Моему вязаному щиту с благодарностью за поддержку и неоценимую помощь.
В детстве мне казалось, что страшнее всего на свете одиночество. Сам я почти не ведал его, окруженный ласковым светом семьи, а потому полагал, что не иметь веселой кузины, с радостью разделяющей твои игры, не слушать вечером сказки, рассказываемые нежным голосом матери, не сидеть на руках у отца, пока он занят какими-то очень серьезными делами, не носиться с задорным смехом за любимым псом по саду — самое ужасное, что только может произойти с человеком. Конечно, в одиннадцать лет я понял, как ошибался, но дальнейший период моей жизни вообще можно назвать переломным, напрочь стершим прошлые ценности. В данный момент же я едва ли способен выстроить адекватный список «самых ужасных вещей», однако, возникни у меня такая потребность, в лидеры выбилось бы ожидание. Ян уходит к Гимпо в шестом часу, и следующие три часа я провожу удаленный разбор полетов своих служащих, проверяя даже те отчеты, до которых в обычное время ни разу не добирался. К несчастью, это не приносит ожидаемого облегчения, и, пребывая в полнейшем раздрае, я отправляюсь готовить ужин самостоятельно, заблаговременно предупредив домработницу, что у нее внеплановые выходные. Но и на готовке сосредоточиться не удается: паста переваривается, а соус выходит слишком острым. Однако кулинарные мытарства хоть частично, но отвлекают меня от гнетущего чувства беспокойства, имеющего отвратительную тенденцию к росту по мере наступления ночи. Чем дальше, тем невыносимее оно становится: разрастается в груди подобно мерзкой опухоли, постепенно перекрывая дыхание и сжимая сердце. Я боюсь за Себастьяна сильнее, чем мог предположить, и куда сильнее, чем был готов. И совсем не уверен, что, будь прогулка к ведьмам опасна для демона не больше похода за покупками, волновался бы меньше. *Ведь он все еще не мой.* Ближе к полуночи я, укутанный в плед, сижу на диване, истово пытаясь утопить пульсирующую между ребрами боль в сонетах Шекспира, и это, к удивлению, работает чересчур хорошо: легкое шуршание ткани поначалу заглушается шелестом переворачиваемой страницы, и я не сразу понимаю, что больше не один в комнате. *Что, возможно, я теперь в принципе не один.* Однако первое, что замечаю — не усталую улыбку Яна и даже не алый отблеск у зрачка, а неестественную, болезненную бледность родного лица, заставляющую Шекспира в тот же миг непочтительно отлететь в сторону. Еще до того как книга описывает дугу, скрываясь за креслом, мои руки бессознательно удерживают начинающее опасно крениться тело. — *Ян*?! Противная опухоль вновь напоминает о себе, взрываясь дрожью рук, колен и даже губ, отчего восклицание выходит почти жалким. Демон с заметным трудом — *господи, что с ним?!* — приоткрывает глаза, и следующие слова я скорее читаю по губам, чем действительно слышу: — Исс… Паника сменяется кристальной ясностью столь же стремительно, как минутой ранее напряженное ожидание — паникой. Когда проблема обозначена четко, решить ее несложно: оставить Яна в одиночестве на время, необходимое для пробежки на второй этаж — намного тяжелее. Вниз я скатываюсь чуть ли не кубарем, не расплескав оставшуюся (и, к великому счастью, значительную) часть антидота лишь чудом. Жемчужная жидкость очень неохотно вливается между плотно сомкнутых губ и еще неохотнее проглатывается — мне приходится все время мягко массировать горло, по-детски радуясь каждому движению кадыка. Ян не спешит очнуться, что совсем не добавляет спокойствия, а через три полных глотка начинает еле уловимо дрожать всем телом. Кожа белеет до синевы, и я до того пугаюсь, что на несколько секунд перестаю слышать в ушах стук собственного сердца. Ему по непонятной причине становится хуже. Переборов захлестывающую волну ужаса, стараюсь сосредоточиться, чтобы понять, чем еще могу помочь, и вспышка озарения возникает как никогда вовремя. Чем можно написать заветные исцеляющие руны, чтобы они обрели максимальную силу? Это так просто. Недрогнувшей рукой берусь за первый попавшийся столовый нож, резко провожу по левой ладони — края раны мгновенно наполняются кровью — и, расположив голову Яна на коленях, отвожу волосы с горящего лба. Кровавая вязь из Альгиза и Дагаза ложится ровно, покрываясь инеем, стоит мне завершить ее. Зажимаю в порезанной руке салфетку и, указательными пальцами прикоснувшись к вискам демона, усиливаю действие рун — Ян сорвано хрипит, но дрожь проходит, и я позволяю себе облегченно выдохнуть. Больно даже думать о том, что было бы, если бы он не успел прийти ко мне. Выпускать демона из этих своеобразных объятий не хочется совершенно, но я пересиливаю себя, когда до конца осознаю, что опасность миновала. Вряд ли Ян будет в восторге от вида моих окровавленных рук. Устанавливаю рекорд по скорости оказания первой помощи при неглубоком порезе, возвращаюсь в комнату и придирчиво осматриваю блаженно растянувшуюся на диване демоническую тушку. После недолгих раздумий и некоторых