Αλλά τη του βίου ξυμπάση τραγωδία και κωμωδία, λύπας ηδοναίς άμα κεράννυσθαι, και εν άλλοις δη μυρίοις.¹
«Аномальная регенерация мозговых клеток». Так они это объяснили. Взглянуть бы на те сомнительные результаты самому, вот только приманку-исполнителя посчитали нужным лишь вкратце уведомить, не нагружая информацией более существенной. А также смотивировать. Ведь ничто так не провоцирует творить безрассудства, как чье-то скупое «будьте осторожны». Переписки Когами скучнее средневековых схоластических трактатов: одни и те же темы, промываемые изо дня в день, обмен сведениями с коллегами, неловкие попытки откреститься от чужой заботы. Сухая лаконичность и сдержанность, жадная экономия слов, будто за каждый лишний символ он будет должен оператору по тысяче йен. То ли нехватка фантазии, то ли – желания. И поскольку первое является прямым следствием второго, ничего личного в эти диалоги не проскользнуло. Так называемое личное он предпочитает хранить при себе, намертво сковав цепями, дабы случайно не прогрызло дыру в чужом сердце, раз уж собственное беречь поздно. В галерее лишь одно фото – твое. Не сразу понял, когда и кем было снято, но детали вскоре припомнились, позабавив воображение. Либо инспектор Цунэмори покрыла глазные яблоки асферическими объективами, либо прибегла к обширному сканированию мозговых волн для визуализации мыслеобразов памяти. Смело. Никогда прежде не задумывался, как выглядишь со стороны, когда убиваешь. Сам охотился за взволнованными лицами, изуродованными счастьем и гневом, дабы обнаружить в них проблеск того, что зовешь человеческой душой. Личность существует только в момент принятия решения, ведомая своей истинной волей. В то время как плен глухой рациональности ее отупляет. Снаружи процветающее мертво изнутри, и в своих наивных попытках его оживить ты оказался здесь – на полу ванной комнаты, в резиновых перчатках, распиливая ножовкой кости женщины, которая тебя вырастила. Дабы те компактно поместились в чан с раствором дихромата калия и концентрированной серной кислоты, который затем предстоит нагреть и проварить около десяти часов. После чего разбавить, нейтрализовать и слить в канализацию. Когами к тому времени должен очнуться, но проблемой он не станет. Старомодные строгие ошейники были оснащены внутренними шипами, современные – электрошоком на дистанционном управлении. С функцией измерения уровня стресса, давления и пульса, дабы тщательнее следить за состоянием своего питомца и не перестараться с дисциплиной. Для верности подстраховался еще наручниками, раз уж так удачно нашел их в чужом рюкзаке, рядом с пачкой сигарет и томиком Пруста.***
Идиот. Когда слишком тщательно выискиваешь скрытые ловушки, рискуешь угодить в самую очевидную. Противостояние с Макишимой давно стало скорее игрой, чем войной, а в игре такого уровня нет места шаблонным уловкам. Но в процессе как-то упустил тот факт, что это все еще война – лишь прикрывающаяся игрой. Еще помнишь, каково это – целиться в голову тому, кто сам выбрал смерть от твоей руки. Взвести курок. Нажать. Стреляя в отражение несовершенно кривого зеркала. Долгожданное возмездие. Послушный выстрел. Макишима Сего находил недозревших, но уже подгнивающих изнутри потенциальных преступников, перевоспитывал на тончайшем уровне: не вынуждая убивать по приказу, но взращивая сокровенное желание убить. Только спустив курок, ты осознал, что сам был одним из них. Он подводил тебя к точке невозврата старательно ласково, с деликатностью кукловода, кружащего марионеток в медленном танце. И даже будучи по разные стороны кулис – в тот момент вы сблизились как никогда. Что ты почувствовал, когда увидел его живым? О чем подумал, когда получил то сообщение? Прикрытая ребрами бездна мгновенно затянулась. Реальность, опровергшая сама