Цепной Пёс

В бараке было холодно и сыро. Пропитанная затхлым запахом кровать, которую Итачи даже не расстилал, боясь наткнуться на клопов. Грибок тёмными пятнами расползался по стенкам под потолок и у узкого высокого решетчатого окна. Итачи предпочитал смотреть в это окошко, из которого были видны стены кабинета Мадары, чем на амбала у дверей. Охрана сменялась раз в день, и Учиха насчитал троих, кому доверяли следить за столь опасной личностью, как племянник босса. Сейчас Итачи был обессилен: уже не первый день у мужчины проявлялись симптомы жара, которому сопутствовал сильный озноб, одышка и учащённое сердцебиение до тяжести в груди, а в ноге постоянно пульсировала боль — она сильно распухла. Итачи не спал несколько дней, особенно когда на смену за решёткой вступал Свен — самый крупный, почти круглый из-за крупных мышц и любви к вкусной еде в немереных количествах. Он любил мужчин. Не они его, а именно Свен предпочитал склонять крепких, миловидных парней к сексу, а в случае отказа брал силой. Насилие было неотъемлемой частью жизни многих здесь, но некоторые по-особому упивались им, перестав без физических наказаний и глумления над чужой жизнью получать хоть какое-нибудь удовольствие. Царство боли и вседозволенности отравило их. Итачи заглянул в окно: яркий свет ударил сквозь узкую решётку, и Учиха сощурился. Окна Мадары почти всегда были зашторены — ничего не разглядеть за ними, да и с его плохим зрением пытаться заметить хоть что-то на приличном расстоянии метров тридцати трудно. Итачи не знал, где Хината, ему никто об этом не говорил. Не факт, что жива или не сошла с ума за эту неделю. Она, конечно, сильная духом женщина, но жестокость Хидана трудно сравнить с Мадарой, с его садизмом и находчивостью. На горизонте появились тени — они легли на пыльную землю прямо напротив барака, и среди мужских голосов он узнал Его. С облегчением выдохнув, Итачи тяжёлой, хромающей походкой доковылял до кровати и сел на неё, не сводя взгляда от решётки, где вот-вот должен был появиться Пейн. Раздался неприятный скрип ржавых петель, и охранник встал. Это не Свен — не его смена. — К нему нельзя! Запрещено входить всем, кроме босса. — Я от Мадары, — спокойно предупредил Пейн и поднёс руку к нагрудному карману. На улице уже было тепло, а мужчина до сих пор ходил в лёгком плаще. Пока солдат в форме читал пропуск, осветив его в тёмном помещении фонарём, Пейн въедливым взглядом изучил Итачи. От грязных, прилипающих к голове волос, до разбитых туфель и пропитанных старой кровью штанов. Лицо Учиха — худое и серое, очень бледное с глубокими сине-чёрными кругами под красными глазами. Итачи уже не замечал, но его раненная нога дрожала. — Проходите, — открыл охранник перед Пейном решетчатую дверь. — Никогда не думал, что встретимся с тобой в таком месте. С кем угодно, но не с тобой… — Мадара не щадит, сам знаешь, — ответил Итачи. Ему было стыдно предстать в таком виде перед старым знакомым. — Знаю. Но к тебе меня пустил без лишних вопросов. Думаю, он догадывается, что неспроста я решил навестить тебя, поэтому больше меня не жди. Я и так вырыл себе и Конан могилу, когда согласился помочь тебе в тот раз. — Пейн тяжело вздохнул и поднял бумажный пакет, глядя на распухшую ногу. — Здесь анестетик, антибиотики, чистые бинты… Приведём тебя в порядок, и я уеду. — Он отпустил тебя? Рыжеволосый мужчина согласно кивнул. Ещё немного, и его губы затронула бы улыбка, но Пейн был сдержан, как всегда, и немногословен. Рана Итачи покрылась корками и распухла, а при сжатии из краёв омертвевших тканей проступал густой, дурно пахнущий гной. Пуля прошла навылет, не зацепив кость, но мягкие ткани воспалились из-за инфекции и не удалённого сразу некроза, не позволявшего ране затянуться. Пейн усадил Итачи на кровать и достал из кармана чистый носовой платок, плотно скрутив его. — Сожми зубами. Придётся мне рану почистить, пока ты не умер от заражения. — Так всё плохо? — хмыкнул Итачи, послушав его совета. Зачем спросил — сам не знал. Уже давно заметил, что дела плохи. В тишине Пейн очистил от корок ногу, промыл сквозную рану, очистив канал от гноя и засохших сгустков свернувшейся крови, и обнажил остриё ножа, который носил с собой для самообороны. Тщательно протёр сталь антисептиком, обильно смочив вату, что холодная жидкость капала с облачённых в тонкие латексные перчатки пальцев прямо на пыльный пол, собираясь в грязевые разводы. — Кричи, если больно будет — осуждать не стану, — совсем тихо пробурчал под нос мужчина, и Итачи сморщился, вспомнив тот момент, когда говорил совсем юному Пейну то же самое. Давно это было, когда мужчина ещё не обрёл своего имени. Лезвие узким концом воткнулось в затвердевшую, раздутую плоть, и по ноге потекла свежая кровь. Боль разрубила всплывшие воспоминания, отставив только дымку непонятного тумана из тошноты и щиплющих глаза слёз. Тело то и дело сжималось; Итачи едва сдерживался, чтобы не отдёрнуть дрожащую ногу из-под острого ножа. Ещё бы в сознании остаться, но Пейн не позволил бы упасть в обморок — резал умело, хладнокровно, не один мускул на его лице не дрогнул. Итачи старался держаться достойно, хотя, пока жар не спал, боль ощущалась острее и зубы ныли от давления. Свежую, обширную рану, но чистую, Пейн стянул плотными витками бинтов, останавливая кровь, и вколол в плечо антибиотик, но Итачи вряд ли ощутил это, ещё не отойдя от шока. Пейн закурил, выдувая дым в решётку окна. Он тоже заметил полный обзор на кабинет Мадары, и челюсть его напряглась. — У тебя почти нет шансов сбежать отсюда, только если помилует сам Учиха. Он редко покидает свою резиденцию и не вылетает за пределы страны. — Знаю… — Но я только что узнал, что на следующей неделе у него встреча вне этих стен. Перелёт, сделка — всё в общей сложности займёт от силы часа четыре. Этого тебе будет достаточно, чтобы выбраться отсюда. — Мало, — сжал грязные волосы у лба Итачи, — слишком мало. Нам двоим не выбраться за столь короткий срок. — Двоим? — обернулся Пейн. — Совсем рассудком тронулся? Тебе самому бы успеть, с такой-то раной. О ней забудь. Или ты запамятовал, из-за кого ты тут? — Хината здесь тоже из-за меня, так что мы квиты. Он с ней обращается как с собакой. Я знаю. Я видел, — Итачи прикрыл глаза от стыда, вспомнив их вынужденную близость. Искажённое болью и отчаянием лицо Хьюга, и сияние слёз в мутных серых глазах. — Я тоже её сегодня видел. — Она в порядке? — встрепенулся Итачи, вскинув голову. — Вполне, если сравнивать с тобой. Мадара держит её подле себя, поэтому она в относительной безопасности, пока ему не наскучит. Всё зависит от девочки — не будет ли она глупить? На твоём месте я даже не пытался бы спасти её. Большая разница: утонуть вдвоём, либо спастись, пожертвовав одной жизнью. — Спасибо за совет, — резко оборвал разговор Учиха. — Но ты не на моём месте. — Именно. Это говорит о многом. Заглянув в бумажный пакет с медикаментами, Пейн кинул его на кушетку рядом с Итачи и спрятал руки за спину. — Рад был нашей встрече. Думаю, этот раз был действительно последним. — Почему ты снова мне помог? — окликнул уже удаляющегося мужчину Итачи. Пейн остановился, жестом успокоив подскочившего охранника. — Благодаря тебе я стал