Персона 4: Сердце всего. Часть первая

             — Разрешите доложить, сэр! Подростки, которые находились на территории, с ограниченным доступом для гражданского населения, были задержаны нами! — отдал честь полицейский, приветствуя кого-то более старшего по званию.       Юу и Ёске лежали на углу улицы, окружённые и прижатые к земле группой служителей порядка. Оба они молчали, находясь в разбитом и подавленном состоянии. Однако если у Ханамуры начался своеобразный припадок от увиденного, сопровождающийся истеричными воплями, слёзами, каким-то бормотанием, тремором, да чуть ли не пеной изо рта и конвульсиями, что полицейским пришлось оглушить его, после чего дать хорошенькую дозу транквилизатора, в то время как Наруками оставался спокоен и холоден, ибо маска продолжала держаться и цепляться, сдерживая тот поток эмоций, который был готов вырваться. Всё-таки… не каждому дано спокойно взирать на трупы, не чувствуя при этом ничего…       — Расступитесь! Кто тут у нас? — раздался недовольный, но, в общем-то, знакомый для сероглазого юноши голос.       Он попытался поднять голову и повернуть её в сторону звука. Служители закона расступились и перед ними показались двое: Рётаро Доджима и ещё один мужчина с лицом до крайности зеленоватого вида.       — Юу? Это ты?! — еле сдерживаясь, воскликнул дядя, заметив своего племянника.       — Доджима… разрешите… — подал голос тот, кто пришёл вместе с Доджимой-старшим.       Юу окинул его взглядом: мужчина, возрастом явно менее тридцати, одетый в чёрный пиджак и брюки, белая рубашка, запрятанная под одежду, и чёрные, блестящие, лакированные ботинки со шнурками. Ну и багряный, почти что новый галстук, который ему придавал оттенок некой серьёзной нелепости. Его волосы были короткими, но выглядели непричёсанными и неопрятными, лицо мало чем выделялось, за исключением того, что придавало владельцу всегда растерянный или глупый вид. Глаза небольшие и узкие, тёмно-серые, с искоркой, выдававшей хитрость, ум и находчивость их владельца. Сейчас он выглядел так, словно бы его выворачивало наизнанку. В самом что ни на есть прямом смысле этого выражения.       — Адачи… — тяжело, раздосадованно и раздражённо прорычал Рётаро, повернув голову на своего коллегу. — Иди-иди, не позорь полицию на людях хотя бы.       Адачи кивнул, после чего стремглав рванул куда-то в сторону. Детектив поморщился, достал из нагрудного кармана сигарету и крикнул вдогонку:       — Если не прекратишь, салага, то пинком отправлю тебя обратно в центральное управление, не успеешь оглянуться, и вновь займёшься там бумагами!       — Извините, пожалуйста, Доджима-сан! — раздался жалобный и немного писклявый голосок бедолаги, который пытался как-то взять в руки самого себя.       Вскоре раздался звук, который свидетельствовал об опорожнении содержимого желудка. Рётаро вновь сморщил нос, нервно чиркнул зажигалкой и смачно затянул свою сигаретку, затем устремил свой взор на подростков.       — Прикажите обыскать их, сэр? — поинтересовался полицейский немного необъятных объёмов и объёмов, с почти что вылезающим наружу животом.       Он прижимал к земле Юу, и юноша чувствовал всем телом, что у него что-то хрустело в районе спины. Очень угрожающе…       — Хм… — промычал дядя, изучая обоих подростков взглядом очень и очень внимательно, с оттенком профессионального подозрения.       Племянник встретился взглядом с Рётаро и потупил глаза, словно бы признавая свою вину.       — Пустите их. Я поговорю с ними лично, — наконец ответил Доджима, вдоволь накурившись и наразмышлявшись. — И проследите лучше затем, чтобы ещё кто-нибудь любопытный не нарисовался на горизонте, поняли меня?! — прикрикнул он на служителей закона и правопорядка, когда те отпустили Юу и Ёске.       