себя, казалась дурной шуткой. Ты больше не убийца. Теперь ты – пуля, покинувшая пятизарядный барабан. Сквозь теменную кость проникшая в упруго-скользкие ткани мозга и, окровавленная, вернувшаяся наружу, оставив дыру во лбу, чуть выше переносицы. Пуля не убивает, лишь вылетает со ствола, ведомая чужой волей. Так и ты – стал оружием, которым он сам в себя выстрелил. Вылив тебя из свинца и стали, воткнув в гильзу и наполнив ту порохом, приставил дуло к своей голове. Но пуля мудрее – она не заблуждается насчет своей роли. Металл не видит скрытого смысла там, где его нет. «С лимоном или со сливками?» Отсылка к свиданию Свана с Одеттой в ином случае показалась бы сомнительным флиртом, не читай ты тот же роман вчера, в каюте парома, хлебая дрянной пакетированный чай с лимоном. А значит намек ясен – он следил за тобой еще в дороге, пусть даже не лично. И, вероятно, мог отравить еще тогда, тем же способом, будь подобное у него на уме. В конце концов – какой шанс непреднамеренно обронить нечто настолько многозначительное? Доверчивый ум признал свою уязвимость – позволил чаю быть просто чаем. Безукоризненная тактика – втянуть скучающего глупца в игру, затем, когда тот войдет во вкус, самому же нарушить ее правила. Не победив, но обыграв. Оставив беспомощно наблюдать за убийством, которое Когами Шинья не смог предотвратить. Очередным.***
– Болезнь? – Ишемический инсульт вследствие недостаточности эустресса. – Мне казалось, вегетативное состояние выглядит несколько иначе. – Некоторые психостимуляторы способны на время восстановить утраченное сознание, но их не используют в лечении из-за определенных… побочных эффектов. Забавно, что он начал разговор именно с этого. Увидев тебя на кухне, отмывающего кровь с перчаток. Бабулины кости и внутренности кипят в четырех чугунных котлах, вытяжка на максимальной мощности, но запах все еще отвратительный. Гость, будучи без респиратора, едва не задохнулся. Выгонять его, впрочем, не пришлось – сам вышел. Дождался в коридоре. – Вызывают зависимость? – Повышают коэффициент преступности. Очевидно, что ни одна уважающая себя клиника не осмелится ухудшать показатели психопаспорта своих пациентов. Даже если это единственный шанс вернуть им полноценную жизнь. – Проще ухаживать за умиротворенным коматозником, чем терпеть выходки мыслящего существа? Ну да… – Когами неумело спрятал улыбку. – Непробиваемая логика «Сивиллы». – Данный метод лечения изначально огласке не предавался, так как был отброшен и признан негуманным, – наигранно тараторишь чужие слова, подражая этим пластмассовым психоаналитикам. – По мнению экспертов, бессознательное состояние гораздо комфортнее для пациента и его близких, рискующих, в противном случае, собственным оттенком, навещая его или даже узнав о возможной альтернативе. Кроме того, многие подопытные проявляли суицидальные наклонности. – Это я уже заметил. Часть тебя отдает должное его сообразительности, но это самая скучная часть. Ожидал хоть немного поразвлечься возмущенно-праведным гневом, подготовил уже хворост для костра, в котором бы кремировал его самообладание на медленном огне, пока цепной детектив не покажет свою истинную натуру. Поспешил с выводами. – Неужели? – впрочем, сил хватает лишь на ленивую беседу: расчленение трупов изрядно выматывает. – Припоминается, раньше ты считал меня безжалостным убийцей… – И все еще считаю, – однако жалости в этих словах даже больше, чем иронии. – Но ты не хотел ее убивать. Значит вы заранее условились. Нао-баа сама была в числе подопытных. Потеряв рассудок десять лет назад, вернулась спустя шесть. И хоть врачи строго-настрого запретили принимать экспериментальный препарат дальше, еще четыре прожила в своем уме, когда сбежала из лечебницы, ухитрившись выманить у производителей несколько образцов, а также