собой, а не остался в том рву. — Нет бы проклясть за такую жизнь, — помрачнел Итачи, вспомнив их первую встречу. — Лучше такая, чем прах памяти в пустой черепной коробке на груде голых безымянных костей. Наверно, Пейн жалел, что присягнул на верность Мадаре, а не ушёл следом за Итачи, но, забирая, жизнь многое дарит взамен. Иногда спасение отбирает свободу, а угроза жизни дарует освобождение — две стороны одной медали под названием «судьба». Легко управлять чужими жизнями, а совладать со своей, наконец получив над ней полную власть, оказалось гораздо труднее. И как ему однажды сказал такой же потерянный в этой жизни, который познал только утраты, так ничего и не обретя: «Я запутался, и сейчас поступлю именно так». Без присутствия Пейна вновь стало одиноко. Решимость Учиха сбежать отсюда улетучилась следом за старым знакомым. Итачи справится, непременно, но сможет ли спасти и женщину? «Зачем?» — спрашивал он у себя, но сдаваться не собирался. У барака постепенно собирались солдаты: при форме, вооружённые — они стягивались к главному заданию, но среди них Пейна Итачи не видел. Он уже наблюдал подобный парад смерти, и каждый раз это заканчивалось либо массовым налётом на очередную мишень злопамятного Мадары, либо показательной казнью. Последнее особо любил Учиха — казнив одного неверного на глазах сотни, он получал верность солдат, построенную не только на уважении, но и на животном страхе. Итачи вжался в окно. «Сегодня ведь не женщину казнят, верно? Пейн бы предупредил». Дневной свет из окон хорошо освещал стёртый металл рельсов и цветные осколки бутылок, вдавленных в сухую до трещин землю. Ещё был слышен стук колёс, и по рельсам пробежала дрожь, а Изуна лежал неподвижно. Мадара помнил каждую деталь: его бледное лицо с окровавленными дорожками под носом, ртом, ушами. Потухшие глаза, заплывшие кровавыми корками, и обрубок юношеского тела, отделённого от ног тяжёлым стальным чудовищем, замотавшего худого паренька, разорвав на части. Запах его остывшей плоти вместо тяжёлой пыли, влетевшей в открытое окно с улицы, и стук тяжёлых колёс заглушал мужские голоса. Поезд вновь приближался. Изуна тяжело вздохнул, моргнув слипшимися веками и глянул на старшего брата; его грудная клетка судорожно вздыбилась. Мадара вздрогнул, когда сигнал поезда громким гудком возвестил о приближении локомотива. Разорванный Изуна исчез; поезд упал в пустоту воспоминаний, а о край бокала лязгнул виски-камень — Хината по неосторожности стукнула по столу рукой, выбираясь из уже изрядно надоевшей клетки. Целая и невредимая. Хотя вонь размолотой плоти Мадара ещё чуял в воздухе. — Очнулась? Женщина вяло кивнула. Измождённая голодом, добровольно отказываясь от еды, Хьюга выглядела усталой даже после продолжительного сна. Выкарабкавшись из клетки, Хината села на стул, не поднимая глаз на Мадару. — Ко мне заходил твой старый знакомый. Был весьма удивлён, завидев тебя. Догадываешься, о ком я? — У нас с вами слишком много знакомых, чтобы я сразу догадалась. — И то верно. Судьба общая — от неё не уйдёшь… — Мадара отпил напиток из стакана. — Пейн — знакомо тебе это имя? Хината искренне задумалась, первым, почему-то, вспомнив Орочимару, но это был не он. — Его лицо и тело покрыто металлом, будто изувечено за все преступления этого места. — Не думаю, что у одного человека на теле хватит места, чтобы искупить разом все ваши преступления… Да, я помню его. К несчастью, он не мой приятель, но и не враг. Он спас меня уже дважды. «Смертью» я больше не вправе величать его. — Интересно слушать твои размышления о моих людях. Девушка ты слишком легковерная, но зло видеть не разучилась. Это вселяет в меня надежду, — тяжело вздохнул Учиха. — Ты подумала над моим предложением? — Я ещё не готова дать ответ. — Не испытывай моё терпение. Мы знакомы лично больше недели, а ты всё никак не решишься… Сегодня ты вынуждена дать ответ. Спокойный Мадара пугал Хинату куда сильнее, чем его гнев. Злоба порождает боль, а хладнокровие хранило пугающее молчание. Она ведь не в гостях, а в самом настоящем рабстве. — Босс, пообедайте перед представлением, — вошедший в кабинет Госо выглядел вымученным. Привычно красное лицо до абсурда казалось зеленовато-белым. Мужчина поставил перед Мадарой полный еды поднос с двумя парами столовых приборов и выпрямился, сглотнул подступающую к горлу тошноту. Опасаясь Госо, Хината отстранилась, хотя они оба испытывали друг к другу неприязнь. — Всё уже готово? — Да, — снова тяжёлый глоток горьковатой слюны, — мои люди скоро будут здесь вместе с Лино. — Только с ним? — ядовито уточнил Мадара, разделывая рыбу на подносе. По его пальцам сочился сок. — Со всей семьёй, — дрогнувшим голосом ответил Госо и покинул кабинет. — Хьюга, как ты думаешь, что сильнее страха? Обычно Учиха задавал вопрос, будучи уверенным в правильности ответа в своей голове, но в этот раз он спросил с интересом. — Я не знаю… — Хината потупила тусклый взгляд на поверхности стола, задумавшись, и дала свой ответ: — Любовь к кому-то. Это чувство сильнее страха и придаёт сил жертвовать ради семьи. — Любовь, значит, да? — издевался Мадара, закинув в рот еду. Его губы растянулись в усмешке. — Да. Любить можно и себя — вам ли не знать? — Хотел посмеяться над тобой, но в итоге оказалось, что мыслишь ты правильно. Нет большего эгоизма, чем любовь. Вредит всем, особенно тем, кого любишь… Ты ешь. — Нет аппетита, — солгала Хината, часто сглатывая слюну, быстро наполняющую рот. — Ешь, — с нажимом приказал Мадара, кинув на стол к её рукам вилку. — Неизвестно, чего ты добиваешься, отказываясь от еды, но твоё тело истощено настолько, что ты вот-вот потеряешь сознание в окружении невоспитанных мужчин. Останавливать их, в случае чего, я не стану. Будет тебе уроком, как отказываться от моей милости. Здесь не кормят бесполезных людей, поэтому ешь, пока дают. Хината верила в его слова. Поборов себя, она наколола на вилку рыхлый кусок рыбы и съела его, прожёвывая медленно и стараясь не думать, что Мадара разделывал её голыми руками. Его пальцы ещё влажные — мужчину демонстративно облизал их. Хорошо, что Хината уже проглотила, иначе выплюнула бы всё на стол. — Ещё. Ешь ещё. Вспоминая о его предостережении, Хинате пришлось есть снова. С непривычки чувство голода быстро исчезло, и желудок скрутило спазмом. — Что случилось? — зло процедил Мадара, заметив, как побледнели плотно сжатые губы девушки и сгорбилась осанка. — Мне передать повару, что одной девице не по вкусу его блюдо? — Хината испуганно замотала головой. — Правильно. Он хорошо орудует ножом. Ешь. Вовремя отвлёк внимание Мадары вошедший Госо, когда и кусок в горло уже не лез, и Учиха готовился кормить женщину насильно. — Босс, — со свистом втянул прокуренными лёгкими воздух мужчина, — пора. — Оперативно. Не ждал от тебя такого рвения. Не терпится Лино замочить? — Вы ошибаетесь, — смутился Госо и скосил взгляд на Хинату. Не любил он при ней обсуждать дела на японском, а Мадара к этому принуждал. Вытерев руки, Учиха поднялся из-за стола, и Хината последовала его примеру. Для неё не было ничего страшнее фразы: «Следуй за мной» — и сейчас он приказал именно это, натянув на кисти плотные чёрные перчатки. Улица была полна