Магазинчик самоубийств

Машина преданно заурчала в такт нервному урчанию в животе парня, слегка наклонилась на один бок, когда отец забирался на водительское сиденье, и эта лёгкая качка с силой вытолкнула все мысли из Джонхёновской головы, пробив висок навылет и оставив после себя скребущую боль. Джонг упрямо вытирал руки о штаны, зная, что ни крови, ни пепла от очередной не приносящей удовольствия сигареты на них уже нет, но никак не мог избавиться от досаждающего чувства, сопровождаемого металлическим привкусом. Пакет, который отец бросил на заднее сиденье, с глухим шорохом скатился на пол, когда машина тронулась. Джонхён саркастично хмыкнул, допустив мысль, что пакет похож на труп. Эта шутка была крайне неуместной в данной ситуации. - Что там, пап? – отвлечённо спросил парень, глядя в окно. Очертания мрачного жилмассива расплывались, мешались с поднятыми из-под колёс снежными хлопьями, становясь одним грязным кашеобразным пейзажем сюрреалиста. - Костюм… - казалось, раздражённо ответил отец, сжимая руки на руле, - для похорон, - добавил он после непродолжительного молчания. – В том же самом костюме он был на нашей с мамой свадьбе, - тут Джонг не понял, какую эмоцию пытался вложить в эти слова папа, и эта смесь нежности и отвращения быстро покинула его мысли. – Подумать только, он был так богат, но не мог позволить себе новый костюм, - лёгкий смешок сожаления, но Джонхён слишком занят вытеснением любых воспоминаний о посещении дядиной квартиры, чтобы обратить на него внимание. Машина шелестела по дороге чуть торопливей обычного, и шёпот крошащихся под её тяжестью снежинок перекрикивал шум работы печки в салоне. Джонгу нужно было проветриться, ему был катастрофически необходим другой, более резкий, а оттого признанный свежим воздух, переполненный отравляющими веществами городской жизни. Абсурдность этой мысли рассмешила его внутреннее я, а на деле выдавило ничего не значащую улыбку на сухих, прокушенных в уголке справа губах. Когда незнакомая вереница похожих на палачей домов сменилась пёстрой, хорошо освещённой улицей, полной ночных забегаловок и упоённых ночным образом жизни людей, Джонхён разыграл правдоподобную миниатюру, что ему нужно с кем-то встретиться, и попросил остановить поодаль от автобусной остановки. Когда машина отъехала, Джонг вдруг понял, что не видит номеров на таком расстоянии. Может, виной тому ухудшение зрения, может, собравшиеся на ресницах от мороза слёзы. Этой ночью действительно было очень холодно. Враждебно настроенные сугробы терпеливо ожидали, когда в них свалится насмерть замёрзший человек, чтобы в своих белоснежных мягких просторах скрыть его тело от глаз зевак, полиции и родных. Джонхёну хотелось с головой зарыться в снег, коего было предостаточно по краям дорог. Ему почему-то казалось, что колкая снежная пластичность смогла бы впитать в себя этот ставший за короткое время ненавистным красный запах, которым он был забит до краёв. Беззвёздное небо продолжало любоваться своим отражением в окнах небоскрёбов, приводя башни в галлюциногенное движение и растворяя крыши в своей бескрайней тесноте. Город напоминал конструктор. Гигантскую игрушку для такого же гигантского ребёнка, которому доставляет садистское удовольствие передвигать человеческие фигурки по своей игровой площадке. Ровные прямоугольники стояли слишком близко друг к другу, способные при случайном падении потянуть за собой каждое строение высотой больше пятого этажа. Птицы брезгуют такой высотой, они не поднимаются в элитарные воздушные коридоры, нелепо украшенные бетоном и стеклом. Если бы Джонг поднялся над всей этой фрустрацией мирской суеты, он бы отметил про себя, что стильные тюнингованные тачки похожи на жуков с радужными спинками, в спешке мечущимися от одного муравейника к другому в поисках лакомства в виде размалёванных мимолётным счастьем людей. Парень неторопливо шёл в сторону дома, стараясь сконцентрироваться на своём возвышении над этим глупым, пропахшим тошнотворной смесью дорогих духов миром. Такими мыслями он будто старался себя оправдать в вымышленном здании суда. Строгие присяжные резали его взглядами, но восхищённо раскрывали