hurt/comfort

Время продолжало свой равнодушный ход, оставляя растворяться позади прошедшие дни и недели. Уютный тихий Мальмё был привычно прохладно-ветреным, и не становился иным даже при перемене сезона. Равнодушные с виду прохожие десятков улиц, удивительно легко меняли скупые выражения лиц на эмоции, с теплом отвечая на входящий звонок близкого человека, или беспечно приветствуя радостно машущую ростовую куклу. Цены на табак понемногу возрастали с каждым месяцем, а крепчайший акевит по-прежнему употребляли в качестве алкоголя только в ходе национальных праздников. Ни малейшая причина или событие не мешала устроенным форматам жизни множества людей в масштабе общего существования. Бервальд, как и было всегда, пять дней из семи уходил работу, чтобы исполнять привычный трудовой функционал и отрабатывать назначенный уровень зарплаты. Хенрик же, отбросив заманчивый и бессмысленный блуд прежней жизни, стал примерным домохозяином. Звучит, подобно самой тривиальной сказочке, но является чистейшей правдой. Прежний кутила и разгильдяй действительно, по собственному желанию обзавёлся совершенно новым амплуа. Встал за плиту, занялся уборкой, стиркой и даже научился гладить, а по выходным увлечённо клеил гербарии, прерываясь на пару чашек душистой арабики. Сумасшествие, правда? Вот и Бервальд подумывал в том же направлении, наблюдая за всё так же отрицающим существование расчёсок для волос братом, и судорожно подсчитывая в уме, сколько придётся потратить на таблетки в этот раз. Кто знает, может потребуется увеличение дозировок. Хотя, сложно было не признать, что эта радикальная трансформация личности ему приходилась исключительно по душе — чего только стоила одна лишь утренняя выпечка по воскресеньям. В общем — чистый рай. Но это младшего из братьев и настораживало. Кто бы знал, что выглаживание чистого постельного белья в отвлечённых мыслях, может быть прекрасным успокоительным безо всякого рецепта? Думал ли кто-либо, какое умиротворение дарит неспешный процесс готовки? Без замашек в сторону философии — хотя бы в этом жилище? Датчанин, неожиданно для самого себя, породнившись с процессами бытового творчества, почему-то полюбил заниматься домоводством под умело сделанные треки чернокожих американских рэперов. Тем более странно. Он никогда не признавал, да и не любил негроидов. Чего в жизни не скрывал. Не просто же так в былые времена с Гилом по протестным демонстрациям шлялся. Но в такой атмосфере кропотливо выстраиваемого уюта, музыкальный труд чужой для скандинава расы был до безобразия хорош и уместен. Как и сам Хенрик. Перешедший из разряда безответственных проматывателей существования в ряды самых настоящих безупречных хозяев. Пусть и маленькой квартиры в Мальмё.

What’s a god to a non-believer who don’t believe in anything?

Невозможно предсказать судьбу. И никто не способен знать, кем станет на пути либо в итоге по воле обстоятельств. Или благодаря влиянию таких же людей, отстранённых от эзотерики существ из плоти и крови. Неуёмный характер вольного ветра обнаружил своё морально комфортное пристанище в спокойном автоматизме заботы о ком-то, кроме себя. Видимо.. Не просто так в одном из крепко полюбившихся треков Фрэнк Оушен в певческой манере утверждал о том, что "no church in the wild". Бервальд, при всей своей эрудированности и отличном понимании многих вещей, навыками телепата не обладал. И при всём давнем желании, не был способен вскрыть черепную коробку старшего брата, чтобы прочесть ответы на все интересующие вопросы. Поэтому, спрашивал сам. Напрямую. Словесно. Снэки гармонично существовали вперемешку среди хаотичного безумия смеси орешков, крекеров и попкорна в стеклянной миске. Небольшая стеклянная миска стояла ближе к краю низкого чёрного журнального столика. Двое братьев в отрицание стульев, устроились сидеть прямо на паркете. — Как ты себя чувствуешь? — этот вопрос был