Черное и белое

От наркоза Дженсен отходил очень тяжело. Много времени ушло просто на то, чтобы сфокусировать взгляд на медсестре, орудующей над капельницей. Еще больше, чтобы проверить, все ли части тела на месте. Голова сомнений не вызывала, так как раскалывалась жутко. Руки лежали поверх одеяла, сплошь забинтованные, но целые. А вот ноги рассмотреть не получалось, шея не поворачивалась. Его охватила паника. Самое страшное, что он мог себе представить, это провести остаток жизни в виде жалкого обрубка, запивающего боли самогоном. Дженсен знал и таких. Но его страхи, похоже, оказались напрасными – пальцами левой ноги в конце-концов удалось пошевелить, а правая болела так, что он невольно скрежетал зубами. Он открыл пересохший рот, чтобы что-то спросить медсестру, но не смог выдавить из себя ни звука. “Что за черт!” - Дженсен выругался про себя, и попробовал еще раз, но вышло не лучше. “Да что ж такое. Горло не болит и не забинтовано. Что же с голосом?” Он с мольбой взглянул на медсестру, надеясь, что та обратит на него внимание и скажет хоть что-то. Милая девушка, (Кэрри, судя по блестящему бейджику на кармане халата) наконец сжалилась над ним: - Не трудитесь говорить. К вам скоро подойдет доктор, он все объяснит. Она ушла. Естественно Дженсен ее не послушал. Он снова и снова пытался добыть из своего горла хоть звук, пока не запаниковал и не начал плакать. Ручейки слез было никак не вытереть и они противно стекали в уши. Все навалилось на него, разом: темнота, жар, их сумасшедшая беготня по рушащимся переходам, взрыв, вопли охваченного огнем Джейсона. Он пытался, завернул его в свою куртку, катал по полу, но все было напрасно – осколок в животе сделал свое дело не хуже огня. Джейсона Эплза, Лысого, его друга, пришлось оставить. Ему довелось бежать, прыгать в пустую лифтовую шахту, спасаясь от новой взрывной волны, будь он неладен, этот чертов метан. Сиганув вниз с четырехметровой высоты он приземлился на крышу подъемника, сломав при этом лодыжку. Сверху его тут же присыпало пылью и мелкими осколками. Дженсен помнил, как сквозь дикую боль от сломанной ноги успел порадоваться тому, что лететь оказалось недолго. Будь он на верхнем уровне – наверняка свернул бы себе шею. Потом он бесконечно долго полз по аварийной лестнице вверх, обдирая кожу на обожженных ладонях, волоча бесполезную, изогнутую зигзагом, ногу. Выполз, счастливчик, прямо в руки спасателей, и сознание потерял уже в машине скорой, успев подумать только о двух вещах. Поскорбеть о Джейсоне и пожалеть о том, что наговорил Джареду. “Вот бы ты был здесь...” Лампа на потолке его палаты светила тускло и то и дело мигала, словно вздрагивая. - Здравствуйте, вы должно быть наш Джон Доу. Меня зовут доктор Спенсер. Дженсен слегка повернул голову, чтобы рассмотреть вошедшего врача. На вид ему было никак не больше тридцати, писанный красавчик, среднего роста блондин с голубыми глазами, пышашей здоровьем кожей и идеальной “я не скуплюсь на стоматолога” - улыбкой. Дженсену вдруг стало не по себе от того, что он лежит здесь весь покореженный и совершенно беспомощный перед этим парнем, и даже слова не может из себя выдавить. Еще больше не по себе было от этого “Джон Доу”. Навевало ассоциации с моргом, почему-то. - Ну что, скажете, как вас зовут? Джон Доу, право, как-то негостеприимно. “А черт, да если бы я мог!” - Интересно. Вы не можете говорить? Моргните раз, если да. Дженсен отчетливо зажмурился. - Интересно, - красавчик в халате повторился, - повреждений гортани и голосовых связок мы не обнаружили. Значит сотрясение. - Он перевел взгляд на бумаги в папке. - Давайте по порядку. Среди ваших вещей мы