народа. Заметив Мадару, все перешептались и разом умолкли, выстроив тоннель перед уважаемым человеком. Хината не поднимала взгляд, чтобы не привлекать излишнее внимание к себе, хотя одно только женское присутствие рядом с Учиха вызывало интерес. Она не была выряжена в вызывающий наряд, только мешковатые брюки, длинные для её роста, потому подвергнуты почти на тридцать сантиметров и стянуты на талии широким ремнём поверх грубых сборок, да тёмная футболка, плечи которой доходили едва ли не до локтя. Будто обернутся в некрасивую упаковку специально, чтобы скрыть за ней женственные черты, но оттого ещё привлекательнее. Почему? На заднем дворе, на вычищенной до густого, тяжёлого песка площадке перед огороженной высокой сеткой линии, находился небольшой загон, который обычно используют для домашнего скота. Около него были брошены верёвки и деревянные, сколоченные толстыми гвоздями стойки, присыпанные пылью и потемневшие от времени от впитавшейся в них грязи. Песок в центре скотного загона казался темнее, пропитанным чем-то. От одного взгляда на опаску, с которой другие сторонились этого места, у Хинаты задрожали коленки. Тёплый, солнечный день не радовал, и физиономия Мадары по-особому пугала: морщинки вокруг его глаз и на переносице стали глубже, но уголки губ ликующе были приподняты, как и настроение мужчины в целом. — Где? — обратился он к Госо, раскинув руки. Вокруг стояло столь пронзительное молчание, что сквозь тишину пробивался шорох деревьев и крик птиц. Хината не сразу различила в этом шуме человеческий вой. — Приведите! Несколько мужчин сорвались с места и беглым шагом скрылись в глубинах живого коридора. Глядя им в спины, Хьюга затаила дыхание. Опасаясь дальнейших действий толпы, она сделала пару шагов назад, заступив за спину Учихи, и машинально сжала ткань у пояса, цепляясь за реальность, удерживая себя в пограничном состоянии между ужасом и обмороком. Когда низкорослая Хината скрылась из поля зрения Мадары, мужчина обернулся к ней, окинув мимолётным взглядом, и упёр руки в бёдра, подняв края расстёгнутого пиджака. За его спиной страх немного попустил, но ладони женщины по-прежнему сильно потели, оставляя тёмные разводы на одежде. Мадара не из добрых побуждений скрыл её за собой от сотен любопытных глаз. Ему нужна собранная, решимая Хьюга, а не задыхающаяся в панике бесполезная дамочка, которая не имела никаких способностей, кроме своей принадлежности к интересующей его фамилии. Вой был похож на женский плач, и шаркающие шаги приближались. Поднимаемая ногами сопротивляющихся пленников пыль распространилась по воздуху. Казалось, даже ветер стих, и все наблюдатели затаили дыхание. Любой, кто решался пойти против воли Мадары, мог оказаться в таком положении. Но имя не каждого знала толпа так хорошо, как Лино. Высокопоставленные люди рисковали реже его доверием, предпочитая жертвовать самым дорогим, но не знать гнева Учихи. А Лино не побоялся. — Лино, ты-то куда? — искренне недоумевал Мадара. Мужчина, представший на его суд, был смугл и темноволос. Ростом превосходил Учиху, но не на много — Хината видела лишь макушку взъерошенных влажных волос за Мадарой. Чтобы разглядеть Лино, она выглянула из своего укрытия, но незнакомый мужчина не вызвал у неё сострадания. Усыпанное глубокими шрамами уже немолодое лицо с надменным взглядом рыжих, почти красных от яркого солнечного света глаз — таких обычно не жалеют. Их принято опасаться. Это как поставить на его место Госо — Хьюга не обрадовалась бы его страданиям, но и помогать не стала бы. — Босс, у меня три дочери, — твёрдо сказал он. И Госо вновь затошнило не от самой ситуации, а от того, что говорил Лино о них, как о живых. — Да, помню. Они прелестны, — лгал Мадара. Ни одну из них не помнил, как и половину своих людей. — Кстати, где они? Я просил привести всю семью, — шепнул он по-японски Госо. — Прознав, что мы выследили их, Лино сам застрелил их. — Всех? — В головы, — уточнил Госо, ткнув пальцем Хинате в лоб. Женщина отмахнулась, хмуря брови, а Мадара удовлетворённо перевёл взгляд на Лино. — Так что побудило тебя пытаться сбежать? Насколько же ты отчаялся? — Я не украл у вас ни денег, ни товар. Не сделал ничего, чтобы вы разочаровались во мне. Лишь взял своё и пытался их спасти… Голос Лино становился всё тише, исчезая в вое женщины позади. Чтобы расслышать его, Мадаре приходилось податься вперёд, но терпение мужчины быстро кончилось. Сделав короткий жест рукой в сторону жены Лино, Мадара без слов отдал приказ, и женщину ударили кулаком в солнечное сплетение. Повисла тишина, а на лице Лино не дрогнул ни один мускул, словно он был зомбирован разговором с Учиха и не видел никого, кроме него. — Твоё? Разве? — Уважаю вас, но не систему рабства, которую вы создали для ваших людей. Отдавая собственную жизнь на служение вам — мы сделаем всё, но отдавать детей этой системе, — собранный Лино сгорбился, — слишком. Это мои дети и, к несчастью, девочки… Я не могу… — Старшей дочери лет пятнадцать — шестнадцать. Он должен был в скором времени привести её к нам, — пояснил Госо. — У тебя есть дети? — спросил Мадара. Госо растерянно отрицательно качнул головой. — Вот и молодец. — Многие проходят через это. Ты признаешь, что пошёл против моей воли намеренно? Громкие речи Хината не понимала. Улавливала обрывками лишь перешёптывания Мадары и Госо, и окончательно запуталась в происходящем. Раскусав губы с внутренней стороны, Лино долго молчал. Взвешивал слова, которые уже не спасли бы и не смягчили жестокость наказания, но, возможно, нашли бы отклик в его людях, смотрящих на него сейчас с наигранным презрением. Слова Мадары громче, но правда Лино долговечнее. — Признаю, — начал он, — что пошёл против ненавистной мне системы и призываю к этому всех! Не стоит поддаваться страху и жертвовать всем, спасая свои жалкие жизни. Рука Мадары сама дёрнулась к кобуре на груди и сжала резную рукоять револьвера, но Учиха вовремя себя остановил. С подозрением окинув толпу взглядом, он тяжело вдохнул воздух в сжатые в спазме лёгкие, но внешне оставался спокойным. — Уёбок, — выругался он, попытавшись остыть, и вытянул револьвер, крутанув барабан в стальном корпусе. — Пора закончить этот цирк. Хьюга, прикончи его. — Ч… Что? — заикалась Хината, взяв в ладони уткнувшееся в её грудь оружие как что-то незнакомое. — Поставьте обоих на колени. Прямо здесь, — раздавал указания Мадара, упиваясь действием. Перед ними поставили на колени дрожащую женщину, лицо которой было скрыто за длинными растрёпанными волосами, и опустившегося без принуждения с гордо поднятой головой Лино. — Это твой шанс дать мне ответ, Хьюга. По одной пуле в каждый лоб — и всё. Что может быть проще? Хинату трясло не меньше, чем жену Лино. Она так и останется безымянной в её памяти, потому и жалеть не стоит. Хината уже стреляла в людей — это не так страшно, если ни о чём не думать, сжимая палец на курке. «Тогда воспоминания осядут глубже, и их будет сложнее случайно потревожить», — пыталась она себя успокоить, поднимая тяжёлый револьвер. У неё в руках не впервые было что-то подобное: не по размерам увесистое, с коротким стволом, и оттого цель не проходила через призму оптического прицела, а жила последние мгновения