Рабыня

Когда-то у меня было имя. Но я больше не произношу его. Ведь теперь я – вещь, покорная игрушка для моей госпожи. И мне это нравится. Свою прошлую жизнь я помню отстраненно, словно это было с кем-то другим. С каждым днем она становится все менее реальной для меня, и порой я задаю себе вопрос – а было ли это все на самом деле, или мои видения - всего лишь причуда, игра воображения?.. ...Холод. Холодные и острые, как иглы, снежинки, обжигают мое лицо, налетевший порыв ветра норовит сбить меня с ног. Я бреду наверх, с трудом переставляя окоченевшие ноги, полуослепшая из-за снега, залепившего мне глаза. Передо мной возвышаются серые стены. Темно-серые на сером фоне, низкое небо почти физически давит и прижимает меня к промерзшей земле свинцовой тяжестью туч. Громоздкие ворота едва поддаются моим усилиям, открывая мне лишь узкую щель для того, чтобы я могла протиснуться внутрь. Взгляду моему предстает почти пустая просторная зала, с незастекленными, узкими бойницами окон под самой крышей, пропускающими тусклый рассеянный дневной свет. На полу возле них уже намело небольшие холмики снега – температура внутри немногим выше, чем снаружи. И это место – мой новый дом. Монастырь. Отныне моя участь – служить Богу-Императору, денно и нощно вознося молитвы в этих мрачных стенах, и не покладая рук трудится во имя Его блага, как и полагается законопослушной и богобоязненной дочери моего народа. Семейные традиции на Санктуме не менее суровы, чем климат этой планеты. Первая дочь в роду отдана монастырю еще до ее рождения, первый сын – всегда достойное пополнение для Имперской Гвардии. Не имеет значения, что других наследников может не быть – долг перед Империумом человечества, перед Богом-Императором - превыше всего. Бета IV - звездная система на самой окраине Готического сектора, изначально была выбрана несколькими семьями религиозных фанатиков, как место суровое и требующее непрестанных усилий для выживания поселенцев, а значит, сводящее к минимуму соблазны любого рода, не оставляя свободного времени на праздность и распущенность. Возможно, наличие на планете богатых залежей редкого радиоактивного элемента – оссириума – и свидетельствовало о том, что намерения Отцов-основателей были не столь бескорыстны, как заявлялось, но разве кто посмеет их судить? Сейчас, спустя полторы тысячи лет, они причислены к лику святых, души их давным-давно ушли к Императору, а изваяния украшают молельный чертог. Я вглядываюсь в их суровые каменные лики, но они бесстрастны. Ничего не выражают, как и лицо встречающей меня женщины – старшей настоятельницы. - Флавия Мирта из рода Грицина, приветствую тебя. – Голос женщины так же холоден и безжизнен, как и ее лик. – Нас известили о твоем прибытии, и келья для тебя уже готова. Матушка Семела проводит тебя, выдаст одеяние – о мирском ты можешь забыть – расскажет о твоих обязанностях и подготовит к церемонии пострига. Твое посвящение состоится через три дня, за это время ты выучишь все необходимое. Глаза настоятельницы взирают на меня с полнейшим равнодушием. Сколько таких, как я, стояло перед ней за долгие годы ее службы? Ей нет до меня дела – всего лишь еще одна пара рук на монастырских работах, еще один голос в церковном хоре. Существо, лишенное личности, индивидуальности. Да и кому она, эта личность, нужна? От нее одни лишь проблемы. Это нам вбивали в головы сызмальства еще в отчем доме, потчуя розгами за малейшую провинность или отступление от должного распорядка. За более серьезные провинности и кара была более суровой – однажды я видела, как отправляли на шахты еретика. Мужчину, что работал в нашем поместье конюхом, один из слуг застал за грехом рукоблудия. Разумеется, конюха тут же обвинили в тайном почитании Темных божеств – известно, что одно из них потворствовало похоти, и ересью считались любые действия меж мужчиной и женщиной, не ведущие непосредственно к продлению рода. О других способах ублажения собственной плоти и речи быть не могло – это считалось мерзостью и извращением, а практикующих подобное ожидала мучительная смерть на радиоактивных рудниках. Впрочем, перед этим им милостиво предоставлялась возможность искупить свои грехи тяжким трудом во благо Бога-Императора. Перед тем, как отправить под конвоем на юг, на шахты, мужчину как следует избили палками, вымещая на нем затаенную злобу за то, что осмелился почитать Великого Врага, да еще и столь приятным для себя способом. Подобные наказания непременно проводились публично, ко всеобщему восторгу простолюдинов, собравшихся на представление. Жизнь их была тяжела и трудна, в ней было не так уж много развлечений. Поначалу конюх пытался что-то возражать, мол не знает он ни про каких темных богов... Но палка, ударившая его по лицу и разбившая губы, а заодно и выбившая пару зубов, быстро отучила еретика от греха лживости. Когда его грузили на телегу после экзекуции, тело его представляло собой один сплошной синяк – на нем в буквальном смысле слова не было живого места. Я даже сомневалась, дотянет ли он до прибытия на шахту. Впрочем, жизни еретиков совсем не ценились в нашем обществе – их всегда было с избытком, мало кто был способен выдержать строжайшую дисциплину, которая требовалась ото всех жителей планеты, независимо от ранга и рода занятий. Исключений не делалось ни для кого, и почти каждого можно было обвинить в том или ином отступлении от Истинной Веры, не всегда таком серьезном, как у этого еретика, но для визита на шахты было достаточно и куда меньшего. В конечном итоге, на все была воля Церкви, и жизнь, и судьба практически каждого человека была в ее руках. Со временем я должна была стать одной из ее служительниц. Для женщины в нашем мире существовало лишь два пути – монахини или матери семейства. Девочка считалась взрослой в год, когда начинает ронять на землю первую кровь, и в тот же год она должна была стать мужней женой или же принять постриг. Ни та, ни другая участь не казалась мне особенно завидной – к женам в нашем мире относились не лучше, чем к домашней скотине, и предназначение у них было одно – рожать. К 35-40 годам это были истощенные постоянными родами и тяжелой работой по хозяйству, увядшие, морщинистые старухи. Что до монастыря... то тут женщину опять-таки ждала беспрерывная работа от зари и до заката, скудная еда, холодная неуютная келья и, разумеется, молитвы. Не знаю, что бы я выбрала, если бы имела возможность решать. Но этого права у меня и не было – власть в семье всецело принадлежала отцу, патриарху, главе рода, являющемуся в глазах прочих домочадцев проводником истинной воли Бога-Императора. Он и определил мою судьбу, когда мне исполнилось тринадцать, в полном соответствии с традицией нашего рода. Таким образом, я попала в монастырь. На удивление, жизнь здесь оказалась не такой уж тоскливой и безнадежной, как я опасалась поначалу. Когда я приняла постриг, то оказалась в самом низу церковной иерархии, и отношение ко мне было соответствующее – мне поручали лишь самую тяжелую и грязную работу, и любая монахиня рангом чуть повыше расценивала меня, как девочку «на побегушках». Но я не унывала – не только потому, что получив доступ к церковным книгам, смогла узнать из них немного больше об Империуме и истории человечества в целом, но и потому, что здесь у меня впервые в жизни появилась подруга.