формулу, которую затем отправила в подпольную лабораторию, продающую препарат по сей день и отчисляя Мурасаки Канре приличную сумму ежемесячно. Нет, возвращать разум именно этой женщине было не самым разумным их решением. И даже такого стресса для полноценной жизни оказалось мало. Стремление выжить – еще не гарантия желания жить. Годы в бегах, так и не увенчавшись смыслом, привели ее сюда, в однажды брошенный дом, где смерть казалась наиболее уместной. Из опасения в последний момент, как это всегда бывает, поддаться инстинкту самосохранения, обратилась к тому, кого давно научила убивать и чья рука точно не дрогнет. Услуга за услугу. – Почему считается нечестивым, если такие люди сами окажут себе благодеяние, почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой? – Мне надо в душ. Раз даже диалоги Платона его утомляют, оправдываться глупо. Это было не твое решение, но обещание – твое. – По коридору, вторая дверь справа. Ошейник водонепроницаем, не беспокойся. – А наручники? – Раздеться не помешают, – об этом позаботился, когда он был без сознания. – Зачем бы еще я снимал с тебя рубашку? Пусть изначально вопрос гигиены и был основным приоритетом, нельзя не признать, что решающую роль все же сыграл вопрос эстетики. Кипящие полдня котлы слегка подняли температуру воздуха в небольшой квартире, отчего стало жарковато. А значит с обнаженным торсом ему сейчас должно быть вполне комфортно. Только транквилизаторы погрузили Когами в сон, пришлось действовать быстро. Ошейник подготовил заранее, найденные наручники же стали приятным дополнением. Расстегивая пуговицы, не удержался от тактильного соблазна. Современному полицейскому нет нужды наращивать мышцы до такого состояния, все эти тренировки – лишь изнурительное хобби. Побочный эффект которого испытал на себе во всех проявлениях: как принимая удары, так и тешась бездумными прикосновениями к спящему пленнику. На ощупь пробуя великолепие человеческого тела. Микеланджело взвыл бы от восторга. Макишима Сего ограничился изогнутой бровью. – Понятия не имею.***
Мерзость. Когами не привыкать к запаху свежего разложения, и все же от этих химикатов выворачивает наизнанку. Пару минут спустя, тем не менее, вонь почти слилась с прохладой воды и монотонным гулом вытяжки. Наручники вызывают то раздражение, то улыбку, но чаще – неудобства. Обшитое снаружи кожей металлическое кольцо плотно обхватывает шею, при каждом движении головой туго сдавливая гортань. Острые брызги стреляют по глазам, будто пытаясь отмыть сопротивляющуюся сетчатку. Здравый смысл силится убедить сознание в абсурдности происходящего, но то не поддается – честно терпит реальность со всеми ее противоестественными вывертами, привыкнув к ней, как к той химозной вони. То ли в транквилизаторах дело, то ли в усталости. Плевать. Злиться будешь потом, сейчас – думай. Раз Бюро допускает, что Макишима жив, значит будут искать. Цунэмори – умница, однако рассчитывать только на нее было бы опрометчиво. Если твоя свобода – милость «Сивиллы», тогда, очевидно, служишь приманкой, хоть и малоудобной: телефон не отследить, прямых улик не оставляешь, а косвенные бессвязны, слишком зависимы от случая. И все же в капкан тебя здесь заманили, причем дважды. «Умный человек не боится показаться глупцом другому умному человеку».