***
Выпив непременный стакан молока, девушка взяла пульверизатор и занялась растением. Неприхотливое и живучее, никогда не жалующееся и не упрекающее, оно скрашивало ее будни уже седьмой год. Лучший друг, которому можно было рассказать все. …Растение по имени Леон сменило множество листьев с тех пор, как в один недобрый день перепуганная Матильда – тогда почти девчонка – обратилась за помощью к федеральному агенту, точившему зуб на ее врага. Тот случай месяца на три отбил желание наведываться в город, кроме как для встречи с Тони. Вспоминать ту историю девушка не любила: до сих пор в памяти всплывали темнота, обманутые надежды, затяжное предчувствие предательского удара с неожиданной стороны. Но было в этом и кое-что полезное: тогда она раз и навсегда решила, что будет работать одна. Сначала от этой мысли было страшно, она была словно последняя горькая капля в чаше одиночества и беззащитности, но Матильде было не привыкать к подобному. Отмаявшись опасениями последствий крайне неудачного сотрудничества, от которого она приобрела лишь нового недруга, спустя некоторое время девушка решилась провести разведку. К ее облегчению, Уилсон сошел со сцены и, надо отметить, за четыре года ни разу не попался ей на глаза. А не то она убила бы его, честное слово. Скорее всего, он опасался Стэна и его людей, которые вполне могли пресечь его деятельность, если не свидетельствами о превышении полномочий, так пулей в лоб. Стэн же, напротив, как тогда вернулся, так и не собирался исчезать надолго. Раз в пару лет он мог неделю-другую не появляться в Управлении, а потом все снова шло по-старому. Он работал день за днем, из года в год и, похоже, без выходных: отправляясь на вылазку рано утром в субботу, Матильда знала, кого увидит на ступенях парадного. Не зря же он говорил, что дети должны быть в школе – эта истина не оставляла его болезненную уродливую натуру, видимо, с годами менялась лишь функция. Матильде все хотелось еще раз почувствовать, как она ненавидит его всеми фибрами души, еще раз увидеть его довольным жизнью, непременно в обществе хорошенькой женщины. Но это никак не удавалось: складывалось такое впечатление, что Стэнсфилд решил пересажать всех, кто причастен к обороту «зелья» любой природы в этом городе – иначе было трудно объяснить видимые методичность и упорство. Фотография, полученная от агента, прописалась в глубине ящика ее письменного стола в одной из библиотечных книг. Раньше это делалось для конспирации, но постепенно переросло в привычку. Когда у Матильды появлялось немного времени, чтобы побыть в одиночестве, она доставала на свет свою реликвию и погружалась во взгляд своего врага. Прошли годы, и это фото перестало вызывать у нее те самые всплески гнева: все-таки на фото Стэн был совсем молодой и малость даже наивный. Не было в его глазах неотделимой от ненавистного образа безуминки, скорее усталость, сквозящая через готовность честно нести службу. Совсем другой человек. Вместо того, чтобы вызывать жажду мести, этот взгляд навевал что-то вроде скуки и заставлял еще раз вспомнить все сомнения, обрушивающиеся всякий раз, когда повседневная жизнь надолго отвлекала ее от самого главного. Две версии гибели ее брата не давали ей покоя до сих пор. Она помнила ошарашивший разговор убийц у нее дома, меловой контур маленького тела на полу квартиры, помнила разговор Стэнсфилда с двумя следователями. В какой момент она решила, что ее брата намеренно и хладнокровно пристрелил лично Стэн? Говорят, человек может перепутать фантазии с реальностью, но как она могла нафантазировать себе такое? И что тут фантазия, принявшая вид воспоминаний, а где – воспоминания, неотличимые от фантазии? Открылись какие-то тайники разума, в которых была надежно спрятана память о том страшном дне. Матильда словно снова перенеслась в свое хрупкое двенадцатилетнее тело и брела на