озвучен, когда Хенрик предложил провести один из субботних вечеров за настольной игрой. — Замечательно. — датчанин с улыбкой и недоуменным нахмуриванием бровей пожал плечами. Это не было похоже на дежурное осведомление о самочувствии. — А что-то не так? — Вообще-то да. — швед решил отбросить растерянность и сказать напрямую. — Что с тобой происходит? Почему ты так изменился? Оставить эту тему без чёткого уточнения казалось недопустимым. Никакой доктор не мог далее общих черт "в целом спокойного поведения" обрисовать конкретное действие таблеток на каждого уникального пациента. Каждый день тревожило внутреннее равновесие мыслей между видимым улучшением состояния и опаснейшей деформацией личностного устройства. Глухое и безответное равновесие, когда ты не можешь знать точную причину. Может, Хенрик знает? — А тебя что-то не устраивает? Фраза прозвучала с открыто слышимой претензией. С привычной, так и не разрушившейся до конца агрессией. Одна из чаш внутренних весов размышлений пугающе дрогнула. С крошечной каплей паники от возможной безвыходности. — Это не важно, устраивает или нет. Просто я удивлён.. — Нет, ты скажи. Непривычно еле удержавшись от того, чтобы раздражённо закатить глаза, Бервальд взял пару секунд, чтобы утрясти внутри себя новую эмоцию. Второй малой каплей приземлилось на мозговой центр лёгкое раздражение. А он всё так же бесцеремонно перебивает и наседает. Изменился, но не с концами. — Да. Устраивает. — Ну вот и всё. Считай, что разговор состоялся. — глухой звук расколовшегося во рту арахиса в васаби. — Так как насчёт викторины? Или боишься, что я тебя, — привычная усмешка нескрываемой наглой провокации, — взъебу? Третья капля ознаменовала пробуждение уверенности в себе, раздразненной шлейфом простого подкола. Бервальд со всем возможным достоинством поправил очки, взирая на доморощенного провокатора. Стоило бы окатить его волной небрежного взгляда, безо всяких слов фиксируя выскочку на положенном месте, но Бервальд такого не умел. Зато интонирование ему хоть иногда удавалось. — Ты? Меня? В теме эрудиции? Доставай свою викторину. * * * К нехитрому разнообразию снэков уместно присоединись чашки свежего зернового кофе. Даже с парой чайных ложек сладкого "Bailey's". Оба были спокойны. Что один, что другой точно не напьются с этого жалкого количества, призванного украсить арабику. Да и Хенрик давным-давно заслужил доверие, держа себя в руках, строго держа пределы двух-трёх банок "Tuborg" через вечер. К тому же, просто варварством было бы после рабочей недели играть в "Скандинавия вчера и сегодня" на абсолютно трезвую голову. Так и подохнуть от тоски пару шагов. — "Имя короля Швеции, правившего во второй половине XI века, после смерти своего отца Стенкиля и других претендентов?". — Хальстен. В исландском диалекте — Хальстейн. — Хенрик открыто зевнул, локтём проезжаясь по части журнального столика в неожиданной разминке и просто скуке. Образовательная викторина о разных периодах скандинавской истории, хоть и могла наконец-то продемонстрировать младшему из братьев, что в голове старшего тоже не белочки дупло обосновали, но это было чертовски нудным занятием. Хотя бы в стиле Бервальда. Бервальд же спокойно кивнул, хоть и не демонстрируя с каждым правильным ответом искреннего впечатления уровнем исторических познаний родственника. А школу ведь на хлипкие тройки закончил! Скорее всего, мама была права, и причина действительно крылась в синдроме гиперактивности. — Правильно. Тяни карту. В своей манере изобразив мимикой дурацкие кривляния вроде "ох, господин, спасибо Вам за столь великую честь", Хенрик вернулся к стабильно постному для этой игры лицу, резким жестом хватая верхнюю из карточек с вопросом. — О-о! Джекпот! Тройной вопрос! Ну, Бер, готовься! — К чему? Читай. — Что такое кате.. Катехз.. Ка-те-хи.. Впервые за действительно долгое время, Бервальд не смог сдержать