прямо перед ней, пристально смотря в глаза. Лино без страха вглядывался в лицо бедной женщине, и Хината уже готова была нажать на курок, чтобы покончить с этим непонятным представлением и поскорее убежать, закопав свою вину и боль в самых глубоких недрах души. У глаз женщины взбухли вены; из-за прищура глубокие морщинки ненадолго обезобразили лицо молодой Хинаты, а Мадара не мог налюбоваться каждой веточкой вздувшихся капилляров, которые, думал, уже не будет иметь счастья лицезреть у себя на поручении. В последний момент Лино обернулся к жене, и его взгляд стал мягче, пропитанный болью и тоской. Он знал её имя, видел её лицо, изучив его до каждой морщинки и родинке на ушке, слышал в бессвязном вое голос своей жены. Всё это Лино видел в этой женщине и вновь посмотрел на Хинату опустошённо, мёртво, словно уже отдав свою жизнь с одним лишь только взглядом, истратив последний импульс теплоты. Пальцы Хинаты свело судорогой — ей знаком это взгляд… Это хуже отчаяния. Она пропустила всю боль через себя, и глаза Хьюга потеряли свою силу — уже поздно. — Стреляй, — с нажимом тихо процедил Мадара, но Хината сгорбилась, скрыв бледное лицо за длинными волосами. Учиха выхватил из её рук оружие. — Своей жалостью ты делаешь людям только хуже. Госо, неси детей. — Но они… — Знаю. Несите! Госо не смел перечить Мадаре. Внешне он может и пытался сохранить спокойствие, но красный блеск в чёрных глазах выдавал его с потрохами. Солдаты быстро исполнили приказ, внеся три трупа, закутанных в тёмную плёнку. Перед ногами Хинаты в неестественных позах рухнули тела, шлёпнув посиневшими ладонями по земле, и Хьюга упала с ног от испуга. У Мизуки тёплые, мягкие ладошки, точь-в-точь такие же пухленькие — Хината смотреть на них не могла. Скрыться бы от этого образа, уползти и зарыться в песок за спинами, да сильная рука Госо так сильно сжала её кисть, вытягивая из этого состояния, что поневоле приходилось дышать этим воздухом, в котором ощущался запах молодой листвы и смерти. — Встань, — поставил он на ноги Хинату, болезненно дёрнув плечо. — Терпи, дура. Жена Лино закричала, когда к ней подпихнули труп самой младшей из дочерей, по округлому лицу которой уже расползались темнеющие пятна, и вытекающая когда-то из раны кровь свернулась, взявшись почти чёрной неоднородной коркой поверх тёмных курчавых волос. Глаза полуторагодовалого ребёнка закрыты, и на лице застыло умиротворение — милосердие, подаренное отцом. Только женщине этого не принять — она ещё чувствовала тепло в мёртвом теле и смотреть на правду не могла. Как и на каждую из дочерей, с кровавым ореолом во лбу, как с поцелуем, оставленным Ангелом Смерти. Слушая отчаянный плач сквозь крик, Лино едва сдерживался. Подняв покрасневшие от слёз глаза, он проклинал взглядом Мадару. А ведь Учиха только вошёл во вкус: махнул своим людям в сторону загона с азартом. Его сердце давно уже не трогала смерть ни женщин, ни детей. Своей кончины он боялся больше, и то лишь потому, что не осталось после него наследника-последователя его дела, которого он воспитал бы сам, взрастив мужчину куда сильнее самого себя, а все, кто вокруг — падаль. Из тел таких лишь выстраивать лестницу в небо, и методы «воспитания» Учиха выбирал действительно жёсткие и непредсказуемые. Повешение, забивание семей палками до неоднородного кровавого месива, обливание кислотой и даже замуровывание живьём, чтобы обречённые крики долго сотрясали землю и стены — Мадара обладал неисчерпаемой фантазией и жаждой до чужих страданий. — Госо, изволь выполнить свой долг, — обратился он к мужчине. Хинату продолжало трясти, будто её саму силой затаскивали за деревянную оградку, для безопасности обтянутую сеткой. Раздалось шесть выстрелов: Госо прострелил Лино обе ноги и лишил его крикливую жену возможности убежать и сопротивляться, искалечив пулями её конечности. Она так громко не плакала, как оказавшись придавленной отяжелевшими телами её мёртвых детей, будто пытаясь задушить ещё живого человека тяжестью её греха и огромным прахом ответственности. За всеми постройками, недалеко от общего душа и нескольких «тюрем», которыми называли самые тесные и грязные бараки, стояло длинное здание с самыми большими окнами, но из которого всегда раздавался собачий лай и вой. Внутри было просторно, но множество громоздких, комфортных клеток занимали столько места, что между ними оставался узкий проход, в котором с трудом могли разойтись два человека, осматривающие собак еженедельно. Мадара приказал не кормить своих любимцев несколько дней, и когда местные кинологи и их помощники наконец появились у клеток голодных собак, не выходивших на свежий воздух около недели, лай сменился угрожающим рычанием, а по стальным прутьям слизью стекала густая обезвоженная слюна и стучали острые, чуть сточенные от возраста зубы животных. Тонкая нить осторожности натянутой струной протянулась между псами и дрессировщиками, выводивших несколько десятков изголодавших животных на белый свет. Хоть одна капелька крови на их теле — собаки их разорвали бы, сойдя с ума от знакомого запаха. Одна лишь капля. За загоном для них не было людей. Там лежала еда — свежие сырые куски мяса, и оттого слюна на пасти собак почти вспенилась, когда псы учуяли знакомый до одури запах. Когда мир вокруг окончательно потерял человечность, Хината случайно встретилась взглядом с Госо. После последнего выстрела ещё не остыло дуло пистолета, и рука стрелка опустилась вниз идеально ровной, напряжённой, словно готовясь нажать на курок в седьмой раз, но глаза мужчины выражали сожаление. Два совершенно разных взгляда встретились и растворились в единстве мыслей и чувств. Ненавистный ранее Госо был таким же, чувствовал то же, но, в отличие от Хинаты, не имел выбора, подписывая смертный приговор другу юности. На мгновение их чувства потеряли ориентир, взорвавшись внутри от сильнейшего давления, как снаряд фейерверка, но каждый взял себя в руки, услышав голодный лай. — Не смотри, — прошептал Госо, отворачиваясь. Хината рада бы не смотреть, да деться от этого представления было некуда. Собаки большой стаей забежали за границы загона, сбивая ненадёжную ограду впавшими от голода рёбрами, оцарапывая сухую кожу о высохшие края. Впереди стоящие псы вцепились зубами в детей, трепля их, разрывая чуть подсохшие, обескровленные тела, пытаясь отвоевать лакомый кусочек из пасти другой собаки. Под грудой уже мёртвой плоти лежал живой человек, и до неё добрались самые голодные, обессилевшие особи, выгрызая мягкие ткани: вспарывали живот, вырывая горячие внутренности, объедая и отрывая напрягшиеся мышцы с костей. Мотали головой, когда очередной окровавленный ошмёток попадал в чужую пасть, не собираясь уступать никому из животных. Когда звуки в голове Хинаты стихли, заглушившись бешеным биением сердца, отбивающего ритм потоком крови о барабанные перепонки, женщина уже не дышала. Останки её и детей окропили кровью песок, а Лино наблюдал за всем со стороны, пока не настал его черёд. Один из псов — одноухий, с пролысинами на короткой белой шерсти из-за усыпи шрамов — вгрызся в горло мужчины. Лино повезло больше, чем жене, смерть наступила быстрее, но на глазах у сотни человек столь позорным способом. Другого