усилий стаскиваю с него ботинки: во-первых, у меня в доме обутыми не лежат, а во-вторых, интересно же на реакцию посмотреть. В процессе машинально прислушиваюсь к дыханию и в какой-то момент с удивлением и предвкушением понимаю, что Ян самым натуральным образом дрыхнет, явно наплевав на свои давние слова о том, что демоны не поддаются желаниям бренной плоти. Ну-ну. В итоге, оценив взглядом габариты демона, идею снять с него еще и сюртук отметаю как неосуществимую: я, конечно, не воздушный тринадцатилетний мальчишка, но поднять Яна во второй раз точно не смогу. Так поспит, заодно не замерзнет (мало ли, вдруг человеческая терморегуляция в комплекте со сном идет?). В принципе, теперь со спокойной душой мне можно тоже отправляться спать: время давно перевалило за полночь, да и день легким не назовешь. Но мысль, что смогу просто подняться к себе в спальню и уснуть, когда Ян… звучит абсурдно. Смирившись с неизбежным (хотя с самим собой буду честен — поддавшись искушению), я, извиняюще проведя пальцами по обложке, возвращаю на место Шекспира и, отвоевав из-под демона кусок пледа, устраиваюсь на второй части чудного диванчика (кто бы знал, что его угловая форма так удобна в эксплуатации). Голова демона оказывается на уровне моей, отчего становится возможным, спустившись чуть ниже, уткнуться носом в макушку и осторожно обвить рукой его плечи. Волосы пахнут железом и пеплом, но этот факт лишь подтверждает, что все позади, а потому успокаивает. Сердце щемит, и я, нежась в ощущении правильности происходящего, засыпаю.***
Легкими перьями на щеку ложатся осторожные прикосновения чужих пальцев, и я в полудреме тянусь навстречу, подсознательно зная, кому они принадлежат. Кажется, невольно издаю некое подобие мурлыканья, потому как пальцы опасливо замирают, а затем и вовсе покидают мою кожу. Резко становится холодно, и я с неохотой открываю глаза. В тот же миг тону в знакомых до безумия багряных радужках. На губах независимо от разума появляется улыбка, и, судя по тому, как расширяются зрачки напротив, она весьма далека от формальной. — Доброе утро, — бархатный голос широкой кистью проходится вдоль позвоночника, вызывая дрожь предвкушения. Сегодняшний день будет совершенно невероятным, я знаю это. — Ты в порядке? — спохватившись, возвращаю себя с небес на землю и сканирую взглядом склонившегося надо мной демона. Кровь со лба отмыл, одежду сменил — простая рубашка идет ему куда больше формы слуги, ну да это мне давно известно, — и не бледный, то есть, не бледнее обычного. Кажется, он действительно поправился. — Я давно не чувствовал себя лучше, чем сейчас, — развеивает последние сомнения Ян, и я облегченно откидываюсь обратно на подушки. Подушки? Не помню, чтобы они здесь были… Из спальни притащил? — Рад слышать, — откликаюсь и позволяю себе, наконец, задуматься над способом моего пробуждения. Невольно возникает вопрос: а хотели ли меня вообще будить? — Позавтракаете? Я почти закончил, — говорит Ян таким до странности мягким тоном, что в первый момент даже не осознаю, что не так. — Вы успеете посетить ванную, если хотите. Он встает на ноги, обутые в стандартные белые тапочки, и предупредительно отходит в сторону, пропуская меня к лестнице. И только поднявшись до середины, я понимаю. Хочу в который раз возразить, чтобы прекращал «выкать», ведь разница в интонации чувствуется, но, обернувшись, замечаю, что он продолжает смотреть на меня. — Ян, тапочки — для гостей, — лукаво улыбаюсь и, успев заметить ошеломленное выражение его лица, скрываюсь в спальне. Намек более чем прозрачен, я надеюсь? Прохладный душ немного успокаивает разбушевавшиеся эмоции, и вниз я спускаюсь посвежевший и почти умиротворенный. Ян вскидывает голову в ту же секунду, когда моя нога касается пола. — Я думал, демоны не спят, — невинно замечаю, решив, что нейтральная тема подойдет для начала как нельзя лучше. — Сон, скорее, роскошь. Редко какой демон может позволить себе оставить спину беззащитной, — едва уловимо улыбается он, и я прикусываю изнутри щеку: ничего себе, нейтральная тема… — И впрямь, — подхожу ближе, с удивлением разглядывая идеально сервированный стол. Ох и отвык же я от такой церемонности. Теперь разве что на встречах с родителями приходится вспоминать, кем родился во второй раз. — Ты ведь понимаешь, что не обязан был делать все это? — не удерживаюсь. А теперь он удивлен. В самом деле, неужто первый день знакомы? — Это самое меньшее, что я могу для вас сделать. Вы снова спасли мне жизнь… — Только попробуй добавить «господин», и в тебя полетит соусница, обещаю, — мрачно прерываю я. — Мы же, кажется, договорились. Ян улыбается глазами и дерзко усаживается за стол рядом со мной. Ну наконец-то. — А я предупреждал вас, что сегодня снова начну оказывать должное уважение. И, кроме того, осмелюсь вновь предложить… давайте заключим контракт. Подпираю голову рукой и задумчиво смотрю на него. Мой ответ не изменился, но столь явное стремление Яна к контракту