Мыслить как влюбленный

«Есть, как видно, три вещи, которым никто не верит. Не верят в правду, не верят в то, что вполне возможно и в то, что вполне логично» Джон Стейнбек

      С некоторых пор странное, необъяснимое нечто витало в воздухе, и это нереально было не уловить. Спенсер Рид стал сам не свой, будто его подменили. И — нет, изменился он совсем не в том смысле, как если бы внезапно вслух зачитал любовный гороскоп для скорпионов на выходные и довольно хихикнул. Как если бы и глазом не моргнув завернул глупенький анекдот про электрика — последователя философа Вольтера. Как если бы не произнес «по статистике» и не лопнул. Словом, трансформации не сделали из него более человеческое создание. Скорее, наоборот, отдалилили, будто в отдел по программе обмена опытом инопланетянина прислали, у которого то фальшиво, то невпопад. Из того сектора соседней галактики, где особенно хреново с концепцией эмоций. Совсем как пару лет назад после дела с Хенкелем. С религиозным маньяком Хенкелем. Тем самым. Похитившим его, пытавшим и подсадившим на наркотики религиозным маньяком Хенкелем. Отвратительное было дело.       …Нннда.       Игнорировать смену настроений гения было нереально, за прошедшие десять дней он умудрился изумить своими выходками каждого из аналитиков по-своему. Иллюстрируя сплетни более чем выразительными взглядами и не менее драматическими вздохами, команда вполголоса трепалась по углам. Классика жанра: кофеек без капельки скандала будто бы и не бодрил уже никого. В конечном итоге кулуарные производственные совещания по проблемам резко обозначившегося геморроя пришли к общему мнению, что в самой перемене не было чего-то прямо-таки сверхъестественного. Все и раньше догадывались, что у Спенсера Рида, ко всему прочему, имелась научная степень по засранству. Интересовало другое — насколько близки к истине варианты возможных причин нечеловеческой метаморфозы. Морган не нуждался в предположениях. Уж он-то достоверно знал какие именно черти мутят воду в этом тихом омуте. Один конкретный черт. Все сходилось — виновен. Виновен и абсолютно точно в полной жопе. Собственно, будь дело в чем-то ином, зачем бы тогда Рид его показательно избегал?       Первое же после событий в Колорадо дело забросило BAU в штат кукурузы. И двух недель не прошло, как зелень виргинских лесов за окном сменилась безотрадно однообразными равнинами Небраски, где когда-то пасли свои тучные стада племена сиу, а ныне лишь с сухим шелестом терлись друг о друга на ветру сабельно острые желтеющие листы да качались тугие початки. От горизонта до горизонта. Словно в забористом хорроре, где среди колышущегося океана крепких стеблей вечно случается всякая мутная срань, после которой в клозет ночью только со светом. Не то там прячется древний рогатый бог, алчущий кровавых жертв, не то Стенли Туччи в нелепых усах и вязаном жилете роет последнее пристанище для милых костей маленькой Сьюзи. Так или иначе, кто-то да поплатится головой. Второстепенные герои не выживают вовсе, главные — выживают, но не факт: блондинкам вечно не везет.       По традиции, как и положено каждому уважающему себя заштатному городку, Дэвид Сити состоял на девяносто девять процентов из нелицеприятных, а местами и просто мерзких тайн. Котел, где со времен акта о гомстедах кипел гуляш чешско-немецко-ирландских страстей. Добавив выдавленных в резервации индейцев в собственном соку и поперчив освобожденными, но бесправными чернокожими, перемолотыми гражданской войной, получим блюдо, которое не расхлебать, даже нырнув в него до глубины времен дядюшки Эйба. Но имено это и нужно было сделать — расхлебать. Дернув за единственно правильную нитку, развязать узел, этот двойной констриктор, затягивающийся тем туже, чем глубже уходили корни дружбы семей-основателей вглубь истории. Круговая порука и внешняя благопристойность — вот столпы, на которых зиждутся тишь да гладь и божья благодать в маленьких городках, по совместительству они же главные препоны на пути следствия, а вовсе не хитроумные завихи местечковых шизиков.       Рид вцепился в дело, как терьер в барсука. Сделал охотничью стойку еще в самолете, уединившись с картонными папками на диванчике в хвосте салона на все пару часов полета. Не притрагивался ни к кофе, ни к хотдогу, не присоединился к брифингу. Смотрел яростно сквозь стекло иллюминатора, сжав рот в непримиримую нитку, словно видел там, среди облачной хмари, подозреваемого. Вполне возможно, на него подействовал даже не гендерно-возрастной фактор дела — убитые в течении последних лет были мальчиками от восьми до двенадцати, и все знали насколько близко к сердцу Спенсер принимал именно преступления против детей, — а modus operandi субъекта. У всех найденных в окрестностях Дэвид Сити жертв были необычные следы прижизненного удушения, вода в легких, а также вырезаны языки вместе с гортанью. Убийце было мало мучений ребенка от обтурационной асфиксии, он будто лишал их возможности и после смерти говорить и рассказать свою историю. А кто бы при таком раскладе остался равнодушным? Кто бы не вцепился?       В офисе шерифа Рид взял быка за рога, едва переступив порог. Практически не дав никому и рта раскрыть для обмена приветственными любезностями. Протаранил толпившихся копов. Грохнул, не глядя, сумку на чей-то стол, проигнорировал поднесенный кофе, отмахнувшись, словно от навозной мухи. Проинспектировал пару секунд придирчиво доску с фотоснимками. И, зачем-то стрельнув взглядом на часы, будто дорога была каждая минута, погнал. — Механическая асфиксия наиболее часто встречается в клинической практике и составляет около тридцати процентов всей насильственной смерти. Ежегодно у нас регистрируется сорок тысяч случаев механической асфиксии, из них шестьдесят процентов приходится на долю странгуляционной, и всего лишь двадцать пять на обтурационную, — Спенсер занудно сыпал терминами, и если чему жизнь и научила Моргана, так это тому, что впавшие в тоску от мучительно унылой лекции аборигены сочтут парня кем-то вроде несуразного неполевого довеска к команде BAU. И, конечно же, просчитаются. — Посмотрите на эти множественные пятна на лицах, это экхимотическая маска, субъект давил на горло с огромной силой, и продолжал душить жертвы и после смерти, что указывает на испытываемое им чувство ярости. Он выходил из себя. Однако, последующие манипуляции с трупами производил уже на холодную голову, для чего ему требовались хирургическая точность и знания чтобы отделить язык и хрящи гортани. Очевидно, тела какое-то время находились в месте, к которому у субъекта был доступ. Возможно, он хранил их в подвале или загородном доме, затем вывозил в лес. Это человек особого склада: его чрезмерная впечатлительность сочетается с высокими моральными требованиями к себе и этической скрупулезностью. Он не курит, избегает алкогольного опьянения и флирта. Поэтому ему доверяют, считая добропорядочным гражданином. — Вы уверены, что это не два разных человека? — вклинился депьюти, подкрепляя недоверие высокомерно скептической миной. — Не хотите же вы сказать, что в одну минуту он псих психом, а в следующую уже чай пьет с соседями, едва руки отмыв, — безусловно, для него все эти выводы казались логичными не более чем предположения относительно нахождения именно круглого и оранжевого предмета в квадратной, наглухо закрытой коробке. Дерек не дал бы за его сомнения и ломаного цента; не было ни единого раза, когда в этих метафорических коробках не оказывался бы метафорический же апельсин, ежели их брался открывать доктор Спенсер Рид. — Для подобного типа психики как раз и характерна резкая смена аффективных реакций, — Рид раздраженно дернул рукой. Игнорировать скепсис ему было не привыкать, но, видимо, именно сегодня он не был расположен источать долготерпение. — Мистер Хопвуд, мы тут потому что кое-кто не справился своими силами, и вам лучше бы не…       Депьюти Хопвуда, судя по идущему штормовыми волнами лицу, сей момент вполне закономерно подмывала как раз-таки аффективная реакция. — Итак, — Росси тяжко вдавил свою руку в плечо Рида, вынуждая притормозить, пока не шарахнуло, — мы ищем местного мужчину хорошо за сорок, вероятно, одинокого, физически развитого, обладающего знаниями в области хирургии, подвергшегося в детстве психическому потрясению и вследствии определенных аффективных воздействий переживающего острые кратковременные психопатические припадки. Его переживания носят для него сверхценный характер, и вариант того, что психолог или психиатр посвящен в эту тайну исключен, крайняя осторожность и подозрительность делает его замкнутым. Однако субъект, скорее всего, обращался за помощью после неудавшегося суицида в подростковом периоде и принимает препараты от депрессии до сих пор. — У нас пол города принимает препараты от депрессии, — невесело усмехнулся шериф. — А другая половина резала вены от невзаимной любви. Некоторые особо одаренные даже сообразили это сделать вдоль.       Топорная шуточка повисла в воздухе. — Прентисс, Морган, вы едете к родителям жертв. Джей Джей, Рид, отправляетесь в начальную школу, опросите учителей, школьного психолога, медработника, — Хотч всегда исходил из соображений максимальной результативности, деля команду на пары или тройки. Везунчик Рид, социально неуклюжий, он был с теми и там, где не требовалась эмпатия. Увы, с Морганом дело обстояло ровно наоборот, и они с Эмили составляли дуэт, играющий самую тяжкую роль. Прентисс гипнотически воздействовала на мужчин постарше, Моргану же доставались мамы. Он не знал, да и, наверно, не хотел знать, как влияло это дерьмо на отношения напарницы с собственной семьей; у него самого на звонки матери после таких дел не оставалось никаких сил. Дерек и не звонил, не мог себя заставить. Нечего наваливать, видит бог, с Фрэн Морган хватит и того, что уже отсыпала ей судьба.       Рида категорически не хотелось выпускать из поля зрения. Оспаривать выбор начальника Дерек не стал бы вслух. Но про себя очень даже. Веская причина в иррациональном протесте была. Веская лично для Моргана, не для хода следствия. Исключительно эгоистичная. И заключалась она в том, что здравомыслие Рида ни за что не дало бы Моргану с головой погрузиться в душные полумистические умонастроения.       «Жарит как. Бросить все это и укатить к океану», — выдохнул бы Рид, морщась и оттягивая влажный ворот рубашки.       Никаких подобных глупостей он не стал бы предлагать. Океан был не его, а Дерека мечтой.       Или выдал бы что-то навроде: «Херовая киношка, эта новая «Пила».»       Не выдал бы. Словечку «херовый» его еще учить и учить. «Пила» у Спенсера вызовет неукротимую зевоту. Час и тридцать восемь минут из жизни будут потрачены безвозвратно — пил и на работе предостаточно, куда еще-то одну.       «Начнись сейчас зомби-апокалипсис, что бы ты сделал?» — прицепился бы Рид.       Неа, не прицепился бы. Во-первых, на зомби ему плевать, как на антинаучную лабуду. Сам Дерек затер Уилла-легенду до дыр, Спенс же проехался по пововоду глубокомысленнейших отношений главного героя с манекенами — и был таков. А во-вторых, и гадать нечего, они это уже выяснили с самого начала, — Морган укатил бы к океану. Мечта же!       Сии потрясающе идиотские темы Морган подцепил среди их не менее идиотских сорока семи клонов на сайте для тех, кто боится первых свиданий и жаждет знать аж пятьдесят способов неумело потопить себя в неуклюжей болтовне. Также автором статейки доверительно сообщалось, что стопроцентный ключ к успеху — быть оригинальным, не шутить о политике и религии, заставить испытывать эмоции, и, самое главное, не делать неловких пауз. Есть! Бинго! Никаких пауз! Космически абсолютное их зеро! Ведь за последние десять дней Рид и слова не произнес в присутствии Дерека.       «Да! На случай, если ты вдруг забыл, ты в жопе.»       Тот согласен был сейчас даже на гробовую тишину. На одну сплошную, длиной в целый день деревянную немоту в минус двести семьдесят три градуса. Обеими руками «за». Лишь бы только его не трепало это смутно суеверное состояние духа.       А оно стопроцентно бывало таким в мелких гадких городишках глухомани. Периферия вечно выкидывала с Морганом одну занятную шутку. Весь фокус ее был в том, что иногда не было решительно никакой возможности осознать, где конкретно ты находишься и кто ты, собственно, вообще такой. В однообразности патриотичного кантри, лаконично чинного кейп кода провинциальной двухэтажной Америки внутренний компас давал сбои. Все эти как под копирку наштампованные домишки Джонсов, Смитов, Миллеров и О’Браунов, обшитые сайдингом и обрамленные стрижеными лужайками, выстраивались ровными квадратами кварталов. Стрит и авеню плели паучьи сети, и в этих путах приезжие трепыхались до тех пор, пока не начинали забывать те времена, когда еще не ходили завтракать в кафешку Joe's и играть по субботам в лото, точа лясы с соседями. Куда бы ты ни поехал, от Мэна до Орегона, где бы ты ни остановился, в каком-нибудь Гринвелли или Бремертоне, тебе вечно кажется, что это все одна и та же паршивая, насквозь гнилая дыра, из нее невозможно выкарабкаться. Только доберешься до окраины, провожая взглядом автомобильную свалку и парочку обветшавших зернотоков, торчащих посреди поля, как снова не пойми откуда вырастают жилые кварталы. Пространство и время вокруг этой трясины закручиваются в воронку, вращающую людей и события, бесконечно повторяющую их, меняя лишь имена и моду на платья. Кажется, потеряв бдительность хоть на секунду, выпав из реальности, краем глаза непременно зацепишь красный надувной шарик, застрявший меж ветвей платана — и все, хана тебе, ты пропал. Поехав на Кленевую улицу, наткнешься на плачущего мальчика Джимми, он потерял своего младшего брата в лесу и просит найти его, а иначе ему ой как попадет от предков, хоть домой не ходи. А на Тихой живет мистер Дуглас, прячущий свои жертвы в бочках с солью. Конечно же он убивал их лопатой, а вы как думали? Мисс Визави, больная старуха, машет проезжающим машинам со своей виноградом обвитой веранды, и только она знает, кто насмерть сбил бедняжку Шарлотту, но не скажет, нет, не скажет.       Раз, два, Фредди в гости жди, три, четыре, двери затвори. Тссс! Нельзя вспоминать о…       Одним словом, с ебенями отношения были донельзя напряженными.       