Полицейские отдали честь, после чего стройными рядами направились по своим постам. Наруками поднялся и отряхнулся, будучи уже готовым продолжать свой путь, но вот Ханамуре повезло много меньше, поскольку он хоть и сделал попытку подняться, но, в конечном счёте, рухнул и засопел, потеряв остатки сознания. По-видимому, успокоительное давало о себе знать…       — Благодарю Вас, дядя, — отвесил вежливый поклон Наруками, чувствуя на себе гневный взгляд Доджимы.       Не обращая на него внимания, юноша присел к белобрысому, после чего смог кое-как его поднять на себе. «Чёрт, а он тяжелее, чем кажется…»       — Да не за что, — сухо ответил серебряновласый мужчина им, продолжая пыхать сигаретой и переводя взгляд с одного школьника на другого. — И как ты это объяснишь мне, Юу? — Тот, кому предназначалась фраза, не ответил, а только взял под руку своего товарища поплотнее и отвёл взгляд. Смотреть в глаза он почему-то не решался.       — Это была моя вина, дядя. Прошу извинить нас за эту выходку, — говорил Юу спокойно, размеренно и с тактом, стараясь не выдавать своих внутренних дуновений и настроений души. Он отвесил новый поклон, но Рётаро Доджиму это явно не устроило.       — Ты хоть понимаешь, какими неприятностями это тебе может грозить, или мне всё перечислить по порядку?! — окончательно взорвался дядя, явно не в силах больше держать себя в руках.       Он нервно погасил сигарету о ближайший к нему забор, после чего подошёл к подросткам. Ханамура пребывал почти что в бессознательном состоянии, разве что бормотал какие-то неразборчивые слова. Племянник наконец нашёл в себе силы взглянуть в глаза Доджиме. Его лицо окрасилось красным от некоей ярости, злости и внутреннего раздражения. Казалось, что сейчас он не пощадит никого, даже своего близкого родственника.       — Ты хоть на секунду представляешь, как одна единственная запись в протоколе может сказаться на твоём будущем?! На твоей учёбе, карьере и семье, которую ты создашь, в конце концов?! — уже разве что не взял за грудки Наруками Рётаро, который орал ему прямо в лицо. — А тебе не всё равно на своего товарища, которому ты, может быть, жизнь сломаешь?! Или каких неприятностей будет стоить мне и моему полицейскому департаменту твоя шалость?! Ты, ты… — тяжело дышал дядя, пылая бешенством. Его рука вновь сама по себе дёрнулась к нагрудному карману, из которого торчала пачка сигарет.       — Дядя, а когда Вы домой вернётесь? А то Нанако очень ждёт Вас, — применил серебряновласый очень скользкий и грязный приём.       От напоминания о своей родной дочери Рётаро побледнел и замер, вместе с сигаретой в зубах и поднесённой к губам зажигалкой. Словно бы на него вылили ведро ледяной воды.       — Юу… — только и смог ответить ему остолбеневший Доджима. Наруками проследил взглядом за сигареткой, которая медленно выпала изо рта.       — Так что мне ей передать? — невинно продолжил юноша, не обращая внимания на то, что его дядя сейчас оказался загнан в состояние немого шока и остолбенения.       — Передай ей… что папы не будет… до завтра… — медленно прошептал дрожащими губами Рётаро. Он, наконец, пришёл в некое сознание, убрал зажигалку, ногой размял брошенный собой окурок. После чего достаточно серьёзно, но… мягко смерил взором племянника.       — Хорошо, передам. Нам можно быть свободными? — говорил Юу, в глубине души почувствовав явственный укор совести. Однако… «Что ещё я мог сделать в данной ситуации?» — попытался он оправдаться сам перед собой.       — Да… — кивнул мужчина, уставившись в пространство, как будто в пустоту. Когда юноша начал уходить в сторону заграждения вместе со своим товарищем, дядя снова окликнул его: — Юу… можешь не беспокоиться, я замну ваш случай… Но постарайся больше не вмешиваться в подобное, хорошо? — молвил он, вновь возвращая себе прежнюю хватку. Подросток кивнул, после чего детектив тяжко добавил: — Позаботься… о Нанако, пока меня не будет дома…       — Обязательно, — согласился Наруками, вызвав на лице дяди некоторое облегчение.       Спустя краткий промежуток времени племянник вместе со своим товарищем скрылись из виду, и в этот момент показался мёртвенно-бледный Адачи, который, немного покачиваясь и что-то бормоча под нос, подошёл к своему напарнику и поклонился:       — Разрешите… доложить… Доджима-сан… — слабо, несколько заискивающе и боязливо вымолвил он, в предчувствии новой волны гнева. И она не заставила себя ждать.       — Адачи Тору! Где тебя носит?! Ты что, решил досрочно на пенсию отправиться?! Нам ещё свидетелей опрашивать, протокол составлять, отчёт в центр отправлять, мать твою!.. — обрушил всю свою ярость на подчинённого Рётаро, которому просто надо было деть свою желчь куда-то. Как говорится, ничего личного. А сплоховавший Адачи Тору был как раз кстати…       Юу тяжело дышал, однако продолжал тащить на себе Ханамуру, мысленно проклиная того за то, что он оказался более грузным и нервным, нежели можно было бы подумать на первый взгляд. Конечно, ему хотелось его бросить и оставить… но некий внутренний стержень не позволял этого сделать.       «Странно это, чего я сомневаюсь? Ведь самый очевидный выгодный выбор — предоставить его самому себе и свободно уходить одному… А я этого не делаю… Не понимаю. Почему моё сердце, моя душа противятся этому? Почему так болят, что я сделал больно дяде? Почему… Не понимаю…» — Наруками брёл и брёл, с Ёске, который уже почти спал, а мысли серебряновласого стали его бичом: они танцевали, подобно кнуту, сводя с ума, заставляя всю внутренность кипеть, бурлить. И деваться от них было абсолютно некуда.       Сатонака между делом стояла вместе с толпой школьников, нетерпеливо ожидая двоих товарищей, поскольку им всем хотелось как можно скорее узнать «горячие» и «грязные» подробности произошедшего.       Пожалуй, это то, что можно назвать человеческой жестокостью или любопытством: не важно, сколь плохо событие — сам факт его наличия захватывает всех окружающих до дна… Это то, что можно назвать «слухом» или «сплетней», в его худшем, ровно как и наиболее частом, проявлении. Вот показались оба «героя», и толпа зашевелилась, слабо сдерживаемая служителями порядка. Нет, они пытались как-то противостоять течению… но это абсолютно бесполезно, подобно борьбе с разъярённой стихией.       — Ну, что там?! Как там всё?! Что случилось?! — сразу же начали бомбардировать вопросами юношей.       Юу молчал, лишь твердо пробивая себе путь наружу. На его лице не отражалось ровным счётом ничего, что нервировало общую массу, которая так и горела от нетерпения.       — Пустите меня, блин, придурки! — раздался недовольный голос Чие, которая пыталась прорубить дорогу «внутрь».       — Что произошло?       — Там и правда кого-то убили?       — А как в натуре выглядит труп-то?!       — А кого грохнули, не скажешь?! — продолжали яростный штурм подростки, не унимаясь ни на секунду.       Наруками Юу замедлил шаг, потом остановился, пытаясь отдышаться. Толпа замерла, ожидая ответа. Сатонака, распинав и распихав всех, кого смогла, кое-как протиснулась к своим друзьям.       — Ямано… Маюми… мертва, — медленно, ощущая подступающий комок к горлу, говорил юноша. Мгновенно наступила тишина, и все затихли, замерли, пораскрывав рты.       