наводит на невеселые мысли. — Тебе так сильно хочется съесть мою душу? — Мне казалось, у вас хорошая память, милорд. Фыркаю: — С двадцатых годов прошлого века она называется эйдетической. «Не хочу дать даже малейшей возможности уйти от меня снова». Продолжить? — Если считаете необходимым. — О да. «Побил бы тебя за такую откровенную попытку диктовать мне условия», — декламирую я и отправляю в рот кусочек изумительнейшего омлета. — Действительно… Селестен, — он чему-то улыбается. — Действительно *я*. Поэтому ответ прежний: обойдешься, Себастьян. Ян внимательно наблюдает за мной несколько минут, пока я методично уничтожаю содержимое тарелки. — В таком случае, придется искать иные пути, — наконец резюмирует он и добавляет непримиримо: — Я больше не позволю вам сбежать. Даже в следующую жизнь. Смотрю на него и, верно оценив потемневший взгляд, отвечаю: — Ну и у кого теперь плохая память? Я сказал еще вчера. После чего невозмутимо поднимаюсь и иду загружать тарелки в посудомоечную машину — воистину гениальное изобретение человечества. Ян порывается помочь, но останавливается под моим возмущённым взглядом и опускается обратно на стул. Кажется, нам придется очень четко обозначить границы личной свободы. Нажав заветную кнопочку, возвращаюсь к столу, но, перед тем как сесть, наклоняюсь и на мгновение прикасаюсь губами к его щеке: — Спасибо, было очень вкусно. Похоже, изумлять его останется моим любимым занятием на ближайшую жизнь. — Итак? — переплетаю пальцы и опускаю на них подбородок, из-под ресниц разглядывая все еще ошарашенного демона. — Что ты хочешь знать? Он мгновенно меняется в лице, серьёзнея. — Спрашивать, почему на острове закончилось все так, как закончилось, не имеет смысла: есть только один способ для смертного разорвать контракт в одностороннем порядке. — Прости, случайность, — прикрываю глаза. — Не сомневаюсь, — ласковый тон не вяжется с непроницаемым лицом, но все равно немного успокаивает. — Искупления с умыслом не бывает. Только вот убивать вас я не собирался. Да, теперь я понимаю это. И оттого еще больше хочется узнать *изначальную* причину. — А припугнуть получилось. Я был уверен в твоем желании убить меня почти полвека. — И мы подошли к ключевому вопросу: сколько раз вы перерождались? — Эта жизнь седьмая, если не считать первую. — И мы… — …встречались в каждой, да. Собственно, память возвращалась ко мне только при встрече с тобой. Радужки Яна на секунду окрашиваются кровью, заставляя насторожиться. — Значит, есть еще три жизни, в которых я, так или иначе, стал причиной вашей смерти? — горько произносит он, и отводит взгляд в сторону. Может, все же стоило выбрать для разговора диван? Там падать ниц в очередной раз было бы мягче. — Себастьян, — ровным голосом говорю я и, протянув руку, поворачиваю к себе его лицо. Совершенно больные глаза тоскливо всматриваются в мои, и я вновь чувствую непреодолимое желание замолчать и никогда, никогда больше не поднимать эту тему. — Если бы мне предложили пережить это столетие снова, но с исключением неприятных моментов, я бы отказался. Если бы мне предложили и вовсе не умирать в первый раз, я отказался бы. Прими этот выбор так же, как я принял тебя. Прошу. Несколько долгих мгновений демон молчит, а затем мягко перехватывает мою руку и запечатлевает на тыльной стороне ладони осторожный поцелуй. — Мне начинает казаться, что вы видели самое худшее, — тихо отвечает он, согревая дыханием мои пальцы. Криво ухмыляюсь: — Смотря что ты считаешь в себе худшим. — Вы сказали, в первую половину. Значит, были жизни до Германии? Расскажите мне. Обхватываю кисть демона, притягиваю ее к себе и, раскрыв ладонь, провожу по середине кончиком пальца. Даже задумываться не желаю, как эти нежности выглядят со стороны, потому что ощущаются они абсолютно естественными. — Ты уверен? Я не хочу лишний раз вгонять тебе иголки под ногти. — Слишком слабая аналогия, но вы зря беспокоитесь. Я заслужил. Со вздохом приподнимаю его ладонь и прислоняюсь к ней лбом. — Какая разница, заслужил или нет? Я просто *не хочу* причинять тебе боль. Неужели не понимаешь? — Понимаю так же четко, как и то, что желал бы, несмотря ни на что, стереть из вашей памяти дурные воспоминания, — звучит как извинение. — От других воплощений личной памяти практически не осталось, тут я уже постарался. Собственно, на самолете от них и избавлялся. Расслабляю пальцы, и инициатива вновь переходит к Яну — медленные поглаживания костяшек несколько примиряют меня с фактом, что он самый упрямый демон из всех существующих. — Со стороны казалось, что у вас приступы боли, — теперь глаза отвожу уже я, и он настойчиво сжимает мою ладонь. — Значит, правильно казалось. Это было опасно? — Жить вообще опасно, Ян. А эти приступы были необходимы. Прищуренный взгляд ясно дает понять, что рано или поздно демон выведает у меня мельчайшие подробности каждой из прожитых жизней. В таком случае, я предпочту контролировать процесс. Решившись, встаю из-за