негнущихся ногах к двери квартиры Леона. Труп у порога в луже крови, топот и голоса за стеной. А ведь еще четверть часа назад все было как всегда. – Посмотри, что ты наделал! Ты убил четырехлетнего мальчика! Нельзя было обойтись без этого?.. …А вот уже унылые стены сортира в Управлении. Парень с дредами в прическе стоит у ряда казенных раковин и молча наблюдает, как Стэн целится из револьвера в нее, Матильду. Но в какой-то момент что-то переключилось в дурной голове его шефа. – Отведи ее в мой офис… Того подонка, косящего под растамана, звали Блад. Вот чего не хватало в мозаике. …Блад, отведи ее в мой офис… …Ну и что же ты наделал?.. Нельзя было обойтись без этого? Это был маленький четырехлетний мальчик!.. …Ну и что же ты наделал, Уилли Блад? Ты убил маленького мальчика! Нельзя было обойтись без этого?.. Матильда хотела забыть свое прозрение, но уже не могла. Ее братик погиб от шальной пули, выпущенной совсем другим подонком, который получил свое раньше Стэна. Живительное пламя ее ненависти поколебалось, руки были готовы опуститься. Надо было забыть о мести, как говорил Леон, и вот он снова оказался прав. И он продолжал бы жить, если б она послушала! Но ведь Стэн – просто отвратительный человек, который сам мог убить ее братика, если б добрался. Собирался же он пристрелить ее, в чем она после личной беседы не испытывала не малейшего сомнения. Он – двуличный оборотень в погонах, сам не прочь побаловаться веществами, так что ее месть по-прежнему имела смысл и даже несла пользу обществу. И если Леон все-таки погиб тогда, то виноват в этом опять-таки Стэн… Стайка солнечных зайчиков на столе увядала, приняв вечерний оранжевый оттенок. Матильда поставила растение обратно на подоконник, сбрызнула водой напоследок – возможно, у них осталось только торопливое утреннее прощание. Подлила себе молока – вечером ждало еще немало дел. «Завтра. Все случится завтра».***
– …Так чем же обусловлено то, что даже имея возможности для достойной жизни и самореализации, некоторые люди могут быть склонны к девиантному поведению? – задумчиво вещал преподаватель, окидывая взглядом ряды студентов в лекционной аудитории. Матильда любила открытые лекции куда больше, чем то, что было нужно по выбранным ею курсам. Студенческая жизнь открывала больше возможностей, чем школа, и девушка могла наконец-то попробовать разобраться в себе, нащупать то, что могло стать ее дорогой в этом мире, сложись все иначе. И это оказалось непростым делом, ведь все новое сразу же увлекало ее, особенно, если это касалось мира вокруг в целом и человеческого общества в частности. К социальным наукам она относилась с особым интересом… Собираясь на встречу всей своей жизни, девушка среди прочего вспоминала, какие мысли пробудила та давнишняя лекция. И она в очередной раз задумалась, как бы могла сложиться ее жизнь, не случись тогда той расправы. Ее братику было бы сейчас одиннадцать лет, он ходил бы в школу, возможно, они обсуждали бы всякие интересные явления, она была бы ему и мамой, и лучшим другом. А ведь при жизни братик практически не говорил. Ей было жаль его иначе, чем жалеют человека, прожившего долгую жизнь и оставившего после себя результат долгой работы, а также скорбящих детей и внуков. Такой укол жалости испытываешь, когда видишь мертвого котенка на обочине – как столкновение чего-то еще недавно невыразимо милого и равнодушной жестокости мира – предсказуемый результат злого случая, каприз смерти. Но так бы радужно все обстояло, не вторгнись смерть в их скрытый от посторонних глаз маленький домашний ад? Где-то Матильда даже начала жалеть отца, который скопил денег на ее обучение в школе, пусть он и свернул на скользкую дорожку. Но домашний террор она не могла простить и была уверена, что если бы вся ее жизнь прошла в помыканиях и побоях, то попытки дать ей хорошее образование мало чего стоили