рты, услышав его тираду. Он, Джонхён, не из их круга, они не могут добросить камень до его ослабшего от недосыпа тела, и они, кажется, понимают это, а потому стыдливо скребут в бланке приговора заветное «не виновен», но парню всё это кажется настолько нереальным, что он продолжает на всякий случай приводить железные доводы в свою защиту. Самоубийство – показатель великого мужества, почему-то заслуживающий куда меньшего уважения в обществе, чем бессмысленное существование. Основная идея эволюции заключается в выживании сильнейших, природа направляет все свои силы на создание таких условий, чтобы популяция соизмеримо сокращалась. Самоубийцы бросают ей вызов, обращая весь смысл её действий в пыль, они сами принимают решение, делая свою внезапную смертность вполне закономерной. Человек не способен сознательно причинить себе вред – так он запрограммирован, а потому самый немыслимый поступок в жизни человека – его смерть. Это истина, которая должна быть выдолблена на каждой школьной доске вместо таблицы умножения. Свет фар редких машин, несущихся навстречу, слепил, заставлял серебриться бисеринки влаги в уголках глаз. Дыхание Джонга врезалось в шарф, натянутый до самого носа, замерзало, таяло, приобретая вкус жесткой нефильтрованной воды, и липло обратно к губам, высыхая тонкой плёнкой. В ожидании очередного прозрения или дальнейших соображений Джонхён заставил себя сжевать конфету, завалявшуюся в кармане пальто. Мыльный шоколадный вкус прилип к внутренней стороне щёк, а сама конфета при жевании издавала звуки ломающегося стекла. Джонг давно не любил шоколад. Дверь с тихим скрипом отворилась, едва Джонг прикоснулся к ручке – непривычно. Ощущение, что что-то не на месте, заставило позвенеть ключами от работы просто так, пока Джонхён разувался. Он сбросил пальто прямо на диван, туда, откуда обычно недовольно вскакивал Тэмин. Но сейчас соседа не было, а парень не мог заставить себя натуралистично беспокоиться. Рокот космоса прямо над ухом убаюкивал, но был не способен усыпить, вся Вселенная с её красочными созвездиями и кометами пела Джонгу в безвоздушном пространстве, где, по идее, нет никаких звуков и быть не может. Парню льстило такое внимание к себе. Он грациозно и слишком театрально курил в приоткрытое окно, жмурясь от ледяных порывов ветра в лицо. Мама называла его молодцом за каждый его хороший поступок – это воспоминание выпало из памяти как гнилое мягкое яблоко из большой фруктовой корзинки. Как понять, хорошо ли ты поступил без постоянного одобрения родителей? И сколько посуды нужно перемыть, чтобы искупить все свои проступки? Небо распахнуло свои сияющие недра перед единственным в столь поздний час зрителем и выставило напоказ все свои серебряно-фиолетовые сокровища, звенящие в холодном ничто. Пустота приветлива и радушна, она простирает руки к Джонгу и зовёт, плаксиво просит окунуться в неё, в бездонные котлованы, не знающие света и перепадов температур. Всего один шаг. В дверь тарабанят с чудовищной силой, и она снова начинает молиться, жалобно скрипя. В такое время так стучать могут только пьяные и обиженные или испуганные и потерянные. Джонхён быстро подлетает к входу в своё жилище, хотя знает, что отец из-за своего храпа всё равно ничего не слышит, а мать уже несколько дней ест успокоительные, как драже, но рисковать опасается. Из коридора ему прямо в руки падает белобрысое чудо, не способное устоять на своих слишком тонких ногах, а потому надеющееся на поддержку соседа. - Джонхён, - хрипит Тэмин, хватаясь руками за плечи, за руки, за скулы Джонга. - Ах! – драматично выдыхает он и впивается в губы парня своими. Джонхён чувствует привкус алкоголя и растворённый сигаретный смог в его слюне, пока сосед небрежно проталкивает свой язык всё дальше в его рот, почти насилуя его. Заледеневшие замки на расстёгнутой куртке прижигают оголённые участки кожи, а затем на животе Джонга вспыхивает большой след от обморожения из-за контакта с руками Тэмина, которые каким-то образом оказались у него под майкой. - Тэмин! – возмущённо прошипел Джонхён шёпотом, пытаясь отодрать холодные ладони соседа от своего тела, стремительно сливающегося с кожей