стола и, не отпуская его ладонь, иду в сторону диванов. Плед оказывается аккуратно сложенным на подлокотнике, остатки антидота мягко переливаются в чаше на столике, и я, оглядев сию композицию, забираюсь на диванчик с ногами, всем своим видом показывая, что Ян может последовать моему примеру. Руку приходится выпустить, обнимаю свое колено, предварительно устроив на нем голову. Демон чинно присаживается рядом — слишком близко для знакомых и катастрофически далеко для нас. — Спрашивай. Но помни: я имею право не ответить. — Ваше первое перерождение? — быстро, словно боясь, что я передумаю, бросает Ян. — Насколько я понял, сперва ты решил, что моя душа ушла на круг Перерождений, и пытался найти ее в новом теле… Правда, почему-то привлек к поискам маньяка, а не Жнецов. Буквально вижу, как перед взором демона проносятся ряды нищих оборванцев, среди которых он искал меня, и взгляд его постепенно наполняется осознанием и ужасом. — Нет… Слабо улыбнувшись, пожимаю плечами: — Моя душа с самого начала была скрыта, и имя твое даже мысленно произнести не мог. Неудивительно, что ты не узнал меня в чумазом мальчишке с прогнившей душой… — Ваша ненависть ко мне в Германии теперь еще более обоснована, — глухо отзывается Ян, и я с беспокойством придвигаюсь ближе, практически касаясь коленом его груди. — Вовсе нет, ненавидеть я начал во второй жизни, — выдаю следующую порцию горькой пилюли, содрогаясь внутри от глубины боли, отражающейся в его зрачках. — Помнишь, в лаборатории ты сказал, что я похож на человека, пытавшегося удержать тебя от убийства девочки? — Ты… — Я. Себастьян застывает и сереет так стремительно, что на миг кажется, будто я вернулся в прошлую ночь и заново переживаю жуткие минуты борьбы за его жизнь. Не выдерживаю: резко обвиваю демона руками, прижимаюсь ухом к груди, выслушивая бешено стучащее сердце. — Ты сказал, что никогда не простишь меня, — мертвый голос раздается над моей головой, заставляя собственное сердце замереть. — Да. Но у меня были время, желание и серьезная причина, что в совокупности дало мне возможность понять, — шепчу в ворот его рубашки, уверенный, что меня услышат. — А это как минимум половина прощения. Ян по-прежнему неподвижен, лишь сердце набатом стучит по ушам. Нужно выводить его из этого ступора. Обреченно вздыхаю и перекидываю ногу через его колени, садясь верхом — непривычная, пугающая поза, но, может, она хоть как-то растормошит демона. Однако никакой реакции на мои действия не следует, поэтому твердо обхватываю ладонями лицо Яна и заставляю себя встретить расфокусированный взгляд. А затем наклоняюсь, практически соприкасаясь носами, и, несильно потянув за волосы, цежу: — Слушай меня, демон, внимательно слушай. Когда ты отвернулся от меня в той богом забытой комнатушке в Ист-Энде, мне казалось, что мой мир раскололся. Когда я увидел, как ты ешь душу бедняги в больнице, выманив ее практически обманом, меня едва не стошнило, — в опаловых зрачках на мгновение что-то вспыхивает, но так же быстро гаснет. — Я всю ночь глаз не сомкнул, думая, что ты придешь и убьешь меня просто потому, что я узнал лишнее. Мне было страшно и горько понимать, насколько я тебя боюсь. И я на самом деле возненавидел тебя, когда на моих глазах ты убил Чичи, — бедрами чувствую, как по телу демона проходит еле уловимая дрожь, а взгляд становится осмысленнее. — Не удивлюсь, что именно поэтому Хауэр всю жизнь мечтал препарировать Высшего — своеобразная подсознательная месть. Но только сгорели эти страх и ненависть, когда я тебя на том столе увидел, понимаешь? Сначала думал, что смогу просто плыть по течению, наблюдать, но ты… Ты звал меня, Себастьян, — глаза брызжут алым, а я наконец-то понимаю, что завладел его вниманием безраздельно. — И я просто не сумел найти в себе достаточно ненависти, чтобы позволить тебе погибнуть. Потом… помнишь, ты удивился тогда, в Париже, отчего я не боюсь смерти? Потому что цель той получасовой жизни была выполнена, когда я удостоверился, что ты жив, здоров и сыт. Мне плевать было, что случится с тем телом, мальчишка и так подарил мне невосполнимый свет души, который у меня самого давно погас. А в следующей жизни я окончательно осознал, почему не смог тебя возненавидеть, почему спас и отчего стал так спокойно реагировать на твой пищевой рацион. Позже покажу тебе, что имею в виду, — мягкий свет окутывает радужки, и Ян явно собирается что-то сказать, но я закрываю большими пальцами его губы. — Поэтому, демон, не вздумай, слышишь, не смей бессмысленно убиваться и унижаться: твоей вины в моих приключениях нет. Ты следовал правилам своего мира, потому и не подозревал, что душа может быть скрыта, а я не мог намекнуть достаточно прозрачно. Да и вообще думаю, ты не поверил бы, не увидев мою настоящую душу собственными глазами. Сейчас же меня интересует лишь одно: ты искал меня сто двадцать пять лет не затем, чтобы поставить галочку в списке съеденных душ. Тогда — зачем? Себастьян внимательно