он и не ждал от гнева Мадары, потому и выпустил по пуле в спящих дочерей. Его ошибка, что с женой так не поступил — эта мысль последней застыла в голове, заглушаемая дикой болью и нехваткой воздуха. Хрипя, Лино потерял сознание, медленно прогнувшись под натиском крупного пса, и сердце его вскоре перестало биться. Белая собака отличалась от другой стаи — изуродованный до безобразия, он кидался на остальных собак, скаля на них поломанные зубы, но мяса человеческого не ел. Разорвав глотку, прокусив сонную артерию, он удовлетворённо облизнул окровавленную морду, продолжая рычать на рядом построившихся ещё голодных молодых псов, и отошёл в самый дальний угол, подпустив к мёртвому телу остальных. Человеческие останки были облеплены песком, и из-под собачьих лап не поднималась потяжелевшая влажная пыль. Свидетелям расправы теперь всё было видно: как близкостоящим, так и зрителям вдалеке. А Хината даже смрад чувствовала, слышала предсмертную агонию, уставившись на всё широко распахнутыми влажными от слёз глазами; волосы на её затылке сжимал Мадара. Хьюга не могла мотнуть головой, пока мужчина ей не разрешит. Когда ступор прошёл, и Хината пыталась отвернуться от вида разорванных людей, Мадара силой заставил её следить за всем. «Хорошо, что я не на их месте», — трусливо подумала Хината, задрожав. — Думаю, на этом всё, — отпустил он волосы Хьюга, — пойдём. Твоё никому ненужное сострадание добавляет мне работы. Хината последовала за ним, как призрак. В одночасье из неё испарились все эмоции, чувства потухли внутри, и стало очень холодно в столь тёплый, почти жаркий день. Нажала бы она на курок, если бы знала об их участи с самого начала? «Никчёмная, бесполезная дура!» — ругала она сама себя, скрежеща зубами от досады. Ей было страшно возвращаться в кабинет, где она остаётся с Мадарой наедине, и некому защитить её от очередного приступа ярости Учиха. Подняв голову, она обречённо всматривалась в спину Мадары, скрытую за густой шевелюрой жёстких волос — иногда мужчина заставлял Хинату мыть его. Из всего зрелища покалеченного тела и похабных шутливых намёков, Хината больше всего ненавидела мыть эти волосы: в них путались пальцы, а за каждую причинённую лёгкую боль Мадара угрожал расправой. Будь Хината хоть немного беспощаднее и сильнее, то смогла бы защититься и решиться на убийство, а не надеяться на чужую помощь, молча омывая ноги ненавистного ею человека, как служанка. «И всё-таки хорошо, что я не оказалась на их месте…» В душном воздухе повеял прохладный ветерок, и дышать стало чуточку легче, без забитого в нос мелкого песка и навязчивого запаха крови и грязной собачьей шерсти. Хината запнулась в шагах, убирая от лица волосы, и обернулась навстречу ветра, щуря свои глаза от яркого солнца, стоящего высоко над покосившимися пустыми бараками. Она не хотела идти в ту комнату. Хината желала остаться здесь, чувствуя, как неприятные воспоминания исчезают из головы под порывами воздуха. У окон одного из бараков она увидела мужчину. Далеко и немного размыто из-за нагревшейся за день земли и асфальтированных дорожек, но это был знакомый мужчина. У серых глаз вновь расползались напряжённые вены в хаотичном сплетении, и Хьюга прикрыла ладонями рот, чтобы не издать лишних звуков, узнав в пленнике Итачи. Когда из здания вышел Мадара, силуэт которого тяжело было спутать с остальными, Итачи ухватился за женский образ, который больше всего напоминал ему Хинату, и ждал её возвращения все несколько часов, пока она вновь не появилась. На фоне кирпичной стены размытыми пятнами шли люди, но женщина остановилась и застыла ненадолго. Встревоженный Итачи выдохнул с облегчением, выпустив из рук проржавевшие железные прутья и отошёл от окна. — Чего остановилась? — заметив отставшую Хинату, прикрикнул Мадара. — Сбежать вздумала? — Нет, — растерянно озарилась она, чтобы не выдать себя, и поторопилась за Учихой. — А попробовала бы — интересно посмотреть, что из этого вышло бы. Зайдя в кабинет, первым делом Хината попыталась сориентироваться в четырёх стенах, чтобы угадать: в каком из бараков Мадара приказал держать Итачи. Проверив мысленно путь по составленной по памяти карте, она уставилась в окно напротив двери. Жаль, что оно вновь было зашторено, и не видно за плотной тканью ничего. Но она была уверена, что не ошиблась. — Провалила ты всё с треском. Я крайне разочарован. Разве я не был достаточно добр к тебе, чтобы заслужить благодарность? Мадара снял перчатки и сел за стол. Налил себе стакан виски. — Что молчишь? Скажи хоть что-нибудь, пока я не пристрелил тебя. Хината не могла подобрать нужных слов, чтобы выразить всё презрение к методам мужчины. Сцепив пальцы в замок, она поступила взгляд на паркетном рисунке под ногами. — Даже собаки умней тебя. Ты совсем не боишься? Жизнь свою хоть немного надо ценить. — Боюсь, — прошептала Хината. — Что? Не бурчи себе под нос! — Боюсь! — вскрикнула она зажмурившись. — Но я чувствую их боль. Скоро сойду с ума… — Сочувствуешь, — закивал головой Мадара, налив очередной стакан. После болезни пришлось бросить курить, а этого ныне так стало не хватать в его нервной работе. Поэтому-то он и заменил никотин алкоголем — одна неприятная дымная горесть сменилась другой, более колючей, но успокаивало ничем не хуже. — Это скоро пройдёт, если ты хотя бы начнёшь выполнять мои приказы. Изображая из себя невинную жертву, ты ничего не добьёшься, а после уже будет поздно. Я позабочусь о том, чтобы остаток твоей жизни превратился в ад. — Не хочу… — То-то. Никто не желает подвергаться пыткам по доброй воле. — Я не хочу превратиться в животное, перестав сочувствовать! — Сначала ляпнула, а после только опомнилась и шлёпнула себя ладонью по лицу. Ещё пара подобных необдуманно брошенных фраз и её точно убьют. Мадара нервно рассмеялся, но взгляд его не смягчился, оставаясь столь же колким. — Выглядишь бесхребетной, но стержень в тебе отцовский есть. Я это ценю, — с улыбкой поудил он ей пальцем и перевёл взгляд на часы. Ухмылка медленно сползла; губы плотно сжались. Волки у круглого циферблата всё жаждали разорвать друг друга. — Без сострадания, считаешь, станешь животным? Глупее ничего не слышал. Лино давно мне служил. Я помню его ещё худощавым немощным юнцом, который даже не знал, как обращаться с оружием. Первые лет десять он занимался собаками. У него был особый талант находить общий язык с самыми дикими и агрессивными псами. Я таких ценю больше, чем тех, кто с лёгкостью поддаётся дрессуре, потому что у них нет страха и рамок, к примеру, послушание. А ещё они очень верные, выбрав одного хозяина — у таких доверие не завоюешь лакомым кусочком или ежедневным чесанием за ушком. И Лино взрастил мне дюжину лучших убийц, а после я повысил его, а с хорошими собаками после его ухода беда. Уже нет тех, кого дрессировал Лино, но один старик дожил до сегодняшнего дня. И перегрыз ему глотку, не позволяя никому больше приблизиться к его хозяину, пока тот не испустил дух. И к мясу не притронулся, будучи заморённым голодом. Вот тебе и бездушное животное. Я же говорю, что дикая псина умнее тебя, наследницы такой фамилии… Давненько я не видел этих глаз в действии. Подойди. Услышав слишком мягкую просьбу, Хината