Тэмина. Сувениры из арктической пустыни за окном сыпались с волос блондина и таяли на лице Джонга. Несмотря на жуткий холод, тело соседа было влажным от пота, пахло горьким миндалём. Тэмин капризно дул губы и жадно набрасывался на Джонхёна снова и снова, игриво, но больно кусая его за мочки ушей, тёрся о его шею замёрзшими губами, настойчиво пытаясь раздеть хозяина квартиры, чтобы окончательно заморозить собой. Джонг сделал большое усилие, чтобы извернуться от очередного выпада Тэмина, скрутил его руки за спиной и потащил в ванную. Это уже напоминало какую-то традицию. Сосед громко вскрикнул, запнувшись о порог, когда Джонхён брезгливо пнул его в комнату, и полетел на ковёр. Без лишних церемоний перешагнув через тело, Джонг открыл кран на полную, чтобы шум воды заглушал шум, который, возможно, мог поднять Тэмин, но тот лежал ничком, сжимая и разжимая руками голубой ворс, зарываясь в него носом. От былого возбуждения соседа, кажется, не осталось и следа, и, полежав так ещё немного, он мог бы спокойно уснуть. Кислая слюна из его приоткрытого рта длинной серебряной ниткой капала на банный коврик, а чёрная стая ресниц, наконец, неподвижно замерла. Вода продолжала разрывать воздух, билась о белое дно ванной, перекрывая дыхание Тэмина шумными всплесками. Джонхён медленно выдохнул и опустился на пол, прислонившись спиной к бортику ванной. С тех пор как он вернулся домой, он вымыл руки раз десять – кусок мыла ещё не успел высохнуть после того, как его последний раз держал парень. Кожа горела ровно под вновь и вновь появляющимся отпечатком дядиной крови. Сейчас, когда он смотрел на свои ладони, он видел нечёткие красные линии разрывающихся под кожей капилляров, выстраивающихся в подобие рунических символов. Кажется, организм чувствовал родственные клетки и старался пропустить через себя всё то, что мужчина чувствовал в тот момент, когда холодное лезвие распахивало миру хитросплетение его вен. Джонг до боли сжал веки, потом ещё и ещё, пока в уголках глаз не защипало. Видение мутнело, расплывалось, но каждый раз вспыхивало багровым шипастым цветком, прорастающим из запястья. Пар, поднявшийся с поверхности бьющей из крана воды, стремительно остывал и падал на пол, оседая сквозняком. В ушах носились наперегонки скрипящие на бегу метровагоны, а с дрожащих рук что-то бесцветное и невидимое упрямо капало на штаны. Джонхён чувствовал, как у его ног расходятся в стороны бетонные плиты, открывая прекрасный вид на космическую пустоту, что пару минуту назад манила через окно. Джонг видел себя, маленького и ничтожного в сравнении с глобальностью мира за атмосферой, видел таких же, как он, прилипших к зелёно-голубому шарику, свободно висящему среди скопления звёзд и планет, и вдруг ощутил слабое болезненное желание прыгнуть. Сейчас парень был бы очень рад, если бы в глазах потемнело. Он точно знал статистику самоубийств, также примерно представлял себе, что каждые семь секунд где-то кто-то сходит с ума, и с трепетом ждал, когда же наступит его седьмая секунда. Ожидание было ужасно. - Это было ужасно, Джонхён, - вдруг сказал Тэмин. Парень вздрогнул от мысли, что сосед подслушивал его разговор с самим собой, обернулся и увидел безжизненные охровые глаза, взгляд которых был направлен куда-то на противоположную стену. Голова соседа была как-то неестественно вывернута, и было неясно, дышит ли парень вообще. Тогда Джонгу подумалось, что пока он тут занимался самокопанием в прострации, мальчишка изливал ему душу, но он был слишком занят собой. - Извини? – прищурился Джонг. Он положил руки на ноги ладонями вниз, надеясь, что Тэмин ничего не заметил – тот всхлипнул и молчал, жуя губу. - Она прогнала меня, Джонхён, - его тело содрогнулось точно от электрического заряда, а лицо продолжало не выражать никаких эмоций. Сосед был похож на говорящий манекен. – Как собаку шугнула, - он тяжело вздохнул и с трудом перевернулся на спину, шипя от сковавшей тело боли. – Запретила приходить к Каю. - Кто? – продолжал непростительно не понимать Джонг, чувствуя, как абсурдно звучат его вопросы в контексте ещё более абсурдной ситуации. Тэмин смерил парня оценивающим