² Но лишь споткнувшись о собственную глупость, сумеешь воспользоваться чужой. «Тем не менее ни частицы кожи, ни костная ткань аналогичных свойств не проявляют, что значит…» Холодный душ как пощечина отогретой отдыхом коже. Освежающая порция стресса для разленившегося тела. Дискомфорт полезен в умеренных количествах, он разгоняет кровь, бодрит и улучшает реакцию. Но переступив порог умеренности, став невыносимым, дискомфорт сковывает разум, обнуляя попытки реагировать на что-либо вообще. Два пулевых ранения. Одно ножевое. И долго он протянет без обезболивающих? Покинув душевую кабину, первым делом осторожно отодвинул ящики. Вода по-прежнему включена, можно не опасаться шума. Крема, мази, таблетки, косметика… Верно – было бы глупо хранить тут свои лекарства, а эти явно принадлежали Ватанабэ. Но есть еще одна комната, с полузеркальными окнами. И если найти способ туда попасть… Нет, позже. Ты и так здесь слишком задержался. Верни все по местам, оставь как было. Выключи воду. Открой кабину снова, будто только вышел. На полке знакомое полотенце и сменное белье – весьма деликатный способ заявить «я копался в твоих вещах». Выйдя из ванной, столкнулся с менее деликатным. Макишима устроился под футоном, лежа на животе и упершись локтями в ковер. У его левой руки пульт управления ошейником-электрошокером, у правой – недочитанный роман. – Где остановился? На перекрестке смирения и безразличия, как и мсье Сван. Позади остался чужой сон, выпустивший из капканов памяти отголоски прежней жизни. Впереди – искаженное отражение прошлого, налепившего на себя безглазую маску будущего, думая, что никто не заметит. Слева – грязная кружка с засохшим пакетиком чая. Справа – порт Абашири в круглом окне. – Закончил вторую часть.***
– …Это всего лишь тонкий слой связанных между собой впечатлений, из которых складывалось наше прошедшее; воспоминание о некоем образе есть лишь сожаление о некоем миге. Дома, дороги, аллеи столь же – увы! – недолговечны, как и года. Выдавил из горла последние строчки. Закрыл книгу. – Нудятина. Когами курит, лежа на спине. Его пульс в пределах нормы, давление слегка понижено. Судя по показателям, этот пес скорее спит, чем бодрствует, но даже во сне не отказывает себе в привычной дозе табака. За два с половиной часа от него ни слова ни взгляда, кроме, разве что, заблаговременного вопроса, не помешает ли дым. Третья часть самая короткая, но ты себя переоценил – голос начал предательски садиться еще после второго десятка страниц. Изящная фарфоровая пепельница, обвитая кусающим себя за хвост змеем, осталась в наследство от последней из твоей кровной родни, чьи кости уже должны были размягчиться достаточно, чтобы перемолоть их в мясорубке. – Согласен. Человечность отвратительна. Под масками зрелости вечные дети, недолюбившие и перелюбленные. Подсевшие на биохимию собственного тела как на тяжелейший из опиатов, не понимая ни смысла его, ни природы. Вся «магия» воспоминаний, как и впечатлений, объясняется нейронными связями, реагирующими на определенный раздражитель определенным образом: синтезом неких веществ, воспринимающихся как определенные ассоциации, настроения и состояния, а значит нет там никакой «души», «судьбы», «личности» и прочих монад… Так твердили тебе с отрочества, вскрывая эмоции скальпелем логики, расчленяя рациональностью и растворяя их останки в кислоте. Но геноцид чувств возымел обратный эффект – чем меньше в тебе оставалось от человека, тем больше и непреодолимее тянуло познать его слабости. Притворившись настоящим, поддаться незатейливой химии. Это ведь куда интереснее, чем играть по правилам самопровозглашенных демиургов, нет? Слабейшие из людей выблевывали свою сущность в искусстве, будучи непригодными для деятельности более востребованной. Чьи нейронные связи, бракованные от рождения, способны выдать лишь бесполезные произведения псевдоинтеллектуальной собственности. Глаза как те окна: с одной стороны откровенно прозрачное стекло, рассматривай бесстыдно каждую деталь, тогда как с другой – зеркало, узнай же в нем собственные очертания, имей храбрость. Высокие чувства и низкие страсти, обнаженные души на препараторском столе. Человечность прекрасна. – Ты охрип. Спи. Когами затушил сигарету об гравированную змеиную кожу. Если мифический Ермунганд опоясывает