смеха. Пусть и тихого. Какой бы бесконечной головоломкой ни являлся для него Хенрик, но младший прекрасно помнил, что тот совершенно не справляется с чтением сложных слов. Они ему просто не даются без усилий. Как и относительно произношения. Даже не будучи пьяным. Сейчас-то не был. — И-и-иди нахуй, я плохо вижу! — Хенрик в своей небрежной манере отмахнулся интонацией, не собираясь признавать неискоренимого поражения перед идущей с самого детства проблемой. Бервальд засмеялся чуть громче. Всё-таки ему повезло с братом. Такого по-хорошему забавного идиота ещё поискать надо. А тут — вот он, всё время рядышком. — Очки дать? — Тем более к херам иди, не хватало мне ещё этого! Я линзы-то, мать их, не носил.. Тоже мне, генетика корявая, двое слепошарых в одном семействе.. Сам справляюсь! В это уморительное бормотание человека с примитивным, но всё-таки, чувством юмора, невозможно было не влюбиться при общении. Особенно, когда оно так явно разбавляет новыми красками сухость немногословной речи по ту сторону. — Так, вопрос! "Что такое "катехизис", и какое место он занимает в Церкви Швеции?". — Это уже два вопроса. — Ничего не знаю, Мистер Зануда, идёт как один. Ну, твой ответ? — Краткое изложение основ христианского учения. В любой лютеранской церкви обязательно к знанию для конфирмации. — Допустим. Второй вопрос! "Какие катехизисы привнёс в христианское учение Мартин Лютер?". Блять, хоть бы не Мартин Лютер Кинг. Везде эти негры! Потерев переносицу под очками в выражении мини-фейспалма, Бервальд вздохнул. Скорее в ранге смешливой иронии, чем разочарованного недовольства. — Какой же ты расист, парень. Мартин Лютер вообще-то белый немец. А Кинг появился много веков позже. Хенрик, оскорбившись от тычка в собственное слабое место иногда пробивающейся неграмотности среди простейших вещей, авторитетно постучал ребром карточки по краю столика. — По делу будешь умничать! Отвечай уже! — Малый и большой. — Мгм. Если ты ожидал, что я заржу в кулачок, то обломись — такой я только в бухом состоянии, а ликёры меня не уносят. И третий вопрос. "В каком году был составлен малый катехи".. Блядь, да они издеваются? Я должен это слово в идеале выучить? Звучит, как грёбаная венера! Короче — в каком году этот чел придумал малый формат этой штуки? И здесь Бервальд уже задумался. Как и Хенрик в чтении сложных слов, в точном запоминании чисел он был совершенно не силён. Потому и не стал поступать на исторический, хотя и мечтал всю юность. — Не знаю. Карточка с вопросами выпала из рук датчанина. Потрясение. — Как это?! Ты — не знаешь? Ты? Ты, зануда-заучка с первого класса, и не в курсе? — Это комплимент или издёвка? — Это шок! Как это ты не знаешь? Бер! Не заставляй меня в тебе разочаровываться! Ещё раз. "Ещё раз"? Какая, однако, интересная фраза. Надо будет переспросить потом. В чем это, интересно, таком, честно выполняющий все свои обязанности Бервальд умудрился Хенрика вдруг разочаровать? — У меня плохо с цифрами. — Эй, у тебя диплом финансиста! — С историческими цифрами. Не запоминаются. — Даже примерно не скажешь? — пытаясь не дать умереть надежде на правильный ответ, Хансен подглядел в тоненькую строчку ответов в самом низу карточки. — Давай попробуем. Тысяча.. Пятьсот.. Ну-у-у? — Хенрик, я правда не в курсе. — Ты хоть догадайся! Тысяча пятьсот двадцать..? — Шестой? — Н-да. Интуиция у тебя — дерьмище полное. Девятый. Тысяча пятьсот двадцать девятый. — Ну, простите. Чего нет, того нет. — Бервальд равнодушно пожал плечами. "А была бы, мудак, меньше проблем было бы. И у тебя, и у меня.. И у нас вместе". Но этого Хансен, естественно, не озвучил. Лишь разочарованно хлопнул карточкой по аккуратно сложенной стопке таких же, разрушая ровную конструкцию. — А знаешь, что это значит? — с не совсем искренней улыбкой поднял голову встрёпанный блондин. — Что я непроницателен? — Что ты просрал! Игра до первого проигравшего! И