взглядом, потом, кажется, вспомнил, что Джонхён в отличие от него мысли не читает, и придётся объяснять всё более подробно. Сосед неуклюже стянул с себя куртку, а Джонг боролся с нарастающим раздражением от молчания Тэмина. - Я ходил на кладбище, - Джонхён вдруг почувствовал кислый привкус от этого слова. – Я сидел рядом с ним, - соседу было тяжело говорить слово «могила», поэтому Джонг прокрутил его в своей голове сам, чтобы не забывать, где на самом деле находятся и Кай, и Тэён, - а потом пришла она, - лицо его хотело перекоситься в гримасе отвращения и злобы, но то ли это попросту не вышло от онемения всех мышц во всё ещё подрагивающем теле, то ли Тэмин сам сдержался. – Это была мама Джонина, - сосед впервые назвал его так. Джонхён пытался представить эту сцену: припорошенное снегом кладбище, заботливо укрытое ковром ненастоящей травы и тонкой коркой в чём-то ненастоящих слёз, Кай, лежащий коробке, которая будет считаться его домом и постелью до скончания веков, Тэмин, сидящий над этим чёртовым ящиком без возможности навестить друга, и потерявшая сына мать. Как она должна выглядеть? Джонг не встречался с родственниками суицидников и никогда не думал о них, но они представлялись ему людьми со впалыми щеками, в которые ложится тень, как бы очерчивая контур скрытого под кожей черепа. Наверняка у этой женщины тоже есть дурацкая ситцевая юбка в горошек, в которой мёрзнут ноги. Эта юбка была немым укором всем детям, однажды не задумавшимся о своих матерях. - Она подошла ко мне и спросила: «Тэмин?». Моё имя от неё звучало как-то неправильно, я сперва даже не отреагировал, но беззлобно, - он вздохнул, - во всяком случае, мне так показалось поначалу. Ли Тэмин, говорит, ты ведь Ли Тэмин? Не то чтобы я её испугался, но мне не хотелось ей отвечать. Мне не хотелось быть собой в тот момент, потому что я совершенно не знал, отчего её так волнует моя личность, - Джонгу представился сосед, сидящий на корточках и гипнотизирующий золотые буквы на чёрной плите, представились худые ноги, испещрённые варикозом под ситцевой юбкой. – Потом она сказала: «После всего, что сделал, как ты смеешь приходить сюда?», - и заплакала, - сосед снова прикусил губу. – А потом она со всего размаху ударила меня по щеке и, пока я пытался встать, очень холодно и тихо повторяла, чтобы я больше не появлялся здесь, - стеклянные трубки брали своё начало в уголках глаз с подрагивающим зрачком и выстраивались солёным слёзным мостиком до ковра. – Ты знаешь, Джонхён, - теперь голос его был тише и выше, каким становится накануне истерики, рвущей душу изнутри, - я не смогу к нему приходить не потому, что она запретила, а потому, что она заставила меня снова задуматься, что это я виноват, - он стиснул зубы так, что Джонг услышал это даже сквозь шум воды. Парень видел, что сосед изо всех сил старается не расплакаться, поджимая губы перекошенного болью рта, в горле его прыгал пинг-понговый шарик, вытесняя глухое, с подмешанными в него стонами дыхание. Он резко поднял руки к голове, сжав кулаки и став похожим на пойманное в капкан животное, которому охотник сейчас наступит на грудь, сломав рёбра, а те в свою очередь проткнут лёгкие, но сердце всё ещё будет продолжать биться. Джонхён не знал, кто охотится на Тэмина, но догадывался, что его главный враг – только он сам. По щекам его текли горячие слёзы, намного горячее самого Тэмина, и выжигали неровные дорожки на ледяном лице. Маленький снежный принц плавился от ненавистных ему ощущений, корчась от боли под лампой ненатурально-лимонного света. - Я не хотел, чтобы так вышло! – вскрикнул он, и плечи Джонга дёрнулись вверх. Сосед шумно дышал, сжимая свою чёлку раскрасневшимися пальцами, царапая ногтями голову и лоб. – Я не хотел! Я даже не думал, что такое может случиться! – Джонг рывком подполз к мотающему головой младшему, сжал его запястья, пытаясь ослабить их хватку, напряжённо вслушиваясь в тишину за дверью ванной. Металлический стержень внутри мальчишки ломался сразу в нескольких местах, и обломки, не находя места для падения, втыкались в органы, вызывая приступы нечеловеческой боли, заставляющие юное тело выгибаться подобием кривой арки, упираясь