И хоть ему было наплевать сейчас на мнение большинства, он всё-таки дал им то, что они хотели. Кость, которую можно обглодать и обгрызть. Но сделал он это лишь только с единственно целью того, чтобы они оставили его в покое… наедине с самим собой. Однако кто сказал, что он скажет более?       — То есть… как… мертва?.. — в ужасе и шоке прошептала Чие, прикрыв лицо ладонями. Она стояла и… просто не могла принять, поверить в это.       — Ты… серьёзно?.. — произнёс кто-то, подобно той девушке не способный поверить в реальность происходящего.       Но Наруками молчал, после чего пересёк границу ограждения и неспешно направился по обходной дороге, не удостоив никого ответом. Ёске продолжал бормотать какой-то бред, до уха юноши донеслось что-то на вроде: «Ризетта, ты мой идеал…» Там было что-то ещё, однако из этого его товарищ сделал вывод о том, что, наверное, он там счастлив. В этом наркотическом сне.       Школьники стали медленно расходиться, не пытаясь напирать или преследовать своих «героев», всё ещё пребывая в немом шоке. Однако кто-то уже тихо, но начал судачить на тему того, что это «наиужаснейшее событие за всю многовековую историю Инабы».       — Подожди! Так… это серьёзно? — догоняла серебряновласого Чие, которую именно сейчас объял истинный страх. Юу снова приостановился, затем кивнул на Ёске и произнёс:       — Помоги привести его в чувство, — глаза Сатонаки расширились, но она живо сообразила, что от неё требуется.       И вот, уже спустя несколько часов, в открытом кафе на крыше гипермаркета Джюнс.       — То есть… её… в натуре… — причитала и ужасалась девушка, от нервов поглощая свою пищу в даже более быстром темпе, чем обычно.       Наруками Юу сидел молчалив, задумчив и мрачен, ибо ему ни один кусок не лез в горло. Что говорить о Ханамуре, который пребывал поблизости в полушокированном, полусонном состоянии и вообще, судя по виду, находился ещё где-то между сном и реальностью.       — Я плохо помню… что там было… — широко зевнул Ёске, внутренне пытаясь как-то цепляться за остатки сознания. — Помню только… что страшно.       — Да с тобой всё понятно, Уродомура. Я у Юу спрашиваю, он хоть что-то помнит! — недовольно проворчала девчушка, сверля взглядом Наруками, который пребывал сам в себе.       Однако ответа не последовало, поэтому Сатонаке и осталось только, что замолчать, параллельно набив рот картошкой фри и запивая это небезызвестной колой. Тишина длилась недолго, поскольку сохранять на длительное время рот на замке она, по-видимому, не привыкла. Или же это был её способ успокоиться.       — Ладно, народ, коли вы такие необщительные… — пробубнила себе под нос Чие, — давайте я вам хоть последнюю сплетню расскажу!       — Э-э? Я думал, на сегодня слухи закончились! — снова издал зевок Ханамура, медленно потягивая кофе из пластмассового стакана. — Нам, по-моему, хватило и одного, не думаешь, Наруками?       — Вполне, — задумчиво ответил Юу, изучая ломтик отфритюренной картофелины, которую он осматривал и вертел в руке. Вскорости ему это наскучило, и он стал делать бумажных журавликов из салфеток, отложив картошечку на место.       — Народ… вы худшие… — мрачно заметила девушка, доедая свою порцию. Она водила взглядом с одного на другого, потом всё-таки решилась продолжить: — Короче, пока вас не было, мне рассказали одну историю, которая уже с неделю, оказывается, по городу бродит!..       Сатонака говорила эмоционально, явно пытаясь толкнуть на взаимодействие парней. Но если соня как-то отреагировал, даже несколько подался вперёд, то Наруками полностью оказался поглощён производством журавлей из подручных средств. Перед ним лежало уже два готовых экземпляра.       — Если включить телевизор в дождливую ночь полночью, то там можно увидеть любовь всей своей жизни!       — Хех… — хмыкнул подоживший юноша, явно говоря этим жестом что-то вроде: «Ты за кого меня принимаешь, а?»       — И ничего смешного! Все третьегодники только и говорят об этом полночном канале! Бают даже, что один из них прошлой ночью увидел Ямано Маюми! — лицо Ёске исказила неприятная гримаса, как только ему напомнили о событиях сегодняшнего дня. — Наруками! Ты меня там слушаешь или нет? — повернула девушка голову на второго собеседника. — Нару… Это что за?..       Наруками же молчал, а между делом перед ним лежала уже стая изготовленных птиц, на которых ушли все салфетки, какие только оказались под рукой поблизости, и сейчас серебряновласый печально и меланхолично смотрел на последнюю птичку, то ли оценивая работу, то ли размышляя о смысле жизни, что, по сути своей, есть одно и тоже.       — Чувак, не знал что ты… любишь оригами, — поёжившись всем телом, произнёс белобрысый, оглядывая армию бумажных журавлей. — Ладно, но мне реально кажется, что это всё сплошная… Неожиданно на середине фразы он прервался и замер. Чие подняла на него удивлённый взгляд, а Наруками приостановил своё занятие и с подозрением повёл бровью.       К их столику подошла очень красивая девушка, одетая в белую униформу Джюнса. У неё были длинные, волнистые и шелковистые светлые волосы, оттенком в пепел, миловидное лицо и обаятельная улыбка. Насыщено-карие глаза и немного подкрашенные губки так и манили любоваться и вглядываться в них.       Но, заглянув в этот коричневый омут, Юу обнаружил, что между её очаровательно женственной внешностью и благоприятностью общего впечатления закралось нечто совсем неприятное, даже жуткое. И не поймёшь с первого взгляда, что именно. Однако… Хищная тварь, что ни говори. Во всяком случае, именно об этом подумал серебряновласый, сохранивший маску безразличия.       — Семпай! Рад тебя видеть! — помахал рукой тут же пробудившийся Ханамура.       — Хана-чан? Рада тебя видеть, — говорила девушка, мило-премило улыбнувшись, несколько прищурив глаза и немного наклонив голову вбок.       Ёске нерешительно, но достаточно быстро приблизился к ней. Она окинула взглядом всех присутствующих, и её взор мимолётно задержался сначала на Наруками, потом на его журавлях.       — Ромео несчастный, блин… — процедила Чие, наблюдая за своим школьным приятелем.       «Похоже, она не любит, когда перестаёт находиться в центре внимания», — сделал вывод серебряновласый, продолжая, между делом, заниматься птицами. Сейчас он их расставлял в определённом, ему самому только и ясном, порядке.       — Здравствуй, Сатонака-сан, ты, как всегда, хорошо выглядишь, — спокойно поздоровалась девушка с Сатонакой. Та почему-то сразу осмотрела себя с головы до пят, затем покосилась на ту с подозрением и буркнула что-то навроде: «И тебе того же».       — Разрешите представить, Кониши Саки, учащаяся на третьем году обучения, а также моя девушка, — смущаясь и краснея, представлял Ханамура свою подругу, явно находясь на седьмом небе от счастья. Юу и Саки встретились взглядами. Она выглядела уставшей и несколько разбитой, даже бледной, будто нездоровой. В её глазках мелькнул огонёк некоего интереса.       — А ты значит Наруками-сан? Мне о тебе Хана-чан много рассказывал. Юноша покосился в сторону Ёске, который вблизи своей «ненаглядной» абсолютно и безвозвратно терял голову. «Хана-чан? Да она его за ребёнка держит», — позволил отпустить себе едкий комментарий Наруками.       — Верно. Наруками Юу, приятно познакомиться, — серебряновласый отвесил небольшой поклон и очень внимательно проследил за реакцией девушки.       