бы. Она продолжила бы прогуливать занятия, курить и пытаться обратить на себя внимание хоть одной живой души. Кем бы она стала? Уподобилась бы мачехе и пошла на панель? Или вела бы жизнь серой моли, которая ни слова поперек сказать не может? А еще она не узнала бы Леона – так и продолжала бы просто здороваться с незнакомым странным соседом и прятать дымящийся окурок. Целая жизнь прошла бы мимо – месяц, который стоил иных нескольких лет. И она потеряла это сокровище, словно данное ей взамен погибшего брата. Да, сейчас она была одинока. Да, она была мрачна и всячески поддерживала в себе одержимость местью. Но это становилось все труднее, ведь мир звал ее, вся жизнь расстилалась впереди широкой дорогой. И даже если она не сулила Матильде головокружительных перспектив, то все же была исполнена достоинства и некоторой красоты. И девушке было немного жаль, что с расплатой это может померкнуть, закрыться для нее навсегда. Они со Стэном еще не рассчитались, даже если признать, что разрушением он, сам того не ведая, принес ей благо.***
Матильда сидела за столом уже вечером, в янтарном свете настольной лампы. Если бы случайный прохожий, каким-то невероятным образом забредший в переулок, разглядел бы с улицы ее тень на шторах, то наверняка решил бы, что девушка читает неведомую книгу, разложенную на столе. Но на самом деле это была не книга. Перед ней на выщербленной деревянной поверхности лежал пистолет. Черный, словно провал в никуда, однако тускло отражающий слабое освещение краями и гранями. Свешивающийся пожухший лист растения, стакан молока и фотография Стэнсфилда дополняли эту композицию, символизирующую и подытоживающую всю ее жизнь. …На совершеннолетие она с небольшим опозданием сделала себе подарок – будущее орудие убийства. В ассортименте были ножи, пистолеты, ружья. Лезвия неуловимыми изгибами словно просили крови ее врага, крупный калибр же обещал смертельный фейерверк. Но девушка знала: для ножей она недостаточно профессиональна, и она не терминатор, чтоб вламываться с большой пушкой наперевес в здание, где полно копов. Пистолет, «Беретта», как у Леона – вот ее выбор. Была единственная сложность, за которую она волновалась – обоснованность приобретения оружия, и какова же была ее радость, что вероятная необходимость самообороны была признана весомым аргументом. Матильда вспомнила бытность подмастерьем киллера: все разбирала и собирала обратно свое приобретение, любовно чистила, выбиралась на стрельбище. Пистолет для нее был одновременно подобен произведению искусства, инструменту, отзывчивому к руке мастера, и живому существу. О, лучшей лаской для него было бы хоть раз коснуться дулом лица обмирающего от страха подонка!..***
…Это было еще на той, старой квартире. Поначалу девушка снимала ее одна, но последние месяцы она готовилась к экзаменам и отказалась от подработки, целиком перебиваясь мелкими заказами по оформлению бумаг и набору текстов. Какая ирония: она оформляла бумаги за Леона и теперь занималась тем же самым. Когда выросла квартплата, Матильда решила, что настал момент, когда пора либо снять угол подешевле, либо оплачивать с кем-то на пару. Переезд был некстати, поэтому она дала объявление. Среди нескольких обратившихся Матильда выбрала меньшее зло в виде приезжей девушки, которая с полтиной в кармане собралась покорить подиумы. Конечно, эта Вики не была таким удачным вариантом, как Кэт. Правило «ни гостей, ни животных» она нарушила неоднократно, без умолку трещала про неизвестных Матильде знаменитостей, боялась мелкой живности, разбрасывала вещи и всячески проявляла противоположность. Но до почти забытой сводной сестры ей было очень далеко, ведь делала она это не со зла и даже как будто слушалась, стоило хозяйке принять угрожающий вид. Сразу начиналось «Ма, прости». Сколько же ей лет? Пятнадцать, шестнадцать? Бестелесная, всегда