вздрогнула и с испугом глянула на мужчину. — Закрой дверь на ключ и иди ко мне, — хлопнул по колену Мадара, скучающе подперев ладонью голову. Хината заметалась, как пойманная в клетку мышь, но дверь заперла подрагивающими руками. Снова сцепив пальцы в замок, унимая выдающую её дрожь, выпрямилась и медленно подошла, не осмеливаясь сесть на колени Мадаре. — Да брось. Я хоть раз домогался до тебя за эту неделю? Хината задумалась, не доверяя помыслам, скрытым в непроглядно чёрных глазах, и опустилась вниз — не так изящно, как ей того хотелось бы, но с ровной, напряжённой спиной. Довольно улыбаясь, Мадара придвинул за талию женщину ближе, усадив глубже на себя, и обхватил рукой, чтобы предотвратить её попытки к бегству. — Вот так, будь посмелее. Ты любишь страшные истории? Его дыхание близко до мурашек на темечке. Очень давно её так усаживал на колени отец и зачитывал вслух скучные для ребёнка новости, даруя ей любовь так, как умел. Но голос Хиаши был приятнее слуху, и пальцы отца так сильно не впивались в кожу, словно когти. — Нет, не люблю. Я в них живу… — Сомневаюсь, — глухо хохотнул мужчина, уткнувшись измождённым от головной боли из-за хронической усталости лбом в холодную, гладкую поверхность её роскошных волос. — Разве милая принцесса семьи Хьюга была на войне? Ты и я одинаковы в одном — мы потеряли всё. Вся семья погибла у нас на глазах, люди гибли перед нами, но мы выжили, как краснокнижные животные, которых надо спасти любой ценой. Скольких Хьюг ты знаешь? — Троих. Я, дядя и брат. Слышала, он женился… — Как тараканов… А Учих? — Двоих… наверно. — Именно. Двое. Но есть секрет, о котором даже Итачи не знает, а я пока не могу тебе его рассказать. Станешь частью Учиха, и я раскрою интересную тайну. — Ни за что! — вскрикнула Хината, попытавшись выбраться из крепкой хватки, запаниковав от услышанного. — Уже выбора нет. Эта земля проклята, и все те, кто ступил на неё без приглашения. Сила бессмертия, данная мне, — особенно. Выслушав мою историю, ты иначе взглянешь на здешний мир и поймёшь, почему местных жителей не стоит жалеть. Когда мы прилетели на эту землю, то жители не стали нас сторониться, как обычно реагировали люди на вооружённых иностранцев, а напали в первый же день, когда мы ещё даже не успели разбить лагерь. Несколько рядовых пропали после налёта. Выследив похитителей — это было не трудно в такой грязи, оставляющей на себе отпечатки ног — мы натолкнулись на алтарь их Бога, окроплённый кровью наших молодых и неопытных солдат. Так мы узнали о Боге Смерти, которого почитали и боялись до обморока. У местных не было других божеств, даже покровителей жизни или плодородия, только Смерть, а они так её боялись, ведь этот страшный Бог поистине прожорлив, — сощурился Мадара. — Не хочешь, чтобы Смерть забрала тебя — ты должен заплатить, и, испытывая страх перед неизвестными захватчиками, люди стали проводить обряды чаще. Так часто проливали кровь, что численность населения сократилась вдвое. Другая часть местных соглашалась на проведение научных опытов, которые вели учёные: кто-то шёл на такой шаг добровольно, чтобы навсегда покончить с бедностью, ведясь на обещания, а кого-то принуждали силой, избирая из толпы самых больных и немощных. Столкнувшись с угрозой исчезновения их народа, бессильные против нас, началась охота за костями. Старики, женщины и даже дети бродили по городу после очередной вооружённой атаки и собирали останки: руки, ноги, внутренности, а обнаружить уцелевшую голову считалось особой удачей. Этим они продолжали задабривать Бога. Без сострадания добивали ещё живых, даже ждали сутками около нашей научной базы, пока не вынесут останки на сожжение, растаскивая мертвецов как голодные стервятники, иногда дерясь друг с другом, и копошась в них, как в мусорных баках. Я дал им выбор: жизнь или их Бог, которого они боялись. Не все согласились отказаться от веры в угоду чужестранцу, поэтому в глубинках поодаль отсюда ещё помнят его имя. Но здесь — нет. Теперь я проклят за это: меня преследуют галлюцинации обо всех тех, кто умер на моих глазах и от моих рук. Они до сих пор страдают, а Бог смеётся надо мной. Вот тебе цена бессмертия, и все, перед кем бессильна Смерть, отдают ей плату. Тебе до сих пор жаль людей, которые породили своими страхами это чудовище? — Чудовищ порождаете вы, — вновь дёрнулась Хината, — убивая их детей. — В этот раз я не при чём. Лино сам лишил их жизни. Уважаю его поступок — они хоть не верещали, как его женщина. Нужно быть поистине смелым, чтобы без содрогания лишить мучений родных. Ты бы выстрелила в Итачи? — Никогда. — А он бы не мешкал. Пустил бы пулю в голову или сердце. Ты какое огнестрельное предпочитаешь? — спросил Мадара, выдвинув ящик из стола. В педантичном порядке в глубокой нише были расставлены хромированные боксы, у краёв которых мутными разводами просматривались отпечатки пальцев. — Никакие… — Может, тебя привлекает острая сталь холодного оружия? — Нет. — А чему тебя учили? Давай начистоту. Я был откровенен — теперь ты… — Снайперская винтовка. — Очень непрактично. Она слишком громоздкая. Тебя дядя учил? Слышал, что старик Хизаши жив и здоров. — Нет. Мы с дядей практически не общаемся. Он хоть и вырастил меня, но был холоден, словно я в чём-то была повинна. — И кто же открыл талант в милой, но забитой девушке? Мадара знал ответ. Эти двое слишком предсказуемые, но зато сомнения Хинаты были ему на руку, в то время как Итачи хранил молчание, не обращая внимание на провокации со стороны людей Мадары. Взгляд Хинаты метнулся к окну, скользнул вдоль гладкой поверхности стола, когда тяжёлое дыхание Мадары неприятно коснулось уха, и застыл на пустой клетке у стены. Она и не заметила за неприятными расспросами, когда рука мужчины сжала левую грудь — непривычно мягкую из-за убывающего молока. Женщина вздрогнула и резко обернулась, едва не столкнувшись с Мадарой. На таком близком расстоянии он выглядел не столь пугающим, сколько усталым вусмерть, как обычный смертный. — Так кто учил тебя? — отодвинулся Мадара, нахмурившись, и зажал между пальцами сосок, нащупав его под тканью футболки. — Итачи-сан, — почти взвизгнула Хината, и боль отпустила. Только складки остались на чёрной ткани от холодных рук. — Я так и думал, что он тебе всё же дорог. Он предпочитает действовать издалека. Я же люблю куда более изящное оружие. Пока Мадара открывал боксы один за другим, Хината краснела, пытаясь отодвинуть бёдра вниз, ближе к коленям. Холодная, твёрдая и гладкая сталь втиснулась между её плотно сжатых ног, и Учиха прижал ствол револьвера к женщине, возвращая её на прежнее место. Хината предпочла терпеть стояк Мадары между своих ягодиц, чем столь близкое знакомство с длинным и массивным стволом. — Крупноват для тебя, да? — будто прочитав её мысли, хохотнул он и, специально зацепив концом револьвера напряжённый живот Хинаты, поднёс его ближе к ним. — Восемь дюймов. В этом красавце столько мощи, что одним выстрелом можно завалить медведя. Она видела этот револьвер в действии: с какой лёгкостью в деревянном полу образовывались дыры и летели в стороны щепки. Мадара молча протянул его Хинате. С непривычки её рука дрожала от тяжести, сжимая резную рукоять. — Тяжёлый, вижу. Да