снова будет готов продолжить. Гудзон отдавался их близости полностью, закрывая глаза, покрываясь румянцем. А потом, дрожа и ласково зовя Кирилла по имени в предоргазменной дрожи, выплескивался, словно каждый раз умирал. У него давно не было так с любовниками, да и вообще было ли когда-нибудь? Единственное, врач не давал прикоснуться к своему члену, а кончал только от массирования простаты. — Гудзон, а когда ты возьмешь меня сам? Утро они встретили все также на шкуре медведя у потрескивающего камина, единственно притащили пару полотенец и простыней, чтобы не изгваздать в совместной сперме подарок полярников. Кирилл давал Гудзону, оставаясь внутри него, дотянуться периодически до дров и подбросить их в живой огонь. — Я ведь понял, почему ты не любишь, когда тебе дрочат член. — Ну надо же, какой понятливый! Возьму, но не все сразу. Тебя надо долго растягивать и готовить. И ты прав, я предпочитаю дрочилову — минет. — У тебя есть здесь бумага? — вдруг подорвался юноша, меняя резко тему. Даже когда они просто лежали, смотря, как играет на поленьях огонь, а в окнах, которые были встроены в крышу, проплывают облака, Кирилл продолжал пожирать своими зелеными глазами прекрасное тело Гудзона. — Кажется, был ватман наверху, я рисовал для студентов переломы костей… — задумался Гудзон. — Где? — Кирилл обернул бедра полотенцем. — В моем кабинете… Ты чего задумал? — Гудзон попытался встать, но его мигом опрокинули обратно. — Я хочу нарисовать тебя. Такого — какой ты есть, утомленный после жаркой ночи. Развратный и желанный, утонченный и мужественный. — С ума сошел? Я хочу в душ! — Сходим после вместе. Не меняй позы, я скоро буду! И Кирилл умчался наверх. — Сумасшедший, ты же не был там ни разу! И потом, меня такого? Взмыленного, в поту и в сперме с пяток до макушки? — пробурчал Гудзон, он только успел накрыть свои мокрые от спермы бедра простынею, как обратно примчался радостный художник. Ватман он-таки нашел, как охотничья собака сахарную кость, а порывшись в камине, подобрал нужный уголек. А затем, сделав из ватмана четыре листа, полосуя бумагу кухонным ножом, закрутился, ища, на что можно все это водрузить. — На кухне есть разделочная доска, она большая, за плитой, — Гудзон понял, что ему не отвертеться от сеанса позирования. — Здорово! — вернулись с доской, а потом уселись на подлокотник кресла, развернув его к Гудзону наоборот и оперев деревяшку на спинку. — Полчаса, не больше. И я сам тебя отнесу в ванную! — Ловлю на слово, она у меня на втором этаже, — ухмыльнулся Гудзон. — А на первом что? — удивился Кирилл, уже во всю штрихуя по бумаге. — Только душевая и туалет. — Мне все равно куда тебя нести. Своя любимая ноша не тянет! От этих слов Гудзон вспыхнул, как молоденькая девушка, щеками. И удивился своей бурной реакции, давно его не вгоняли так в краску, и кто? Восемнадцатилетний мальчик! — Господи… — прошептал Кирилл, смотря, как краснеет это божество, что всю ночь скрещивало с ним ноги и отдавалось ему полностью. Художник оставил импровизированный «мольберт» и подошел к своей модели на негнущихся ногах, а после наклонился впритык к распахнутым медовым глазам. — Что? — пискнул врач. — Ничего… Просто хочу тебя поцеловать, ты такой прекрасный, — прошептал Кирилл и, стараясь не испачкать углем доктора, чувственно поцеловал. Через полчаса, как и обещали Гудзону, его на руках отнесли наверх. Правда, в ванную мужчины залезть не успели. Они только помылись вместе в душе, где еще раз соединились телами, как зазвонил телефон. Гудзон извинился перед Кириллом и, чмокнув его в щеку, пошел искать брошенную им еще вчера трубку