Та растянула уста только шире, будто будучи довольной таким развитием событий.       — А ты точно такой же, как о тебе говорили. Взрослый, статный и молчаливый… — приложив палец ко рту, как-то мечтательно вымолвила Кониши своим высоким, приятным и несколько писклявым голоском. — Не то что Хана-чан, который порой просто бесит… На лице её «парня» тут же возник некий испуг, словно бы беспокойство самца за свою самку.       — Семпай? — вывел он её из раздумий.       — Извини, я просто пошутила, конечно же, Хана-чан не такой! Он милый, внимательный, терпеливый… Хотя, по-моему, ему не хватает друзей и внимания в этой глуши… — вновь замечталась Саки, не отводя взора от Наруками.       Сатонака почему-то занервничала и подвинулась к тому поближе. Но рот раскрыть не решалась, а только сверлила её взглядом.       — А-а, семпай… ты иногда бываешь жестока! — вновь обратил на себя внимание её «Ромео».       Ей пришлось снова на него отвлечься.       — Извини-извини, я сегодня… просто немножечко устала. Хана-чан, увидимся с тобой завтра, а я пока пойду, перерыв скоро кончается, — хотела она уже уйти. Правда, спешка смотрелась немного подозрительно.       — Подожди! — одёрнул её Ханамура. Та замерла, медленно повернулась обратно, всё с той же сахарной улыбкой.       — Ты чего-то хотел, Хана-чан? — вновь тот же писклявый голосок.       — Слушай, а ты пойдёшь со мной завтра в кино? Я уже взял билеты! — улыбнувшись, показал Ханамура билеты, которые он достал из бокового кармана.       — Чтоб ты сдохла, сука, — услышал краем уха тихое шипение Чие серебряновласый.       Ёске ещё о чём-то переговорил со своей красавицей, после чего, счастливый и довольный, вернулся обратно.       — Ладно-с, о чём мы там говорили? — вымолвил радостный и абсолютно пробудившийся Ханамура, окидывая взглядом товарищей.       Юу сидел спокойно и умиротворённо, медитативно оглядывая сложенную из журавликов пирамидку, следя за тем, чтобы она не упала, ну, а пацанка же допивала остатки колы с крайне недовольным и даже обиженным видом.       — Так ты про этот «полуночный канал»? Я об этом слухе ещё месяц назад слышал мельком. По-моему, просто россказни и всё. Эй, ты меня слушаешь, Сатонака?       Та не ответила, затем молча поднялась и направилась к лифту. Однако внезапно остановилась, повернула голову и сказала:       — Брехня или нет… но сегодня очередной дождь прогнозируют, — сухо сказала девушка, не сводя взгляд с новенького.       Тот прищурил глаз, словно бы уловив немой намёк. Ёске же остался в полном смятении и растерянности. После чего бестия окончательно скрылась с глаз, исчезнув в кабине лифта.       — Вот пойми теперь эту Сатанатку… — вздохнул парень, присаживаясь за столик.       Юу помолчал с минуту, внимательно смотря то на Ханамуру, то на свою пирамиду. Затем озвучил свои мысли:       — Интересная у тебя пассия, — собеседник просиял.       — Конечно! Ты что, думаешь, что я, Ханамура Ёске, буду встречаться с какой-нибудь третьесортной уродиной?       «В особенности под угрозой исчезновения и умертвления», — улыбнулся сам себе серебряновласый, вспомнив недавно покинувшего их чертёнка.       — Я смог завоевать немного-немало, — продолжал своё полное пафоса выступление подросток, указав большим пальцем правой руки на самого себя, — девушку номер два во всей школе!       «А на номер один сил не хватило, понятно-понятно».       — И как? — абсолютно безразличным тоном произнёс юноша, еле-еле удерживая себя от распиравшего смеха. «Ага… завоевал он…»       — А-а! Ты просто не представляешь, какая она… Да что мне тебе рассказывать, сам, небось, всё понял. Завидно? — говорил раздувшийся от собственной гордости, как индюк, товарищ.       — Не особо. Я пойду тогда домой. Увидимся, — ретировался серебряновласый, поскольку он догадывался, что всё дальнейшее русло разговора предвещает бесконечное перечисление своих заслуг и достоинств этой Кониши.       Они оба попрощались, а серебряновласый, размышляя обо всём на обратном пути, отметил интересное наблюдение: «Сатонака может и злая, невоспитанная, жадная и агрессивная, но не без своего благородства. А эта Кониши… С ней только и держи ухо востро».       О теме ТВ-ведущей, заметим, он вообще старался не думать, ибо у него, как вживую, перед глазами начинало вставать это видение.       — Я вернулся, — произнёс самую обычную фразу для японцев Наруками, переступая порог дома семьи Доджима.       — С возвращением! — раздался ответный крик Нанако, и вот, она уже оказалась перед ним. Она выглядела немного запыхавшейся, но довольной. — Как прошёл день? Я уже всё приготовила к ужину! Надеюсь, папа скоро вернётся, и мы сможем поесть все вместе!       Оптимизм девочки ни мог не радовать, однако Юу уже знал, что её надеждам не суждено оправдаться, поэтому он еле заметно поморщился, словно бы чувствуя некую вину перед ней.       — Что-то случилось? Юу-кун совсем не выглядит весёлым, — побеспокоилась кузина, смотря на трапезничавшего юношу своими большими, честными глазами.       Он на мгновенье замер, держа в руках палочки с зажатой в ней пищей. Потом его рука сама по себе отложила их, и Наруками уселся перед своей двоюродной сестрой.       — Прошу извинить меня, Нанако, но Доджимы-сана сегодня не будет дома, он задержится на работе ещё на один день, — сейчас юноша сам особо не понимал, за что именно он извиняется. Но… почему-то в первую очередь он чувствовал себя виноватым перед ней.       — Папы… не будет… — погрустнела девочка и тоже сложила палочки рядом с собой.       По богато накрытому столу было видно, что она явно готовилась и ожидала прихода. Из её глаз скатилась небольшая слезинка, которую она незаметно вытерла.       — Хорошо… значит… он снова… — пыталась продолжать разговор маленькая кузина, еле сдерживая слёзы и истерику.       Кузен не стал обдумывать свои действия дважды, а оказался возле неё и обнял. Та замерла от неожиданности, затем тихо-тихо заплакала, уткнувшись в плечо Юу, иногда хныкая. А юноша обнял Нанако и чувствовал себя… неважно. Главным было то, что впервые, за весь короткий промежуток своей жизни он чувствовал себя… в чём-либо виноватым. Совесть, что ли, проснулась… как бы цинично это не звучало…       Ведь он не привык кому-то помогать. Он не был героем, но и злодеем, к любви относился, как к своеобразной игре… Но испытывал ли это запретное и святое чувство на самом деле? Равнодушный к политике, к судьбе своей страны, к семейным связям, к жизни как таковой. Даже этот мир… никогда не казался местом, достойным интереса и внимания. Был ли он одинок с такими взглядами? И да, и нет. Одиночество когда-то было ему знакомо, чувствовалось и ощущалось, но и оно стихло, сросшись с его душей и сердцем, ставь частью его безграничного мира.       Но Нанако… Странно, она такая же, как и он, а ей приходится, возможно, даже хуже, чем ему… но она продолжает держаться, бороться, стараться. По сравнению с ней, кузен ощущал себя безликим, скучным, серым и каким-то даже жалким. Наверное, она была первым человеком, к которому он почувствовал внутреннее уважение. И поэтому…       — Нанако, папа ведь обязательно вернётся завтра, верно? А пока его нет, мы приглядим за домом, поедим, посмотрим вместе телевизор и поиграем. Хорошо? — девочка перестала плакать и уставила на него свои детские удивлённые глазки, словно бы не до конца веря в это.       