Zu schnell streckt der Einsame dem die Hand entgegen, der ihm begegnet.¹
Душевая кабина плачет ядом, на стенках конденсируется едкий пар. Респиратор защищает дыхательные пути, и все же запах слабо пробивается сквозь фильтры, на глаза наворачиваются слезы. Его белки тоже покраснели, бинты на лбу пропитались потом. – Давай… последний… Это кашеобразное месиво следовало сливать постепенно, зачерпывая из котла проржавевшей до основания алюминиевой миской, которая еще два часа назад была многообещающе новой. Теперь от нее отваливаются куски, жидкость протекает, из-за чего нужно срочно прерываться, дабы отмывать пятна на ванной, пока те не проели акриловый слой. В итоге решили лить напрямую из котла, но делать это следовало медленно и аккуратно, учитывая напор воды из крана и соблюдая пропорции, допустимые для водопроводных труб. Макишима направляет поток, наклоняя котел под нужным углом, а удерживать чугунную громадину на весу пришлось Когами. От усилий и жара вспотел чудовищно, но все же ближайшие полдня в эту ванную ни ногой – пусть вентиляция сначала вернет сюда пригодный для вдыхания воздух. Хотя, по-хорошему, ее бы следовало проветривать еще с неделю… Когда наконец закончили, отчистили наспех котлы и завалились на полу гостиной, сняв респираторы, подальше от осточертевшей вони, поближе к окну. – И хочется тебе сейчас курить… Глоток долгожданного дыма и прохладный ветерок из форточки – лучшее, что произошло с тобой за это мерзкое утро, но Макишима отрады не разделяет. Выглядит кошмарно, физический труд – определенно не его стихия. Полежав немного на голом полу, все же подвинулся к столику, укутавшись в одеяло. – И хочется тебе сейчас под котацу… Волосы спутались и прилипли к лицу, кожа белее бумаги. На него уже смотреть больно, а это только начало… – Морозит… Черт бы его побрал. – Поспи… И почему-то именно сейчас вдруг начал воспринимать это уставшее недоразумение как живого человека, чья боль ничуть не уступает любой другой боли. Но нет – поздно. Пока главное – заполучить пульт. Объясняться с совестью будешь потом, если после такого она там еще останется. Единственный реальный шанс был на кухне, но тогда ты предпочел подкрасться и мило угрожать на ухо, пока он не додумается врезать ногой под колено и одним прыжком достать стола, где по неосторожности оставил свое главное преимущество. Удара током не было – знал, что это ты позволил ему освободиться. Не понял только, с чего бы. Да ты и сам не понял… Предложил помощь. Он согласился. Наручники все же снял, иначе не справились бы. Но этого мало – а от ошейника тебя так просто не избавят. – Когами… – угрожающе сжал в руке пульт, чем надавил на все твои нервы сразу, и никакого переменного тока не надо. – Принеси мне лекарства…***
Неспроста он так сговорчив. Жалость жалостью, но здесь нечто большее. Либо подстава, либо чувство вины. А вероятнее, и то, и другое. – Отдай пульт. Смеешься. Швырнул ему эту безделушку, реагирующую лишь на твой отпечаток. Попробовал разблокировать – получил двадцать киловольт под пальцы. Выругался. – Думаешь, что если соблюдаешь мелкие правила, можно нарушать большие?⁴ Голова болит. Раны под бинтами скверно ноют, будто пробитый череп начинает кто-то медленно сверлить. Ножевой подарок на груди тоже решил напомнить о себе, чувствительно реагируя на каждый глубокий вдох и движение левой рукой. Что, впрочем, не помешало тебе сорваться с места, дабы поднять оброненный им пульт. Аккумулируя оставшиеся силы в мышцах, встал на ноги и вышел из комнаты. Не отрывая пристального взгляда от Когами, который продолжает спокойно курить, даже не глядя в твою сторону. Ему сейчас ничего не стоит повалить тебя обратно, если потеряешь бдительность. Проследить до комнаты, затем выхватить лекарства прямо из рук, чтобы шантажировать болью. Или попросту сбежать, пока ты там возишься. «Падающего – толкни».