пятками в нервирующе-мягкий коврик. Джонхён не мог перестать думать о том, что в таком состоянии человек может попытаться проглотить свой язык, поэтому бегло поглядывал на искажённое страданием лицо, не в силах задержать на Тэмине взгляд надолго. Убитый горем, не в ладах со своим телом и эмоциями – страдающий Тэмин был удивительно привлекателен, и парню было стыдно, что он думает о том, как бы сосед не подпортил своё милое личико, немного больше, чем о том, о чём действительно следовало бы думать. - Я этого не делал! – продолжал блондин, захлёбываясь своими вдохами. – Я не хотел этого, Джонг! – он уткнулся лбом ему в грудь, продолжая бессмысленно мотать головой. – Я клянусь тебе! - Я верю, Тэмин, - пытался вставить своё слово парень, хоть и понимал, что сосед сейчас ничего не слышит, ему просто нужно выпустить пар, выкурить из себя то чёрное чудовище, что вгрызается в его бока и обгладывает кости. Джонхёну почему-то захотелось кричать точно так же, сейчас ситуация располагала. Он бы тоже мог упасть на пол и кататься так целый час, сминая под себя коврик и забрызгивая кафель копящейся во рту слюной, но вот досада – Джонгу не было больно. Ему было страшно. Парень сунул руки под тёплую воду и начал растирать щёки соседа, как бы стараясь собрать бесформенную пластичную массу в лицо – Тэмин не сопротивлялся. Он вдруг затих, пытался проглотить раздувшийся над кадыком комок, хотя его горло не желало смыкаться, и оттуда доносились хрипы. Со всех сторон к блондину уже не крались, а демонстративно подступали, подползали и бросались ужасные существа с сюрреалистичными мордами, готовые в любую секунду жадно сомкнуть свои челюсти на его горле. Джонг не мог в полной мере прочувствовать и сотую долю того, что сейчас так нещадно обжигало Тэминово сердце, и ему было не по себе от мысли, что у него в груди в отличие от соседа ничего не болит. И он вдруг с толикой ужаса подумал: нечему. Ему было паршиво хотя бы оттого, что у него действительно есть время думать о чём-то в тот самый момент, когда на его руках содрогается и трепещет тело, которое он обязан защищать. - Ты такой хороший, Джонхён, - шепчет Тэмин, тыкаясь носом в шею и плечи парня, прощупывая его, как слепой котёнок. – Ты замечательный, - сейчас Джонгу кажется, что младший снова опьянел, потому что речь его теряет связность и теряется в шуме разрывающей воздух воды. – Ты такой заботливый, - от волос Тэмина сильно пахнет пеплом, этот запах легко вспорхнул со скатившейся на колени старшего белоснежной копны, и блестящие нити рассыпались в абстрактный узор, точно такой же, как на окнах. Сосед улыбается и беззвучно смеётся, и взгляд его снова становится совершенно безумным. Чёрный зрачок обрамляют красные искорки, стрекочущие в вакууме Джонговского сознания, а карий цвет наливается жизнью, становясь почти вишнёвым. Винный коктейль уволакивающего в бездну взгляда вливается через зрительный контакт прямо парню в мозг. Джонхён снова пойман. Тэмин победно ухмыляется, как только он умеет, и целует руки Джонга: сначала одну, собирая губами не высохшие капли с запястья, поднимается к пальцам, прихватывая каждый сустав сбоку; затем другую, игриво касаясь языком подушечек, заставляя парня шумно втянуть воздух носом. Со стороны сосед кажется подчинённым и зависимым. Он, на самом деле уверенно сидящий сверху и контролирующий ситуацию, может обмануть даже самого себя. - Ты самый лучший, - продолжает блондин, трётся щеками о ладони, даже не думающие дрожать. На кончиках пальцев уже начинается онемение от холода, в то время как в животе всё кипит и взрывается, и от тепла, поднявшегося из глубин, начинают лопаться пузырьки лёгких. Джонхён смотрит, как пропадают его пальцы во рту Тэмина, когда губы младшего смыкаются у третьей фаланги и влажно поднимаются вверх. Ресницы соседа снова дрожат. Он легко задевает клыком кожу, тут же зализывая место касания, и Джонгу сложно оторвать взгляд от пошлого, горько пахнущего не выветрившимся алкоголем зрелища. Тэмин наполнялся страстью, колющей ледяными осколками, Джонхён наполнялся противоречиями, а ванная наполнялась бесконечно прекрасной независимо от времени и обстановки