Однако… она поверила ему и снова обрела внутреннюю гармонию и прежнее настроение. Нанако кивнула, после чего весь остаток дня Юу провёл со своей кузиной, неожиданно обнаружив, что играть с детьми может быть и не так плохо, как кажется на первый взгляд.       Когда девочка уже мирно спала в постели, серебряновласый юноша наконец присел отдохнуть перед телевизором. «Это может стать дурной привычкой», — лениво сопротивлялись остатки сознания, когда он включил голубой экран.       «Сегодня утром в Инабе было обнаружено мёртвое тело известной ТВ-ведущей Ямано Маюми, подозревавшейся в любовной связи с членом городского совета города, Наматаме Таро, который был шокирован известием, и на данный момент рассматривается как один из причастных к данному делу. Полиция не может на данный момент с уверенностью говорить о причинах и факторах, способствовавших смерти. Тело было обнаружено подвешенным в неестественной позе за ногу, наверху телефонного столба. Наш корреспондент из Инабы взял интервью у свидетеля, который обнаружил Ямано и вызвал полицию».       На экране за место изображения ведущего, появилось изображение корреспондента, который поднёс микрофон к свидетелю. Конечно, лица не было видно, а голос изменён, но можно было с уверенностью сказать, что это девушка:       — Скажите, пожалуйста, как Вы обнаружили тело? — сразу же бойко начал мужчина забрасывать вопросами школьницу.       — Я… просто задержалась дома. Как чувствовала, что не стоит сегодня опаздывать… А когда шла по дороге… заметила, — она говорила сбивчиво, неуверенно, напугано.       «Где-то эти нотки я уже сегодня слышал», — пронеслось в голове у юноши. Он присмотрелся к экрану повнимательней и обнаружил, что она крайне похожа на… «Кониши?!»       Между делом интервью продолжалось, но свидетель с трудом связывала слова, в результате чего никакой информации выудить репортёру не удалось. Или же… она слишком хорошо лукавила. Наруками молча выключил телевизор, затем поднялся и отправился в свою комнату.       Его мозговая деятельность вновь оказалась простимулирована, и сейчас он сам для себя составлял логическую цепочку, пытаясь выстроить звенья в нужном порядке. И, согласно его размышлениям, вероятность того, что свидетелем оказалась именно Кониши Саки была весьма велика, если не исключать вероятность того, что имеется некая сестра-близнец или просто какая-то другая личность, до крайности похожая на неё.       Юу остановился. «Хорошо, с Кониши ничего сложного нет… А вот касательно Ямано… Что-то здесь не укладывается. Кого же я видел тогда, в тумане? И чей… платок… у меня в кармане?!» — юноша мгновенно залез рукой в карман и нащупал тот самый кусок ткани. Он вытащил на свет и изучил его.       Красный платок был ручной работы, и, если не считать несколько капель крови, которые остались там от руки, чистый.       Уверенности у Наруками не было, однако просмотрев ткань лучше, он заметил в углу его нашитые иероглифы, словно бы он предназначался в подарок: «Моей единственной любимой женщине, Ямано Маюми».       У Наруками Юу перехватило дыхание и он, широко раскрыв рот, замер. Его руки забила дрожь, а к мозгу подступил самый что ни на есть настоящий страх, фобос.       — Так я… теперь под подозрением… — ошарашено пробормотал Юу, попятившись назад.       Леденящий душу холод объял его столь глубоко, что ему вспомнился весь сегодняшний день, все те ужасы, которые ему довелось пережить. Сны, туман, женщина… все они странно переплетались в голове, не давая возможности мыслить трезво. Он понял лишь одно: если ничего не сделать, то все улики, доказательства и подозрения обратятся против него. Юноша мгновенно поглядел на часы: без пяти двенадцать.