Играть. Пока не надоест

За окном тихо, почти неслышно падал крупный снег. Пушистыми лапами он гладил украшенное морозными узорами стекло, скользил по шершавым каменным стенам замка и беззвучно опускался на землю. Солнце, едва выглянув из-за туч еще утром, клонилось теперь к горизонту, скрываясь за толстой пеленой снегопада. Вечерело. Стоя у окна и безмолвно наблюдая за полетом белых хлопьев, королева Франции тяжело вздохнула. Она рассеянно бросила взгляд на расставленные в спальне свечи. Те не горели. Сумерки уже сделали покои Ее Величества похожими на склеп — темными и мрачными — но слуги не торопились это исправлять. Стражники у входа не пропускали никого без разрешения дофина, а тот был сейчас всецело поглощен состоянием здоровья своего отца. Катерина с обидой — и даже болью, хоть и не призналась бы себе в этом — вспомнила сегодняшнее утро. Франциск вел себя так, как подобало правителю — жестко; даже по отношению к тем, кого любил. Еще недавно, наблюдая за своим старшим сыном, она старалась разглядеть в нем будущего короля, но вместо этого он оставался мальчишкой. Бунтарем, не упускавшим случая повздорить с отцом и всецело завидовавшим свободе своего брата-бастарда. Бастард. Катерина провела пальцами по замерзшему окну, оставляя на стекле талые следы... Сын короля от другой женщины — той, которую Его Величество любил еще до знакомства с женой — появился на свет таким же безрадостным снежным вечером. Растирая на пальцах крупицы льда, Катерина уже не пыталась избавиться от ужасающего ощущения, будто ситуация повторялась. И спустя двадцать лет она все еще помнила счастливое лицо мужа, приказавшего запереть ее в покоях, пока его любовница — Диана — не разродится. Генрих светился — некой смесью тщеславия, досады и злорадства. За несколько лет брака его жена так и не смогла зачать наследника. А кричавшая в родовых муках герцогиня служила отличным доказательством того, что проблема была не в Генрихе. Бросив последний взгляд на синеющий в ночной темноте снег за окном, Катерина почти на ощупь прошла к постели и опустилась на смятое холодное покрывало, уставившись взглядом в невидимый потолок. Самодовольное лицо супруга с младенцем на руках — с бастардом, завернутым в королевскую мантию — никак не хотело исчезнуть из ее памяти. Она зажмурилась, потирая глаза, но окружившие ее холод и мрак жестоко отбрасывали королеву в прошлое. Туда, где в четырнадцать лет муж всем видом демонстрировал свое к ней презрение. И пусть он очень скоро сменил гнев на милость, а Катерина впервые в жизни узнала, что такое нежность — уже к шестнадцати годам от нее ждали наследника. А она не понимала, что делала не так. И паниковала. Винила тех, кто изуродовал ее детство — слава Богу, Генрих и по сей день не ведал о той страшной странице прошлого своей супруги — винила даже самого Генриха. А потому, год за годом отчаянно пытаясь зачать ребенка, Катерина вела себя все холоднее. Замыкаясь в себе и своих страхах, она с одержимостью требовала присутствия мужа в ее спальне, днем и ночью экспериментируя с лекарствами, которые поставлялись ей со всех концов света. Ей даже казалось, что Генриху нравится. Она убеждала себя в этом — снова и снова нанося жгущие мази и глотая снадобья. А затем, оставаясь неподвижно лежать на постели, давилась слезами, едва муж покидал спальню — покидал по ее же просьбе, но это нисколько не облегчало ни боль, ни страх. И вот Генрих сдался. Обиделся, как выяснилось многими годами позднее, а тогда девятнадцатилетней Катерине лишь казалось, что супруг предал ее, демонстративно вернув свою любовницу ко двору и всячески выказывая той свои симпатии. Удар показался сильнее и от того, что Франциск старший в ответ на просьбу о помощи лишь пожал плечами — Генриху нужен был сын. И если вдовствующая герцогиня способна решить эту проблему, жена будущего короля должна была принять ее. Спустя год после возвращения Дианы ко двору, стены замка содрогались от ее криков, а будущая королева Франции глотала слезы, замкнутая в своих покоях. Ей оставалось лишь рассматривать снег за окном и в