Вот и сейчас у Моргана было стойкое ощущение, что Дэвид Сити с первых же часов поймал их в невидимую, но цепкую паутину и высосет все соки из залетных городских мушек. Предгрозовая ли пыльная духота, неестественно ли пустые улочки были тому виной, но тошнотворно мрачный, мнительный настрой целиком завладел Дереком. А он всем сердцем ненавидел, когда его дергал за веревочки кто-то незримый и безжалостный. Щелкнуть застежкой ремня безопасности, повернуть ключ, выжать сцепление, увидеть в боковом зеркале лениво бредущую тощую черную кошку — каждое движение будто было предрешено, и пьеса разыгрывалась по нотам старой, но отнюдь не доброй партитуры. И ему, Дереку Моргану, в этом произведении отводилась безлико проходная роль статиста. Но, черт побери, быть на отшибе ему не по нутру, если уж подчиняться сомнительным правилам, то быть в них центральной фигурой, а не пятым в третьем ряду на подпевках. Осада, погоня, прицельная пальба, логично выверенные действия, отлаженные, целиком зависящие только от его решений и не оставляющие места душным полумистическим предчувствованиям и ожиданиям. Его амплуа — супергерой в плаще, на чьей мужественной квадратной челюсти завязан сюжет, пусть его пиджачку и далеко до убийственного лоска агента под номером два ноля семь.       На что бы ни был согласен сейчас Дерек ради того чтобы заполучить в пару Рида, это ничего не меняло. Ведь Эмили Прентисс уже цапнула стопку картонных папок со стола и, не оглядываясь, процокала каблучками на выход.       Пять кварталов с запада на восток и столько же с севера на юг — Девид сити не мог похвастаться размерами. Катастрофически мало времени нужно чтобы промахнуть шестнадцать перекрестков — Морган считал — и еще меньше чтобы обсмеять названия местных кафешек, общим числом аж целых пять штук. Не разгуляться. «Абелааардос!» — тянет он, осклабившись и принимаясь хохмить на тему принципиальных отличий тако от кесадильи. Разницы между ними ровно столько же, сколько сегодня шансов неумно пошутить о политике с религией в попытке заставить Рида улыбнуться — космически абсолютное зеро. Как на зло, его зубоскальство никак не влияло на могильный холодок от неотступного бесплотного взгляда, ввинившегося меж лопаток. Тот не исчезал, сколько ни изображай шута горохового.       Звонку Гарсиа в этой связи Морган был рад до такой смехотворной степени, что тотчас же вырулил к тротуару, встав в полудюйме от запрещающего знака, и, не чуя подвоха, включил громкую связь. — Говори, солнышко. — Солнышко скрылось за тучи и временно не светит, — рявкнула Пенни. — Ты не знаешь какая муха укусила Рида? Он нагрубил мне. Он — мне. Вывод один: ты приложил к этому руку. У вас опять размолвка, котики, или что? — Детка, ты на громкой связи, — укорять Пенелопу в болтливости было все равно что обижаться на океан за шторма. Гарсиа была Гарсиа, что поделать, словам было тесно в ее голове, и они вечно сыпались на язык, меткие и неудобные. — Упс, — в голосе ее не проскочило ни на гран раскаяния. — В любом случае, он просил переслать кое-какие сведения, я скину их тебе на имейл, а ты уж будь лапонькой, передай. Сам заварил кашу, сам ее и расхлебывай, а я не хочу сегодня с ним больше разговаривать. — Принято, детка.       Морган усмехнулся, их гений и впрямь немного зарвался, обидев Пенелопу. Кроме болтливого языка она славилась умением изощренно отомстить. Как бы чего не вышло. — Размолвка? О чем это она, Морган? — лицо Эмили оставалось безучастным, но в глубине ее карих глаз пыхнул жадный огонек, будто кто затянулся после длинного трудного дня в темном переулке. — Ну ты же знаешь Гарсиа, она заговаривается. Спасибо, на этот раз обошлось без пушистых друзей. — А, ну да, ну да, — брюнетка поспешно отвернулась, от чего ее идеально гладкий хвост мазнул щеку, заметая следы хищной ухмылки. Вот уголки губ дрогнули — а вот вам уже и показалось, верно? Стало кристалльно ясно, что она этот разговор просто так из лап не выпустит. Ну вот как это у них получается? Проклятая женская чуйка.       «Ты все глубже и глубже в жо…»       «Не выражайся при даме!»       Точно так же несколько лет назад унюхала зарождающиеся в Моргане чувства Гарсиа. Будто некий внутренний компас ее был настроен безошибочно указывать на нежное и светлое. Но, в отличие от Прентисс, не стала прятать свои мысли, пассивно наблюдая за развитием событий, коего, к слову, не дождалась бы и по сию пору, но с присущей ей прямотой приперла Дерека к стенке и выудила даже то, о чем он предпочитал не признаваться самому себе. Пара вечеров за пивом в шумных пабах, — она говорила, он слушал — и подруга, не будучи профайлером по профессии, разложила, тем не менее, все по полочкам. Мастерски вывернула Моргана наизнанку перед самим собой и заставила признать очевидное. И только Пенни и было под силу сладить и со вспыльчивостью своего «шоколадного мишки», и с упрямым отрицанием действительности, а уж в чем в чем, а в этих двух грешках он был хорош. Истово, однако, открещиваясь от них. Всего лишь пол бутылки текилы на двоих при свечах на полу его гостиной, — он говорил, она слушала — и вывернулся изнанкой наружу уже сам Морган. Это потребовало изрядного мужества, все равно что нырнуть в погреб без фонарика и бродить там впотьмах вслепую, наощупь: обо что-то да треснешься, и ни за что не догадаешься обо что именно. Не разглядишь, пока не вынесешь то, обо что так больно приложился на свет божий, бережно прижимая к груди всеми острыми гранями. «Ну, дружочек, выпьем же за то чтобы больше никогда не пить по таким поводам!» — Гарсиа же, в свою очередь, поклялась на святой троице контрал, альт и делит держать рот на замке. Свои личные грешки она знала наперечет. Парадоксально, но хранить секрет вдвоем и ни разу не попасться у них здорово получалось до сегодняшнего дня. Хотя, казалось бы, где знают двое, знает и свинья. Но пока что проносило. И вот теперь Эмили, разглядывая утопающие в буйной зелени садов домики Айова стрит, проплывающие за окном, несла в себе зерна подозрений. Оставалось только горячо молиться чтобы обстоятельства дела хоть ненадолго, но затмили неизгладимое впечатление от промаха Гарсиа, и Прентисс не стала взращивать эти семена, ведя два расследования параллельно. Ловко соврать, боялся Дерек, не выйдет ни при каком раскладе.       День потихоньку клонился к вечеру, перетасовываясь в одну сплошную мешанину из лиц и слов. Конечно, Морган, если бы постарался разлепить этот комок, то для написания отчета смог бы вполне уверенно отделить в своих воспоминаниях убитую горем миссис МакКензи, чей отпрыск был последним в списке жертв, от миссис Новак, которая отплакала по сыну лет пять как, но до сих пор так и не оправилась до конца. Но не было решительно никакого шанса припомнить, в чьей именно комнате были неожиданно почти что девичьи бежевые обои и плюшевые мишки, а где стены, усиженные плакатами Чикаго Блекхокс пополам с постерами полуголой Пинк, плавно переходили в захламленный пол. Точнее, ранее переходили. Сейчас-то следы подросткового бунта истаяли во времени. И то, и это было абсолютно нормально и не содержало ни малейших маркеров девиантного поведения. Словом, глазу не за что было зацепиться. Все мальчики были из религиозных семей — наверное, единственная схожая черта — и, конечно же, по словам родных, очень и очень хорошие, добрые и озывчивые, просто чудные, прямо-таки ангелы во плоти. Нужно ли говорить, что с каждой такой исключительно положительной характеристикой, перемежающейся родительскими слезами, Моргану становилось все более и более паршиво. Плюшевые пыльные семейные альбомы, чистенькие скатерти в благопристойный цветочек, вазочки с домашним неидеальным печеньем, шуршащие по скрипучему паркету тапочки и свист чайника — все это подкрадывалось к нему на мягких лапах, наваливалось и душило. «А когда моему Полу было шесть, он чуть не утонул на водохранилище, уж я его ругала, ругала…» Кому суждено погибнуть от рук серийного убийцы в двенадцать, тот не утонет в шесть. Невысказанные слова соболезнования распирали Моргану горло. Затолканные глубоко в глотку и припорошенные поверх для надежности канцеляризмами; потому как сочувствие агента FBI, чужака, насколько бы оно ни было искренним, никому нахрен не сдалось в этих мавзолеях, начиненных под завязку настоявшейся высокоградусной скорбью.       Однажды вот так же точно люди в форме занесли, словно чуму, в дом его матери пахнущую порохом беду, безнадежно уродуя момент казенным пустым сотрясением воздуха. Моргану врезалась в память каждая секунда того визита. Теперь, всякий раз будучи по эту сторону обстоятельств он говорил исключительно по делу, избегая истасканных формул выражения сочувствий.       Возвращение в офис шерифа прошло в гнетущей тишине: улов оказался нулевой. Есть и хотелось — последнее, чем они наскоро перекусили, была сомнительного качества выпечка еще утром в самолете — и в то же время кусок в горло не лез. Отчего-то казалось неправильным сейчас отправляться, как ни в чем не бывало, в закусочную, сидеть там на ядовито-красных дерматиновых диванах, слушать нарочито громкое кантри с местных радиостанций, жевать и болтать, наблюдая форменное светопреставление за окнами. К сумеркам предгрозовая дневная душегубка сменилась шквалистыми порывами ветра, вертящими песок и листья водоворотами посреди проезжей части. Деревья махали ветвями как сумасшедшие на фоне густо-лилового фронта ворчащих первыми раскатами туч.       В переговорной полицейского участка царствовал доктор Спенсер Рид. В свежей рубашке, собранный и деловитый, он разительно отличался в своем настрое от остальных присутствующих, собравшихся полукругом и внимающих речи умника под аккомпанемент зарниц и грохота грома. — Численность католиков в нашей стране составляет около 22 процентов. Католическая церковь стоит на втором месте, уступая лишь протестантам, и она важная часть общественной жизни для американцев. Местная церковь Святой Марии, к примеру, также содержит частично на свои деньги школу. Которую посещали все жертвы, начиная с «К» класса и заканчивая последними днями. Также каждый из них пел в хоре и отличался, по словам дирекции школы, непревзойденными вокальными данными. Я пролистал подшивку статей в местной газете о выступлениях хора и отметил для себя, что авторы не скупились на эпитеты. Ангельские голоса — вот самый распространенный из них. Вообще, вопрос с преступлениями в католической церкви достаточно сложный. То ли священники становятся склонны к перверсиям из-за целибата, то ли, наоборот, люди, склонные к половым девиациям выбирают священничество и принимают целибат, это до конца не известно. В любом случае подавляющее число инцидентов связаны именно с сексуальным абьюзом, и было бы очень удобно списать все на него и в данном деле, но нет, здесь мы имеем ноль сексуальной составляющей. В отчетах коронеров нет ни одного упоминания о биологических жидкостях, не принадлежащих жертвам, ни чего-либо другого, указывающего на изнасилование. В позах тел также ничего не говорит нам о подобных намерениях субъекта. Следовательно, его мотив абсолютно далек от этой сферы взаимодействия. Но то, что умерших связывает именно хор католической школы святой Марии, не вызывает сомнений. — Рид, если ты намекаешь на священников, то все они опрошены не раз, и никто из них не подходит под профиль, — Росси хмурился, в словах Спенсера было рациональное зерно, и, хотя факты говорили против, чутье подсказывало, что следовало продолжать копать в этом направлении. — А все ли работники церкви дали показания? Можно это выяснить? — Уже набираю Гарсиа, — Морган предпочел сам позвонить их любимому технику, прежде чем Рид ожидаемо нарвался бы на ее сухой тон. В последнее время парень успел ее поддостать. — Слушаю тебя, повелитель моего сердца. Скажи мне, что звонишь просто так потому что соскучился. — Не сегодня, фея моя, не сегодня. Перевожу тебя на громкую связь. Нам нужен полный список всех работников церкви Святой Марии за последние двадцать лет. Особенно интересуют те, кто посещал в раннем возрасте психолога или психотерапевта, если такие сведения вообще сохранились.       На минуту повисло молчание, слегка разбавленное клацаньем кнопок клавиатуры. В углу ожил доисторический факс, мучинически натужно разрождаясь змеиным извивом бумажной ленты. — Список я выслала, но никого, кто бы наблюдался у врача не нашла. — Посмотри, получает ли кто-то из них антидепрессанты, нейролептики или иные медикаменты по рецепту? Желтый список? — Опять ноль совпадений, дружочек мой, — после пары минут выдала Гарсиа, — но я расширила поиски и обнаружила некую Тару Мартинес, в девичестве Фрейзер, дальнюю родственницу уборщика Фрейзера, работающего в школе при церкви как раз лет двадцать как, и она регулярно выкупает рисперидон. Она же является владелицей фургона Ford Ecoline мохнатого года выпуска, номерной знак 21-S782. И знаете что еще? — Гарсиа, сейчас не время загадывать загадки, — влез Рид. — Если ты что-то знаешь, говори! — Тара Мартинес уже несколько месяцев как мертва. Отказ почек. А вот кто же вместо нее с рецептом ездит на форде-раздолбайке за колесами аж в Омаху, выясняйте-ка сами на месте, мне отсюда не видать.       Одномоментно загалдели, казалось, все, но очередной продолжительный раскат грома на несколько секунд заглушил гвалт. Однако жест шерифа невозможно было истолковать как-то двояко. Он махнул, очевидно, в сторону дома Фрейзера, и несколько мужчин сорвались с места, исчезая за дверью.       И в ту самую секунду стеной хлынул ливень. Будто опрокинулась бадья, и тонны воды устремились перемешаться с твердью земной. Полицейская сирена захлебнулась в этом потоке, растворившись в реве струй.       