ты — просрал! Зря, зря-я, братец, ты думал, что у меня опилки в голове! — Судя по твоей радости неандертальца чужому проигрышу, я всё же был прав. — швед скрестил руки на груди, самую малость растягивая шириной плеч выходное белое поло. — А вот и не-е-ет! Я выиграл! — старший тянул гласные почти каждого слова с таким наслаждением, будто от этой победы зависела вся его жизнь и остатки личного престижа. — А знаешь, почему? — Мы вроде закончили викторину, разве нет? — Потому что..! — торжествующе-нагнетающие интонации заставляли голос исполнять пафосный туш оркестра в честь победителя. А сам победитель без капли пафоса в действиях, проскользил задницей в джинсах по паркету, придвигаясь ближе к сидящему вполоборота по той же стороне стола. — Потому что, как бы тебе ни хотелось.. — внимательный взгляд прямо в глаза со всей проникновенностью и серьёзностью момента. Чтобы сразу после вытянуться корпусом вперёд, почти вплотную к лицу, и прошептать: — Я не мудак, Бер. Не-а. — Что ж. Мало я о тебе знаю, как выясняется. Сухой и закрытый ответ. Ожидаемо. Но не слишком приятно. Хенрик медленно отстранился обратно. — Ты обо мне вообще не знаешь. — Наверное. Потому как я от тебя в шоке. — Надо было помнить, что я с детства не был тупицей.. — Я не об этом. Сине-голубые глаза мелькнули заинтересованностью. Кажется, сейчас получится урвать нечто большее, чем односложный ответ. И Хансен не отступится, раз уж есть возможность. — Ну-ка, раскрывай подробности. О чём ты? — Обо всём. И Бервальд привычно замолчал. Но Хенрику действительно было уже интереснее некуда. И мириться с привычным немногословием близкого человека прямо сейчас, не хотелось с диким упорством маленького ребёнка. Парень со средней силой пнул брата мыском в бедро. — Я всё ещё слушаю. Говори давай. — Не торопи. И не пинайся. Я не из ораторов. — Может, тебе таблеток предоставить? — Хенрик цинично прищурился. — Мне же помогло с противоположным эффектом. Глядишь, и ты разговоришься! — Знаю я, какие таблетки ты притащишь. — голос Бервальда отразил старые раны знатно покоцаных нервов в процессе борьбы с вреднейших из привычек халатного раздолбая. — Рекомендую засунуть их своим дружкам-наркоманам в.. — А ты всё так же не разбираешься в процессах употребления! — на момент перевести всё в шутку и тут же вернуться к сосредоточенности. — Ладно. Мы отвлеклись от темы. Давай. Я реально жду. Хоть раз скажи что-то продолжительнее, чем тот приветственный спич на кладбище отца. Хлёстко. Грубо. Моральная оплеуха, когда совсем не ожидаешь. Суть Хенрика Хансена в миниатюре. Бервальд помрачнел и рефлекторно дотронулся до пуговицы на воротнике своего поло. Кончики напряжённых пальцев безо всякого смысла покрутили кружочек из крепкого пластика в стороны. Один круг — по часовой, один — против. Спустя долгое время, разговор снова катится в типичную для общения этих двоих пропасть. — Умеешь задать настроение. — Блядь, ну если с тобой не интересней, чем на могиле! Здесь вспылил уже старший из братьев. От нетерпеливости. Чёртов мямля! Сколько можно отступать назад? Даже словесно? Эй! Не сметь! Он был готов вывести собеседника уже на любые эмоции. Лишь бы разговорить. Хоть как-то. — Что ты хочешь от меня услышать? И вывел. Из себя. Первая ступень уже пройдена. Нерв поддет тонкой иголочкой открытого покушения на нечто святое. — Побольше слов, Бер. И я даже знаю, какая тема тебя пробьёт на разговорчивость. — Ну? Пару секунд безо всяких слов. Странно, что за окном не грохочут молнии. Было бы вполне уместно в качестве предвещения великой беды. Спокойный тон. Уравновешенные, ровные интонации. Фальшь. Обманка. Так, как мать отчитывает серьёзно провинившегося ребёнка. С достоинством и невозмутимостью взять и перечислить все допущенные проступки. Чтобы пристыдить. Придавить до хруста костей без единого прикосновения. — Про красный диван. Из IKEA. Расскажи