нашли брелок с буквой J. Если это первая буква вашего имени, то я предпочел бы называть вас Джеем. Моргните, если согласны. “Уже что-то.” Дженсен моргнул. - Итак, Джей. У вас ожоги и механические повреждения кистей рук, к счастью не очень серьезные. Заживут, но будут рубцы. На вашу последующую работоспособность они не повлияют. Еще у вас трещины в двух ребрах, множественные ушибы на теле, повреждена барабанная перепонка в правом ухе. Все это тоже поправимо. Сложный перелом голени пришлось оперировать и укреплять металлическим штырем. Если грубо, то ваши кости разлетелись на куски и здорово покромсали мягкие ткани. Вас быстро доставили и благодаря этому ногу удалось спасти, но хромать вы все же будете. Сразу отмечу, что работу врачей и ваше пребывание здесь оплачивает муниципальный комитет здравоохранения в лице его главы мисс Елеонор Куинсли. Вам придется заплатить только за железяку в вашей ноге, но это уже потом, когда мы выясним кому присылать счет. “Как мило с вашей стороны, мать вашу. Конечно, деньги на страховку с каждой зарплаты, они же нихрена не значат. ” - Что касается затруднений с речью. Иногда такое бывает после сотрясения, или сильного шока, а у вас, Джей, и то и другое в наличии. Есть хорошие шансы, что это пройдет в ближайшие несколько недель. В общем, отдыхайте и все будет хорошо. Я зайду к вам завтра, а сестра будет наведываться к вам каждые три часа. “А черт бы тебя побрал!” Дженсен отчаянно шевелил губами, изображая слова “Стойте! Подождите! Мое имя! Мне нужно позвонить! ”, но доктор уже шел прочь по коридору размашистым шагом чертовски уверенного в себе человека. Похоже идентификацию личности и поиск родных мисс Елеонор Куинсли не оплачивала. Дженсен откинулся на подушку и попробовал дышать ровно и размеренно. Лампочка продолжала вздрагивать, нога ныла, а перед глазами предательски плыло. Оставшись один он расклеился окончательно. Он с самого детства боялся больниц. Конечно, никому не нравиться быть больным, но у Дженсена это была именно фобия, иррациональная и беспощадная. Его воображение против его воли рисовало сюрреалистические картины то монстров в белых халатах, с окровавленными инструментами в руках, то одинокой палаты, в которую никто не заходит и из которой никак не выбраться. “Найди меня, пожалуйста. Забери меня отсюда. Прости, что я наговорил тебе всякого дерьма.” Джаред открыл глаза. Поднялся с нерасстеленой кровати, принял холодный душ, оделся, выпил стакан воды и вышел из дома. Дорогу к Питу он уже запомнил. Пустой бар светил до блеска затертыми, но чисто вымытыми деревянными половицами. Стулья были опущены, а на каждом столике на бумажной салфеточке с фигурным краем стоял стаканчик с хризантемой. Эти цветы на салфетках резко диссонировали с общим видом помещения. “Каждый справляется по-своему” - подумал Джаред, глядя на хозяина, усердно протирающего посуду на полках. - Эй. Можно войти? - Здравствуй, приятель. Заходи. - Пит осторожно похлопал его по плечу, как старого друга. - Спасибо, я ненадолго. Пит, ты читал ту газету, где мое интервью? Пит смущенно потупил глаза. - Да ее, вроде, как все, кто тебя здесь знает, читали. Злые были, конечно. Только ты, это, забудь. Я зла не держу... Я ж вижу... - Пит. Я не давал того интервью. Моя мать придумала его, чтобы о нашей семье написала пресса. - А. Тогда ясно. Хорошо, что сказал. - Он уже третий раз начинал натирать полотенцем и без того блестящий бокал. - Джаред, не знаю, как у вас в Фей-таун, а у нас не очень то жалуют, когда парни, ну ты понимаешь, друг с другом. - А какая теперь разница? - Джаред спрашивал без раздражения, просто, и правда, даже если осуждали, или до