На часах было двадцать минут десятого, время, когда семейные люди разбредались от столов с приконченным ужином по своим домашним делам, а несемейные уже давненько вполглаза смотрели телевизоры в компании парочки-другой пива. Морган и сам бы не отказался ни от ужина, ни от пива на диване. Но только не здесь, не в этом участке, и не в этом городишке. Хоть дело и катилось к скорейшей развязке, похоронный настрой не покидал его. Вместо того чтобы выдохнуть и позволить себе большой стакан кофе, он все пялился и пялился в окно, которое никто не потрудился прикрыть жалюзи. Вид из окна также не способствовал душевному подъему. Ослепительные разряды молний то и дело высвечивали пустую маленькую парковку во всех деталях, которые, однако же, не желали откладываться в памяти: страбоскопический эффект сводил вестибулярный аппарат с ума, кружа голову, как с похмелья. Только и оставалось что пытаться победить дурноту, не двигаясь без особой на то необходимости. Отмер Морган только когда лужи на 5-й северной стрит вместо ртутно-серого окрасились красными и синими всполохами: люди шерифа вернулись.       Эндрю Фрейзер был исполнен благожелательности, будто китайский костяной божок. Лыбился болванчиком Хотеем, несмотря на наручники и насквозь мокрую одежду. Словно он зван был на рюмочку чая, а не грубо вытряхнут из дома на ночь глядя с заломленными за спину руками. — Ну и погодка нынче, не правда ли? — Мы с вами не о погоде будем беседовать, — оборвал его Хотч. — Мистер Фрейзер, вы осознаете почему оказались тут? Вам назвали причину ареста? Зачитали права? — Ну конечно, жуткое дело. Бедные птенчики, бедные певчие пташки. Очень люблю слушать наш церковный хор по воскресеньям, ангельские голоса. Только, боюсь, вам будет мало толку от меня, ведь я совсем ничего не знаю об этом. — Увидим. В допросную, — Хотч рубанул ладонью перед собой, как бы опуская лезвие гильотины.       В переговорной сразу стало тесно — вокруг монитора, транслирующего события в допросной сгрудились все присутствующие. Еще бы, для местных копов приезд BAU стал событием: увидеть и, по возможности, перенять методы работы мечтал любой из них. Рутинная для отдела профайлеров практика, на расстоянии, из глубинки, выглядела чуть ли не магией. Сопричастность к этой магии взволновала здешнюю публику чрезвычайно, заставляя толкаться вокруг стола депьюти чтобы, не приведи господи, не упустить ни секунды, ни термина, ни жеста. Дерека действо не сильно трогало, гораздо больше его заботила реакция Рида на мельтешение картинки на экране. Подавшись вперед, насколько позволяла толпа, Спенсер накрепко вцепился пальцами обеих рук в кресло помощника шерифа, словно коршун, выслеживающий добычу с высоты своего гнезда. Того гляди сорвется, падет камнем, сложив крылья, коротко просвистев вспоротым воздухом, чиркнет по земле и взмоет в зенит, сжимая несчастного какого-нибудь суслика в лапах. Поджатые в тонкую линию губы подрагивали, казалось, готовясь произнести нечто важное, чего Рид в данную минуту отчаянно пытался породить, переплавив, наконец, руду разрозненных фактов через тигль своего гениального разума в свинец слов обличающих.       Поза же Эндрю Фрейзера по ту сторону монитора была, в противоположность, расслабленной. Насколько это было возможно с наручниками на лежащих параллельно друг другу запястьях. Ничего не выдавало в нем человека, опасающегося за свои грязные секреты. И уж тем более не было в плоском и круглом, каком-то блинообразном и постном лице раскаяния. Нет, напротив, кинесика его выражала несопричастность. Такую, какая бывает у читающего криминальные сводки тридесятого городка за субботним завтраком. «Эй, Молли, ну ты только глянь, вот же дерьмо, опять убийство, как же чудесно, что все это происходит не у нас!» Минуты шли за минутами, а Фрейзер все пел свои заунывные рефрены про дивные воскресные службы в церкви святой Марии, о том как голоса хористов взмывали под своды, искусно расписанные библейскими сценами, наполняя душу благоговением. Хотч не вступал в диалог, будто убаюканный монотонным речитативом, зеркально отражая позу подозреваемого. Безучастно прикрыв глаза, слабо кивал время от времени. Позволял потоку витиеватой речи вылиться, сойти на нет. Но запас слов, казалось, у церковного уборщика был поистине устрашающе бесконечен, словно ливень за стенами.       Моргана и самого немного усыпило это сусальное словоблудие. Фрейзер, мнилось, в своих отождествлениях мальчиков-хористов со сладкоголосыми птичками божьими пошел на десятый круг. Тем неожиданнее для Дерека, да и чего греха таить, для всех окружающих стал громкий хлопок ладонью о ладонь — это оживился Рид. — Пташки! Ну конечно же, — ликующие победные ноты в голосе Спенса вспорхнули и разлетелись по переговорной.       На него покосились сконфуженно, но если и существовала вторая вещь, которой научила жизнь Моргана, так это тому, что гению плевать, выглядит ли он нелепо в чужих глазах.       Спенсер еще раз оглядел доску на стене, к которой были пришпилено с десяток фотографий. Юношеские тонкие шеи, пропаханные чудовищными траншеями, черными и пустыми. Подбородки, гладкие и опушенные первыми признаками так и не наступившего взросления. Трогательные ключицы — птичья кость, белый фарфор. Проступающие сквозь синюшные покровы ребра. И кровь, и там, и тут, кровь, всюду запекшаяся в бурое. Кто знает, что, кроме непосредственно этих самых пятен и потеков видит Рид. Возможно, в эту самую минуту, они складывались в знаки, недоступные непосвященному взору — Морган дыру на этих снимках провертел зрачками, но так ничего и не почуял — а разве существовал в этом мире шифр, способный оставаться нераскрытым для этих внимательных карих глаз? — Птички, кошечки, собачки! — выпалил тарабарщину Спенс и удовлетворенно потер ладонями друг об друга, тут же разводя их в стороны, раздвигая толпу копов, тараня тех стремительно, с убийственной решимостью.       Каких-то десять секунд, и черно-белый Рид появился на экране монитора. И теперь уже очередь Моргана занять место позади спинки офисного кресла, вцепившись в жесткий дерматин обивки, впившись со всем тщанием глазами в фигуру в светлой рубашке, что, в отличие от двух статичных участников в темном, маятником рассекала допросную из угла в угол. — Мистер Фрейзер, вы сами когда-либо участвовали в хоре? В школе, может быть? В начальных классах? — Приходилось, да. Но к чему ты это, а? — Но особого таланта у вас не обнаружили, так ведь? — Спенсер обогнул по дуге развалившегося на стуле церковного уборщика и произнес вопрос не раньше, чем повернулся к тому лицом к лицу, крутанувшись на пятках. Морган готов поручиться, что узрел ничто иное, как заложенный перед крутым пике вираж. — Так, — круглая голова с тремя жидкими прядями, не перекрывающими как следует проплешину, закачалась в согласии. Вот тут ему стало жаль искренне. Не тогда, когда мельком стрельнул глазами в сторону ужасающих фотографий в папке Хотча. Не тогда, когда ему зачитывали имена растерзанных юношей. А именно сейчас, на моменте признания собственной посредственности. — А вот у вашего друга Чарльза, наоборот, он был. — К чему это ты вспоминаешь Чарли, ведь он давно… — Убит? Зарезан? Какое слово вы подберете для своей первой жертвы? — Что ты такое говоришь, — Фрейзер отмахнулся обеими руками сразу, глухо звякнув цепочкой наручников. — Уж я тут точно не при чем. Чарли сбежал из дома, пропал. Я еще ребенком был. Никто с тех пор о нем не слышал. — И больше близких друзей вы не заводили? — Парень, друзья ведь не питомцы чтобы их заводить. — Я вам не парень, а доктор Рид. То есть вы хотите сказать, что каким-то образом заставили себя забыть об прецеденте с Чарльзом Гораком? — Пре… Прецеденте? — Да, именно. Как вы сумели себя убедить в том, что ваш лучший друг просто испарился? Вам не попалось на глаза ни одной газеты, ни единого заголовка? Город маленький — дело громкое. Неужели не долетали слухи? Сплетни? Как вы проморгали смерть приятеля?        Эндрю Фрейзер молча затряс башкой в отрицании. Заклинило его на этом жесте, что ли? — Назовите причину вашей попытки самоубийства через неделю после исчезновения Чарльза. — У меня был нервный срыв, и это никак не связано с Гораком. — Еще раз, для ясности, ваш единственный друг внезапно пропал, но причиной для попытки ухода из жизни вы выбрали нечто иное. Что же это? Проблемы в семье? Школе? Отвечайте.       Мужчина молчал, не теряя вежливо отстраненного выражения лица: напористый тон вопросов не выбил его из седла. И тогда Рид пустил в ход свой излюбленный козырь. — Вы любили Чарльза Горака? — понимаете, ни у кого нет шансов спастись, это магия чистой воды: каков бы ни был ответ на заданный вопрос, он выйдет боком. Ведь в самом вопросе содержалось и первое, и второе дно, да и третье тоже, и за ними никак не уследить, словно за руками шулера, раздающего из своей колоды. Абсолютно все — о господи — ведутся на взъерошенную шевелюру и оленьи глаза, глядят не туда, теряют бдительность, не ожидая, что этот нервный рот способен метнуть прямо в грудь столь остронаточенные слова. — Как друга, конечно, любил. — Я совсем не дружескую связь имею в виду. — Не пытайся пропихнуть тут мне эти новомодные городские штучки, парень. Вы там у себя в больших городах можете хоть что делать, а тут у нас, бог видит, этой грязи нет и не было никогда, — в голосе Фрейзера проскочила желчь. — Я вам не парень! — подналег Рид, — Не увиливайте от ответа. — Твои домыслы очерняют память Чарли, он был чистым. — Речь не о его чистоте, а о ваших чувствах. Что же он такое натворил, что вы его убили и бросили тело, даже не похоронив? — Нелепица какая-то. Горак умотал, небось, к родне в Миннеаполис. А ты мне тут заливаешь. — И вы никогда не пробовали его искать? — Это еще зачем. Приспичило бы, так вернулся. Видать, не плакал по нам. — Удивительно наблюдать такое равнодушие к человеку, из-за которого страдали настолько, что решились на суицид. — Парень… — Я вам не парень. Пожалуйста — доктор Рид. В местной библиотеке есть подборка газетных вырезок на криминальную тематику. Чтобы ознакомиться и найти нужную потребовалось не так уж много времени. 19 апреля 1976 года в лесополосе близ водохранилища Биркел было обнаружено тело тринадцатилетнего Чарльза Горака. Это установленный полицией и коронером факт. Знаете как он умер? Я уверен, что знаете, но озвучу для протокола, — Спенсер сделал стремительный шаг к столу, с громким стуком тыча пальцем в снимки в папке, увязывая этих мальчишек и того, первого в цепочке, до сего момента неучтенного. О да, материализовать труп из безвестия тоже по силам этому иллюзионисту, это вам не кроликов из шляпы таскать. — Прижизненная асфиксия, вода в легких, вскрытое горло. Вы все еще утверждаете, что ваш друг сбежал из дома? — Я и понятия не имел. Бедный, бедный Горак, — Фрейзер поднял сложенные, как для молитвы, ладони к лицу, прикрывая рот, и у Моргана аж руки зачесались вмазать этому плешивому козлу. Провести местных копов этими дешевыми фокусами, может, ему и удалось бы, но не Рида, нет. Того эта клоунада не впечатлила. — Итак, первый опыт был не очень удачен, я полагаю. Чтобы найти то, что вам нужно, требовались знания. Медицинские, для точности. И практика. Некоторое число часов хирургических манипуляций чтобы рука, держащая скальпель, стала твердой, а глаз знал что искать. И вот тут очень помогли ветеринарные курсы и волонтерская помощь зооприюту. Так ведь, мистер Фрейзер? — Ты что же это, доктор Рид, ставишь мне в вину работу в ветклинике, а? — мерзавец деланно усмехнулся, опять покрутив своей странно круглой башкой, что так несообразно смотрелась на астеничном теле. Будто кочан капусты приставили к швабре. — Насколько я понимаю, ветеринар получает гораздо большую зарплату, чем церковный уборщик. Ради чего вы оставили зооприют и посвятили жизнь намыванию храмовых полов? Не для того ли, чтобы удобнее было наблюдать за хористами? — Видно, парень, у тебя в голове одна грязь, раз видишь ее в других. Работать в церкви — дело богоугодное, тебе не понять. Деньгами не все в этом мире измеряется.       Хотч, все это время сидевший безмолвно и неподвижно, лишь наблюдая, сухо кашлянул, напомнив о своем присутствии. Рид, будто того и ждал, переключился на него, враз повернувшись к Фрейзеру спиной. — Хотч, когда мы говорили об отсутствии сексуальной составляющей, мы упустили из виду кое-что другое. Не все тринадцатилетние мальчики знают о сексе так уж много. И не все мечтают им заниматься. Особенно, если дело касается секса однополого. Тем более в городке, где все плотское по умолчанию греховно. Кто-то из них через всю жизнь проносит печать воздержания, меньшее число неизбежно выплескивает свои чувства в мортидо. И единицы, как в данном случае, в деструдо. Посмотри внимательно на фото: там нет секса, да, но это любовь, это восхищение, обожание, эрос. — Ты хочешь сказать, что жертвы были объектами поклонения? — Именно. Поклонения особого сорта, — Рид, внезапно решив снова повысить градус напряжения, уселся на стол, все так же полностью повернувшись лицом к начальнику, демонстрируя подозреваемому обтянутый брюками зад. — Видишь ли, Чарльз Горак был для своего друга божеством, созданием высшего толка, обладателем нечто непостижимого, чего не бывает у простых смертных типа Эндрю. Тот хотел бы стать таким же, но — никак, ведь с этим можно только родиться. Раз не повезло, значит, не повезло. И так, ощущая свою несостоятельность и боясь насмешек, накапливал свои эмоции, пока не вступил в действие компенсаторный механизм агрессивного поведения. А затем, как следствие, психопатический припадок, нервное истощение и амнезия. Во время припадка юный Эндрю пытался отыскать ту самую деталь, что позволяла его другу быть небожителем, суперсуществом. Но не смог. Не хватило знаний и умений. Дальнейшее мы знаем: поиски продолжались снова и снова. — Ну и как, нашел-таки? — Хотч и Спенсер, они перебрасывались фразами так, будто Фрейзера не существовало в комнате. Снисходительно, с хлесткой издевкой, из доброго и злого полицейского оборотившись в злого и еще злее. — Этот-то? Да куда ему, как ничтожеством родился, так и не смог добиться ничего. Надо было идти в кладбищенские сторожа, с мертвыми шанс стать в очередной раз посмешищем сводится к нулю.       