музыкой, ярко освещая собой всё, до чего могла дотянуться. Она распадалась на отдельные фрагменты, как время распадалось на долгие, тянущиеся мгновения, отталкивалась от поверхностей и разбивалась на серебряные ноты, сверкающие на влажных щеках. Джонг буквально видел её движение в воздухе и, заворожённый, следил за лаконичными в невесомости движениями звуков, света, Тэмина. - Я красивый? – продолжает шептать сосед, и слова его жадно вбирает в себя горячая водная струя из крана. – Скажи, Джонг, - младший приподнимается на коленях, покачиваясь. Его голова вдруг стала единственным обладателем веса в пространстве, лишённом гравитации, и ему было сложно держать её прямо. – Скажи, что я красивый, - глаза его сделались уже бардовыми, и поднимающийся от воды пар не мог скрыть за своей пеленой их матового блеска. - Красивый… - выдыхает Джонхён, любуясь тонкой линией ключиц и острым контуром плеч. Тэмин раскачивается в такт музыке, плавно расталкивая плечами столпы нагретого воздуха. - Скажи ещё, - блаженно ухмыляясь, говорит он. - Красивый, - снова повторяет Джонг, не допуская и мысли о том, чтобы коснуться блондина. - Ещё, - сосед справедливо мнил себя Богом, намертво приковывая к себе взгляд. Разум хозяина квартиры тоже заполняется паром, путается в коварной туманности взгляда Тэмина, но охотно и даже благодарно принимает сверкающий образ и с гордостью водит его по всем своим подвальным помещениям, теперь ярко освещённым блеском блондинистых волос. Сейчас Джонхён готов пустить соседа во все свои мысли. - Красивый, - в третий раз подхватывают это слово остальные звуки и растворяют в себе, становясь единым целым с красотой Тэмина. Он готов впустить его в своё сердце так далеко, что от этой мысли становится действительно страшно, и руки прямо под невидимыми следами от губ младшего вспыхивают ярко-красным, дёргая за нервные окончания и вызывая острую боль в определённых участках мозга. Джонг с трудом отрывается от созерцания тела в слепящих прожекторных лучах, которое ему хотелось бы поставить на постамент в зеркальной комнате, и замечает какой-то игривый блеск в щели приоткрытых пухлых губ. Он щурится от боли в глазах и пытается приглядеться: Тэмин ловким толчком языка отправляет небольшую неправильную сферу за щёку, не избавляясь при этом от самодовольной ухмылочки. Эта белая сфера имеет точно такой же пугающий больничный цвет, хоть Джонхён и понимает, что с больницей она точно никак не связана. Поверхность таблетки пузырится от горькой слюны, громко бьётся о зубы, и в голове старшего раздаются звуки, как при настройке испорченного радиоприёмника, музыка возмущённо и с оглушительным треском срывается со своих позолоченных нотных станов, и колючие обломки от нот впиваются в щёки. Тэмин толкает Джонга в грудь, опрокидывая того на спину, и нависает сверху, не разрывая зрительного контакта. Линия подбородка, шеи, плеч, ключиц – Тэмин весь состоит из очень плавных, несмотря на свою худобу, невозможно-восхитительных линий, и запретность близости с парнем кажется ещё более опасной и манящей. Руки Тэмина по обе стороны от Джонхёновской головы напрягаются, когда мальчишка переносит на них вес, и под молочной кожей твердеют холмы мышц – новые изгибы соседского тела нравятся старшему тоже, и он взглядом очерчивает каждый из них, чтобы потом наиболее точно воссоздать облик парня на холстах своей памяти. Тэмин хорошо осведомлён о своей сексуальности. Но надо же было ему всё испортить! И новый Джонг, намного более эмоциональный, чем Джонг прежний, хочет захныкать от обиды. Крохотный бугорок не растворившейся таблетки за щекой младшего был опухолью, проказой, бельмом – и все эти слова концентрировались где-то на подкорке мозга, уродуя шедевр природного искусства. - Куда ты так смотришь? – улыбается Тэмин, заправляя прядь за ухо. Блеск света, отразившийся от его серьги, попадает точнёхонько в зрачок, вызывая жжение и возвращая способность думать. Несмотря на дикую опаляющую пылкость, исходящую от бархатных искорок, в глазах Тэмина была лишь пустота, свинцовым навесом отделившая душу мальчишки от происходящего. Он страстно вожделел самого себя в отражении глаз