сих пор осуждают, какая разница, когда его нет. - Да погоди. Я не то имел ввиду. Я хотел сказать, что вас двоих это не касается, - он наконец перестал мучить бокал и вернул его на полку. Полотенцем он украдкой промокнул уголки глаз. - Знаешь, сколько парней молодых, хороших пропало. У многих маленькие дети. И жалко их, сил нету. А когда про Дженсена узнал, так словно внутри все оборвалось. Как свое дитя похоронил. Он тут многим был как сын: мне, преподобному Моргану, Родни. Такой странный мальчик, не от мира сего. Все видели, какой он талантливый. Сам тоже, грешным делом, надеялся, что вот наступит день, он придет ко мне и скажет “Питти, а я уезжаю. Я буду художником.” А я буду сидеть здесь, выгонять метлой забулдыг, читать газеты, а там на первой полосе будет наш мальчик. Богатый, известный, с какой-нибудь девушкой хорошей. Это мечта у меня такая была. И Родни, и Морган тоже об этом мечтали, я знаю. Такая у нас была общая мечта. А вот видишь, не сбылось. - Пит, - Джаред сел. Он был по прежнему спокоен, только сил стоять вдруг не стало. - Когда мы говорили с ним последний раз, мы поссорились из-за того интервью. Он мне не поверил. Но он сказал одну вещь. Точнее, я понял, что он это имел ввиду. Он сказал, что я должен понять, что вы все здесь люди, и что это ваш дом. Он не хотел вас бросать, Пит. Он вас любил и считал себя обязанным. Не хотел счастья на новом месте, пока у вас его нет здесь. - Ох, Боже Пресвятой, - толстый бармен расплакался, - ох, Пресвятой Боже. Послушай, - Джаред поднялся, - мне пора. Я зашел спросить, как мне добраться до шахты. - Конечно, конечно. Там же машина твоя осталась, конечно. Здесь пешком можно. Смотри, я сейчас, сейчас покажу, только высморкаюсь. Джаред шел ровным, размеренным шагом и смотрел, как рассвет красит в лиловый ободранные плоские крыши. Он думал о том, что такой пейзаж Дженсен видел каждое утро, и о том, сколько еще работы осталось для них, добровольцев. А внутри у Джареда горел костер, огромный, с языками оранжевого пламени до самого неба. На таких кострах хоронили когда-то королей. А Джаред хоронил все лишнее в себе: задавненные обиды, страхи, неуверенность, гордость, зависть, пассивность и чрезмерную осторожность. Все, обо что спотыкался на своем пути, так часто, что в конце концов опоздал к месту назначения. Джаред, конечно, ничего о костре не знал, и о своих внутренних ощущениях не задумывался. Он думал о работе, о том, что нужно жить, он думал о Томми, которого давно не видел и за которым очень соскучился. Старый Джаред на его месте напился бы вусмерть и завершил бы начатое на подоконнике офиса. Старый Джаред был инфантильный слабак. Новый Джаред прошел мимо стоянки и направился прямиком к своим знакомым, уже копошащимся среди обломков. - Я думал, ты уехал, - первым его, как всегда, заметил Родни. - А мы что, уже всех оттуда вытащили? Всех они оттуда вытащили только через неделю. Всех кого могли, если быть точными. Чтобы сдвинуть с места некоторые обломки, нужны были кран и бульдозер. Саймон с другими, небольшими парнями, рискуя головами по второму кругу облазили то, что осталось от нижнего уровня, но никого не нашли. Их работа закончилась. Пора было возвращаться домой. Джареду оставалось определиться с понятием “дом”. Чад и Пэм забрали его. Он не доверял себе вести машину в таком состоянии. И судя по тому, что моментально отрубился на заднем сидении, он был прав. Они ему сочувствовали. Рассказали, как все эти дни сидели на телефоне, проведали всех Джонов Доу во всех больницах города, пару раз даже ездили в морг на опознание, прихватив с собой фото, но так ничего и не нашли. Они очень старались. Не их