Морган готов был поклясться — Фрейзер повелся: пальцы сжались в кулаки, на перекосившемся мучнистом лице забегали разом заблестевшие глаза, заходили желваки. Но не только его эти речи привели в ажитацию. В переговорной нарастал шум негодования, пока что вполголоса, но все обсуждали правомерность подобного обращения с земляком. Видно, уповали на то, что познают магию поведенческого анализа как некий непорочный свет откровения, льющийся с небес, а вместо этого узрели цыганские фокусы, ярморочную магию и мухлеж, и не всем это пришлось по вкусу. Дерек же знал: в том, что происходило не было ни капли личного, только лишь умело расставленная по долгу службы ловушка. В действительности Хотч не стал бы насмехаться над жизненными неудачами кого бы то ни было, а Спенсер, сам получив за жизнь издевок сполна, ни одну не вернул в ответ. Но провокационную интермедию они доиграют до конца, вынудив-таки подозреваемого открыть рот для слов признания. Начистоту, Морган всегда завидовал той легкости, с которой эти двое — один инициировал, другой подхватывал — лицедействовали, будто какие-то мельчайшие струны их были состроены друг на друга. Сам он таким талантом похвастаться не мог. Видимо, как сказал Спенсер, с этим можно только родиться, не повезло, следовательно, не повезло, чего уж. — Что за срань? Вы оба ебанулись? Что, нахрен, по-вашему можно найти внутри у человека такого, чего бы ни у кого не было, а? — взорвался, наконец, Фрейзер, выплевывая брань, будто мух из своего стакана. — Что за херню вы тут городите? Что можно, блядь, достать из горла, помимо самого горла? Что там? Мясо, кости, кровь — и все. И все!       Извернувшись змеей, Рид соскользнул со стола и одним тягучим слитным движением потянулся лицом к лицу преступника. Навис над тем, уперев руки в столешницу, сверля глазами уродливый ноздреватый непропеченный блин физиономии, покрытый бледными веснушками и гневными пятнами. И спустя пару вдохов выпустил в мир чудной звук, сродни тревожной птичьей трели в ночи. — Сиринкс!       В воцарившейся тишине сухо протрещал разряд молнии, ударившей в землю, казалось, совсем рядом с офисом шерифа, и перерос в раскат грома такой чудовищной силы, что вздрогнул пол под ногами. Так начинается оползень в горах — с шуршания тронувшихся в путь песчинок, увлекающих за собой гальку и булыжники посерьезнее, а заканчивается грохотом рухнувших валунов. Зарево залило переговорную напалменным огнем, моргнуло электричество.       Эндрю Фрейзер на экране монитора заслонился ладонями, мерно раскачиваясь вправо и влево, в попытке увернуться от разверзшейся во всей омерзительности истины.       Рид продолжал нависать над ним, не меняя позы. — Чарльз обманул вас. Ваш лучший друг попросту сказал вам неправду. У него не было, и быть не могло сиринкса. Как же вы, с вашими знаниями и опытом в области ветеринарии сумели сохранить невежество в этом простом вопросе? — Чарли не мог, он никогда не обманывал меня. Он пел как ангел, как еще бы ему это удалось? — Фрейзер мямлил, не отнимая рук от лица. — Если бы он был суперчеловеком… Если бы все убитые вами были сверхсуществами, вы бы это поняли. Подумайте сами — всего лишь пять дюймов хрящей, если бы там была хоть какая-то мутация, вы бы отыскали ее сразу, это не двадцать футов кишечника. Так скажите мне, мистер Фрейзер, вы нашли это? То самое? Хоть раз? — Нет, — с горечью прошептал только что сознавшийся убийца. — У Чарльза Горака долго не ломался голос от того что запаздывало половое развитие, а голосовые складки это гармонозависимая структура. Нет никакой тайны, и знаете что еще, мистер Фрейзер? — Что? — прошелестел тот, резко вскинувшись. — И ангелов тоже нет.       Рид рывком поднялся, оторвав зрачки от лихорадочно горящих адскими огнями глаз теперь уже бывшего церковного уборщика, и, в два шага преодолев расстояние до двери, покинул поле боя несомненным победителем.       Что за чертовщина! Морган ощутил, что нещадно взмок, будто отлучался на перекур под ливень. Его омывал арктически мерзлый восторг и горячий ужас. Упаси господи, не религиозное ликование, нет — в свете только что распутанного дела на термин преклонение было наложено временное табу — но все же… Все же… Невозможно не впасть в ступор перед абсолютной мощью подобного интеллекта. Страшно даже и представить каково это, считать Спенсера божеством. Страшно и сладко одновременно. Предал бы он, как тот Бог Отец, та всеобъемлющая первопричинная сила, которой Дерек безрезультатно молился в детстве? Как «вездесущий» Бог Сын, прячущийся внутри церковных сумерек за алтарем, уходящий от ответственности за раба своего, ускользающий по проходам меж рядов сидений, платящий глухой издевательской тишиной в ответ на самые горячие мольбы. «Избави! Избави!» Тот самый «всемилостивый» Дух Святой, своим равнодушием заставлявший давиться просьбами в пододеяльном мраке: не дай боже, сестры услышат. Тот, кто мало-помалу заставил увериться, что и вовсе не существует. А Рид? Каким был бы Рид богом? Абсолютно точно таким, от которого не спасет ни одна молитва, ежели носитель столь острого разума решит оценить тебя как следует со всем твоим барахлом. Решительно точно тем, с кем лукавая попытка договориться обречена на провал. И совершенно не такого рода, что стал бы отсиживаться в кукурузе.       «И в связи с этим, Дерек, ты в жо-пе!»       Дерек утер пот со лба, с трудом разогнув пальцы, намертво впившиеся в спинку офисного кресла, и распрямился сам. И крупно вздрогнул от глухого голоса неслышно подкравшегося Рида в непосредственной близости от своего уха. — Он был садистом.       Преувеличенно медленно и плавно Морган обернулся, оказываясь почти что нос к носу со Спенсером, чей цепкий взгляд на непривычно сосредоточенном, неподвижном лице изрядно нервировал. Это не тот Рид, которого все знают как облупленного. Тот самый, знакомый Рид вряд ли смотрит кому-то в глаза дольше пары секунд. Тот Рид не нарушает личных границ. Тот Рид колупает заусенец и дергается. Куда он делся? — Кто? — Дерек не знает как говорить с этим инопланетянином. Смотать удочки по-быстрому уже не получится: по какой-то причине молчавший более недели Спенсер пожелал вернуться к status quo ante bellum именно теперь, и шансов на побег не было. Какой же стратегии придерживаться? Избегать? Да какими же путями земными ходить чтоб избегнуть? Нет таких путей. Пытаться задобрить? Что вообще приносят в жертву таким существам? Выдранные с мясом сердца? Выдранные с мясом страницы книг? Или довериться безо всяких «но»? Но… Какое же ты божество, Спенс? Безжалостное или милосердное? Яви знак! — Чарльз Горак. Соловьиное горло, голубиная душа. Психопатом и садистом. Резал кошек, бросал с высоты щенков, обезглавливал птиц. Фактически, он и свел с ума своего дружка, пользуясь влюбленностью, заставлял участвовать в жестоких забавах. — Ну раз так, тогда… — это нехорошо, господь видит, скверно, но Моргана разбирал легкомысленный смех, которому не место теперь и здесь, и ничего поделать с собой не был в силах: наконец объяснились загадочно-неловкие кошечки-собачки, и подлый язык уже навострился извергнуть бесстыжую остроту. — Тогда что? — Тогда они нашли друг друга. Горак и Фрейзер, две палочки твикс. Сладкая парочка, мистер и мистер Дарлинг.       На долю секуны Дерек видит прежнего Спенсера, когда тот вспыхивает невероятной улыбкой, смешавшей те же восторг и ужас, что минутами ранее снизошли на самого Дерека свыше. Фирменное отбитое чувство юмора Моргана — вот, оказывается, чем — на миг — можно призвать Рида времен до горящей церквушки Ла-Плата. Рад стараться! — Нам надо поговорить. Пойдем! — старый добрый Рид мелькнул и растворился без следа, а этот, новый и неведомый, пугающий до усрачки гуманоид, не допуская отказа мотнул головой в сторону узкой кишки коридора, ведущего в недра офиса шерифа.       Морган смиренно кивнул — приступ шутовского веселья улетучился, будто и не было — и побрел, подчиняясь приказному тону, стирая на ходу неуместную лыбу вполлица.       Мужчина в бесконечном коридоре, полном закрытых дверей — в скольких ужастиках использовался образ лиминального пространства? Дерек не смог бы сказать наверняка: триллеров он проглотил тонны, и они свились в его сознании в монолитный мрачный тугой клубок. Сотни одиноких вечеров перед телевизором тому способствуют: поневоле перейдешь на ужасы, лишь бы оттянуть момент, когда необходимо улечься в холодную холостяцкую постель. Множество дверей как символ выбора, и только тот, кому суждено дожить до финальной сцены, способен войти в правильную, на то он и главный герой. Морок, который и полноценным кошмаром не повернулся бы язык назвать, где он плутал по безлюдным гулким коридорам, выматывал не хуже, как если бы это происходило наяву. Словом сказать, сны оканчивались ничем: ни единой двери так и не было открыто. Вот и сейчас Морган будто очутился в своем недокошмаре, хотя и не был тем, кому предстоит выбор верной двери. И уж точно не был один.       Двое мужчин в полутемном общественном туалете — сколько порнороликов начинались подобным образом? Морган не ответил бы и под дулом пистолета: гомопорнушка была ему противна, он не смог досмотреть до конца и одного, самого первого видео, когда, решив, что после нескольких часов бок о бок с Ридом сойдет с ума без разрядки, врубил наугад первое попавшееся. Творящиеся на экране интенсивные предварительные ласки двух татуированных крепышей со шлангами наголо ввергли почти что в панику, и вынудили более к этому способу сбросить напряжение не возвращаться. Это было чересчур, нарочито неприкрыто, что ли. Непристойно. И никоим образом не соотносилось с Ридом. Представить их двоих в подобной ситуации было нонсенсом. Конечно, существовал шанс, что, перебрав сотни роликов из моря веб-контента, рано или поздно можно будет наткнуться на что-то менее шокирующее своей чрезмерной откровенностью, но рисковать душевным покоем кишка была тонка. Пенелопа же чуть позже высмеяла его позорную впечатлительность: порево есть порево, чего ж он хотел, не игры ж в ладушки в конце-концов. Но, хвала небесам, воздержалась от спама ссылками на клубничку-голубичку в корпоративной почте. Впоследствии, чтобы все получалось как надо, приходилось вызывать в воображении единственный мужской образ, не рождающий эректильную дисфункцию. Тот самый, который сейчас можно было лицезреть хоть с закрытыми глазами, хоть, черти его дери, с открытыми. Весьма настойчиво буравящий его взглядом из-под заломленных к переносице бровей, но упорно хранящий веское молчание. — Ты хотел поговорить, — Морган сглотнул мерзкий комок в горле. — Вот и начинай, сейчас твоя очередь объясняться, — Спенсер будто все еще был на допросе, а не с глазу на глаз с близким другом — непрошибаемое моджо сгустилось вокруг него плотной аурой. — И даже не делай вид, будто не при делах. — Хотя бы намекни, малыш, о чем речь. В чем я должен признаваться? — если Дерек и думал, что дурачеством сможет отвлечь внимание Рида, с целеустремленностью асфальтоукладчика прижавшего его в угол, то не всерьез. Шутки кончились. И не то чтобы он не понимал чего хотел от него Спенсер, наоборот, тут и гадать было нечего. Но все же по привычке силился отвертеться. Без толку: тот самый поцелуй в висок почти две недели осязаемо торчал меж ними, будто гвоздь из скамейки. И Рид, дойдя до точки кипения, не мог, видимо, и далее оставлять пронзительно неудобный вопрос открытым. — Освежить, значит, тебе память? Ты. Меня. Поцеловал, — он чеканил слова резко, жестко, удерживая прицел своих зрачков точнехонько на переносице Моргана, словно снайпер. Вместо «легкой пятидесятки» он вооружен несговорчивым крупнокалиберным фактом. Такой не просто поражает цель — он ее рубит в фарш. Риду, пожалуй, от выстрела из такого орудия ничего не станется, а вот существование Моргана разнесет в брызги. Да, что есть, то есть — Морган виновен. Виновен, и абсолютно стопроцентно в полной жопе. — Ну и сны у тебя, — Пенни бы сейчас поставила ему «A» по дуракавалянию. Если б видела этот балаган. — Десять дней назад. Ночь. Взрыв. Церковь. Ла-Плата. Вспоминай, — продолжил короткими очередями лупить Спенс. — Да не было такого! — Да было! — Может, тебя тогда просто нехило приложило по башке? Или меня? Контузия такое дело… — Морган, ты издеваешься? Ничего не просто, — вызверился Рид, до белого каления, пожалуй, взбешенный на памяти Моргана впервые. — Ты сейчас кричишь на меня? — Конечно кричу! Потому что ты ведешь себя, как кретин! Нельзя сначала целовать человека, а потом открещиваться и заговаривать зубы. Это подло!       «Так что там, мистер Морган, как насчет того чтобы не проебать надежды на личную жизнь, а? Вот прямо сейчас взять и…»       Однако Морган из чистого упрямства не желал раскрывать душу в обстановочке, никоим образом не располагающей к романтическим признаниям. Ни казенный замызганный кафель стен, ни то и дело моргающая люминисцентная лампа, ни, тем более, непосредственная близость четырех сомнительной чистоты писсуаров не заслуживали стать свидетелями того сокровенного и нежного, что был способен достать из глубин своего сердца Дерек. Будто оно сразу потускнело бы, запачкавшись об прозу захолустного уклада. — Морган, пожалуйста, — внезапно сменив тон, зачастил Спенсер, — давай ты будешь дразнить меня в какой-нибудь другой день, и повод найдешь какой угодно, но не этот. Зачем ты так? — долбаные доспехи бога треснули, наконец высвободив из-под маски того, кого Дерек знает как облупленного. Того, кто отводит глаза. Того, кто шумно сглатывает. Того, кто безотчетно тянется пальцами к виску, тому самому, левому, царапина на котором давно затянулась. Как видно, след от поцелуя не сошел и по сей день, фантомно, но нестерпимо зудя похлеще иного шрама.       