² – И да, если вдруг решишь прогуляться… – предупредить, по крайней мере, стоит. – До конца улицы не добежишь. – Расслабься, Макишима, – не обернулся, но задумался, блефуешь ли. – Я не в настроении для прогулок. Блефуешь. Этот ошейник для охотничьих собак, а не для сторожевых. Здесь нет ограничений по передвижению и привязки к месту, только отслеживание. Зато радиус действия куда обширнее. – Особенно с летальным исходом. – Брось. Ты меня не убьешь. – Я – нет, но двести киловольт могут. Однако что мешает тебе создать видимость работы данной отсутствующей функции, пустив соответствующий заряд в тот момент, когда бестолковый питомец достигнет первого этажа? – Это вряд ли. Тебе и сотни для меня жалко. – Проверим? – усмехнулся: как раз таки сотню он вполне выдержал. – Я не в настроении для полумер. Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.³***
– Моей ошибкой было в нее зайти. Даже угрожать умудряется поэтично. Ослабленное зло цепляется за остатки власти и все еще пытается контролировать положение, хотя это ненадолго. Впрочем, рано радуешься. Как только он обнаружит пропажу, придется несладко. Ничего – потерпишь. Закрывайся гостиная на ключ, остался бы здесь как в тюрьме. А так – докуривай и жди. Пока он дойдет до своей комнаты с полузеркальными окнами, которую вчера снаружи запереть не додумался. Дай ему время открыть ящик тумбы у кровати справа, пошариться там немного. Потом – слева, сомневаясь, туда ли положил свои бесценные ампулы. Полторы минуты – максимум. Еще секунда на осознание. И на обдумывание – около десяти. Как раз полсигареты. Теперь медленно поднимайся и пройдись к нему в комнату, украдкой взглянув на ванную, куда никто из вас сейчас зайти не рискнет, по крайней мере без респиратора. Постучи в дверь, что предсказуемо заперта. Получи удар током. Воздух стал свинцовым, ноги подкосились. Шея снова как перерубленная: непроизвольный глоток ощущается твердым и острым, будто в пищеводе застряло лезвие бритвы. Пока падал, треснулся предплечьем об ручку двери, и еще затылком об стену несколько раз, пока не прошли судороги… Цветной шум на периферии зрения сменился сплошной чернотой, пока не исчез совсем. Очнулся уже в комнате, но рядом с дверью – он слишком немощен сейчас, чтобы тащить твои семьдесят килограмм дальше. Сам выглядит ходячим трупом, но лицо держит. – Тебе все же жалко на меня сотни… Ощупал голову – крови нет. – Это было сто двадцать. – Слабовато… – Через полчаса получишь сто пятьдесят. Бесцветное лицо силится удерживать ледяную маску, но дыхание выдает – ему больно. С каждой секундой все хуже, действие анальгетиков неумолимо проходит. И если ты дрожишь от последствий электрошоковых ласк, то сам он содрогается от чудовищной головной боли. Но все равно продолжает стоять на ногах – чтобы смотреть сверху вниз. Запомни эту деталь. – Хочешь еще один труп расчленять? – Это кощунство, – и снова бесстыдно разглядывает твое тело. – Я тебя скорее забальзамирую. – Ты извращенец… – Я эстет. Впрочем, да – это одно и то же. Представляй, как усадишь его на себя и будешь двигать издевательски медленно, крепко держа за бедра. Как он выпрямит спину и сядет глубже, ускоряясь нетерпеливо. Как будешь смотреть на него снизу вверх, осознавая, что волен в любой момент перевернуть этого эстета на спину и вытрахать совершенно неэстетично. Представляй – глядя ему в глаза. Снизу вверх. И даже думать мерзко. У Макишимы сейчас такой безжизненный вид, что затащить его в постель будет актом некрофилии. Он не станет давить на чувства, гордость не позволит. Но почему-то твои чувства от этого только сильнее…***