глубине черствеющей от страха души надеяться, что ребенок умрет в младенчестве... Но Себастьян не умер. Даже наоборот, он был на удивление здоров, с каждым новым днем все сильнее увлекая внимание Генриха. Катерине мало что оставалось — с появлением сына супруг все реже проведывал ее покои; все более осуждающие взгляды бросали на иностранную жену будущего короля придворные. А оттого в отчаянной попытке зачать ребенка она решилась на крайность — если муж не мог больше уделять ей время, его нужно было заменить. Его же лучшим другом. И Ричард оказался на удивление легкой добычей — мужчину будто бы согревала сама мысль о том, что жена будущего монарха выбрала именно его. О том, что он и правда был в нее влюблен, Катерина узнала много позднее — уже утвердив свое положение при дворе несколькими рожденными от Генриха наследниками. Именно тогда она поняла, что Ричарду более нельзя оставаться во дворце — а он с радостью сыграл роль в поставленном ею спектакле, заслужив себе изгнание. И эфемерную благодарность возлюбленной... Впрочем, угрызений совести Катерина не испытывала. Ричард едва ли сослужил ей ту службу, на которую она рассчитывала — зачатого с ним ребенка поцеловал сам Дьявол, и даже отец Нострадамуса не смог это исправить. К счастью Катерины, вскоре после объявления о ее беременности Генрих отбыл со своей любовницей в Париж — и вернулся оттуда лишь после родов. Он был опечален смертью девочки, но — в конечном счете — это была лишь девочка. Ему же нужен был наследник... Тем отраднее спустя год после неудачных родов стала для Катерины уже знакомая утренняя тошнота. Казалось, Генрих снова вспомнил о том, что чувствовал к своей жене больше, чем просто долг. Промучившись в родах долгие часы и услышав заветное «Сын!», Катерина смутно ощущала, как ее дрожащую руку накрыла ладонь мужа; как почти невесомо поцеловал он ее пальцы, тихо шепча: «Спасибо»; и как мурлыкал где-то рядом ее завернутый в кружева младенец... Франциск. Имя, данное мальчику в честь деда — как немой укор и одновременно благодарность за все, что старый король сделал для Катерины. Малыш был ее спасением. Долгожданным и выстраданным. А оттого так горько сейчас было Катерине осознавать, что история повторялась — со всей зловещей иронией, что была в запасе у ее несправедливой жизни — и спасительный первенец, на которого она когда-то возложила все свои надежды и ожидания, занял теперь место своего отца, замкнув ее в покоях. Материнское сердце выло — на луну, спрятанную за черными снежными тучами. На звенящую тишину, окутавшую покои и пробуждающую в королеве чувство тревоги и безысходности. И на несправедливость, преследовавшую Ее Величество всю жизнь. Впрочем, сейчас Катерина Медичи и сама не взялась бы судить, что именно было в ее судьбе несправедливым, а что она все-таки успела заслужить. За целый день никто так и не проведал Ее Величество. Не добавил дров в затухший еще час назад камин. Не принес свежую еду и не справился о ее состоянии. Впрочем, видеть кого-либо ей сейчас было бы ничуть не приятнее, чем в уединении давиться вчерашней пищей. Недели, проведенные по милости мужа в башне, научили Катерину многому — и способность наслаждаться одиночеством так, будто это величайший дар, была сейчас незаменима. По крайней мере, слуги не видели, как подавлена королева. Катерина прикрыла глаза, в который раз безуспешно стараясь убедить себя в том, что ей нет дела до мужа. Она не знала, что происходит сейчас с Генрихом — но отчего-то была уверена: случись с ним нечто непоправимое, ей бы уже сообщили. Катерина сделала глубокий вдох и перевернулась со спины на бок, вглядываясь в темноту своих покоев и стараясь рассмотреть входную дверь. Проспав под действием выпитого в покоях мужа снотворного почти до вечера, Ее Величество все еще чувствовала слабость. В отчаянной попытке отогнать от себя грустные воспоминания, Катерина потонула в новой волне беспокойства и ненависти. В ее голове вспыхнула тысяча мыслей, и все они так или иначе цеплялись за проклятую кухарку, которая уже успела показать Катерине свое истинное