вина, что медсестра, регистрировавшая поступивших, решила, что распечатки с зарплатного счета на имя Джейсона Эплза, найденной в кармане брюк, уже достаточно для установления личности. По несчастливому для Джареда стечению обстоятельств, когда Дженсена переспрашивали об имени, он был под обезболивающими, сонный и все еще тугой на одно ухо. Он ослышался и моргнул один раз, подтвердив досадную ошибку. Стоит ли говорить, с какой аккуратностью составлялись списки пострадавших, умерших и пропавших без вести, какая неразбериха царила в первые дни, и сколько людей обрывали телефоны каждой из муниципальных больниц. Несчастный Джейсон долго кочевал из списка в список, пока не оказался среди “Пропавших без вести, предположительно под завалами.” Естественно в больницах ни с какими списками никто не сверялся. Их задачей было поскорее подлатать и выписать. Джаред ничего этого не знал. Он вернулся в свой старый дом, сводил сына в зоопарк, как и обещал, купил ему, не дожидаясь Рождества, игрушечную модель железной дороги. Они сидели вечерами на полу в гостинной и запускали поезда с грузами и пассажирами. Звонила мать и они едва ли не впервые в жизни Джареда поговорили спокойно. Ему было все равно. Он поехал на Кеннери-лейн 17. Просидел там день, перебирая картины. Пастели, акварель, уголь, холсты маслом, карандаш, туш, гуашь, обычные детские цветные карандаши, огрызки которых валялись по квартире то тут, то там. Одна из немногих картин маслом изображала его, сидящего на деревянном полу школьного кабинета, в окружении чертежей и заготовок на детали. Еще на одной картине, неоконченной, они с Дженсеном купались в озере. Два размытых, призрачных пастельных силуэта, окруженных темной водой. Все найденное Джаред разложил и расставил на виду, потом сварил себе кофе, сел на кровать и первый раз с тех пор, как узнал, вдоволь наплакался. Он разглядывал картины, впитывая через них отголоски той красоты, которую нес в себе их создатель, и думал, что делать дальше. - Не пугайся. Это я. Предупреждение не помогло. Джаред вскочил с кровати, опрокинув при этом чашку. На покрывале образовалось живописное пятно из кофейной гущи. - Жен! Что ты здесь делаешь? - Я приехала с тобой поговорить. - Как ты узнала, где я буду? - Догадалась. Женевьев окинула картины взглядом профессионала, и Джаред почувствовал странный укол ревности. - Он был действительно очень хорош. Мне жаль. - Жен, правда. Не лучшее время, и тем более, не лучшее место. Если ты о документах на развод, то давай поговорим вечером. - Нет. Я хочу тебе рассказать кое-что. Это надолго, потому я прошу выслушать меня до конца и не перебивать. Джаред так и сделал. Потом они посидели молча какое-то время. Ему нужно было осмыслить. Наконец, он заговорил. - Тебе стоило рассказать мне раньше. - Нет. Ты бы не понял. - Да, ты права, наверное. Я и сейчас не до конца понимаю. “Понимаю, что ничего не знал о человеке, с которым прожил почти десять лет. И не хотел знать, списывал все на особенности характера.” Джаред внимательно смотрел на без пяти минут бывшую жену. “А Томми? Получается, он тоже любимая вещь? Господи, вот это новости.” - Жен, но почему сейчас? - Потому что, я уверена, впервые за все время, я понимаю, что ты чувствуешь. Раньше я только догадывалась, постоянно спрашивала совета у Джулии, чтобы не попасть впросак, но теперь я уверена. У тебя забрали что-то твое, и тебе плохо. Видимо, я еще не до конца отпустила тебя, потому что мне не все равно. Я не хочу, чтобы ты страдал. А ты страдаешь и в тоже время не делаешь ничего, чтобы тебе стало легче. - Но что я, по-твоему, могу сделать? - Ты можешь отомстить. - Что? - Ты видел место