С ним, с таким — человеческим — можно иметь дело. — Рид! Рид. Рид. Спенс… Стоп. Успокойся. Ты правда хочешь чтобы мы об этом говорили здесь и сейчас? Я лично — пас. — Чем тебе не угодили это место и это время? — Оглянись вокруг. Это общественный сортир занюханного городишки, куда в любую секунду могут войти и запороть момент. Если чего ты и достоин, то уж точно не этого, — Моргану достало духу — теперь было, да, уже можно — чуть подавшись ближе, положить ладони на плечи Спенсеру. И не просто чуть коснуться этих самых плеч, словно прыщавый потеющий тинейджер на первом в жизни медляке, а позволить себе обернуть пальцы вокруг их, и так и стоять, с упоением впитывая сухой жар чужой кожи сквозь гладкость хлопка рубашки. — Кроме того, тут пахнет лимонным освежителем. Ненавижу лимонный. Мексиканская, итальянская или американская? — Что? — резкая смена темы смутила Рида, импульсивно облизнув уголок губ, тот завороженно уставился на разительно контрастирующие с белой тканью пятерни Моргана, полегоньку, дюйм за дюймом стекающие книзу вдоль его плечей, и моргал, будто не вполне понимая что именно видит. — El Sentario, Pizza pazza или старые добрые бургеры? — добравшись до локтей, Дерек бережно разнял нервно сцепленные в замок, напряженные до каменности руки Спенсера и продолжил неторопливо съезжать ниже, исследуя кончиками пальцев предплечья. — Не нужно от меня обороняться. Так что скажешь? — Вряд ли в Небраске мы найдем italiano vero, а от сальсы мне придется пить антациды. — Решено, не рискуем. Никакой сальсы, значит, обойдемся без танцев, — Морган молол чушь, маскируя ею то, что проделывали его руки, гипнотизируя: в любую секунду Спенс мог очнуться и счесть это неприемлемым. — Хотя зря, я в танцах прямо бог. Да и в искрометном юморе тоже. Ну ты знаешь, — и Рид закивал, согласно выдохнув короткое «о!». — И, Рид? — дойдя до запястий и одернув себя в миллиметрах от неприкрытых манжетами горячих ладоней, Морган двинулся в обратный путь, касаясь нарочно едва-едва. — Ммм? — подставляясь под нехитрую ласку, рассеянно протянул Спенсер. Жмурясь и закусив губу.       Морган дал себе секунд десять, прежде чем оборвать нелегальную законспирированную близость. Целых три вдоха и целых три выдоха — это же вполне в рамках социально принятой нормы, да? Не слишком? Нет? В самый раз? Достаточно чтобы разглядеть до мельчайших подробностей быстро наливающиеся краской, под острой кромкой зубов, губы, и еле заметные ямочки в их уголках. Рассмотреть и заломленные удовольствием брови, и смешные, трогательные морщинки на переносице. Отпечатать в памяти отзывчивость к незатейливым нежностям. И наотрез запретить себе брать сверх того, на что, пока, имел право. — Что за хрень этот самый сиринкс? — Тебе не кажется, что запорол момент как раз ты? — вновь закипел Рид, рывком стряхивая с себя ладони Дерека, и отпрянул на целый шаг — не дотянуться. — Спенс, я всего лишь отложил объяснения до более удачного стечения обстоятельств, — постриг бровями Морган, расплываясь в косом оскале. Господи боже ты мой, что, неужто Рид мог хоть на секунду предположить, что обжиматься и дальше в каком-то толчке, это идея из разряда приемлемых? — Оглянись, вокруг же гребаный Дэвид Сити, здесь «этой грязи не было и не будет». — Зато, не забывай, нам разрешили заниматься чем попало в наших больших городах, — сквозь толщу негодования, вымученная и мимолетная, улыбка Рида вынырнула на поверхность пузырьком болотного газа чтобы тут же, сверкнув и лопнув, исчезнуть. — Между прочим, я серьезно. Сиринкс. Спенс, что это? — Если бы кое-кто не прогуливал биологию в школе, то знал бы, что у птиц, в отличие от млекопитающих, отсутствуют голосовые связки, — подколол Рид, не удержавшись от нарочито лекционного тона и одновременно пятясь к выходу шажочек за шажочком. — Спенс, я тебе сейчас тресну, — Морган даже фыркнул в восторге: нет, ну какая ж зараза, а? — Нежелательно. Так вот, вместо связок звук издается вследствие вибраций тимпанальных мембран и козелка, вызываемых продуванием воздуха через сиринкс, специальные мышцы, способные изменять натяжение мембран и диаметр просвета бронхов, что приводит к изменению издаваемого звука. Завтра в восемь утра у ресепшен мотеля, не проспи.       Дверь туалетной комнаты легонько стукнула, закрываясь, наконец-то милостиво отрезая Моргана от остального мира. Бог свидетель, сейчас он больше всего жаждал одиночества, разбавленного лишь шелестом дождя за окном. Да еще не помешал бы шот-другой хорошего виски. Любого виски, на то пошло: штормило.       Перво-наперво он шумно и длинно выдохнул, переводя дух, из последних сил хватаясь за края умывальника, как за спасательный круг. В подушечках пальцев до сих пор гостил жар чужого тела, никуда не исчезая, несмотря на стылую холодность санфаянса. Выкрутив холодный кран до упора, погрузил руки в тугие, хлещущие струи. Умывался раз за разом с ожесточением, надеясь, что ледяной воде удасться остудить пальцы, смыть фантомные ощущения, утянув их в сток; та не сильно в этом преуспела. Парадоксально, но этот жар, стихийно захватывающий тело, вопреки всей логике рождал в Моргане отнюдь не вожделение. Был бы на его месте кто другой, защелкнул бы дверь изнутри, наплевав на приплясывающих за нею страждущих, и смачно передернул затвор. И вряд ли его можно было в этом винить. Но Морган не был бы собою, если бы дела обстояли настолько по-скотски первобытно упрощенно. То была вовсе не похоть. Тоскливое мозжащее смятение глодало его изнутри, грозясь разрастись до ядовитой паники и сожрать заживо. Дело в том что…       Как бы это чтобы наверняка…       Романы в жизни Дерека вспыхивали метеорами, спешно и бесследно прогорая. Феерически, но вхолостую. Для близких свое загадочное неумение превращать ни к чему не обязывающие связи в нечто стоящее он оправдывал полной концентрацией на службе, сжиравшей львиную долю жизненных ресурсов. И впрямь, BAU и стабильность находились на противоположных концах оси координат. Ему нечего было предложить, кроме крайне сомнительного счастья бесконечно делить его с работой. Война, в которой нельзя было выиграть; вернуться с нее, зажив за беленьким заборчиком, разводя гортензии, тоже не представлялось возможным. Жалкие отговорки: суть заключалась абсолютно не в том, что Айова, Юта и Каролина имели куда больший вес, чем Кейти, Энн или Мардж. И не в том, что важные даты и планы на отдых растворялись в недружелюбной для их обитания среде памяти Моргана. То были поводы, но не причина. Он держал в руках спички и держал петарды, но он никак не мог зажечь. Что-то не так было с запалом. Или с чем-то еще. Поэтому и не горел. «Прости, мы хотим разного от жизни, Дерек.» Чего же такого иного он хотел от жизни, Дереку никак не давалось, и для самого себя он оправданий для этого явления не искал.       Пока Гарсиа не разъяснила, уж спасибо, подруженька.       Морган бы скорее руки себе оттяпал, чем поджег этот фитиль.       В чем он точно разбирался, так это во всем взрывоопасном.       Иногда легче себя спалить дотла, но не прикасаться к…       И поэтому…       И поэтому он не нашел для себя ничего иного, как скатиться до диеты из низкосортного эпизодического безымянного перепиха. И —да, губы его случайных партнерш на вкус были как пластиковый стаканчик и значения имели не больше. И — нет, их целлулоидные одноразовые рты уже стояли в печенках. Но Морган уперто затыкал ими свое глупое сердце.       Казалось бы — крайне абсурдное решение. «Если ты не прекратишь кобелировать, не видать тебе Рида как собственных ушей!» — пыталась прищемить ему хвост Гарсиа. Дерек только беззлобно отгавкивался. Будто он и сам не допер до такой простой мысли, что транслирует хрень собачью. Будто Рид и так не отстоял от него на десятки тысяч парсек, ну или в чем там измеряют масштаб отдаленности пришельцы. Заменять стратегию тактикой — тоже выход, когда не можешь позволить себе блицкриг. Раз плюнуть!       Но все в нашей жизни конечно.       И вот теперь — накатило, да так, что подрагивали пальцы.       Теперь Морган опасался, — какая ирония, не правда ли — что не рванет, сколько спичку не подноси, даже не затеплится.       Хреновая, конечно, спичка выходила и из дефениций, и из хромающей на обе ноги аргументации, но уж какая была. Дерек вот — пылал.       Но над чужим пламенем был не властен.       Течение будней гения вовсе не включало в себя интим. Романы ни с женщинами, ни с мужчинами не входили у того в список дел с пометкой «срочно». Единственной на памяти отдела девушке, сумевшей вовлечь — хитростью — Рида в поцелуй, он так никогда и не перезвонил. Как можно не замутить с запавшей на тебя старлеткой? Рид вот — смог. И ни разу больше не следил за траекторией движения этой звездочки по экранам кинотеатров. Низкобюджетной артхаусной дрянине — да. Слащавым голливудским ромкомам — искреннее фу. Дерек же в своих чувствах был как раз больше «Прости за любовь» — тот еще ромком, обхохотаться можно — чем «Неуместный человек». И это было проблемой.       «В общем, ты в жопе!» — нес Морган самому себе благодатный светоч знания, заворачивая водопроводный кран. У него, кажется, ноль шансов. Абсолютно космическое их зеро. Морозные минус двести семьдесят три по фаренгейту. Их без труда вынесет инопланетное создание из соседней галактики. А вот Моргана разнесет в брызги.       Моторола противно и так некстати тренькнула смской.       «Что там между вами случилось в тронном зале?»       Морган усмехнулся: вездесущая Пенелопа Гарсиа требовала подробностей того, что подглядела лишь частично, подключившись к камерам внутреннего наблюдения в офисе шерифа. И вот как это выглядело со стороны: его, бывшего квотербека и морпеха, а ныне специального агента FBI Дерека Моргана, немаленького такого мужика, загнали в сортир аки теля одним лишь повелительным мановением руки да насупленными бровями и удерживали там достаточное время чтобы предположить нечто пикантно выходящее за рамки служебных отношений. И, само собой, узрев подобное на мониторе своего сверхнавороченного компа, подруга не смогла бы спокойно заснуть, не отскоблив все шкварки с этой сковородки до последней.       «Ты сейчас права во всем как никогда», — напечатал Морган, осклабясь.       «Не будь свиньей!!!»       «Даже так? Трижды восклицательный знак???»       «Трижды свинья.» — не осталась в долгу Гарсиа.       «Подожди до завтра, девочка моя, и я дам тебе гораздо больше, чем ты можешь вообразить.»       «Поверь, дорогой, нет ничего, что бы я не в состоянии была представить.»       «И все же», — отбил финальную смс «дорогой» подрагивающими пальцами — шкодливый тон, заданный Пенни, внес свою лепту в душевный раздрай — и перевел телефон в режим полета, ставя жирную однозначную точку. И экстатический трепет, и тревожная сумятица уступили свои места злому тихому веселью как подобию самоконтроля. И этого эрзаца выдержки как раз было достаточно чтобы стиснуть челюсти и свинтить без сожаления из осточертевшего уже до крайности клозета, остро воняющего химозным лимоном.       Залитая люминисцентным светом переговорная бурлила — чествовали героя вечера. Расстарались, опустошив кофейный автомат и накрыв нехитрый стол. Угощение состояло, в основном, из печенья и конфет, но зато уж это добро в полицейском участке водилось всегда в изобилии. Впрочем, учитывая патологическую тягу гения к сладкому, местные, можно сказать, сами того не ведая не прогадали с проставой. Шериф же с помощником предпочли традиционно мужской способ отметить окончание столь неприятного дела: объемистая, оплетенная кожей фляга с горячительным ходила по кругу, однако, магическим образом минуя Рида. Во-первых, депьюти Хопвуд до сих пор малодушно таил обиду за утреннее и не поделился бы и под дулом револьвера, а во-вторых, Морган отлично знал это, гений скорее выпьет крысиного яда, чем прикоснется губами к общей посуде. Да его и без алкоголя несло — сказывалось прицельное внимание незнакомой аудитории. Смущенно расплываясь в улыбке, Рид монотонно вещал, будто повтор научной радиопередачи из 50-х, прорвавшейся вместо помех сквозь глазурованный пончик. — Я искал что же отделяет людей от птиц. В физиологическом смысле естественно, а не когнитивном. И, представьте себе, только один орган нас одновременно сближает функционально и разделяет за счет строения — это гортань. Все остальные внутренности более или менее схожи, ничего не заслуживает столь тщательных изысканий, проводимых убийцей, и только устройство гортани удовлетворяло всем требованиям. Фрейзер был буквально помешан на птицах, обратите внимание как…       Приняв нагретую множеством прикосновений флягу из рук начальника, Морган бросил слушать усыпляющие рассуждения Спенсера, и целиком сосредоточился на том, как ловко к тому притирается бедром молоденькая девушка в форме патрульной. Опасности она не представляла ни малейшей: умник, войдя в раж, начисто игнорировал даже столь толстые и однозначные намеки. — Хотч, если он сейчас заново заведет свою пластинку про вибрации каких-то там мембран, я сойду с ума. Пора увозить малыша баиньки. — Это ты в туалете узнал все о вибрациях? Сочувствую, — хмыкнул тот, и один уголк рта его пополз вверх. Жалость Хотча, конечно же, была насквозь саркастической фальшивкой. — А мы гадали, чего вы там застряли.       Обжигающе едкая, остро пахнущая сивухой жижа хлынула не в то горло, проехавшись наждачкой по слизистой. Морган моментом поперхнулся и закашлялся, утирая брызнувшую слезу. — Ты в порядке? — Дай мне минуту — буду. Умеют же тут химичить атомную синьку, — ловко выкрутился Дерек, весьма удачно приплетя сомнительного качества алкоголь — дело пахло керосином. Выходило, вообще ни от чьего внимания не укрылось их с Ридом исчезновение, и это было скверно: в BAU любили перемыть косточки. Хлебом не корми, но дай сунуть нос куда не звали. Любой, даже самый малозначительный повод упоительно дотошно обсасывался с умением, каким могут похвастаться лишь профайлеры, несмотря на неформальный запрет анализировать сослуживцев. На мораторий этот был положен огромный болт еще во времена Гидеона, собственно, тот его первым и нарушил, протоптав тропинку остальным. И со стороны Моргана, неизменно со смаком вносившего лепту, было бы сущим лицемерием требовать к себе какого-то отдельного отношения. Тем более после такого-то палева. Но одно дело, если бы за глаза обсуждали, к примеру, его пристрастие к тачкам с большими колесами. Это ради бога, не жалко, стебитесь сколько хотите. И совершенно другое, если он подставит и себя, и Рида по столь весомому поводу. — Забей. На улице все еще льет, все поддали, за руль в ближайшее время никто не сядет, и мотель не убежит, — пожал плечами в кои-то веки расслабивший галстук, и расслабившийся сам — где это видано чтобы он произнес словечко «забей», а? — Аарон Хотчнер. — Кроме того, это же звездный час Рида, он сегодня в ударе, дай ему еще немного покрасоваться, чего бы нам это ни стоило.       