вглядывается в мое лицо, будто ищет что-то, и неожиданно подается вперед, прикасаясь губами к моим губам. В первый миг я настолько дезориентирован этой выходкой, что удивленное восклицание вырывается само собой и оказывается фатальным: ощущение чужих губ, осторожно, почти с благоговением ласкающих мои, усиливается, и демон углубляет поцелуй. В каждом его движении столько невысказанной нежности, что на глаза наворачиваются слезы, и я отвечаю с облегчением и благодарностью. Теперь я знаю ответ на мучавший меня вопрос, пусть он и кажется невероятным. И я готов съесть свое яблоко, независимо от его истинного вкуса. Этот поцелуй не похож ни на что: скудные остатки памяти прошлых воплощений, ведших порой отнюдь не монашеский образ жизни, несравнимы с тем восхитительным разноцветным водоворотом чувств, затягивающим меня сейчас. Это по-настоящему первый поцелуй, потому что он с самым мне дорогим существом, и осознание этого напрочь стирает привычную рассудительность. Зарываюсь пальцами в шелковистые пряди, легонько прикусывая его нижнюю губу — ответом мне служит шипение, и Ян, на миг прервавшись, собирает легкими поцелуями нечаянно скользнувшие по щекам слезинки. Жмурюсь, крепко вцепившись в его плечи, и приникаю ближе, отчаянно стараясь продлить прикосновение: без пошлости, безо всякого подтекста, без единого намека на возможность иного. Того, что есть сейчас, уже больше, чем я мог бы желать. Поэтому неожиданно горячая ладонь, скользнувшая под домашнюю рубашку, поражает до такой степени, что я отшатываюсь и только чудом не падаю на пол. Ян реагирует мгновенно — руки больше не провоцируют, подчеркнуто поддерживая за талию, — и тихо-тихо шепчет, успокаивая: — Ш-ш-ш… прости, все, больше не трогаю, видишь? Пожалуйста, не бойся, — а у самого в глазах такая паника, что несколько секунд просто непонимающе хлопаю ресницами. Это может показаться странным, но я всегда искренне считал, что… Наконец кое-как выдавливаю из себя: — Тебе… ты что, не против и этой стороны отношений? Она… имеет для тебя смысл? Паника сглаживается, сменяясь секундным недоумением, осознанием и — недоверчивым изумлением. — Ты думал, что… И все равно согласился остаться? Неловко дергаю плечом, неосознанно комкая в пальцах его рубашку. — Ну, рано или поздно, конечно, могли возникнуть проблемы, но по большому счету… выбор между платоническими отношениями с тобой и интимной связью с кем-то другим очевиден, — чувствую, что, несмотря на все усилия, неотвратимо краснею, и опускаю глаза. Позорище, смутиться из-за такой малости! Одна из ладоней покидает спину и бережно приподнимает мой подбородок. В радужках Яна плавится багрянец, а губы складываются в теплую улыбку с легчайшим оттенком грусти. — Этой жертвы я тебе точно принести не позволю, Сиэль. Нет надобности, ведь в подобном демоны не так уж и отличаются от людей. — О. Но… — окончательно тушуюсь и прячу лицо в изгибе его шеи — Ян моментально прижимает меня крепче, — прости, мне нужно привыкнуть к этой мысли. Веселый смешок запутывается в моих волосах. — Я больше никуда не тороплюсь, мой лорд, — он говорит так тепло, что даже обращение поправлять не хочется. — Позволь просто обнимать тебя. Я, к этому моменту начавший задумываться об излишней откровенности нашей позы и возможных вариантах ее смены, расслабляюсь. — Хорошо, а то пришлось бы думать, как сесть так, чтобы дотрагиваться до тебя. — Убеждаешься в реальности происходящего? — беззлобно поддевает Ян, и я угрюмо бурчу: — Догадливый какой. Пригревшись, меланхолично пропускаю сквозь пальцы темные пряди, наслаждаясь уютом и спокойствием, и слышу, как удары в груди напротив становятся мерными, убаюкивающими. — Спасибо за руку, — невзначай роняю я, вспомнив, каким приятным открытием было обнаружить в ванной, что от ночного пореза не осталось и следа. — И молодец, что снял эти дурацкие тапки. Неподвижно лежавшие до этого ладони медленно поглаживают меня по спине, а осторожный поцелуй в висок становится замечательным ответом. — Кажется, я знаю неплохую альтернативу контракту, Сиэль, — рокочуще произносит Ян, и я хмыкаю: точно не отстанет, пока свое не получит. Столь важные вещи я точно не расположен обсуждать, сидя у него на коленях — аккуратно сползаю рядом на диван и натыкаюсь на понимающий взгляд. — Что за альтернатива? — У демонов есть несколько договоров для, так скажем, внутреннего пользования. Нечто похожее на вариативный пакт о ненападении. Но эти договоры очень чувствительны к намерениям и мотивам участников. Поэтому мы вполне можем использовать подобную клятву в своих целях. Я всегда смогу найти тебя и защитить. И твои интересы будут превыше условий любого контракта в случае, если я заключу его. Быстро просчитываю возможные исходы. В целом, идея заманчива, правда… Верить-то я ему верю, но о безусловном доверии… говорить пока рано. — Как именно она дается? — Для этого существуют специальные кубки и ата́ме, — размеренно повествует Ян, а я прищуриваюсь. Вот она, несчастная