аварии. Думаешь, она случайная? - Нет, конечно. Перекрытия были совершенно ни к черту. Кое-где из балок труха сыпалась. Да много там всего было. Они явно экономили на безопасности. - Я так и думала. Вот. - Она вытащила из сумочки тонкую черную папку. - Здесь контакты одного юриста. Ее зовут Кэтрин Кэссиди, у нее, можно сказать, похожие на мои симптомы. Джулия работала и с ней какое-то время. Конечно, она еще очень молода, но если у меня есть то, что называют интуицией, в искусстве, то у нее это самое в юриспруденции. - Постой, ты хочешь, чтобы я подал иск на владельца этой шахты? - Не просто подал иск. Я хочу, чтобы ты уничтожил сукиного сына, чтобы ты оставил его семью без гроша, а его самого засадил как можно надольше в самую мерзкую тюрягу, которую можно найти в стране. Думаю, тогда тебе полегчает. Конечно, такое разбирательство займет кучу времени, и траты на экспертов и судебные издержки будут астрономическими, но, по моему мнению, на хорошую месть не нужно скупиться. При этих словах лицо ее оставалось совершенно безмятежным. Она сидела на стуле и качала на ноге изящную туфельку с красной подошвой. Джаред подошел к ней и опустился рядом на корточки. - Жен, у меня есть один вопрос, очень важный. Почему ты вышла за меня? Безмятежность испарилась. - Я хотела тебя себе. И я знала, что тебе нравлюсь. Но, наверное... Наверное, я просто хотела быть нормальной. Дом, муж, ребенок. Как у всех. Я читала, что большинству людей неприятно, когда в их присутствии все разговаривают на непонятном им языке. Это, кажется, уместная аналогия. - Милая, - Джаред протянул руку и коснулся ее щеки, - я сейчас скажу что-то очень важное. Никогда больше не смей думать о себе, как о ущербной. Ты приложила намного больше усилий, чтобы быть мне хорошей женой, чем я – чтобы стать хорошим мужем. Ты прекрасная мать, лучше многих так называемых нормальных. И я никому не пожелал бы быть твоим врагом, но для меня ты - настоящий друг. В ответ она улыбнулась. Встреча с мисс Кэссиди состоялась на следующий день. Жен не обманывала – девушка и правда производила впечатление беспощадной белой акулы, которая заглотит вас целиком и не подавится. Джаред рассказал все как есть, и о Дженсене, и о том, что видел, пока разбирал завалы, и то, что пойдет на все, чтобы виновные были наказаны. Она взялась. Пообещала в кратчайшие сроки подготовить все необходимое для официального иска и подыскать команду экспертов, способных выступить в суде. От Джареда она потребовала поработать с потенциальными свидетелями, которых представители компании начнут шантажировать, запугивать и покупать сразу, как только узнают об иске. Джаред поработал, и такой работы со свидетелями еще не видел ни один юрист в их городе, и хорошо, что не видел. Плохо было то, что ее не увидел Дженсен. Это избавило бы его от мучительных часов терзаний и сомнений, и от мыслей вроде: “Жалкий дурак! Никто тебя не ищет. Опять возомнил о себе черт знает что.” Джаред позвонил Моргану и попросил собрать в школе всех. В буквальном смысле всех, кто хоть каким то боком имел отношение к злосчастной шахте №4. Пришло несколько сотен человек, в основном – члены семей погибших и те, кто так или иначе знал Джареда. Парни с которыми они разбирали завалы были все до единого. С ними он переговорил отдельно, раздав каждому по небольшому фотоаппарату. Все согласились и никто не задавал лишних вопросов. А через два дня на столе у мисс Кэссиди были десятки отснятых пленок. Это была ее идея, не дожидаясь официального разрешения суда посылать на место происшествия экспертов, отправить туда местных, так сказать, по свежим следам. Как она и рассчитывала, когда