В свой стандартный номер с нейтрально-бежевыми стенами и, будто в насмешку, слишком большой для него одного кроватью Морган попал уже глубоко за полночь. Мотель Rose был пуст. То ли кроме BAU желающих заселиться посреди недели не нашлось, то ли местные перестраховались, спешно освободив жилое крыло полностью, но в коридоре одноэтажной гостишки было мертвенно пусто. Дерек помахал рукой — «хэй, малыш!» — ускользнувшему в свою комнату Риду и поспешил скорее закрыть за собой дверь, мнительно защелкнув замок на два оборота. Rose на первый взгляд не тянул ни на адский мотель, ни на дом тысячи трупов, но глухая ночь в подобном месте еще не закончила ни один фильм — она его только начала, кто знает, что там дальше по сценарию.       Наскоро ополоснувшись в душе он рухнул в постель не снимая полотенца; заснуть как можно скорее представлялось и целью, и средством. Утро угрожало быть непростым, голова к тому времени была нужна предельно свежей. Однако уже минуты через три впитавшее остывшую влагу постельное белье начало раздражать, пришлось встать и, насухо обтеревшись и отбросив мерзко холодное, как лягушка, полотенце, зарыться под одеяло. В голове бестолково толклись обрывки неоформленных мыслей и образов. Сон никак не шел. Морган крутился на постели: тело подло капризничало, не находя для себя удобного положения. Ему бы сейчас, вместо смехотворно бесплодных попыток уснуть, мерить нервными шагами казенный палас, мечась из угла в угол, просчитывать ход предстоявшего жизненно значимого диалога, — ни единого неправильного слова не должно быть произнесено, это и ежу ясно — но в этом бессмысленном мельтешении крылся жирный подвох. Взвинченных нервов судорожное хождение туда-сюда не успокоило бы, наоборот, только подстегнуло, и тогда сна можно было не ждать до рассвета. Опоздать же на утренний разбор полетов он определенно больше опасался, чем самого этого разбора полетов. Потому как педантичный — или, ежели называть вещи своими именами, невротически пунктуальный — Рид ожидаемо взбесится, мстительно отложит разговор до неопределенного срока и, что хуже всего, при каждом удобном случае будет мелочно керосинить мозги намеками, что, мол, в мире существуют будильники, а еще совесть, а он, Морган, отчего-то позабыл в важный им обоим момент и про первое, и про второе. Или, что еще хуже, вообще больше никогда не предложит… Нет уж, нет уж. Увольте.       Так или иначе, но успокоить разгулявшиеся нервишки определенно стоило. Дома ему обычно неплохо помогал бормочущий телевизор. Нашарив на стене над головой цепочку выключателя бра, Морган зажег тусклый, раздражающе неестественный, недужно-желтый свет. Щелкнул пультом, сразу же убавив звук до предела. Спаривание богомолов, приближенное в пугающем бесстыдстве макросъемки, занимало весь немаленький экран плазмы. Голова самца, уже оторванная, лежала у ног самки, его покрытые мелкими то ли шипами, то ли крючками лапки бестолково сучили в воздухе, крылья бессильно взметались, трепетали и опадали, но кончик тела парень безошибочно и упорно стыковал с нужной для продолжения рода женской частью. Она меланхолично ждала, когда наполнится новой жизнью, и гладила усики, пережевывая жизнь старую. На другом канале схоже безмолвно шевелил губами сияющий белозубым дружелюбием Барак Обама, его предвыборные речи, по сути, значили для стоявшего покуда у руля Буша-младшего то же самое, что и для самца богомола. Выбор между тем зрелищем и этим Морган сделал в пользу черного экрана, отторгнув с содроганием и членистоногий секс, и полное отсутствие оного, и некоторое время со все возраставшим унынием пялился в равнодушный провал выключенного телевизора.       Вообще не помогло.       «Да потому что ты все еще в жопе, не забывай об этом.»       В соседнем номере-близнеце, точно таком же просторно-безликом, но не бежевом, а апатично-голубом, с идентичным аэродромом кингсайза, Спенс шумел водой в трубах, видимо, еще не спеша ложиться. Когда же приглушенный стенами монотонный гул душевой лейки стих, сменившись смягченными ковром шагами, на смену аморфному, скомканному потоку сознания Моргану явилась вполне конкретная картинка покрытого капельками воды Спенсера Рида в полотенце на узких бедрах.       «Твою ж бога душу мать!»       «Вот и поспали!»       «Может, ты будешь держать себя в руках, а?»       «Как скажешь! Можно и подержать.»       «Ой да пошел ты!»       Уже понимая чем очень скоро все кончится, Дерек весь обратился в слух и зажмурился сильно, до вспыхнувших под веками роящихся искр. Изнывая в попытках уловить хоть кроху того, что могло бы подлить масла в занявшийся огонь фантазии. Напрасно: с той стороны более не донеслось ни скрипа, ни вздоха. Что ж, ему не впервой обходиться исключительно воображением. А оно уже не стесняясь рисовало слипшиеся от воды, скрутившиеся в крупные завитки каштановые локоны, капли с которых стекали, оглаживая линию влажной шеи, переходящую в разворот распаренных плеч, и потом бежали наперегонки дальше по гладкой груди и животу, и еще ниже. Что там существенно южнее талии Морган решил на рисунке лишь общими штрихами, не осмеливаясь на детали, залипнув на мокрых дорожках, разлиновавших бледную кожу с россыпью родинок. Пахнуло гостиничным гелем для душа. Точно так же пах сейчас и сам Дерек. Шлейф Олд Спайса сблизил их донельзя. Они будто только что делили один флакон на двоих, стоя в тесной душевой кабинке в клубах пара, передавая из рук в руки бутылек и сталкиваясь скользкими жадными пальцами. Толкаясь мыльными наглыми коленями, блаженно смыкаясь ласковыми скулами и сладко потираясь висками. Когда их настойчивые бедра на картинке слились, в ушах барабанами застучала кровь, а пах алчно заныл.       Дерек перекатился лицом вниз, загасив подушкой длинный и прерывистый вздох, отдававший горечью: ему нужно было быть тихим. Очень-очень тихим для того что он задумал. Эти чертовы тонкие гипсокартонные стенки мотелей были всегда рады осчастливить невольных соседей и слушателей любой тайной своих временных обитателей, скрыться было некуда. Как оставаться бесшумным, как не спалиться, Дерек уже и не представлял: грохот его сердца был безусловно слышен на весь мотель Rose. Да что там, наверняка бахало на всю ссаную Небраску. Каждый до единого древний рогатый бог в промокших кукурузных полях был в курсе. В соседней галактике тоже приняли сигнал, в том ее секторе, откуда Рид родом.       Плевать! Пусть слышат.       Он протиснул руку между своим телом и постелью, наскоро мазнул ладонью вдоль пресса торопливой недолаской, и сразу грубо, не церемонясь, насухо, сжал эрекцию, потер большим пальцем головку, размазывая выступившие капельки предэякулята, нажимая на щель уретры намеренно сильно, на грани с болью — так, он знал, все закончится феерически быстро, но ощущаться будет во много раз пронзительнее. И вновь взвились фейерверком цветные всполохи под плотно сожмуренными веками, это последние крохи самообладания только что сгорели к чертям и развеялись еще горящим пеплом. Сердце пропустило удар и с новой силой обрушилось, долбясь о ребра. Приподняв бедра, он вжался членом до упора в сжатую ладонь, передернувшись от скрутившего острого предвкушения скорой разрядки. Еще. Взял сразу нетерпеливо быстрый темп. Пробовал хоть как-то удерживать техничный ритм ровных с оттягом движений чтобы подразнить себя, но, не продержавшись и пару десятков секунд, неминуемо сорвался в хаос коротких горячечных рывков. Вот так, лицом в подушку, ощутимо не хватало кислорода, и Дерек захлебывался оставшимися его крохами в рвущихся легких, пока бешено толкался в кулак, вздымаясь над постелью и опираясь лишь вспотевшим лбом и локтем свободной руки. Судорожно выхватывал ртом глоток воздуха и снова вдавливал голову в подушку. Конвульсивно бился рыбой на прибрежном песке. Неминуемо надвигающимся многотонным грузовиком накатывающий оргазм перекрывал постепенно весь горизонт чувств. Сперва заложило уши — остался лишь стеклянный какой-то, дребезжащий звон. Следом подвело осязание, и Дерека оторвало от матраса, вздернув в черное небытие, пока вдоль хребта немилосердно медленно закручивался горячий штопор, проворачиваясь сквозь все внутренности и мучительно насаживая их на себя. Это все длилось, и длилось, и длилось... И все острее пекло, пекло, пекло... Наконец искры под веками слились в одну ослепительно-белую вспышку, а штопор, болезненно вспоров его от паха до темечка, пробил себе выход наружу, и Дерека выбросило из звенящего вакуума, приложив, словно об бетон, о постель. Где он излился, закусив до хруста в челюстях угол подушки, скорчившись в нестерпимой агонии финального спазма в большой мокрый трясущийся зародыш.       «Ну вот тебя и разнесло в брызги…»       А потом внутри его головы стало — аллилуйя! — восхитительно беззвучно и пусто.       Утро отомстило как только могло. В голове поселилась игла недосыпа, наволочка встретила расползшейся лужицей слюны, а простыня намертво пристыла к животу на жалкие следы удовлетворения, словно на канцелярский клей. В последние разы, когда подобное приключалось, Моргану не стукнуло еще и двадцати. Чертыхаясь сквозь зубы, он отрывал от себя ткань, будто пластырь, дергая по чуть-чуть за раз, все еще лежа навзничь, левым сожмуренным глазом в скомканную подушку. Брань бесполезна: он сам вчера спустил и завалился в это, наплевав на последствия.       Ленивое утро не светило Моргану. Он рывком поднялся, отбросив одеяло, коротко выдохнул, будто собравшись ухнуть в полынью. Что-то навроде этого его и ждало, размышлял Дерек, умываясь и оглядывая себя в зеркало — попытки удержаться на плаву в черной межгалактической среде и не околеть. После он выволок и перебрал скудный запас одежды в дорожной сумке, силясь понять, выбрать ли светлую рубашку чтобы акцентировать значение момента или, все же, остаться верным привычному лонгсливу. Остановился, в итоге, на мягком неброском сером меланже пуловера, выгодно облегавшем все, что нужно облегать мужчине, много часов посвятившего качалке, и при этом не превращавшем его в дубовый шкаф, как делала это новенькая, из упаковки, стоявшая колом кипенно-белая сорочка. Меньше всего ему хотелось выглядеть неповоротливым напомаженным Ромео на смотринах. По этой же причине пренебрег и парфюмом. Между тем, выбрился он тщательно, не всерьез, но, все же, на что-то надеясь. И когда минутная стрелка достигла пятьдесят шестой минуты восьмого, он вделся слегка онемелыми ногами в ботинки и вышел за дверь.       Rose был объят безмолвием, как и ночью. Такая немота царит вокруг покрытого ракушечной коростой Титаника да пристегнутого поводком гравитационного поля планеты МКС. Только что и тот, и другая, коротают дни свои в чернильной мгле, а холл мотеля, в противоположность, топил жемчужный жидкий свет понурых утренних сумерек, вливаясь сквозь незадернутые гардинами оконные проемы. Капли мороси неслышно лизали стекла. Волна густого тумана вплотную подкатила к окнам, напрочь стирая мир за пределами стен мотеля — вселенная отмалчивалась после вчерашнего апокалипсиса.       Перед смертью не надышишься, так, что ли, говорят? Морган стоял и никак не мог надышаться.       Прохладный влажный сквозняк шевелил с шуршанием пластиковыми разлапистыми ветвями пышной фальшивой пальмы и играл ленточками жалюзи. Шелестел страницами журналов на столике, прокатывался вдоль коридора и охал в глубине здания, шебуршал что-то непереводимое. В сером вязаном кардигане, подогнув ноги под себя, Спенсер утопал в огромном мягком кресле, с головой нырнув в увесистый том, захвативший все его колени. Окунувшись в чтиво, он невесомо ласкал пальцем текст по диагонали, шепча отдельные слова с ощутимым наслаждением: лицо его светилось. Казалось, вот сейчас, еще чуть-чуть, и он улыбнется, но не губами — всем собой. — Привет. Что читаешь? — вторгаться в единение Рида с книгой было почти святотатством. Не смея стоять над душой, Морган опустился перед креслом на корточки. В холле кроме них двоих ни души, и можно было себе позволить, навалившись и умостив подбородок на мягкий подлокотник, смотреть сколько влезет как порхают над страницами длинные музыкальные пальцы. Как покачиваются распушившиеся от влажного воздуха локоны. Как бегают зрачки вдоль строк и вздрагивают тени ресниц. В такие минуты, будучи самим собой на всю катушку, Рид был не просто чудесен — он сражал наповал, и Морган ощущал некое родство с опоссумом, застывшим в свете фар дальнобоя. — Доброе утро. Не библию Гедеона, слава богу, — сообщил противным тоном Спенс, не отрывая глаз от букв, и заправил упрямо мешавшую челку за ухо. Месяца три назад он подстригся, и с тех пор никак не мог совладать с неудобно короткими прядками. — Дай мне три минуты.       