Дьявол с ним, сядь уже на кровать, ноги с трудом держат. Не легче… Каждый шаг бьет по ранам пульсирующей кувалдой, дышишь слишком громко. Нельзя. Не показывай врагу слабость. Ничего, чем тот мог бы воспользоваться… А он молодец. Додумался. Чего не скажешь о тебе, самоуверенный тупица. Хоть научился бы запирать дверь туда, где хранится залог твоей самоуверенности. Боль забывается быстро, стоит утолить ее на время. Избавление от страданий, даже временное, дарит иллюзию неуязвимости. Но стоит иллюзии развеяться, по окончанию срока действия анальгетиков, уязвимость не спрашивает, готов ли ты ее признать. Когами это учел. Заранее – ибо возможность у него была одна. После первого удара. Когда ты по ошибке решил, что сотни киловольт ему все же хватит. Дать сто пятьдесят? Можешь. А потом самому думать, куда он запрятал те лекарства: осматривать ящики, шкафы, тумбы, переворачивать ковры и сдвигать диваны – ему ничего не стоило напрячь свои бесподобные мышцы тогда, чтобы ты сейчас помучился… И ведь не услышал бы даже – мясорубка работала слишком громко. – Ответь, Макишима, – его пульс снова участился, дыхание стало глубже. – Зачем ты вообще меня здесь держишь? Не отвечаешь. Бездумно смотришь на сенсорный экран пульта, расслабив веки, переводишь взгляд нарочито медленно – что похоже на спокойствие, но, по правде, так просто легче сопротивляться надвигающемуся кошмару, прожигающему виски, затылок и лоб, с каждым движением глазных яблок… – Город, практически лишенный надзора «Сивиллы». Маленькая квартира в забытом богами районе, оплата наличными. Хозяйка – бывшая преподавательница литературы, у которой наверняка дома много бумажных книг… Молчишь. Не потому что нечего сказать – нет, просто шевелить губами больно… И думать больно, но ты почему-то думаешь… – Это объявление – все равно что свежая овечья туша, оставленная под лесом, в котором водятся одни лишь белки. «Вера в свою непогрешимость должна сочетаться с умением учиться на прошлых ошибках».⁴ Нет, этот бой проигран. Смирись и сделай выводы. – Поставь себя на место хозяина, чей пес возомнил себя волком… – но даже сдаваться нужно со вкусом. – Свобода – это рабство, Когами. И каждое животное – раб своих инстинктов. Ты ведь знаешь, почему хищники боятся зеркал? Заворожено следишь за бегущей строкой кардиограммы своевольного питомца, не утруждаясь ответить на пристальный волчий взгляд. Его пульс все еще заманчиво учащен, твой не отстает. – Они воспринимают отражение как другого хищника. – Да? – каждая улыбка калечит губы, каждое слово тупым зазубренным лезвием режет язык. – А теперь докажи, что ты умнее среднестатистического пса. Отражаться здесь нечему, но хищник быстро сориентировался – открыл окно. Изнутри прозрачное, снаружи зеркальное. Выходит как раз на лестничную клетку. Сел на подоконник, держась за раму. Засекай время. – Кодовый замок, значит, – десять секунд, могло быть и лучше. – Четыре цифры, которые мне в жизни не разгадать? – Я уже дал тебе ключ к ответу. Давление и пульс постепенно приходят в норму – думает. Холодный ум решит любую загадку, особенно если это ум Когами. Ему непозволительно ошибаться, как и тебе. Впрочем, сетовать на изъяны выбранной тактики – тоже грех. Как и прочие преступления против себя, его следовало бы признать и обдумать, дав своему разуму право на невинные погрешности. Их стоит также отблагодарить за бесценную возможность лучше познать свои слабые места. Но нет – ты грешен: даже сделав выводы из прошлых ошибок, все еще себя за них презираешь. – Готов терпеть боль ради игры? – Вероятно, эта игра того стоит… Возлюбил врага своего, да перестарался.***