разная из-за требований к фотосессиям и неприкаянная, словно сирота, которой она и оказалась на самом деле. Иногда это «Ма» западало Матильде в сердце, и она могла стерпеть попытки сделать прическу из своих коротких, точно под гильотину отсеченных волос или надеть платье, пару раз даже согласилась пройтись по магазинам. Но порой новая соседка была совершенно несносна. Однажды по приходу домой после отъезда на три дня Матильда обнаружила погром, взвод пустых бутылок из-под портвейна и не до конца развеявшийся дым чего-то сладковатого, от чего начинала кружиться голова. Эх, покуражились бы Стэн и компания в этом притоне! Полусонная соседка с облаком растрепанных светлых волос на голове, в длинной дизайнерской майке на одно плечо и в разводах смазанной косметики восседала на диване королевой этого бедлама. Матильда отобрала у нее папиросу, отчитала, c гордостью чувствуя себя Леоном, и выдала такую речь о ценности и неповторимости жизни, что, как ей казалось, Стэн под кайфом нервно курил бы в сторонке. Вики на это лишь сонно, лишь бы от нее отстали, затянула следующее: – Ма, ну почему ты такая скучная? Не отрываешься с друзьями, не встречаешься ни с кем… Все по конференциям мотаешься… Ты что, хочешь умереть девственницей? Британские ученые говорят, что миллениум будет в этом году. На Новый год все часы обнулятся, могут быть сбои в этих… системах запуска ядерных ракет, и наступит конец света. Матильду не особенно тревожил такой поворот. Все ее мысли и чувства были отданы без остатка: сердце она подарила Леону, разум в свободное время был предоставлен Стэну. Окружающие либо казались ей трусливыми и расчетливыми, не способными защитить, зато вполне готовыми воспользоваться, либо были слишком беззаботны и добры, чтобы тянуть их за собой в бездну с каждой минутой, проведенной рядом. Поэтому ей не хотелось думать об отношениях. Куда больше она жалела о том, что непредвиденные события могли навсегда помешать ей отомстить Стэнсфилду. Но надо признать, что конец света, приди он хоть с километровым цунами, хоть с адским пламенем, уравнял бы их на под толщей воды или на ядерном пепелище. Именно из-за соседки пришлось переезжать при первой возможности. – Ну и урод твой парень, только не обижайся, – как бы между делом сказала Вики вместо приветствия, полеживая на диване и рассматривая, вероятно, что-то из своих журналов. – Какой еще парень? – автоматически спросила Матильда, направляясь на кухню выгрузить пакеты молока. Когда она вернулась в коридор, перебирая в уме всех сокурсников и курсантов академии, с которыми могла оказаться рядом на глазах у соседки, то нос к носу столкнулась со Стэном. Не буквально, конечно, а с той самой его фотографией. – Вот этот! – задорно провозгласила Вики, протягивая фото к ее лицу, как неоспоримое доказательство чего-то. – Он не мой парень, – только и сказала Матильда, молниеносным движением вырывая драгоценность из ее рук. – Где ты это взяла? Есть же правило – не трогать мои вещи. – Конечно, я так и поняла, что нет, – зачастила Вики, игнорируя вопрос. А потом выдала: – Потому что он – твой клиент, тебе его заказали! А я-то думала, к чему эти глупые правила, затворничество, и ужасная одежда: пальто, башмаки и круглые темные очки… А потом я увидела пистолет, фотографию… И все поняла. Ты – киллер! Ма, ты такая крутая! Успокоившись, она оглянулась на входную дверь и заговорщицким шепотом поинтересовалась: – А сколько будет стоить нанять тебя? А то есть одна коза, вечно ее выбирают вместо меня на кастингах… – Нисколько, – Матильда шла в свою комнатушку, не оборачиваясь. – На фото мой дядя – он был опекуном, а пистолет – травматический, от хулиганов. После этого случая нельзя было откладывать переезд. Как раз все лучшим образом решилось со стажировкой, а соседка все не могла определиться ни с учебой, ни с работой, ни с общежитием. Подвергать ее опасности, пусть и вынужденно, было неправильно, но и откладывать дело жизни не было выходом. Квартиру пришлось оставить записанной на Матильду – Вики боялась, что раз ей меньше восемнадцати, одну ее не пустят жить. Но сама «хозяйка» стала проживать на новом месте, иногда проведывая бывшую соседку и изредка помогая небольшими суммами. Матильда принципиально не собиралась выдавать ей свой настоящий адрес, хотя та всякий раз спрашивала или навязывалась в гости.***