Землю, то фарфоровому уроборосу повезло больше – ему достались окурки, касавшиеся этих губ. – Убьешь меня во сне? – Ну попробую. Прикрыл глаза рукой и массирует виски. Увы, на этот раз ты являешься лишь косвенной причиной его мигрени: транквилизаторы, как правило, оставляют отличительное послевкусие в виде слабой, но тошнотной головной боли, когда действие проходит полностью. Бросил взгляд на экран пульта – без изменений. Завидная невозмутимость. Можешь нагло разглядывать его тело, пока не смотрит. Делать это в открытую почему-то опасаешься – мало ли еще, возомнит о себе. – Только в голову не стреляй. Это неприятно, знаешь ли. – По-твоему, у меня совсем нет фантазии? – Совести у тебя нет. Ладонь оторвалась от лица и поднялась к волосам, расчесывая пальцами. Они сейчас пахнут табаком и шампунем, хочется придвинуться ближе. Веки настороженно открылись, но опасаться надоело – продолжай. Касайся взглядом шеи и плеч, выступающих жил на руке, разогретой дыханием кожи. Краем глаза заметил на экране, что его давление поднялось, а пульс участился. – Повезло мне, значит. Сорвешься сейчас – утратишь это состояние, эту бесценную привилегию – желать. Терпеть сладостную неопределенность, увлеченно сомневаться, томиться властью выбора. Давить на самообладание, предвкушая последствия. По глазам видишь: он не начнет первым, но, без сомнения, незабываемо отымеет тебя, перехватив инициативу и отвечая втройне, стоит лишь спровоцировать. Насколько же удобнее воспользоваться чужой страстью, чем раскрыть собственную. – Пора выключать плиту, – а теперь сгуби момент самым мерзким образом, сохраняя на лице прежнюю слащавую улыбку. – Нао-баа и так уже заждалась.***
В конце концов, смотреть на губы, тобой еще не целованные, куда увлекательнее, чем осмелиться поцеловать их. – Помочь? Недоверчиво отстранился и сильнее сжал в руке пульт. Забавно он удивляется. – Зачем тебе это? Додумайся раньше – не тратил бы время на обдумывание идеи шантажировать его анальгетиками. Куда проще подобраться ближе и воздействовать более непосредственно, изучая слабости врага, исходя из пристрастий. Он сам рискует – сокращая дистанцию до интимной. Простодушные идиоты утверждают, что единоразовый секс ничего не значит – чушь. При должной внимательности и увлеченности процессом, о человеке можно узнать куда больше за одну ночь, чем за полгода интенсивной психотерапии. Мысленно иронизируя насчет сомнительности своих нравственных ориентиров, одинаково легко допускаешь вариант как переспать с ним, так и задушить после. – Ну как же… – причем откровенной ложью было бы утверждать, что пойдешь на такое исключительно в тактических целях. – Втереться в доверие, наладить контакт с агрессором. Первая заповедь заложника, не знал? – Чтобы потом окунуть головой в кислоту? – Всяко интереснее, чем застрелить. Усмехнулся одними губами. Сухие и обескровленные, представляй на вкус. Думай о том, как прокусишь ему язык, чтобы позлить. Как он ответит тем же – только не сразу, а когда будешь меньше всего ожидать. Если мышцы и кости восстанавливаются по стандарту, а неуязвим лишь мозг, воздействуй на другие органы. Пырни ножом в сердце – остановишь. Сверни шею – сломаешь. Перебей ноги и руки – обездвижишь. На каждого бессмертного найдется управа, если хорошо искать. Перехитрить хитреца легко – достаточно говорить ему правду. Он видит тебя насквозь и знает о твоих намерениях, попытки скрывать неприязнь ни к чему не приведут. При всем лукавстве и двусмысленности, ваше общение пока честнейшее из возможных. – Нет, все еще слабо. Прояви изобретательность. Лениво подвинулся, будто пытаешься подняться. Затем резко обхватил его руками, зажав шею локтем, схватив одной ладонью челюсть, а другой – затылок, насколько позволяют наручники. Пульт он не выронил, но электрошок