зарытая собака. — То есть, клятва на крови? — перебиваю, пристально наблюдая за его эмоциями. — Да. И я понимаю, почему ты сомневаешься, — неожиданно миролюбиво отзывается Ян. — Любая кровь сама по себе налагает жесткие обязательства, а твоя к тому же несет в себе силу… Боишься, что навечно прикую тебя к себе? Хмурюсь от такой формулировки, однако доля истины в ней есть. — Не стоит. Я не посмею, — тихо говорит он, и если спокойному голосу можно не поверить, то до самого донышка обнаженному взгляду — нет. — Ведь рискую в этом случае тем, что ты снова возненавидишь меня. А даже мысль об этом… — Достаточно, я понял, — с силой тру переносицу и устало приваливаюсь плечом к спинке дивана. — Что-то подсказывает мне, что кубки эти персональные, — дождавшись утвердительного кивка, продолжаю: — Покажешь? Ян молча раскрывает ладонь, и на ней медленно материализуется кубок, на вид из червлёного золота. Беру артефакт и с интересом разглядываю. К моему удивлению, он ничем не украшен: на гладкой поверхности нет ни намека на узор, а внутренняя сторона почернела от времени (крови?) и тоже совершенно пустая. Задумчиво провожу ногтем по каемке. В принципе, мне вполне по силам обезопасить себя от излишне собственнических замашек демона, все равно собирался… Да и потом, положа руку на сердце, разве мои стремления менее эгоистичны? — Как думаешь, он в конфликт с рунами не войдет? Себастьян удивленным не выглядит: видать, предполагал такое развитие событий. — Зависит от общих мотивов. Есть идеи? Не отвечая, поднимаюсь на ноги и, покружив по комнате, возвращаюсь, победно вскинув зажатый в пальцах маркер. — Надеюсь, твой кубок не обидится, что это не краска и не гравировка, — верчу артефакт, приноравливаясь, и начинаю деловито вырисовывать руны. На сей раз гальдраставом отделаться не получится, подойдет только полноценный рунический текст. «Lifsins ast*» — на первый взгляд, что может быть проще, но демон прав: мысли во время написания чрезвычайно важны. — Что теперь? — интересуюсь, любуясь идеальными линиями. — Хороший выбор, — Себастьян, следивший за процессом ранее, мягко улыбается. Наверняка уже надпись перевел. — А теперь следующий этап подготовки. В его руке появляется узкое темное лезвие, и мгновение спустя на левом запястье проступает тонкая алая линия. Словно заворожённый, наблюдаю, как кубок будто втягивает кровь, заставляя ее бежать из раны быстрее обычного, пока не заполняется дно. Затем кровотечение останавливается, однако кожа не затягивается, а Ян рукояткой вперед протягивает атаме мне. — Тоже левую? — Это будет символично, не находишь? И разрезай осторожно, чтобы не повредить сухожилия. — Я, конечно, давно врачом был, но анатомию помню неплохо, — хмыкаю, легко проводя острием по коже. Боль не чувствуется, а кровь тоже бежит с непривычной скоростью, заполняя кубок еще на палец. С любопытством наблюдаю, как наша кровь начинает пузыриться, смешиваясь, и спустя несколько секунд бледнеет, становясь прозрачной, как вода. — Так и должно быть? Ян осматривает получившуюся жидкость и удовлетворенно кивает: — Цвет всегда меняется в зависимости от цели клятвы. Должен признать, никогда не видел такого чистого оттенка. Милорд... у вас есть шанс отказаться. Вижу, что последнюю фразу он произносит через силу, и это благородство трогает почему-то даже больше предыдущего почти признания. — Зря я, что ли, по-твоему, кровь переводил? И после моего ответа Себастьян улыбается так светло, что на миг мне хочется первым бросить камень в того идиота, кто назвал его демоном. Потом, правда, вспоминаю Астеасу, и меня слегка отпускает. — Тогда сосредоточьтесь на цели клятвы и сделайте один глоток. Не разрывая зрительного контакта, подношу кубок к губам и, коротко улыбнувшись, пригубляю, одновременно сворачивая в своей душе все, что чувствую, и все, чего хочу, в один огромный сияющий ультрамариновый шар. И наша кровь на вкус почему-то отдает мятой. Демон принимает кубок, отзеркаливает улыбку и залпом допивает остальное. Кинжал и кубок, исполнив предназначение, истаивают в воздухе. Мельком оглядываю запястье — на месте пореза белеет аккуратный шрам, как напоминание о заключенном союзе, — и не отказываю себе в капризе собрать с губ Яна последние капли связавшей нас крови. — Доволен? — улыбаюсь в поцелуй, встречая наполненный смехом взгляд. — Более чем, — счастливо щурится демон, ненавязчиво притягивая меня к себе, но я уворачиваюсь и встаю. У меня ведь есть кое-что, что уже довольно долго ждет своего получателя. — Я тебе обещал как-то… — лукаво ухмыляюсь, отходя от недоуменно нахмурившегося Яна. Приблизившись к фортепиано, устраиваюсь на банкетке и, помедлив, поднимаю крышку. — Обещал, что закончу ее, Себастьян. Помнишь? — внимательно наблюдаю за сменой его эмоций, и они полностью оправдывают мои ожидания. Осознание подкашивает демона не хуже, чем пыльный мешок — неудачливого прохожего. — Неужто вы… — Да-да, интересный жизненный опыт, не спорю, — отмахиваюсь