по звуку классической мелодии Баха. А Кирилл, прижав руку к своим исцелованным губам, заулыбался как последний дурак. Он любил Гудзона и, похоже, тот отвечал ему полной взаимностью. — Одевайся! В «Элегии» ЧП, Степан позвонил… Похоже Андрей изнасиловал какого-то мальчика. Гудзон уже был одет по всей форме, он застегивал браслет наручных часов на тонком запястье, а его волосы были собраны тонким шнурком в низкий хвостик. Этот властный человек, который готов был хоть сейчас встать за операционный стол, и тот, который отдавался самозабвенно всю ночь Кириллу — были как земля и небо. — Или останешься здесь? Но я не знаю, когда приеду домой. — Я еду с тобой, док, — Кирилл хотел прикоснуться к Гудзону, но его холодные глаза остановили руку художника. — Не сейчас, малыш. Надо торопиться… — извинился Гудзон, видя, как мальчик похмурел, а потом пальчиком поманил к себе. — Иди сюда. Кирилла поцеловали нежно в висок. — И запомни, только ты меня видишь таким. Когда я дрожу под тобой и в страсти забываю обо всем на свете. Но во все остальное время — я врач. Как и ты — художник. А твои прикосновения выбивают меня из нужной колеи. Пойми, Кир, — док обрезал имя Кирилла, как и обещал, и тот тут же расцвел. — Я не имею право на ошибку, от этого зависит чья-то жизнь. А теперь бегом собирайся и едем! Тем более у тебя завтра занятия. *** Степан рассказал Андрею, что Гудзон отправился с Кириллом в оперу, оставив у них в гараже свою машину. И хотя Андрей Венедиктович сам их сталкивал долго лбами, но в этот момент он просто сломался. Сам же собственными руками отдал единственного своего любимого другому. И как это обычно бывает, не к месту в клуб заглянул Олег и они разосрались так, что вся «Элегия» сотрясалась от их воплей. А после, пока в залах зажигали гости клуба, хозяин сего борделя квасил спиртное с Пиратом и Степаном. К утру все трое выглядели неважно, все еще датые, правда, уже не вусмерть. — Хорошо, что с Олегом порвал. Он нас всех затрахал. Пакостный он у тебя был и жутко ревнивый, — буркнул Степан. — Чем трахал-то? Он же пассивнее некуда, никогда сам членом не работал, — съязвил Андрей. — Своей растраханной жопой по нашим мозгам! — пояснил очень доступно Сергей Петрович. — И вообще, понятно, что Гудзон это нечто волшебное и притягательное. Даже такие натуралы, как мы со Степаном, это понимаем. Подобные мужчины рождаются редко, но все же, ты же видный мужик! Хватит стенать и плакать, признайся ему в конце концов. Встань на колени и предложи руку и сердце! Нет того, что нельзя простить. — Действительно! — поддакнул шофер. — Вставал, предлагал… И он меня простил… Теперь мы просто друзья и не более того. Эх, мужики! Гудзон не баба! То, что я сделал, не прощается. Я его предал и отказался от него сам, а вот теперь получается женил его на другом, — Андрей положил голову на руки и помотал волосами. — Паршиво-то как. — Ну ладно… Хорошо… — начал снова Пират, пытаясь привести своего шефа в чувства. — Гудзон это святое и точка, такого больше нет на свете. Но ведь есть и кроме него классные симпатичные парни. Вон у тебя их целый клуб! Любого позови, ляжет… Или, как у вас там — встанет раком! — В том-то и дело, что я им нужен только как богатый папик, а по любви хер найдешь нужного мальчика. Вот Олег был… вроде, и симпатия была общей, а во что все вылилось? Скандалы, наезды, ревность… Еще раз через такое — не хочу! Мужики помолчали, как в комнатку Андрея Венедиктовича стукнулся один из охраны: — Рассыльный! Степан подорвался, открывая фрамуги, Пират убрал початую бутылку под стол, откатил пустые в угол. Насмолили они втроем славно, кабинет