стало ясно, что восстанавливать нечего, а вся документация была эвакуирована, руководство шахты умыло руки. Все, что они потрудились сделать, это поставить нескольких престарелых сторожей, чтоб гоняли мальчишек, желающих порыться в кучах обломков. Мисс Кэссиди могла бы рассказать им, как беспечность и излишнее чувство безнаказанности губят людей, но ее клиентом был Джаред, а не они. На этот раз. Джаред, который произнес речь. Речь, которая, на самом деле, посвящалась одному единственному человеку. Если бы Дженсен в тот момент не лежал в своей палате и не чертыхался мысленно от невозможности почесать жутко зудящие ладони, а стоял вместе со всеми на школьном стадионе, он бы услышал, как прокашлявшись, Джаред, взял в руки микрофон, и произнес: - Мое имя Джаред Падалеки, и еще несколько месяцев назад я был одним из тех богачей-бездельников, которых вы наверняка не любите. Когда я впервые попал сюда, то считал вас людьми второго сорта, грубыми, глупыми, необразованными. Людьми, которых удобней не замечать, от которых лучше держаться подальше. Но один человек заставил меня вытащить голову из задницы и оглядеться вокруг. Это Дженсен Эклз. Уверен, вы знаете, о ком я сейчас. Дженсен, он был талантлив, но более того, он верил, что он здесь такой не один. Он верил, что каждый из вас в чем то талантлив. Он заставил меня посмотреть, и я увидел, что вы так же трудолюбивы и изобретательны, так же честны и добры, как и любые другие люди. И мы с вами ничем не отличаемся, только условиями в которых живем. Вы можете по-разному относиться к этому, но я хочу быть честным. Я здесь, потому что любил его. И я потерял его, как и вы потеряли своих любимых, я скорблю вместе с вами. Вот только скорбь и слезы не предотвратят всех будущих аварий, не так ли? Они не помогут вдовам свести концы с концами, не помогут поднять на ноги осиротевших детей. Слез и скорби мало. Нужно извлечь урок и действовать. Я здесь, чтобы сказать вам, что я подаю иск на руководство шахты во главе с Кристианом Келлером и собираюсь в суде доказать, что именно он виновен в случившемся. Я хочу, чтобы он ответил за то, что годами пренебрегал требованиям безопасности, ни во что не ставя ваши жизни и ваше здоровье. Но мне нужна ваша помощь, один против их денег и толпы адвокатов я не справлюсь. Понимаю, вы никогда такого не делали, и боитесь, что выступив, потеряете и те крохи, которые имеете. И я не могу предложить вам защиты. Я прошу вас, каждого, решить для себя, стоит ли оно того, бороться? Или лучше сидеть тихо и дальше, надеясь, что следующий взрыв прогремит над головой не у вас и не у вашего сына? Массовые митинги и забастовки шахтеров, прокатившиеся городом, существенно ускорили судовой процесс, и первое заседание суда было назначено уже на декабрь. Нанятые Кэтрин эксперты получили официальное разрешение работать на месте происшествия, а щедрая оплата от мистера Падалеки заставляла их работать еще чуточку быстрее. Как и ожидалось, на согласившихся выступить в качестве свидетелей начали давить, но Джаред не ошибся ни в одном из ребят – предлагаемые взятки достигали цифр с шестью нолями, угрозы сыпались как из рога изобилия, но ни один не отказался от показаний. Для Джареда лично все очень быстро стало оборачиваться очень гадко. Мать, не изменяя своим привычкам, добавила шпилек сыну под ногти. Он был лишен всего наследства, права голоса в правлении Selective Dynamics и вынужден был продать ей свою долю акций. Того, что осталось, а осталось немало, хватило на то, чтобы основать для Томаса трастовый фонд и оплатить судебные издержки. Джаред очень быстро понял, что чем бы не закончился суд, а после него