и ни к чему тебе пятисотый «Магнум». Подберу из своей коллекции более подходящий размерчик. Когда Мадара подавался вперёд, протягивая руку к ящикам, твёрдая ширинка слишком сильно врезалась ей в ягодицы, и Хинате оставалось лишь терпеть, пряча стыд за взмокшими ладонями. Хотелось выть от бессилия. — Моя коллекция — это моё сокровище. Я потратил немало денег на раритетные стволы девятнадцатого века. Когда мертвецы приходят за мной, я берусь за револьвер — и галлюцинации отступают. Считаю их своими талисманами. «Заткнись уже», — сгорбилась Хината, вздрогнула от хлопка ящика. — Может, слабой Хьюга придётся по вкусу «Питон»? Хината открыла глаза и глянула на предложенное ей оружие. Без восторга взяла револьвер в руки, ощутив грубую гравировку на чёрной деревянной рукояти. — Он легче… — Почти в половину… Обошёлся в крупную сумму, поэтому будь нежна с ним. Размером он не на много уступает «Магнуму», но выглядит изящнее. Что-нибудь испытываешь? Хината молча покачала головой. Отражение её глаз на плавных изгибах тёмной стали действительно пугали, искажённые через призму смерти. Накрыв своей большой ладонью сжимающую рукоять револьвера руку Хинаты, Мадара поднёс «Питона» к лицу женщины и приставил дуло к её нижней челюсти. — Сейчас ты тоже ничего не чувствуешь? Например, страх? — Ничего. Лишь чувствую, что холод, касающийся меня, постепенно нагревается. Палец Мадары с дрожью старался не нажать на курок, но вместо этого мужчина освободил Хьюга и приставил оружие к своей челюсти, высоко задрав голову. Так сильно, что кадык на его шее выступал под кожей неровным остриём. — А сейчас? Хината испугалась на мгновение, растерялась от внезапно выделенной ей роли. Вскинула взгляд на мужчину, раздражаясь от вида его насмешливой ухмылки, и крепче сжала рукоять. На коже отпечаталась гравировка: «В память о нём я храню в себе всю ненависть». — Вот сейчас странное ощущение, — с трудом сглотнула Хината, отвернувшись. «Нажать на курок. Нажать на него…» — Тебе жаль меня убивать? Хината молча качнула головой из стороны в сторону. От тяжёлого револьвера уже болела рука, где-то в локте, и ноги дрожали от напряжения, сидя продолжительное время в неудобной позе, доставая до пола лишь пальцами. А где-то снаружи дул свежий ветер, и солнце медленно садилось за горизонт. Итачи ждал её, будучи грязным и измученным страшными болями. За тысячи километров её ждала дочь, а она сидела здесь в очень неудобной позе, приставив револьвер к глотке самого главного ублюдка в её жизни. — Да. Это чувство схоже с возбуждением, верно? — возликовал Мадара. Раздался громкий хлопок выстрела, и уже знакомый запах наполнил кабинет. Тело мужчины вздрогнуло и расслабилось. Руку Хинаты болезненно дёрнуло вниз, что она взвизгнула от боли, хлопнув оружием по столу. Вслушиваясь в тишину, Хьюга перевела дух, и слёзы стекли вниз по щекам. От отчаяния Хината направила дуло себе в лицо и хотела покончить с этим кошмаром, боясь встать с мёртвого Мадары, сделав шаг к пугающему будущему. Хотела покончить, но не смогла. Осторожно оглянулась через плечо и увидела завалившегося в кресле Учиху с задранной назад головой, по горлу которого текла ещё свежая кровь и пропитывала тёмную рубашку по самый пояс брюк. Получив нежданную так скоро свободу, Хината окончательно растерялась, но решилась на побег. Шатающейся походкой поплелась к окну и распахнула шторы. Как она и думала, Итачи всё это время выживал в бараке напротив. Провернула пластиковую ручку и приоткрыла створку окна, впуская внутрь пение птиц и поднятую ветром пыль. Снаружи на удивление было уже безлюдно… Забралась коленями на низкий подоконник, выглянув из здания. Сзади по коридору раздались шаги. Громкий командный голос очень напоминал Госо. Хината спрыгнула с окна и вернулась за револьвером, стараясь избегать вида окровавленного Учихи. Когда по двери дрожью раздался стук, женщина задёрнула штору, скрывшись за ней, и спрыгнула с окна на сухую землю, отползая к старым ящикам, грудой покоящихся под стеной, чтобы укрыться за ними. Бурлящая под адреналином кровь пульсировала в ушах. Крики из здания разгорались, как пожар. Выбив дверь, Госо слишком спокойно отдал приказ проверить пульс Мадары, а сам выглянул в окно и огляделся. Хината сжалась в один сплошной ком, пытаясь скрыться от его глаз. Мужчина громко разговаривал, а в конце ударил кулаком по стене и скрылся за кирпичной стеной, когда по всей территории завыли сирены. Первым на её звук вышел солдат, охранявший Итачи. Накидывая на плечи форменную куртку, он сжимал в руках книгу, которую только что спокойно почитывал. Хината оттолкнулась спиной от нагревшейся стены и сжала двумя руками рукоять, наводя плавающий вдоль мишени прицел. Мужчина заметил её слишком поздно, даже не успев закричать и достать оружие; пуля пробила плечо насквозь, раздробив кость, и книга упала на землю. Хината шмыгнула носом, едва сдерживая слёзы, и прицелилась вновь, в этот раз убив человека. Итачи уснул, опершись спиной о стену и облокотившись на грязную кровать. Барак к вечеру нагрелся, и внутри стало очень душно. Из щелей внутрь с ветром попадало много пыли, и Учиху оглушил внезапный вой сирены. Моргая, прогоняя прочь сон, Итачи проводил встревоженным взглядом охранника, скрывшегося за сплошной стеной, и наспех натянул на ноги обувь, кривая губы от боли, когда обул узкие ботинки на распухшую от инфекции ногу. Когда он поднял глаза, спрыгнув с постели, солдат замертво рухнул на пол, и дымкой поднялась с досок пыль, а под головой быстро образовалась кровавая лужа. — Хината? — воскликнул Итачи и удивлённо вскинул брови, запутавшись в потоке нахлынувших чувств. Радость сменилась страхом; надежда растаяла под гнётом реальности. Мужчина прильнул к маленькому окошку, прижался лицом к тесному пространству между прутьев. Напротив он увидел её, дрожащей рябью в нескольких десятках метрах. Хината неуверенно встала на ноги и огляделась, пиная носком ботинок лёгкую пыль, готовясь вот-вот сорваться на бег, но постоянно отшатывалась назад. На территории стало вновь шумно. Солдаты скапливались к главному зданию, и лай пробивался сквозь нескончаемое завывание сирены, адовой какофонией леденящих кровь звуков. Решимость Хинаты разбивалась об эту стену звука и останавливала её. Женщина дрожащими руками открыла полупустой патронник и с дребезжанием вздохнула, подняв глаза на Итачи. Учиха махал ей рукой, указывая в сторону леса. Высокой колючей проволокой была огорожена не вся территория, но эти участки были самыми не охраняемыми. Вряд ли Хинате хватило бы времени перебраться через неё, не будучи пойманной — слишком много времени потратила на раздумья, но попытаться стоило, когда другого выхода больше не было. Так считал Итачи? Хината понимала его, но и думать о таком побеге не хотела. Итачи всегда вытаскивал её из передряг раньше, вместе со всеми, и Хината пусть и слабая, бесполезная, но не трусиха, чтобы оставить его, позорно убежав, заглянув в глаза. Снова подняв пыль, Хината перешагнула через образовавшееся облако и побежала прямо, с трудом владея собственными ватными ногами. Итачи кричал ей — приказывал остановиться и слушать его, но крик его предназначался не ей. Два совершенно