Здание Управления нагоняло на Матильду тоску. Несколько лет она мечтала о дне, когда переступит порог этого учреждения, покорит его первую ступень. Да, она делала это ради одного лишь мгновения, одного взгляда… Но представить на секунду, что она могла бы провести здесь всю жизнь, выучить наизусть каждую щербинку на облицовке и каждое пятнышко на асфальте по дороге сюда… Для себя, а не для мести, она бы выбрала что-то другое. Ближе к свету, к людям, приносящее новое каждый день, меняющее мир к лучшему без запретов и подавления. Но тут тоже была работа, важная работа. И ее надо было выполнять, за что девушка и взялась с азартом протеста. Бывалые над ней подтрунивали, например, наглый, но вроде не вредный охранник, или выдавали неиссякаемый запас заданий, как начальница из архива. Стэна она неоднократно видела издалека, благо, всякий раз была возможность смешаться с толпой. В чем преимущество строгой одежды, так это в том, что она делает человека неузнаваемым среди таких же. Но драгоценная, бесчисленными днями оплаченная стажировка в Управлении принесла неприятное открытие: меры безопасности последний год были таковы, что пронести оружие становилось очень проблематично. Девушка чувствовала себя в ловушке, в которую, как оказалось, она шла годами своих ученических и студенческих усилий, днями одиночества, бессонными ночами. Основа для идеального плана рушилась, увлекая за собой цель ее жизни. И она отказалась от первоначальной задумки, обманула коварную судьбу… Матильда еще раз посмотрела на стопку вещей, которые она собиралась взять с собой в день совершения мести. Завтра, или, возможно, уже никогда. Застать Стэна и улучить при этом удобный момент оказалось не так просто, как она себе представляла, да и покинуть архив не всегда представлялось возможным. И вот случайно стало известно время, когда он будет один в своем кабинете, а к этому моменту у нее может появиться предлог, чтобы обойти Управление по делам. Раз нельзя пронести ничего металлического, режущего и взрывчатого, то у нее и не будет с собой ничего такого. Любимый пистолет займет свое место в тайнике под половицей на кухне, а крови ее врага отведает стеклянный нож. Она нашла две полоски стекла у ремонтируемого здания довольно далеко от дома, строительный мусор вокруг которого и подал ей эту идею. Обмотав один конец изолентой и сделав таким образом импровизированную короткую рукоять, она обколола оставшиеся края до бритвенной остроты. В таком виде «ножи» были помещены в жесткий переплет блокнота, который после этой операции выглядел как обычно и по-прежнему безобидно.***
Матильда неумолимо несла смерть своему врагу. Этому не могли помешать ни солнечное легкое утро, ни настрой людей вокруг, ни семь лет жизни без Леона. За Стэнсфилдом долг, и немалый: это он виноват в гибели ее брата, это он убил ее единственного друга, это он совершает преступления, прикрываясь служебным положением. Семь лет одиночества, холода, молчания. Моменты слабости, соблазна бросить все. Множество препятствий, преодолеваемых на боли от давних потерь, когда нельзя жаловаться, нельзя никому излить душу. Просто нельзя оставить все как есть, и не у кого просить помощи в этом невозможном деле. Семь лет она не просто ждала этого дня – она шла к нему через неимоверные усилия, преодолевая себя и обстоятельства. Остается последний, отчаянный, непредсказуемый шаг.