находящегося перед ним парня. Локти саднило от трения об ковёр. - Что ты принял? – в словах скрежет то ли от продолжительного молчания, то ли от плохо прикрытого раздражения. - Принял? – соседа это как будто бы веселит, и он, не обращая внимания на интонацию старшего, водит руками по вздымающейся от напряжённого дыхания груди, якобы незаметно задирая футболку Джонхёна к подбородку. Тэмина сейчас забавляет абсолютно всё по понятной причине. - Таблетка у тебя во рту, - холодно констатирует Джонг, опуская ткань обратно, но младший и это улыбчиво игнорирует, продолжая ёрзать задницей по Джонхёновским бёдрам. – Тэмин! – просит хоть немного серьёзности парень, с силой сжимая руки на коленях соседа. Если бы тот хоть как-нибудь отреагировал… - Скажи ещё раз, - Тэмин дышит кислотной смесью из похоти и алкоголя Джонгу в лицо, не опасаясь ни боли, ни отказа, – скажи, что я красивый, - его дыхание, глубокое и горячее, жжёт кожу на шее, а ледышки, которыми он пригвоздил Джонхёна к полу, тают и растекаются лужицей, отчего многострадальная футболка прилипает к спине. Мир перед глазами вибрирует и исчезает далеко-далеко за мутной дымкой взгляда блондина. Его штаны парусом надулись в области паха, и Джонгу даже становится больно от представления, какое же давление испытывает орган соседа. Старший вдруг понял, что не испытывает никакой потребности в обладании Тэмином, и пытается проглотить вдруг подпрыгнувший к горлу колючий комок. Внизу живота натягивается острая проволока и царапает брюшину, оба парня находятся по пояс в жидком эфире надуманных страстей, но тонут в паре, исходящем от воды, от их тел, от интенсивно работающего мозга, который кричит «нет». Таблетка стучит о зубы. Надо же было Тэмину всё испортить… - Пойдём в спальню, Джонхён, - сосед говорит очень тихо, и парень едва различает слова сквозь бурлящую жижу собственных мыслей. – Там будет удобнее. «Удобнее для чего?» - горько усмехается Джонг, хотя прекрасно понимает, что должно последовать за всеми этими действиями. - Нет, - почти пищит Джонхён и сам удивляется, как звучит его голос. Тэмин покусывает его уши, шумно дыша носом, гладит пальцами плечи и зарывается ими в волосы. Внутри хозяина квартиры настоящее ралли, и красные лакированные тачки кровяных телец обгоняют друг друга, сталкиваясь на поворотах. Он делает всё, чтобы свести старшего с ума, но вот какая проблема: Джонг уже давно сумасшедший. - Джонхён… - его имя слилось с Тэминовым дыханием и теперь – на каждом выдохе. Джонхён, Джонхён, Джонхён. Как сокрушительно для Джонговского сознания звучат эти два слога. Кончик языка ударяется о верхние зубы, а затем губы складываются во влажное от слюны кольцо: Джон-хён. - Тэмин, что ты принял? – парень пытается сделать так, чтобы слова звучали как можно жёстче, но тень волнения мелькает в отсутствии вопроса. Мальчишка вдруг замирает, затем отстраняется и слегка наклоняет голову набок. От зрачка отходят чёрные огненные лепестки всепоглощающей печали, и тьма концентрируется в ореоле их непроницаемого блеска. Тэён смотрит на него зияющими чёрными дырами глазниц прямо из ничего не выражающих глаз Тэмина. Часы где-то снаружи определённо должны идти – у Джонга в голове раздаётся их громогласное тиканье – но время неподвижно. Оно в один миг замедлилось и фейерверками распалось на отдельные мгновения, похожие на фотоснимки. Блондин вытягивает шею и по-птичьи вертит головой, не сводя глаз с Джонхёна. Взгляд у Тэмина очень тяжёлый, и на одном из временных снимков Джонхёну видится, будто от его взгляда исходит странное жужжание, и он толкает им Джонга в грудь без малейшей отдачи. Старшего обнимает объёмный мягкий ковёр, когда парень снова падает на спину, он кутает в себя полностью, лишая возможности чувствовать что-либо ещё. Всюду всё такое мягкое и податливое, пеленает в себя каждую клетку тела. Круг света под потолком прекращает своё движение, потому в углах ванной неизбежно зарождается тьма. Взгляд Тэмина перестаёт быть просто тяжёлым, приобретая лапидарность хирургического скальпеля, не терпящего возражений и споров. Джонхёновские запястья горят, и кожа удивительно легко расходится в стороны, открывая