я, сосредоточившись на инструменте. — Потом обсудим, если захочешь. Сначала будь любезен послушать. Не зря же писал. Мне до безумия любопытна его реакция. Впрочем, после этого кровавого ритуала, после его признаний, после моих собственных слов текст должен показаться… не чрезмерным. Первые переливы звуков разбивают тягучую тишину комнаты, и я, метнув в Яна испытующий взгляд, замечаю, что он затаил дыхание. Эхо последней ноты еще витает воздухе, а демон стремительно приближается и стискивает меня в объятиях так крепко, что становится трудно дышать, баюкает, как ребенка, и, покрывая мимолетными поцелуями мое лицо, шепчет на грани слышимости, словно что-то запретное, почти священное и бесконечно любимое: «Небо, драгоценное мое Небо, только мое, всецело мое…» И еще долго звенят в ушах заветные строки: Que le temps me delivre / Пусть время избавит меня Des mots et puis des sorts / От слов и даже от судьбы. Que le temps me libere / Пусть время освободит меня De ton image encore / И от твоего образа. Qu il m'apprenne au-dela, / Пусть оно научит меня потустороннему, Qu il m'aprenne demain, / Пусть оно научит меня будущему, Qu il m'camprenne a aimer / Пусть научит меня любить, Sans plus jamais d'chagrin. / Никогда больше не испытывая грусти. Que le temps me laisse vivre / Пусть время позволит мне прожить Ma vie mais sans remords, / Мою жизнь без сожалений, Qu il m'apprenne a survivre, / Пусть научит меня выживать, En oubliant ta voix / Забывая твой голос, Et puis jour apres jour / А потом день за днем Qu il m'apprenne sans toi. / Пусть научит жить без тебя. Et si le temps m'entend / И если время меня слышит, Qu il te fasse revenir / Пусть оно заставит тебя вернуться Juste pour un instant / Хотя бы на мгновение, Un je t'aime. / Ради одного «я люблю тебя».****
Глубокой ночью просыпаюсь от странного ощущения, будто что-то осторожно скребётся в мой разум. Я лежу, уткнувшись носом в грудь демону, укутанный его руками, словно одеялом, и мне совершенно не хочется никуда идти. Но это «что-то» скребется все настойчивее, и я со вздохом выползаю из уютного плена, боясь потревожить чуткий сон Яна, однако мгновением позже замечаю над его головой синюю дымку и понимаю, что на этот раз от моих шебуршений демону точно не проснуться. Давление на разум ослабевает, стоит выйти на террасу. Небо сегодня удивительно звездное — засматриваюсь, кутаясь в захваченный по пути плед, и не сразу слышу *это*. Еле уловимый, проникающий в самую суть звон разносится порывами морозного ветра, разбиваясь о стены за моей спиной. Поражаюсь, как его не слышат остальные люди, и в то же время очень ясно осознаю: не слышат. И едва ли смогут. Не зря я-таки плед прихватил, хоть и не думал, что в конце августа может быть настолько холодно. Продолжаю вслушиваться в постепенно нарастающий звон, пока не понимаю, наконец, что это такое. И кто пришел ко мне в гости. — Значит, вот как вы появляетесь в реальном мире? Звон отдаляется, и в моей голове раздается знакомый голос: — В мире, который считаешь реальным ты — да. Привычным движением откидываю назад волосы и морщусь: — Давайте не будем обсуждать степень реальности миров. Вы здесь, чтобы?.. — Ты и сам знаешь. Ты порадовал меня, Сиэль Фантомхайв. Выбирай приз. Подхожу к перилам и гляжу вниз: с девятнадцатого этажа уличные фонари кажутся не крупнее пламени свечи. Забавно получилось в итоге: изначально я тоже планировал заполучить себе Себастьяна, и сейчас мое желание не претерпело радикальных изменений. Но насколько же качественно изменилась его подоплека… — Вы наверняка сами знаете и желание мое заветное, и то, что оно уже исполнилось. Мне ничего не нужно от вас. Разве что… поблагодарить. — Что? — голос кажется неподдельно удивленным. Неужели мое стремление настолько нетипично? — Спасибо вам. Не знаю, Бог вы или нет, неважно, просто спасибо. За шанс все изменить. — Вот как… — спустя несколько секунд тишины слышу ответ. — Что ж, не только порадовал, но и удивить умудрился. Хорошо. Подарю тебе кое-что на память, маленький неглупый смертный... Нить шрама на мгновение обжигает болью, и она извивается, превращаясь в неизвестный мне рунный символ. — Что это? Раздается звук, очень похожий на фырканье: — Сам разберешься. Возмутиться такой самодеятельности я уже не успеваю: звон вновь нарастает и, с особенно сильным порывом ледяного ветра, рассеивается. Передергиваю озябшими плечами, рассудив, что теперь-то утро вечера уж точно мудренее, и возвращаюсь в постель. Где вполне ожидаемо нахожу на руке Яна такой же символ.***