Даже в заведомо проигрышном положении, сохраняя снисходительную ухмылку, ставит развлечение превыше комфорта. Макишима Сего. Столь же своенравен, сколь и хитер. – Я покурю? – Конечно. От дыма ему лучше не станет, намеренно усугубляешь. Презирая себя за вынужденный садизм, пусть даже признав его необходимость. Но нет – он не сломается. Скорее уж сознание потеряет… А ты – чем скорее решишь загадку и освободишься, тем меньше ему осталось мучиться. Думай. Четыре цифры. Номер? Дата? Шифр? Зная его любовь к символизму, ищи что-то значимое – само по себе, для вас обоих, для него лично, для ситуации в целом… «Я уже дал тебе ключ к ответу». Смотришь в отражение, мысли текут сами собой. Полузеркальное окно: один видит другого, другой – только себя. Как стекло в комнате для допросов. Как фото или видеозапись, где за тобой может наблюдать тот, кто для тебя невидим. Пренебрежение личным пространством и конфиденциальностью, слежка. «Сивилла»? Вы оба в нее не вписываетесь, только каждый по-своему: тебя она видит насквозь и стремится уничтожить как угрозу, его – не видит, но стремится заполучить как… ресурс? Безупречный психопаспорт, ложно низкий коэффициент. Система нуждается в тех, кто выше ее – чтобы изучить, как программисты изучают отчеты о сбоях в своем продукте, затем исправить обнаруженные ошибки. Или за этим стоит нечто большее? «Поставь себя на месте хозяина, чей пес возомнил себя волком». Приручение или охота. Друг или добыча. Собака может стать не только другом, но и врагом – если не сумеешь приручить. Волк может стать не только добычей, но и охотником – если не сумеешь выследить. Тем не менее каждая порода собак произошла от одомашненных волков или их предков. Выдрессированная угроза, ставшая союзником. Но человек все еще главный: как минимум потому что может надеть на пса ошейник. Самое жестокое животное. «Ты ведь знаешь, почему хищники боятся зеркал?» Отражение – враг. Враг – ты сам. Однако бывают отражения, за которыми скрывается иной враг – реальный, наблюдающий за тобой исподтишка, с прозрачной стороны. Пусть он и сам отчасти ты, отчасти – зверь. Не все хищники боятся зеркала. Некоторые подолгу всматриваются изучающим взглядом, некоторые атакуют. Приняв отражение за воображаемого врага, можно больно об него удариться. Разбив зеркало, можно порезаться. – Как думаешь, почему я выстрелил именно в голову? Закашлялся. Дым ему все же мешает. – Знал, что это меня не убьет? Маска на мгновение спала, и ты увидел истинное лицо боли – обескровленное, искаженное самоиронией. Он признает свою ошибку. Он смеется над собой. «Надо, чтобы ты сжег себя в своем собственном пламени: как же мог бы ты обновиться, не сделавшись сперва пеплом?»² – Нет. Я хотел убить тебя быстро и безболезненно. И все же казнь – слишком опрометчивый приговор.***
Когами несколько секунд рассматривал враждебный воздух за твоей спиной, потом вдруг сорвался ветром и покинул комнату. Вслед ему не смотрел – больно двигать глазами. Наконец-то… Падаешь на кровать, сомкнув неподъемные веки, растворяясь в драгоценной прохладе одеяла. Давно уже не морозит, зато бросает в жар: прикосновение подушки равноценно инею, осевшему на ивовых ветвях… Перевести взгляд – плетью по зрачкам. Зажмуриться – иглой между ресниц. Слезы ничем не милосерднее серной кислоты: прожигают до капилляров, выедают щеки непрошеной солью. Нет