использовать опасно: это не парализатор, разряд может задеть обоих, вы слишком близко. – Так сойдет? – Бездарный плагиат… – сдавленно прошипел, когда рука слегка ослабила давление. – Тебе не угодить. Отпускаешь. Падает на бок, прокашлялся и отдышался. Затравленного взгляда от него не дождешься, пусть и выглядит потрепанным. Макишиму странно воспринимать как живого человека. Ты не боишься его спровоцировать, оскорбить или задеть, как это бывает с другими преступниками. Его реакции хоть и не всегда предсказуемы, но однозначно понятны. Поскольку мало чем отличаются от твоих. А дальше – ток. Доли секунды – гильотиной по горлу. Металлический обруч стал раскаленным, в ушах утробно-низкий пульсирующий гул. Удушающая сила отпустила так же мгновенно, как и взяла. Еще раньше, чем вообще успел осознать и среагировать. Больше всего напоминает грузный тупой удар, спрессовывающий шею со всех сторон, отнимая дыхание и голос. Боли как таковой не было. Просто на неопределенное время показалось, что ты обезглавлен. Оставался в сознании, хоть и бодрствованием эти минуты не назовешь. Их могло пройти две, а могло – сорок. Так сразу не скажешь. Сколько… Пятьдесят киловольт? Семьдесят? Тело неподъемным валуном грохнулось на пол. Разряд прошелся от шеи до кончиков пальцев, те все еще неконтролируемо трясутся. Ты ждал, что это произойдет, и знал, что именно сейчас. Закономерная реакция угрозой на угрозу, по сути одобряемая твоим внештатным чувством справедливости. Но к такому невозможно подготовиться. – Знаешь ли, Когами, – отрешенный мягкий голос оказался у самого уха. – Я тоже могу убить тебя в любой момент. Постарайся не забывать.***
«Стало быть, друг мой, мы должны не столько заботиться о том, что скажет о нас большинство, сколько о том, что скажет о нас человек, понимающий, что справедливо и что несправедливо, – он один да ещё сама истина».³ Мясо разварилось на волокна, комками плавающие в мутной смрадной жиже. Печень, селезенка, легкие, поджелудочная и щитовидная железы, почки – все, что легко режется, перемолол на комбайне в первую очередь. Остальные, где много плотной мышечной ткани – вроде желудка, кишечника и сердца, – пришлось сначала проваривать. Внутренние органы кислота берет сразу, кипятить необязательно. Кости размякли и теперь напоминают скорее сухой пластилин или не до конца застывшую глину. Упругие, но ломкие. Выгребай и бросай. Дробить вручную слишком долго, да и твое состояние оставляет желать лучшего. Шум измельчения костей оглушает, пришлось отойти подальше от работающей мясорубки, сожалея, что в пару к респиратору не взял беруши. Соседи, вероятно, не в восторге, но благо здешние обыватели в чужие дела предпочитают не лезть. Отходя подальше, наткнулся спиной на живую помеху – неуместную, но все же ожидаемую, хоть и не так рано. Когами обхватил тебя руками сзади, надежно заблокировав предплечья. Быстро оклемался. И добавить бы ему еще сотню киловольт переменного импульсного тока, потом наблюдать, как это бесподобное тело, точно подстреленный хищник, валится на пол и дрожит в судорогах… Но пульт остался на столе. – Мы оба можем убить друг друга. В любой момент, Макишима, – вынужденно повысил голос, дабы перекричать мясорубку, отчего тот прозвучал как рык. – Не забывай. Ощущаешь его сердцебиение сквозь ткань юкаты, все еще ускоренное недавней порцией тока, пальцы время от времени подрагивают в нервном тике, но держат крепко. В тебе две огнестрельных дыры и одна ножевая, а также нездоровая доза обезболивающих, притупляющих реакцию и координацию движений. Ты ему не соперник. – Можем, – прошептал скорее сам себе. – Но какой в этом интерес? «И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они – при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно».⁴Η ζωή πρέπει να παρθεί ως παιχνίδι.⁵