Что ж, религией и Морган вчера наелся досыта, только что не тошнило. — Ну что, идем? — он не хотел подгонять, но как только книга глухо хлопнула обложкой с загадочным словцом «Кибериада», вопрос вырвался сам собою. — Не идем. Не в обозримом будущем по крайней мере. И ты об этом тоже был бы в курсе, будь твой мобильный в сети, — Рид потер переносицу средним «читальным» пальцем, загоняя давешнее свечение под чугунный саркофаг недосыпа. — Но я же... — Дерек осекся. Сквозняк, прокравшись под кожу, зябко вздохнул в его груди. Вот же черт, он ведь и правда вырубил сотовый накануне, против этого крыть было нечем — виновен. — Я звонил тебе, — эти простые слова жалили во сто крат хуже любого выговора. — Мы должны вылетать в Галвестон, нас ждут в аэропорту в Линкольне. Остальные уже выехали. — Ладно... Ладно. — Морган выдернул из кармана брюк свою моторолу-раскладушку уже прекрасно зная что увидит — символ самолета в углу рядом с уровнем заряда. Итого их имелось целых два: один тут, на экране, и еще бизнес-джет под парами, готовый промахнуть сотни миль и унести BAU подальше от штиля кукурузных морей. — В какой хоть жопе мира этот Галвестон находится? — Дерек вернул телефону сеть, и раскладушка затренькала, вываливая из вакуума буфера, как из дырявого мешка, уведомления почтового ящика и смски. Слишком много для одной ночи. И явно чересчур для него чтобы разбираться с этим немедленно. Ветер хозяйничал, выстужая внутренности, и Дерека накрывала пьяная бескостная невесомость. Он уселся на пол. — Пригород Хьюстона, Техас, — Рид, наоборот, выбрался из кресла и смотрел на него сверху вниз подозрительно флегматично для того, кто еще вчера метал молнии. Должно быть, он провел в пустом холле достаточно времени чтобы смириться с положением вещей. А Дереку укротить своих демонов только еще предстояло. Точнее, утопить в том жидком азоте, что разлился внутри. — И что там? Надеюсь, не дети снова? — О, тебе понравится, на этот раз у нас ангел смерти, цикличный, все как мы любим. — Хьюстон, у нас проблемы, — элемент упорядоченности к профилю обычно хаотичных «ангелов» не сулил развлекательных денечков. — Что будем делать? — Как минимум выпьем кофе. Я сейчас убью за экстра большой капучино, — вопреки кровавой смысловой нагрузке фразы в глазах Спенса плясали теплые искорки. — Сделай это, красавчик, и нам не придется никуда лететь, — вообще-то Морган имел в виду вовсе не завтрак, но с кофе-брейком согласен был всецело. В нем бродило слишком много воздуха, ничем иначе невозможно объяснить легкость, с которой из него вылетело следующее, — «Мой личный штат Небраска», что скажешь? Остаемся? — Не тянет на серию, не находишь? — заалел щеками Рид. — А я на Ривер Феникса. — Ну а я далеко не Киану, что ж с того. Я остановлюсь в каждой придорожной забегаловке, к Линкольну до серии добьем как раз. — Вряд ли я способен на девять стаканов, тут, знаешь ли, далеко не Старбаксы. — Необязательно допивать. Один глоточек этой бурды, и убийство выйдет само собой. — И уже к обеду я устану как собака. Нет, предпочту, все же, Галвестон, — он протянул руку помочь Моргану подняться. — Там-то ты безусловно отдохнешь, — тот согласен был провести еще денек-другой у ног Спенсера, но помощь принял. — Я — да, не мне же вышибать каждую дверь в каждом клоповнике. — Может, еще и обойдется? — Вечно ты отрицаешь очевидное. — Да когда такое было? — Вчера, например, — пожал плечами Спенсер, он, может, и приструнил своих демонов, но с памятью у него по-прежнему было все в порядке.       Минуя любые передающие устройства, до Дерека дошло послание, закодированное под эту ленивую пикировку и отправленное лично ему сквозь сотни тысяч парсек межгалактического сабзеро. Оно расшифровывалось донельзя просто: это кино для них — не катастрофа, нет, всего лишь триллер с элементами комедии. И до финальных титров им еще далековато.       Ведя служебный автомобиль по черной ленте дорожного полотна сквозь плоскую как стол равнину, Морган с недоверием ожидал, что вот-вот реальность перемирия обернется полным провалом. В одну минуту он давал себе твердое слово тотчас же вывернуть на обочину и, наплевав на обещание сделать все как положено, окончить мучения прямо тут. И не делал этого. А в другую ожидал, что не выдержит Рид и потребует свернуть, но ничего подобного не происходило. Осознавал насколько готов и абсолютно не готов поставить точку. Был уверен лишь в одном — она определенно станет точкой невозврата. В надежде не окосеть, то и дело бросал взгляды направо, пока Спенсер, устало вздохнув, не попросил не вертеть на нем дыру глазами и рулить аккуратнее. В его укоре был смысл: плотный туман, проглотивший этим утром Дэвид Сити, слегка разредился, но видимость все равно оставляла желать лучшего. В небесном молоке над дорогой плыл бледный обмылок солнца, не дававший ни капли тепла, ни крошки ясности что там лежит за кромкой асфальта. «Никуда я не денусь» — выдержав паузу, Рид выложил противоударный и непотопляемый козырь, разом бьющий пиковый стрит страстей Дерека. Надежность бытия не пошатнулась и после краткой остановки на заправке в Валпараисо, где они, соблюдая пакт о ненападении, молча пили кофе с видом на огромный оранжевый мусорный контейнер у автомойки — единственное яркое пятно среди прочих линяло-унылых. Не ослабевала ее прочность и пока BAU кантовалась несколько досадно бесконечных часов в крохотном зале терминала в ожидании вылета. Его никак не давали: вся Небраска накрылась медным тазом нелетной погоды. Туману плевать было на любые срочности, равно как и на корочки агентов FBI. И даже на целых шесть корочек специальных агентов все одно — плевать. Стомые спаянные между собой секциями черные стулья, черствые до каменности синнабоны в кафетерии да приличных размеров модель огненно-красного кукурузника Air Tractor на стропах под потолком — вот и все развлечения. Рид не удостоил их и полувзгляда, он снова нырнул в свою «Кибериаду», устроившись на соседнем пыточном кресле, по твердости не уступавшем синнабонам, и то и дело задевал Моргана коленкой. Морган не был уверен, которая из пыток бесчеловечнее: жесткость сидений или эти мимолетные касания. На вид все обстояло так, будто не было никакой червоточины, невидимо поселившейся меж ними. Катастрофа не случилась и тогда, когда их поселили в одном номере, и все, что стояло между ними — тумбочка с крохотным светильником. То ли она неплохо справлялась со своими обязанностями, то ли дело было в том, что они почти не видели друг друга. Морган торчал в бесконечных засадах с Хотчем и действительно обошелся грубо не с одной дверью, а Рид и Росси днями чахли над материалами дела и уже, кажется, не могли даже моргать, настолько их выматывал интенсивный мозговой штурм, в который Гарсиа без конца и края подкидывала поводы подумать еще. Август почти был на исходе. Плевое на первый взгляд дело обернулось цепью ошибочных выводов из неверных профилей и на контрасте с предыдущим затянулось до неприличия.       Что до элементов комедии, то были и они, забавные моменты, куда же без них. Они неизменно происходят там, где люди слишком долго пребывают на пределе своих сил. И пусть со стороны это больше смахивало на истерику, но они смеялись, когда им было смешно.       Грянуло, конечно же, как всегда, когда Морган и вовсе не ожидал. Где-то в небесной канцелярии чего-то основательно напутали, иначе никак не объяснить было то, что они с Ридом внезапно застряли на весь день бок о бок в казенной древней колымаге без кондиционера, пялясь сквозь грязное окно на прожаренный техасским зноем проулок позади госпиталя. Целью был один из черных выходов — ничем не примечательная дверь, в которую выскакивал подымить младший медперсонал, и рано или поздно, но и субъект вышел бы на зов никотина. Оставалось ждать и глаз с двери не спускать. Битком набитая парковка позади торгового центра подходила для этого как нельзя лучше. Воткнуть в автомобильный винегрет стоянки ржавого ветерана автопрома — тут им не D.C., напутствовал офицер, кидая ключи от корыта с колесами — было невозможно, даже основательно его намылив, но Дерек измудрился. Воткнул. И теперь они тихо зверели от духоты в прокаленной адской железяке, а где-то в просвете меж зданиями издевательски зеленел жирный мазок Мексиканского залива. Как Морган ни старался убеждать себя в насущности работы, взгляд его знай себе съезжал в сторону этого плотного жизнеутверждающего циана. В окно рядом с Ридом остервенело долбилась муха, тоже страстно желая на волю, пока он не смахнул ее влево. Морган из вредности отфутболил жесткое хитиновое тельце обратно. Недолго радовался — через минуту она уже снова маялась перед его лицом, метко посланная Спенсером, и тогда он повторил маневр. Закономерно получив отдарок на подарок — какой сюрприз, снова муху. Кретинская забава окончилась спустя десяток минут, когда он размазал их невольную жертву об стекло, не потрудившись упокоить останки. Рид укоризненно покосился на вопросительный знак мушиных кишок на лобовом, но смолчал. Им вообще неплохо давалось неговорение в тот день. Не сложно держать рот закрытым, ежели открыть его не имеется никаких сил.       В 2:47 PM синхронно произошло сразу несколько событий. Спенс шумно завозился и уронил голову в ладони, выстонав, что готов выдрать из себя линзы вместе с глазными яблоками. В проулок неспеша, грохоча и воняя, въехал задом огромный мусоровоз. А из той самой двери выскользнул парнишка в синей медформе, по всем параметрам совпавший с фотороботом субъекта, и тотчас скрылся с глаз за длинной громадиной грузовика. — Ебаный сарай! — взревел Морган. Из их заржавленной тюрьмы выхода не было, настолько плотно, не подумав, он загнал таратайку меж соседок. Оставалось лишь одно: он молниеносно провернул ключ в зажигании, тут же выдергивая тугую ручку трансмиссии на заднюю передачу. Шины взвизгнули, сцепление залаяло и заклацало зубами от возмущения. Рида швырнуло вперед, а потом назад и шарахнуло об спинку сиденья. — Слава богу, наконец-то пятница! — он флегматично оторвал лицо от сложенных лодочкой рук. Что для него уже являлось, по сути, пятницей, то для Моргана было утром понедельника: засучить рукава только предстояло. Вырулив задним ходом всего лишь чтобы смочь выбраться из салона, он распахнул дверь и ринулся в пекло улицы, бросив как было и ключи в зажигании, и в целом казенное имущество, и Рида. Набрал с ходу приличную скорость, вполуха выслушивая в гарнитуре бубнеж выговора от Хотча. И действительно, уж привлек внимание так привлек, еще хуже дела могли обстоять, только если бы он врубил проблесковый с сиреной. Что ж, сам напортачил — сам исправит. И Морган понесся, будто черти гнались за ним, хотя обстояли дела ровно наоборот — он гнался.       Окончился его кросс в чьих-то глухих задворках меж надувного бассейна с верещащими детьми и плохо стриженой живой изгородью. Парнишка попался легконогий, попетлял по району изрядно, но у него изначально не было шансов против осатаневшего от безделия Моргана, и теперь тот с садистким наслаждением выламывал ему руки, вдавив обоими коленями в чужой пожухший газон. «Только дернись, я из тебя душу вышибу!» Хозяйский лабрадор, вываля язык, одобрительно наблюдал с расстояния их возню, раздумывая, не присоединиться ли к игре. Хвост его молотил, взбивая пыльное облачко. Детишки в бассейне наконец-то смолкли. Задний двор наполнялся полицейскими в форме и без, через зеленый забор перемахнул Хотч, в своем костюме похожий на грача, и пришло время подниматься с травы, но он не мог никак остановиться и продолжал яростно обтирать синюю медформу об горячую сухую землю лужайки. За неслучившийся судьбоносный завтрак в Runza's в далеком Дэвид Сити, за недели нечеловеческого напряжения. За недостижимую лазурь волн залива. За муху, в конце-концов. — Все, все, Морган, отпусти его, отпусти — похлопал его по плечу Хотч, почуяв неладное.       Потом Моргана много еще кто хлопал по этому плечу, поздравляя с удачным задержанием, будто оно могло выйти каким-то другим. Впрочем, рассматривая издали темно-серый след, пропахавший ковер травы, осознавал, что оно могло. Чуть сильнее нажать, слегка больше допустимого вывернуть, и медикам нашлась бы работа. Удовлетворения он не ощущал вовсе. Вместо него сквозило смутное чувство потери. На всякий случай он залез во все карманы, но его немногочисленные вещи были при нем.       И только когда с коротким радостным перезвоном напомнил о себе сотовый, он понял, что за пропажу искал. Из всех людей, что Дерек знал, только Спенсер Рид удостоился отдельного рингтона на входящие звонки и сообщения — именно этого. Тем не менее он каждый раз как заново удивлялся бодрому мелодичному звуку колокольчиков, настолько редки были моменты, когда Спенсу требовалось что-то ему написать. Дерек раза три пробежал глазами смску, давя смешки. Ну кто ж в такой манере назначает свидание? Вопрос был риторическим, впрочем.       «Woody's 11149 Термини-Сан Луис пасс рд.» — от предельно короткого послания, не содержащего никаких лишних деталей вроде «жду тебя» или «ну как ты там», веяло максимально повелительным тоном. Спенсу удавалось превращаться в невероятного засранца, когда он того желал. Но в одном Дерек был с ним согласен — медлить дальше никак нельзя. Идеального момента у них может никогда не наступить, нужно выжимать выгоду по капле из того, что имеется.       С истоптанного полусотней полицейских ботинок заднего двора Морган испарился, постепенно слившись с толпой. К Woody's его домчал, не задавая лишних вопросов, смутно знакомый офицер. Кивнул в сторону нужного строения и стартанул, как только пассажир хлопнул дверцей. Перепутать этот бар с каким-либо из десятка других на этой улице было невозможно — подле пламенел пожаром брошенный ржаво-оранжевый Dodge Palada с корявой белой граффити «пидор» по правому борту, в котором они с Ридом варились с утра: не заметить его было нереально. Сама забегаловка походила на хибару на сваях, нахохленная и угрюмая, словно рыбак на льдине. Песок парковки исчертили многочисленные следы мотоциклетных шин, видимо, по вечерам Woody's превращался в байк клуб с пивными реками и, как положено, пьяными драками. Впрочем, очень скоро выяснилось, что Рид выбрал бар местом встречи не за его внешний вид. Длинная крытая веранда была пуста, за исключением единственного существа, и сразу за ней начиналась полоса безлюдного пляжа. Ту лениво и мокро целовали волны, пахнущие йодом и свободой. — Отключи телефон. Свой я уже выключил, — кивнул ему Спенс. — Пусть думают что хотят.       Столик он выбрал самый удачный, из тех, что по вечерам никогда не свободны — с видом. Столиком, хотя, это можно было назвать с натяжкой, скорее, в угоду общему дизайну интерьера то была грубо сколоченная столешница на ногах, скрещенных наподобие строительных козел. Дерек сейчас простил бы даже занозы этому колченогому уродцу только лишь за свежий ветер на коже и соль на языке.       Из мрачных недр подсобки вывалился хмурый официант в джинсовой жилетке на голое, заросшее волосом тело, назвавшийся Майлзом. Для него 4 PM было не тем временем, когда уже можно начинать работать, он не мог взять в толк, чего это можно забыть в его заведении до наступления сумерек: на побережье царил вампирский режим, будто дневной свет мог распылить всех этих упырей на прах и пепел. С неодобрением косясь на непустые кобуры, Майлз записал оба заказа в засаленный блокнот, словно можно было что-то напутать в двух одинаковых бургерах и картошке фри. —«Пришло время потолковать о многих вещах: о башмаках, о кораблях, о сургучных печатях, о капусте и о королях..." — пальнул Спенс без предупреждения, как только официант скрылся с глаз. Дерек уловил, что выстрелил тот цитатой, но не смог сходу припомнить откуда она. Угроза была так себе, бывало и хуже, и он уже открыл рот чтобы отшутиться чем-то под стать случаю язвительным и метким, и захлопнул его: в голове, как в огромной пустой ракушке, мерно шумели волны и переливался перламутр. А остороумных фраз не находилось, как не водилось ни в одной раковине рыбешек. По всему выходило, что Спенсер получит по максимуму стерилизованное объяснение. — Пришло. Я люблю тебя, Спенс, — слова вылетели из него самые простые, зато самые важные, очищенные от мезозойских наслоений разнообразной шелухи. Морган в пропотевшей вонючей футболке, с пятнами земли на джинсах в районе коленей, и до вялости отупевший от бессонницы небритый Рид — им обоим явно излишни были красивые вербальные конструкции.       