лицо: девушка предала ее, едва ситуация усложнилась. Верные Катерине солдаты по-прежнему держали служанку в каземате, никого к ней не подпуская, но та наверняка до сих пор во все горло винила в произошедшем с королем его супругу. И рано или поздно эти крики могли достичь не тех ушей... В конечном счете, казнить девицу не было бы чем-то неправильным. Катерина едва ли делала это из страха за собственную жизнь — за четверть века при дворе чужой страны Ее Величество овладела мастерством самоубеждения — и причиной казни Пенелопы была сейчас не боязнь королевы быть выданной, то тот факт, что именно из-за нерасторопности девушки кто-то сумел подменить снадобье. Король мог теперь умереть, оставив жену вдовой и заставив пятнадцатилетнего сына взвалить на свои плечи управление Францией. Мальчик был еще не готов. Он имел право насладиться жизнью — настолько свободной, насколько это было возможно. В почти непроглядной темноте покоев Катерина аккуратно встала с кровати, ежась от прикосновения босыми ногами к холодному полу, и направилась к выходу. — Вы можете следовать за мной, — проговорила она, еще только открывая двери. Сглотнув, но не остановившись на пороге, королева прошла мимо стражников, заставляя тех переглянуться в недоумении. — Ваше Величество, нам приказано... — начал мужчина и осекся, когда Катерина обернулась, гневно поджав губы. Она все еще была королевой, и пока ее муж дышал, оставалась хозяйкой в замке. Солдаты понимали это, и Катерина не видела причин не воспользоваться их страхом перед ней. — Дофин приказал... — заговорил второй мужчина. Она отвернулась, ускоряя шаг. Никто не смел применить к Ее Величеству силу. Даже Франциск, сделав несколько попыток распоряжаться людьми матери, потерпел поражение: заключенная кухарка оставалась запертой в казематах... Стражники молча следовали за королевой. Отдав им приказ не выпускать Ее Величество из покоев, дофин, к сожалению, не уточнил, что должно было делать, если та попытается выйти. Очень скоро Катерина приблизилась к мрачной лестнице, ведущей в подземелье. Она оглянулась на стоящих позади нее солдат, будто бы проверяя, попытаются ли они остановить ее теперь или же позволят продолжить путь. Первое, что ощутила королева, оказавшись внизу, — едкий запах. Гниль, плесень, чьи-то протухающие после пыток раны и годами невымываемые из камер испражнения — все это раздирало горло при каждом вдохе. Зажав нос платком, она продвигалась вглубь, отчасти надеясь, что стражники останутся у входа — сбежать отсюда Ее Величеству было бы некуда, даже если бы она захотела. Переступая грязные лужи на полу и иногда замирая, чтобы вглядеться в полумрак коридоров, Катерина морщилась и беззвучно кашляла. Она кивнула в ответ на поклон своих солдат, дежуривших у двери в одну из дальних камер, и те пропустили ее внутрь. Следовавшие за королевой конвоиры остались стоять у входа — несмотря на одинаковую униформу, стражники, замершие сейчас друг напротив друга, отчетливо понимали, что служат разным господам. А оттого молча рассматривали друг друга, напряженно держа руки поближе к оружию. Наконец, один из конвоиров, сопровождавших королеву, так и не произнеся ни слова, развернулся на каблуках и быстрыми шагами направился к выходу из подземелья. — Можешь не вставать, — бросила Катерина в сторону забившейся в дальний угол девушки. Та сверкнула заплаканными глазами, вскинув голову, но промолчала. — Ты разочаровала меня, дитя. Я не терплю предательства, — продолжила королева, остановившись в середине темной камеры и сложив руки на груди. — Но я сделала все так, как вы просили, — голос Пенелопы дрожал. От холода, страха. И от обиды. Всю ночь и весь день, что девушка провела в сырой камере, она сожалела — королеве нельзя было верить, и об этом в замке знали все. Впрочем, огорчало Пенелопу даже не то, с какой легкостью ее обманули. Нет. Кухарка грызла себя за то, что не рассказала королю о снадобье, полученном от его жены. Возможно, на этот раз монарх не помиловал бы супругу. — Вы же сказали, что там лекарство! — кухарка вдруг вскочила на