был словно в тумане, а новый стол шефа выступал из него массивным айсбергом, ибо был из светлой древесины карельской березы. — А вот, кстати, о мальчиках! К нам в последние полгода бегает всегда один такой смазливенький и каждый раз смотрит только на вас, Андрей Венедиктович. А когда вас нет, всегда спрашивает, где вы, — начал Пират. — Ты о Костике? А, и правда, славный мальчуган, — хмыкнул шофер. Мужики прекрасно знали, если Андрей не возьмет себя в руки, его бизнес, в котором они оба работают, пойдет крысам на хвосты. И какая бы не была любовь у шефа: голубая, розовая или полосатая — надо было мужика ставить на ноги. — Что-то я не замечал, — усмехнулся в пустой стакан Андрей. — А ты вообще, Андрюша, кого-нибудь, акромя Гудзона своего, видишь? То-то и оно, что нет! И Олег твой тебе навязался только потому, что был чересчур настойчив. И проходу тебе не давал, — подал голос Пират, а после подмигнул. — Светлые волосы, шоколадные глазки, помельче Олега. Стройный, ладный, был бы девкой — влюбился бы сам! — Ты-то, женатый черт? — Андрей отодвинул стакан. — А что? Подумаешь, женатый человек, экая невидаль. Ничто человеческое мне не чуждо! — ухмыльнулся Сергей Петрович. — Черт с вами обоими. Свахи! Посмотрим, что там за Костик. Давайте его сюда! Шофер и бармен переглянулись, подмигнули друг дружке и, забрав стаканы, вышли вон. Что ж, Андрей, похоже, заинтересовался. Дело, как говорится, в шляпе. Может и забудет своего распрекрасного Гудзона. Стройный юноша заглянул к нему в кабинет через десять минут и закашлялся от сигаретного дыма. — Андрей Венедиктович! Можно вас на несколько минут? — Входи! Андрей оторвался от разглядывания фрамуги и осмотрел объект «Сватовства». Мужики не соврали, пацан, и правда, был славный. В фирменном костюме рассыльного и с мотоциклетной каской на локте. Изящный, гибкий. Паренек поежился от пристального взгляда мужчины и вдруг залился ярким румянцем. Раньше Андрей Венедиктович на него «так» не смотрел. Он вообще его не замечал, даже когда юноша подходил в упор, дабы получить подпись этого сурового божества. — Подойди! Что у тебя? — Пакет, как обычно, и посылка… — выдавили из себя и на ватных ногах подошли к столу. — Пакет, говоришь? — Андрей, сделал пару шагов, и подросток оказался отрезанным от дверей. — Это правда, что я тебе нравлюсь? — огорошил он паренька и увидел, как у того все посыпалось из рук. В посылке что-то звякнуло и растеклось красным по полу. «Вино», — подумалось Андрею, он сделал еще шаг и прижал трясущегося зайчика к краю стола. — Не слышу ответа! Так да или нет? Юноша совсем стал красным, он поднял глаза, со страхом смотря на Андрея, и еле прошептал: — Да… А Андрей чертыхнулся, глаза были светло-карими, огромными, будь чуть светлее — были бы точь-в-точь, как у Гудзона. Но и так сходство было слишком большим… Он и сам не понял, как разложил этого Костика на столе, как порвал его фирменный костюм в клочья, а потом как натянул его задницу по самые гланды. Он не слышал, как под ним кричал истошно парнишка, а когда слил в него, отшатнулся от вида крови, та тонкой струйкой сбегала по карельской березе и смешивалась с лужей разлитого на полу дорогого, судя по марке, вина. — Вот это и есть моя мужская любовь, пацан. Лучше тебе со мной не связываться! Он вышел и мутным взором нашел в коридоре несколько человек, схватил за шкирдяк Пирата и Степана. Хотел тут же обоих придушить, но передумал. — Степан! Гудзона сюда! Кажется, я переборщил с мальчишкой. И на будущее, никогда никого не подкладывайте под меня. Особенно, когда я пьян. Иначе в следующий раз снесу обоим голову!