Два дня спустя сижу с ноутбуком на коленях и честно стараюсь заниматься делами сайта, а не засматриваться на демона. Этот уникум несколько часов назад сотворил из воздуха мольберт и заявил, что желает освежить навыки портретиста. Подопытная персона — это, разумеется, я. Его даже моя откровенно-домашняя поза не смутила, и вот уже который час он порхает за мольбертом, изредка поглядывая в мою сторону. И сосредоточиться под этими пронзающими от макушки до пят взглядами совершенно невозможно, тотчас жарко становится. Когда, в конце концов, терпение истощается, и я собираюсь, признав поражение, захлопнуть ноутбук, раздается звонок в дверь. Недоуменно переглядываюсь с напрягшимся демоном, по нитям защиты проверяя гостя. Фыркаю, поняв, что это всего лишь посыльный, киваю Яну и, соскользнув с кресла, иду открывать. Юноша, увидев меня, застенчиво мнется, но до последнего сопротивляется раскрытию личности отправителя. Настолько серьезно, что я понимаю: не знает. И то, что таким образом письма мне обычно приходят еще реже, чем открытки от родителей (а те дважды в год и электронные), невольно интригует. Отпускаю посыльного и, задумчиво разглядывая девственно-белый, помимо моего адреса, конверт, возвращаюсь к Себастьяну. Тот на мгновение замирает, увидев письмо, но молчит. Занятно. Снова устраиваюсь в кресле, помедлив, не слишком аккуратно вскрываю конверт: терпение закончилось еще десять минут назад, и идти за ножом для бумаг нет никакого желания. Внутри оказывается сложенный пополам лист плотной и весьма дорогой бумаги, для угроз и счетов такую точно не используют. А абрис фамильного герба заставляет изумленно вскинуть брови. Посмертное послание? Неожиданно. «Многоуважаемый Мастер Скай… Впрочем, быть может уместнее называть Вас достопочтенным виконтом Фейрфаксом? Как бы то ни было, пишу к Вам, дабы выразить свою признательность. За оказанную помощь — безусловно, однако куда более неожиданным стал для меня тот факт, что известный Вам демон, носящий имя Себастьян Михаэлис, совершил нечто претенциозное. Не могу знать, и не уверен, что хочу, о том, какие отношения связывают его с Вами, однако, то, что вы знакомы, стало для меня очевидным. Хотел бы предостеречь Вас, напомнив о природе этого существа, однако, чувствую, это будет излишним. Вы наверняка знаете, что делаете. Упомяну лишь, пожалуй, одну оброненную им фразу с целью развеять Ваши возможные опасения и несколько успокоить мою совесть: «Живите. Моему Небу будет приятно, если его род не прервется». Должен сказать, я не смог удержаться и провел некоторое время в семейных архивах. Думаю, Вы догадываетесь, что именно я там обнаружил. Признаться, мне понадобилась вся моя выдержка и фантазия, чтобы провести нить между Вами и — полагаю, не ошибусь — Вашим же портретом. Не возьмусь даже предположить, что произошло с Вами, милорд. Однако искренне благодарю за, возможно, случайное, но определенно судьбоносное вмешательство в мою жизнь. Если Вам когда-нибудь понадобится помощь, совершенно любая, я почту за честь оказать ее.С безграничным уважением, Киёхару Гимпо, граф Фантомхайв».
Медленно складываю письмо, рассеянно скользя взглядом по паркетным доскам цвета венге. Губы трогает слабая улыбка. Значит, разорвал контракт потому, что «Небу будет приятно»? И ведь подкрепился где-то, чтобы я не заметил. Что ж… Бросаю выполнившее свою задачу послание и подлетаю к моментально отложившему карандаш Яну. Запрокидываю голову и вижу золотистые искорки в вишневом море. Удивительный, парадоксальный и самый добрый демон. Пусть и только ради меня. Приподнимаюсь на носочки, переплетаю руки в его волосах и тянусь к нему, за миг до поцелуя успевая прошептать: — Спасибо. Небу очень приятно. И родные губы ловят мой счастливый смех.Эпилог.
— Ты обычно не вмешиваешься. — Мне стало интересно, граф хорошо справлялся, поэтому я решил слегка форсировать события. Он ведь выиграл? — Да, и не попросил ничего взамен. Действительно удачный выбор. Впрочем, ты хорошо выбираешь. Раскатистый хохот. — Брось, не поверю, что ты не оставил чего-нибудь напоследок! — Ну добавил кое-чего от себя… введешь их потом в курс дела, как всегда. Смех резко обрывается. — Что ты на этот раз сотворил? — Они взаимную клятву дали, я ее лишь слегка усовершенствовал… — Конкретнее. — Человек, пожалуй, лет через пять-шесть что-то подозревать начнет, а демон, полагаю, только к следующему кормлению задумается. — Неужели? То есть мне уже через пять лет придется объяснять Фантомхайву, почему он не стареет? И с демоном ты тоже как обычно? Всеядным сделал? — грозно. — Почему же… просто слегка вектор сдвинул, мелкому наверняка не понравились бы периодические контракты с потенциальной угрозой для жизни его демона… Разберутся, они сообразительные попались, один так точно. — Ох, — тяжелый вздох. — Наворотил дел, а теперь, как всегда, в спячку собрался? — Устал я. Больше века за мальчишкой наблюдал, надо восполнить. Разбуди меня, когда подходящую душу найдешь. А я, как проснусь, этих двоих проведаю… — И вот так всегда: мне караулить, тебе — отсыпаться. — Так брось ты эту личину, делов-то? И придумал же занятие себе — гробовщик! Еще и Жнецом прикидываешься... — Но-но! Это место практически идеально для поисков. Сильные души сами приходят, знай только память проверяй. — Тогда не жалуйся. Еще пара-тройка цельных душ и поменяемся. — Да спи уже… братец.Конец.