Коротко выдохнув, тот кивком уронил полароиды с макушки на положенное им место на переносице и вскочил.       Затем обнял себя руками, слегка покачиваясь, точно баюкая, и усадил обратно.       Морган без единой мысли следил, не отрываясь, за тем как кривятся и сжимаются сухие, обметанные жарой губы Спенсера. Корчатся агонией, будто посыпанные солью виноградные улитки. В сердце его болезненно вползало нечто необъятное, гораздо шире горизонта, где циан воды смешивался с церулеумом неба.       Спенсер опять поднялся. — Вот даже как... — из его побелевшего рта просочились даже не слова — их бесцветная тень.       И он пошел прочь. Его осторожные шаги по серым, маринованным морскими зимами доскам, исчерченным тенями пальм, были едва слышны.       Волны шуршали, сдвигая песчинки раз за разом. Тонны воды двигали тонны суши. Тонны секунд пересыпались в песочных часах, двигая время.       Дерек не двигался. Не мог заставить себя обернуться и посмотреть вслед. Замер, не в силах оторвать взгляда от осиротевшего стула напротив. Коричневая обивка того не сохранила ни морщинки, ни вмятины — ни единого напоминания о недавнем присутствии. Громадное нечто внутри Дерека все ширилось и тяжелело, с каждой волной в нем становилось все больше мокрого песка. Сейчас вернется Майлз с заказом, что ему сказать? Спенс? — Мы знаем друг друга сколько? Пять лет. Пять, Морган! Пять! Ты считаешь, что после этого имеешь право на подобные жестокие розыгрыши? — Рид вернулся, плюхнувшись на место, и теперь орал на него, не сняв солнечных очков, ломкими, срывающимися выкриками. — Кто тебя надоумил? Кто еще в этой шайке-лейке? Гарсиа, точно. Ее рук дело. Вам обоим мало бесконечных тупых шуточек... — Я люблю тебя, Спенс, — упрямо повторил Дерек, стараясь глядеть глаза в глаза, но из-за темных стекол трудно было сказать наверняка, удавалось ли ему поймать чужой мечущийся взгляд. — Мне почти 27, а я до сих пор стою голый, связанный скакалкой, в том школьном спортзале. И ты, прекрасно зная все мои уязвимые места, бьешь именно в них. Видимо, я никогда не перестану быть мишенью для таких как ты. — Я люблю тебя! — Прекрати! — из-под нижней кромки космически кромешно-черных полароидов выползли две капли и устремились вниз, подчиняясь земному закону тяготения. Губам было мало той соли, что уже была на них, она понадобилась им еще в жидком виде. — Не смогу прекратить. — За что ты так со мной? — Спенс, давай я сейчас зайду в этот долбаный спортзал и отвяжу тебя, хорошо? Я не шучу. Я сделаю это.       Рид слизнул докатившуюся до уголков дергающегося рта влагу и выложил руки на столешницу. Это было обнадеживающим сигналом — переломом в переговорах. — Предателям там не место. — Ты не веришь мне, так? — и снова хороший знак. Упоминание предательства означало некие ожидания, которые Спенс возлагал на него. — Это сложно будет сделать. Все, что ты демонстрировал до сих пор, знаешь ли... — Да, согласен. Виноват. Но я специалист по навязчивым состояниям, Спенс. Я знаю как действуют одержимые люди, я старался избегать по максимуму всего этого дерьма. — Ты сейчас сравнил меня с навязчивым состоянием, а выражения привязанности обозвал «всяким дерьмом», ты в курсе? — Да, так и есть. Ты — моя обсессия, — второй пункт Морган попросту проигнорировал, иначе дискуссия грозила съехать не в ту сторону.       Спенсер поморщился. — Неудачное сравнение. Но спасибо, что не компульсия. — Старался не доводить. — И снова спасибо. Это было бы неудобно. — Не за что, — Дерек не мог избавиться от ощущения, что разговор все одно зашел не туда, а именно — в тупик. — Так что, Спенс, мне идти? — Куда? — В темный спортзал. Где ты стоишь и ждешь того, кто поступит с тобой по-человечески. — Да иди ты, Морган. Может, я и люблю тебя, но я не уверен, что все же могу доверить тебе уничтожать несущие конструкции моей личности. Каждый раз, когда я кому-то начинаю доверять, это не оканчивается ничем хорошим, а уж такое мне и вовсе некому доверить, — он стащил-таки броню своих чертовых очков, и лицо его, несмотря на трехдневную щетину, казалось как никогда по-детски беззащитным. — Ты — что? — Говорю, что не готов дове... — Нет, ты что-то такое сказал перед этим... Мне послышалось. Не это. То. Другое. — А! Ну да. Да. Тебе не послышалось. — Что — ты? Повтори. — Повторить что? Что я влюблен в тебя с того дня как мы искали по всей комнате диск Металлики, а он был в ноутбуке? Да. Я это сказал. — Пиздец, — с этим нехитрым звуком, похожим на скрипучее падение крышки старого сундука, закрылись многие застарелые гештальты. Дерек понятия не имел что за диск упомянул Спенсер, и это волновало его в самой меньшей степени. Металлика могла случиться с ними в любой из полутора тысяч прошедших дней, плюс-минус еще сотня, хоть даже и в самый первый. Не это имело значение. Теперь у Дерека появилось бесценное знание, которое он понесет, как несут цветы в морозный день, бережно укрывая сверток от стужи под курткой. — Но ты не собирался говорить мне это, да? — Почему же, собирался. Много раз. — Спенс вздохнул, — А вот ты точно этого не планировал. — Ты прав. Хотел унести эту тайну в могилу. — Что изменилось? — Не уверен, что ты хочешь это знать. Можно сказать, я получил предупреждение свыше, не буду вдаваться в подробности. Подожди, а почему я? — Встречный вопрос. — Может быть потому что ты — это ты, Спенс. И никакого другого объяснения не нужно? — Аналогично. Потому что ты — это ты, Дерек. — Почему ты передумал? — Ответ тот же. Потому что ты — это ты. Сложно было даже вообразить, что тебя интересую я. Ты избавился от всех улик, замел все следы. В один непрекрасный момент я понял, что не готов так позориться. — Ты только что сравнил выражение своих чувств с позором, ты в курсе? — отзеркалил Дерек. — Эффект фокусировки, — печально усмехнулся Спенс. — Очевидное эволюционное преимущество человеческого мозга сыграло с нами злую шутку. Мы оба считали выражение наших чувств такой зримой угрозой, что это стало нашим слепым пятном. У нас обоих явные с этим проблемы. — Мне нравится, что ты начал использовать местоимения «мы» и «нас». — Не будь смешным, ты слышишь что хочешь. А значение имеет не местоимение, а существительное «проблема». Кстати, про другие существительные. И что, все эти дурацкие «малыши» и «красавчики» не были издевкой? — Спенс, можно тебя взять за руку? — Прямо тут? Пойдем к воде. — А как же Майлз? — Кто такой Майлз? — Спросил гений с ейдетической памятью и заоблачным интеллектом, — фыркнул Морган. — Майлз — наш официант. Он представился, когда подошел. — Ничего, переживет как-нибудь. Пожалуйста, давай посмотрим на волны поближе. Тебе же этого хочется.       Вплотную, зелень воды окрасилась синим, разлиновалась серебряными барашками. Обрела глубину. Обнаружила прозрачность. Предъявила свои сокровища: камушки да ракушки на дне. Спенсер шел к ней, загребая ногами мелкую манку песка, и добрел почти до самой линии прибоя, где сел, подогнув ноги под себя. Вздернул голову, приглашая присоединиться. И когда Морган опустился рядом, сам придвинулся плотнее и сам накрыл кончиками пальцев тыльную сторону его ладони. — При нашей жизни я не могу себе позволить завести даже кактус, он умрет. Мы начали разговаривать две с половиной недели назад, а закончили сегодня. А могло совсем не сложиться. Я не смогу поливать это растение тогда, когда нужно, я даже не могу предложить ему постоянного горшка.       Дерек закрыл глаза и отдался шуму волн. Выбор метафоры пал на любопытные, проясняющие многое вещи. Видимо, для рожденного посреди пустыни Мохаве Рида чудо любви заключалось в воде, дающей жизнь зелени и цветам. — Спенс, давай... Давай попробуем. Заведем этот сраный кактус. Я стану поливать его и в твою очередь, — Морган перевернул руку ладонью вверх и переплел свои пальцы с прохладными, вопреки жаре, пальцами Рида. — Мне бы хотелось что-то цветущее и гораздо менее колючее, — угрюмо отозвался Спенсер, потирая свободной рукой щетинистый подбородок. — Как знать, может, этот цветок окажется фиалкой, а? Пока не попробуешь, не узнаешь, да? — Как ты себе это представляешь? Мы станем трогать друг друга коленками под столом во время брифингов? Ездить в Чикаго к твоим на рождество? Вот они обрадуются! А Хотч так просто вне себя будет от счастья, поздравит нас от всей души. Да нас просто вышибут обоих из отдела, и из FBI заодно. Знаешь, некоторые черты не стоит пересекать. — И как же мы теперь будем, Спенс? — Как и все эти годы, что должно поменяться? — Например — все? — Например — ничего. Разве мало того, что уже есть? — Ты отшиваешь меня, держа за руку? — Дерек, это никак не связанные между собой вещи. Я держу тебя за руку потому что я хочу держать тебя за руку. И я отказываю тебе потому что то, что ты предлагаешь, принесет нам больше проблем, чем радости. — А у тебя, я смотрю, никогда не было даже кактуса? — правильно, наверняка, было бы найти какие-то другие слова, но Дерек не смог обуздать свой ядовитый язык. — Да при чем тут кактусы? — При том, Рид, что ты не подозреваешь, что иметь что-то драгоценное — не означает только лишь неразрешимые проблемы. — Ты прав в одном, кактусов у меня не было. Зато была мать с параноидальной шизофренией, и никого вокруг чтобы помочь мне. И это, поверь мне, означает только бесконечное море неразрешимых проблем. Ты знаешь, что я тогда сделал. Я — сдался. И не горжусь этим. Не горжусь и тем, что сдаюсь прямо сейчас. Возможно, я потом об этом пожалею. Мы оба пожалеем. Но я сдаюсь.       Они сидели на песке, не разнимая рук и сомкнувшись плечами, уставясь в накатывающие волны еще довольно долго, словно Мартин и Руди, пока, следуя сюжетной линии, Мартин не поднялся чтобы высвободиться и отпустить.       Морган быстрым шагом дошел до прибрежного шоссе, а потом побежал, силясь быстрее вырваться из зоны притяжения залива, воды ему хватило по горло. Задыхался не от бега, погребенный под соленой толщей чувств, а от тяжести того сокровенного дара, что вручил ему Спенсер Рид: он не инопланетянин, присланный из соседней галактики, не вечный чудо-мальчик на «А» с плюсом, и уж точно не божок канувшего в лету пантеона, требующий кровавых жертв, он сам — весь открытая незаживающая рана. И теперь Морган будет нести это знание совсем не как цветок. Так несут хоронить любимого кота, прижимая к себе в надежде побыть рядом еще чуток, прежде чем... И это знание было жгучим и огромным, и заслоняло весь остальной мир.       Аэропорт Тернер Филд встретил BAU унылым дождичком. Вот-вот с округом Колумбия должен был приключиться сентябрь. После субтропического пекла было зябко, но Морган почти успел соскучится по прохладе. Он закинул сумку в багажник своей машины и уселся на водительское сиденье. Ехать никуда не хотелось, да и смысла в этом не было ни малейшего. Отщелкнув крышку моторолы, он отбил смс и почти что рассмеялся. Ну кто же так приглашает на свидание любовь всей своей никчемной жизни?       «парковка Тернер Филд SOS ASAP BYOB» — понахватался, видимо, не лучших манер кое у кого, не написав даже «здравствуй».       «CU KIT» — получил он в ответ уже через секунду сообщение, будто Гарсиа сидела в своем кабинете, только и ожидая его посланий. Впрочем, скорее всего так и было, Морган еще в Галвестоне известил подругу, что везет новости. И та извелась, ожидая. — Ннну? У меня уже рука к пробке от шампанского присохла, все жду, когда открывать можно будет, — Гарсиа ввалилась на пассажирское сиденье, щебеча, яркая и громкая, как тропическая птица, и хлопнула дверцей, хотя Дерек сто раз просил ее не делать этого. Никакой бутылки в ее руках и в помине не было. — Пенелопа, не так громко, пожалуйста. — Давай, выкладывай уже. Вы теперь будете жить долго и счастливо? И умрете в один день? — Дай мне собраться с мыслями, не мельтеши. — Мне не нравятся твои слова, котик. И лицо твое тоже не того... не очень. Выглядишь, если честно, как после техасской резни бензопилой. — Послушай меня. Только тихо. Рид сказал «да», но это значило «нет». — Ты путаешься в показаниях, милый, — притихла Гарсиа.       Внутри Дерека ожило и заворочалось нечто плотное и большое, что сидело в нем и дремало с того разговора на пляже. Пенелопа разбудила эту силу, и она разбухала в нем с каждой секундой, ей было мало пространства за грудиной. Потеснив сердце, сжала его до жалкого мокрого комка и подперло гортань. С ужасом Морган понял, что еще миг, и оно выльется, вымывая поток слов. Сил сопротивляться этому не осталось. И он открыл рот и позволил потоку прорваться. Он говорил, и говорил, и говорил, не упуская ни одной детали. И чем дольше он говорил, тем больше делал паузы между словами, перейдя к концу на шепот. — ...И, в общем, никаких фиалок, никаких мне даже кактусов. — О божечки, Дерек… — вот так вот, не «любовь моя», не «дружочек» и не «солнышко», а «Дерек». Имя это слетало с губ Пенелопы по двум только поводам. Когда она слишком сердита для шуточек, или, как сейчас, когда ее огромное сердечко переполнено печалью. Позволить Пенни грустить Морган никак не мог. Его чудесная тропическая птичка должна заливаться смехом и чирикать, называть его дурачком, котиком, да кем угодно. Только не тосковать. — Пенни, если ты сейчас скажешь, что я в жопе, я с тобой больше не разговариваю. — О божечки… — повторила Пенни и стащила очки. Глаза ее стремительно наводнялись блестящей горечью. — И что сейчас? — Я скажу тебе что сейчас, дорогая моя. Мы не будем тут реветь, как две школьницы. Мы поедем и знатненько накидаемся, как два взрослых ответственных человека. Где там твое шампанское, открывай. — Раз текила, два текила, три текила... — Пол... — абсолютно серьезно кивая, подхватил Дерек старую глупую шутку.