он останется не то, чтобы без гроша, но и без состояния тоже. Он быстро смирился с этой мыслью. Вдобавок, его лицо было на всех каналах. Журналисты-заказушники вывалили на свет все грязное белье которое смогли на него накопать. Даже Чада, его брата бывшего алкоголика не обошли вниманием. Историю с Дженсеном, которую знали слишком многие, чтобы утаить от прессы, мусолили на все лады. Даже приперлись к Жен на выставку с камерами, чтобы расспросить о том, как она отнеслась к такой измене. Жен оказалась настоящим другом во всем. Бравая репортерша порнографической внешности узнала то, что они решили развестись за долго до того, как Джаред встретил Дженсена, и причиной тому стала несовместимость ее плотного рабочего графика с семейной жизнью. А претензий к мужу она не имеет, желает Джареду всяческого счастья и сожалеет о его потере. По иронии судьбы, огласка, приданная их с Дженсеном непродолжительным отношениям, сыграла на пользу делу. Трагическая история любви быстро стала популярной, и не было такой домохозяйки, которая не смахнула слезу, читая ее очередную газетную интерпретацию. Ну или скучающей на дежурстве медсестры. “Давай, придурок, поднимай и тащи свою тощую задницу! Раз-два...Раз-два...” Сцепив зубы и тяжело дыша, Молчаливый Джей, как его тут прозвали все до последнего санитара, пробовал первый раз подняться на костыли. Повязки на руках ему сняли только вчера, и он помалу разрабатывал онемевшие пальцы. Шина на ноге пока оставалась на месте. Наконец ему удалось сделать несколько шагов и он, под присмотром медсестры, поковылял к сестринскому посту в конце коридора. “Привет девчонки! Обратите внимание на обворожительного калеку. Ну-ка.” Он постарался улыбнуться как можно милее и помахал им рукой. - О, привет, Джей! Ты уже встаешь? Молодчина. Значит скоро мы тебя отсюда выпишем. Надоело уже наверное, да? В ответ Дженсен кисло скривился. Надоело не то слово. Когда после аварии раненых развозили по больницам, мест не хватало и его отправили в крошечную клинику при медицинском колледже в самом дальнем из пригородов. Кроме него, по словам доктора, там было еще несколько пострадавших с шахты. Но знакомство завести не удалось по двум очевидным причинам. А проведать его так никто и не пришел. - Устал? - спросила Кэрри, сестричка, которая была к нему добрее всех. - Садись тут посиди с нами. - Вот, послушай, - теперь она обращалась к одной из своих коллег, - познакомились они на художественной выставке в галерее его бывшей жены. Да, он был художником. Ну я не знаю как, значит шахтером и художником одновременно. А потом начали встречаться. Только Дженсен не хотел с ним ехать и оставлять своих друзей. Вот, тут пишут, что его школьная подруга говорит, что у него был сложный характер. Наверное, это все объясняет. А потом он его неделю искал под завалами. Работал вместе со всеми, а его брат помогал ему обзванивать больницы. Да, точно. И нам тоже звонили, вот, я даже номер записала, мистер Чедвик Падалеки, искал Дженсена Росса Эклза. Просил перезвонить в любое время суток, если что-нибудь выясним. А потом они его нашли полностью обгоревшего, только по кусочку куртки с документами опознали. Вот, тут даже фото есть. Такой парень красивый, на Джея чем то похож. Ах, девочки, такая грустная история. Плакать хочется. А Дженсену наоборот, хотелось орать! Он выдрал газету из рук вскрикнувшей Кэрри, и судорожными жестами потребовал у них ручку. Дрожащими, негнущимися пальцами он нацарапал прямо на газете: ДЖЕНСЕН РОСС ЭКЛЗ – ЭТО Я! ПОЗВОНИТЕ ДЖАРЕДУ НЕМЕДЛЕННО! - О Господи! - прошептала одна из сестер, пока Кэрри с вытаращенными от удивления глазами набирала номер Чада.