ничего хуже беспомощности перед лицом страха, а страх боли куда натуральнее страха смерти и куда глубже… Неужели эта игра действительно того стоит… Скрипка, которую прежде пытали неумелой рукой, боится смычка как проказы. Ее корпус кричит в тревоге, рассыпается, чтобы сбежать, исчезнуть, стать непригодным, не позволять себя касаться… Бездарно сыгранная мелодия – кошмар любого инструмента. Твоя скрипка жила в постоянном кошмаре, ведь ты совершенно не умеешь ее ублажать. Струны плакали, когда их принуждали к звучанию, и это были слезы отвращения к твоей руке. Но разве тебя растрогают чужие слезы? Желал лишь собственных – насилуя визгливое сокровище, оттачивал движения до совершенства, которого так и не достиг. Проклиная затекшую шею, одеревенелое плечо и пальцы, не умеющие пользоваться смычком, сам себя ненавидел, но стремился стать лучше. Не стал. – Макишима… очнись… посмотри на меня… Когда он успел вернуться? Время порвалось на два куска, затем склеилось беспорядочным кривым рубцом, который ты пробыл без сознания. Сложно сказать, сон или обморок – только ноющие струны, злополучная ария и отвращение к скрипке, по-прежнему взаимное. Но там было спокойнее, а тут снова больно, и хочется выдавить себе эти глаза уже, чтобы не двигались непроизвольно, послушно выполняя приказы врага… Рука привычно потянулась за пультом, уже не думая, какой заряд ему дать и чем это тебе обернется… – Тихо… – перехватил запястье. – Не дергайся… Резиновый жгут затянут выше локтя, на столе шприц и три ампулы. – Нет, не в вену вводи, подкожно… – обнажаешь плечо, зажимаешь кожу. – Вот… сюда… миллиметров на пятнадцать, сорок пять градусов… только не все сразу, полминуты… Пальцы дрожат – разжимаешь. Объяснил еще порядок и дозировку препаратов, дабы в кому тебя случайно не погрузил, и пусть с транквилизатором он нарочно перестарался, но… плевать… должно же это когда-нибудь закончиться… – Заткнись, не то чай пить заставлю… – Воды лучше принеси… – Будет тебе вода… Код так и не разгадал – ошейник все еще на нем, а уже идет на уступки… Бестолочь. – Ты не охотник, Когами, и даже не мишень… – снял бесполезный жгут, преодолевая порыв задушить им идиота, вздумавшего угрожать тебе своим милосердием. – Ты – раб. Боль страшнее смерти. Ваша невинная забава затянулась, а мстит он качественно: жалостью, унижающей чистосердечный эгоизм, – за доверительное бесстрашие, оскорбленное подлостью. Что ж, нанося удар, будь готов принять ответный. E non ho amato mai tanto la vita…⁵ Может, ты и попробуешь сыграть снова… когда-нибудь…***
Макишима наконец заткнулся. И пусть он сразу мог пойти на уступки, даже это умудрился выдать в максимально завуалированной форме, чтобы ты вдруг не засчитал его поражение как слабохарактерность. Скорее уж поддастся, позволив тебе победить, чем отстанет со своими замороченными играми… «Свобода – это рабство».⁴ Вот ведь. Подошел к зеркалу, набрал на ошейнике спонтанный ответ, тут же показавшийся изначально очевидным, – замок открылся. 1984. И как сразу не понял? Снял с горла осточертевший обруч, подсознательно ожидая, что тот напоследок все же подарит обещанные две сотни. Обошлось. Мерзкая игрушка – хоть и ощущение постоянного контроля совсем не ново. Судьба исполнителя Бюро под неизбежным прицелом чужого доминатора мало чем отличается от участи цепного пса, уже и забывшего, что произошел от волка. Знал, на что давить. Теперь отключился, и на том спасибо. Транквилизаторы пригодились не столько для мести, сколько покоя ради. Можешь теперь свободно осмотреться, не рискуя попасть в поле зрения недоброжелательных желтых глаз, что чревато