всего Джонга, обнажая красную правду, стекающую по рукам прямо на пол. Истина любит только один цвет: она всегда ярко-красная. Затем – две пары абсолютно одинаковых глаз над опьяневшим от количества оксигена в голове Джонхёном. Тэмин раздвигает ребра старшего с аппетитным хрустом, и золотая вуаль искр устремляется к потолку, падая парню на веки. Тэён по-прежнему анастезийно улыбается, притупляя ощущение скольжения капелек, набухающих на коже, и гладит Джонга по волосам. От её рук исходит приятная прохлада, парализующая клетки мозга, а от губ сладко пахнет белладонной, и эта мысль розовой стружкой путается в голове. Тэмин пробегается пальцами по груди парня и глубоко погружает их в бьющееся сердце, отчего то благоухает сладковатым запахом гниющего мяса. Люди со стеклянными глазами рисуют Джонгом по Джонгу божественную эссенцию мира, чертя меридианы поперёк жизненно важных артерий. Абрикосовая пыль дрожит на округлых щеках девушки, а у Джонхёна нервно дёргается кадык, и чувства переливаются через грани сознания, серебрясь влагой на ресницах. Тэмин снимает лёгочную плевру, как апельсиновую кожуру, и грудь стремительно наполняется воздухом из несвойственных этому источников, понижая температуру тела. Джонгу становится стыдно за своё внутреннее содержание, хочется робко прикрыться руками, если бы только они не были приклеены к полу. Кожа кажется очень липкой и грязной, и парень думает, что со стороны Тэён не замечать это – очень благородно, пока она поглаживает острыми пальцами сгибы локтей Джонхёна. Джонг чувствует себя слишком. Чересчур. Сентиментальность сжижает запасы кислорода, а потому парень считает уместным попросить Тэён не умирать. Музыка перекрывает чавкающие звуки переваливающегося сквозь пальцы мяса. Девушка сидит, чуть подавшись плечами вперёд, будто готовясь к чему-то, и её глаза, её странные чёрные глаза с пористым вкраплением ушедшей жизни становятся чуть ближе к Джонхёновским. Она наклоняется, чтобы убрать прядь прилипших ко лбу парня волос, и сандаловый шарф соскальзывает с её обнажённых плеч. Джонг понимает, что не должен смотреть, но не может отвернуться. Тэмин методично перераспределяет что-то в хозяине квартиры, щелчок – и вместо крови по венам разносится жидкий азот, сковывающий в неестественной позе, в усмешке над самим собой. Джонхён беззвучно выгибается дугой, его челюсть тяжелеет и отвисает, болтается на неисправном шарнире, а Тэён накрывает его рот лепестками губ. Она нежно промакивает ими губы Джонга, впитывая дыхание жизни, и щёки её алеют. Тэмин нажимает на горло с изнанки, и воздух сотрясается от нового выдоха. Бивалентный дуэт играет на клавесине Джонхёновских чувств, выжимая максимум из его существования. Музыка всегда была в Джонге, но он никогда прежде не был частью музыки. После Тэмин напоследок сжимает Джонговское сердце так сильно, что ногти мальчишки протыкают его, и кровь струится по его пальцам, ручьями стекает с ладони и срывается с локтя крупными масляными каплями. Он припадает губами к своему запястью, и светло-белая таблетка, по-прежнему находящаяся во рту парня, становится похожа на крохотный рубин, ярко мерцающий в собственном свете. Тэён проводит языком у основания стеблей, берущих своё начало из груди парня, заботливо сглаживая неровные разломы костей. Тёплая жидкость подступает к щекам, согревая их, и всё перед глазами скользит цветочным маревом в отблесках драгоценного камня, стучащего о жемчужные зубы. Тэмин падает рядом с Джонхёном, сбивчиво дыша и улыбаясь, уже не пряча ничего за щеку. Шрамы на груди пульсируют, точно повторяя очертания чьих-то губ, руки бьёт тёплая дрожь, а все стены размашисто исписаны, истёрты, осквернены, на них выжжены имена, которые Джонг пока не может разобрать. Мир снова кружится, с полок падают душистые гели и бритвы, кафель крошится под убаюкивающее шипение исчезнувшего аромата розовой воды. Сосед устремляется в объятия парня, и бутоны внутри старшего сонно сворачиваются на неопределённое время. На растрескавшихся губах, разбитых сразу в нескольких местах, лежат чешуйки отмершей кожи. На груди Джонга лежит Тэмин. Над городом лениво теплится рассвет.