мне. Рука, сжимавшая пуговицу, разжалась. И опустилась вниз. Но не расслабилась. Так и не успокоившиеся пальцы медленно начали сгибаться и разгибаться. В кулак. Не спеша. — Не ту тему ты выбрал. Совсем не ту. — Не можешь говорить по-хорошему — будет по-плохому. Превосходительство. Угроза. С такими словами к нашкодившему ребёнку медленно подходят, держа в руке ремень. Чтобы наказать. Чтобы ясно ощутить его страх и ужас. — Не понимаю.. Ты хочешь в морду получить? И без того нахмуренные брови окончательно застыли в каменном выражении лица. А ладонь медленно сжалась в кулак. Пока — не слишком крепко. Предупреждающе. Как и последняя фраза. Но Хенрик, оставаясь собой до конца, сам бегом полетел навстречу опасности, перепрыгивая через все ограждения. Прямиком к готовой вот-вот сдетонировать бомбе. Рука бесстрашно вцепилась в белый хлопок, чуть пониже воротника. Хансен сам был готов взорваться на тысячу токсичных осколков. Слова летели сквозь сжатые в гневе зубы, точно пули. — Ты кого-то трахнул, перепутав со мной, а я ещё и в морду получу? Обе тяжёлые руки шведа сжались в кулаки. В этот раз — серьёзнее некуда. Решив плясать чечётку на минном поле, помни, к чему это способно привести. — Это. Не. Твоё. Сраное. Дело. Двое уже были готовы сорваться с последних катушек, устроив настоящее побоище. Эмоции зашкаливали. Но Хенрик повёл себя неожиданно. Резко дал по тормозам. Перед самой стеной. Разжав руку, он отпустил измятый фрагмент поло и перешёл от открытой атаки к пассивному давлению. — Как раз-таки моё. Ты меня хотел трахнуть. Раз тогда перепутал. И запомнил. И рассказал мне, когда приперся пьяным. Знаешь, как ты мне это сказал? Помнишь? Каждое грёбаное слово — хуже прямого удара. Бьёт ведь не по телу или по лицу. По фактам. Которые прятал много лет. И прятал бы ещё столько же. Если бы не всего лишь один раз спьяну развязавшийся язык. Собственный. От того обидней. Ответ — односложный. — Помню. Это хорошо. Не отрицает. И Хенрик в обманчиво мягкой форме продолжил давить на самое больное. Пора вскрывать этот чёртов гнойник. Вечная недосказанность и так привела к печальным последствиям. Устраивать передозировку недоговариванием просто нельзя. Передоз — вообще дело опасное. Уж Хансен-то знал наверняка. — Опиши. Проговори, как это было. — Подошёл к тебе со спины, и.. Ощутить, как сжимается горло. Будто воздуха в лёгких не хватает. Тяжко. Вспоминать всё это. Дурацкая оплошность. Неужели может простой алкоголь так подставить? Фраза замерла. Просто невозможно. Перечислять это, представлять в памяти. Тем более — проговаривать. И вцепившиеся в самую душу глаза напротив совсем не помогают с этим бороться. Ожесточённый разговор прервался тайм-аутом на тишину. Чем объяснялось это затишье? Стыдом? Страхом? Неуверенностью? А обещало ли оно логичной бури в продолжение? Волна заново открывшегося дыхания ударила по ушам, как вестник давления. — Да. Я правда думал так. Два года я жил с мыслью, что.. Что мы переспали. Два года. Чёрт подери. Два. А если бы Хенрик считал, сколько лет он живёт со своими мыслями? Стремительно наступать, вырывая правду кровавыми ошмётками, уже не хотелось. Осталась лишь какая-то горечь. Разбитость. Вот тебе и правда. Хансен опустил глаза в пол. В рассыпавшиеся карточки от викторины по паркету. — И как? В смысле, теперь? Поразительно, как истина преображает. Стоило только признаться. Пусть и с трудом. Сейчас Бервальд мог хотя бы более-менее свободно ответить на уточнения. Не ощущая подступающего с каждой секундой инфаркта от перенапряжения. — Теперь я знаю. Этого на самом деле не было. — Легче? Всего один вопрос. С такой любимой кое-кем односложной системой ответа. — Не могу ответить. Не знаю. Да ты издеваешься. Хенрик поднял взгляд от пола. И посмотрел с последними остатками ненависти, которую только смог наскрести по осколкам в убитых закоулках чего-то нематериального. — А мне — нет.