малоприятными ощущениями в области шеи. Вот твое оружие, в ящике под столом – пистолет и два ножа. Рядом запечатанная пачка бинтов и пластырей с обеззараживающими спреями. Его повязки уже пару часов как пожелтели, пока вы тут занимались чтением и опустошением котлов. Смотришь на бессознательное тело, ощущая себя маньяком-эстетом, влюбленным в то, что должно лишь отталкивать. Чем больше проводишь с ним времени, тем сильнее стирается грань между привязанностью и враждой: вспоминаешь как из кошмара те дни, когда действительно желал ему смерти. Харизма – средство куда надежнее ядерного синтеза, и куда опаснее. Не теряя из виду чудовищность преступлений этого дьявола, прощаешь ему все же главное из них – жизнь. За годы работы «Сивилла» приучила тебя к грубому прямолинейному правосудию – физическому устранению угроз, вне зависимости от их характеров, мотивов и личностных качеств. Когда оружие думает за стрелка, тому остается лишь послушно нажать на курок. И даже если оно отказывается думать, ты берешь в руки другое, ощущая себя якобы свободным от влияния предыдущего, но продолжая руководствоваться его же логикой. Нет, до чего же наивно. Поправляешь платиновые волосы, осторожно и медленно, будто касаешься запретного сокровища. Его дыхание равномерное, глубокое, глаза под веками непроизвольно двигаются – погружается в сон. Что бы он там не видел, здесь ничем не лучше… Разрезаешь аккуратно бинт, снимаешь пластырь на лбу, открывая рану. Заживает вроде бы неплохо, заражения нет. Смачиваешь марлевую салфетку антисептиком, протираешь кожу вокруг, цепляешь новый пластырь. Переворачиваешь на спину, повторяешь на затылке, только разлепив сначала ссохшиеся окровавленные волосы. В душ бы его затащить, но там сейчас такой смрад, что гигиена подождет до завтра. Обмотай голову свежим бинтом – и хватит пока с него, только воды еще принеси, раб… Кухня более-менее проветрилась, из окна тянет морозной прохладой. Покурить бы. В аппетит нахлебавшись гадости из-под крана, додумался наполнить фильтр. Водопровод здесь далеко не токийский, как и февраль. Сгоняв в гостиную за пепельницей, заметил наручники, без дела валящиеся там, где вы их оставили. Усмехнувшись про себя, тут же нашел им применение – будь он хоть дважды без сознания и трижды ранен, Макишима по-прежнему Макишима, а значит по-прежнему опасен. К тому же, твоя месть до сих пор выглядела слегка сыроватой. Вернулся. Поставил на прикроватную тумбу два стакана, сел рядом. Учитывая, что прежде чем сковать руки, с тебя предусмотрительно сняли рубашку, хотелось бы отплатить тем же. Пока глаза с сомнением поглядывают на оби, мозг борется с искушением его развязать. Эти чертовы юкаты бьют по психике ничуть не хуже украденных с целью шантажа психотропных. Ладно, угомонись. Снять рукава будет достаточно, остальное – уже домогательство. Пока раздевал, заметил еще ножевую рану на груди, о которой умудрился забыть, когда менял повязки. Местами открылась, кровавые пятна проступают сквозь пожелтевшую ткань. Разбинтовал еще эту, протираешь – а глубоко ты его зацепил. Укрощенное лекарствами сердцебиение под ребрами невозмутимо медленное, бери пример. Ведь собственное отчего-то ускорилось до неприличия, хоть сам транквилизаторами лечись да ложись спать рядом, все равно ни на что большее не решишься. Еще около часа назад обыденно представлял его в постели, теперь даже прикасаешься с опаской. Похоже, соблазнитель с тебя так себе… Хватит. Иди кури, нечего рассудок дразнить. И лучше на кухне, раз уж ему дым мешает, а тебе – ты сам.Letztendlich ist es das Verlangen, nicht das Gewünschte, das wir lieben.⁶