ноги, заставляя собеседницу сделать шаг назад. — Вы слышите, это королева дала мне яд и приказала!.. — ее крик потонул в шипении, когда Катерина отвесила девице пощечину. Дождавшись, пока Пенелопа перестанет скулить, потирая раскрасневшуюся кожу, королева сжала подбородок девушки: — Я обещала тебе дружбу, дитя мое, и я не нарушу своего слова, — она шипела в лицо кухарки ничуть не менее устрашающе, чем если бы на ее месте оказалась сейчас настоящая кобра. Пенелопа перестала дышать. — Стража! — послышался крик Ее Величества, и верные ей солдаты показались на пороге. — Отрубите ей голову, — бросила Катерина, не оборачиваясь. Все еще рассматривая ужас на лице дрожащей кухарки. — Ваше Величество, пожалуйста... — мольба смешалась с всхлипами. Один из солдат королевы выхватил меч из ножен. Другой приблизился к Катерине, оттесняя ее от девушки. Едва выскользнув из хватки королевы, Пенелопа попятилась, но слишком скоро уперлась спиной в стену — все еще моля о пощаде. Впрочем, напрасно. Стражник ухватил Пенелопу за плечо, вывернув ее руку за спину и заставляя наклониться вперед. Перехватив второе запястье, он замер, глядя на королеву в ожидании приказа. — Твоя смерть будет безболезненной, — проговорила Катерина, прикрывая глаза и надеясь, что этого никто не заметит. — Как знак моей признательности... и дружбы, — в голосе послышался смешок. Мужчина сильнее прижал к себе девушку, подавляя ее и без того тщетные попытки вырваться, и свободной рукой подобрал с шеи волосы. Он намотал пряди на пальцы и потянул вниз, заставляя Пенелопу нагнуться еще сильнее и по-прежнему сжимая ее руки за спиной. Девушка выла и в какой-то момент даже попыталась ударить его ногой. Меч застыл над незащищенной шеей кухарки; Катерина с раздражением подавила в себе сиюминутное желание найти другой способ решить эту проблему. Другого способа не было. Ни Франциск, ни Нострадамус ни за что не предали бы Ее Величество, но служанка... Королева кивнула и отвернулась, направляясь к выходу — за спиной послышался свист рассекаемого мечом воздуха. Громкий девичий крик перешел в урчание, бульканье и, наконец, хрип. Глухой звук падающего на пол тела смешался с шелестом надетой на кухарку дорогой юбки, о которую стражник равнодушно вытирал с меча кровь. Откуда-то из коридора донесся звук быстро приближающихся шагов, и Катерина на мгновение замерла, решая, стоит ли ей выходить из камеры одной или же подождать, пока солдаты закончат с телом. Бросив взгляд через плечо, Ее Величество поморщилась — да, пожалуй, смерть девицы могла бы получиться аккуратнее. Стражники едва ли имели хотя бы малейшее представление об искусстве казни, а потому оба они испачкались в крови, но так и не дорубили тонкую шею до конца: тело Пенелопы все еще дергалось в судорогах, темные волосы рассыпались по полу, прилипая к бордовой, почти черной луже. Один из стражников, заметив некоторое замешательство королевы, потянулся поднять девицу. — Нет, оставьте, — почти безразлично бросила Катерина. Руки начинали дрожать. Шаги в коридоре становились все ближе. — Это казнь, ее тело похоронят... — Матушка! — со стороны дверей раздался крик Франциска, и королева едва не подпрыгнула от неожиданности. Сын был сейчас последним человеком, которого она хотела видеть. — Что вы... — он вошел в камеру, замечая в полумраке сначала солдат матери, а уже после — лежащее у их ног тело. — Что ты наделала? — он приблизился к Катерине, схватил ее за плечи и сильно тряхнул, будто бы пытаясь привести в чувство. Мать не была похожа сама на себя — всегда спокойная, холодная и рассудительная, она дрожала в его руках. Последний раз Франциск видел ее такой несколько лет назад — тогда она едва не погибла при родах; одна из ее дочерей родилась мертвой, а вторая скончалась, не прожив и шести недель — как бы ни пугало его состояние матери, он по крайней мере понимал, отчего она кричала на слуг, бросала в стены посуду и как-то слишком отчаянно обнимала его... Сейчас же принц терялся в сомнениях. И окровавленное, бьющееся в конвульсиях тело кухарки на полу лишь подливало масла в огонь.