разных языка сплелись друг с другом, образовывая тугие пружины из слов, сжимающиеся в непонятном для неё потоке, а после выпрямлялись, выстреливая редкими разборчивыми словами в Хинату, но она уже не могла себя остановить. Крупный породистый пёс повалил Хьюга на землю, запрыгнув ей на спину, когда до Итачи ей оставалось уже всего пару метров. Хината выпустила пулю в клыкастую пасть в упор, сунув ствол между челюстями, и на хромированной поверхности остались глубокие царапины. Вторая собака плотно сжала шею женщины, вскарабкавшись на неё верхом, не позволяя подняться с земли. Хината пару раз выстрелила в пустоту, вдыхая песок и давясь им, и из её рук выхватили револьвер. Руки мужчины были мертвецки холодными и липкими от крови. — Не трогай! — закричал Итачи, пытаясь сорвать ржавые прутья с окна. Толстые деревянные стены хрустели и осыпались, но старый металл не поддавался. К изголовью обездвиженной Хинаты нагнулся Мадара: свободной рукой он прижимал к лицу пропитанный кровью насквозь галстук, с которого тонкими нитями тянулась загустевшая кровь и стекала по его рукаву к локтю. Дышал он тяжело, издавая хрипящие и булькающие звуки. Глаза его были красными, от полопавшихся в белках капилляров, но Учиха был жив. — Чудовище, — прошептала ему Хината грязными губами. Этого просто не могло быть — люди не могут воскрешаться из мёртвых. — Дьявол… Если бы Мадара мог посмеяться, то непременно бы разразился громким смехом от её слов, но от каждого движения и вдоха челюсть сводило нестерпимой болью, и раздробленный выстрелом нос приходилось придерживать, пока он не заживёт. Вот тогда Мадара посмеётся. Вдоволь насладиться паникой этих двоих, решившихся пойти против человека, которого здесь приравнивали к Богу. — Отгоните собак! Вы, двое, — ткнул пальцем в солдат Госо, — помогите её доставить к Учиха. Он сам решит, что с ней делать. Собак стащили с Хинаты. На коже шеи и плеч остались покрасневшие отметины, которые быстро побледнели. Хината настороженно поднялась с земли и подняла взгляд на Итачи, пытаясь выглядеть в его глазах спокойной, готовой к наказанию, чтобы успокоить мужчину. И Итачи замолчал, разжав рыжие от ржавой поверхности ладони. Накалившаяся до предела обстановка резко стихла, и солдаты остались в недоумении от шумихи из-за одной женщины, которая не смогла убежать дальше, чем на несколько десятков метров. Чтобы оправдать начало шумихи, Мадара ударил Хинату рукоятью револьвера, нарушив тишину, и спрятал оружие за пояс. Провалившаяся на землю женщина скукожилась и зажала ладонями разбитое лицо, щурясь от выступающих на глаза слёз. — Я сказал вам схватить её и увести! — вспылил Госо, толкнув кого-то из мужчин. Хинату подняли с земли, заведя руки за спину, и повели через собравшуюся толпу, следом за молчаливым Мадарой. Остальным пришлось унимать рассвирепевшего Итачи, пытающегося выбить плечом решётку на двери. Его повалили на пол и избили, целенаправленно нанося удары по распухшей ноге, добиваясь от мужчины пронзительного крика, но Итачи терпел, стиснув зубы. — Хватит. Оставьте его. Нужно убрать тело Хондо и сообщить его семье. — Мадаровская крыса, — поднялся с пола Итачи, докарабкавшись до кровати. — Держи рот на замке, пока окончательно не стал калекой. Девицу ждут большие неприятности, так хоть себя побереги. Впрочем, о чём это я говорю… Госо запер клетку и достал сигарету из почти пустой пачки. Постучал фильтром о карман, проверяя: на месте ли зажигалка? Лицо Итачи залило кровью из разбитой брови, и Госо пришлось сильно сощурить свои светлые глаза, чтобы разглядеть его лицо. — Скажу прямо: эта девка нравится мне куда больше, чем такая двуличная гнида, как ты. Приму за честь пустить пулю в лоб самого наследника Учихи. Недолго тебе осталось нести это бремя. Незаменимых нет. Хината старалась не сопротивляться, но её постоянно толкали, поторапливая, то и дело пытаясь подставить подножку и заставить упасть ниц лицом перед ними всеми. Вернувшись в здание, Мадара схватил Хинату за волосы и поволок за собой до первой приоткрытой двери, и Учиха шагнул в кромешную темноту, пропитанную неприятными запахами пота и кисло-горьким зловонием секрета человеческого тела. Он не мог учуять этого смрада. Щёлкнув по клавише у двери, мужчина включил тусклый свет и толкнул Хинату вперёд с такой ненавистью, что Хьюга звонко шлёпнулась на каменный пол. Мадара запер дверь. Даже при свете двух светильников, встроенных в стену, комнате не хватало освещения, будто при вечерней мгле. Тёмные стены, тёмная кровать, тёмные цепи, мужчина во всём кроваво-тёмном за спиной, и два одиноких облака света над столом. Мадара прошёл мимо, бегло оглядев плети, розги и кнуты для флагелляции, а также наручники, как возможность обездвижить при сопротивлении. Хината поднялась с пола и вытерла тыльной стороной ладони кровь под разбитым носом и губами, лишь сильнее размазав всё по щекам. Мадара встал напротив, кинув к ногам женщины окровавленный смятый галстук, которым он прикрывал своё лицо. — Я так… и зна…л, что ты нажм…ёшь на курок, — с трудом шевеля губами и вороча ещё не затянувшимся до конца языком, произнёс он, захлёбываясь. Украдкой подняв взгляд, Хината с писком втянула раскрытым ртом воздух и встала на колени. Скудного света хватило, чтобы она разглядела обезображенное лицо и бесформенное месиво на том месте, где ещё недавно был прямой, красивый нос. Из открытого окровавленного рта помимо слов и хриплого дыхания доносились неприятные звуки из-за густой слюны, которая скапливалась у границы уцелевших зубов, смешиваясь с кровью, и вытекала наружу, стекая по подбородку и шее, где сквозная рана уже медленно стягивалась. — Не уводи взгл…яд, — харкнул он кровавый сгусток на пол, — смотри, на сво…ё творение. По какому критери…ю ты выбираешь, кто досто…ин пули? Незнакомых тебе люд…ей ты жале…ешь… я был слишком добр к тебе. Ка…юсь. Больше этого не повторится. Мадара расстегнул пояс и вытянул тонкий кожаный ремень, опоясывающий узкие брюки. Кожа издала два хлёстких шлепка, когда мужчина проверил его на прочность, и свистнула в воздухе с сильным замахом, оставив багровый след на правой руке. Хината до побеления сжала губы, издав стон почти шёпотом, не успев себя остановить, но рук с колен не убрала. Казалось, кожу содрали вместе с ударом — силы Мадаре не занимать. Руки дрожали, и с последующими ударами Хината вздрагивала. Терпела и принимала наказание с поникшей головой. Это ничто для неё. Боль имеет свойство со временем исчезать, испарившись из памяти по ненадобности. И это пройдёт. Край её футболки сжала мужская ладонь, стягивая одежду с тела Хинаты. Едва оголилась спина, как по острым выдающимся лопаткам обрушились удары с той же силой, с которой Учиха пытался снять кожу с её рук. — Снимай, — запыхавшись, указал он на брюки. Поначалу мурашки электрошоком прошибли всё тело, пока горячая боль немного угасла, и тогда Хината смогла выпрямиться с тем самым бесстрашным лицом, с которым собиралась в отместку Мадаре терпеть все его издевательства. Руки плохо слушались Хинату, словно обрубки из грубого дерева, когда она стягивалась с бёдер брюки, а лицо женщины не выражало эмоций — камень. Бледный, нагретый под лучами жаркого солнца мрамор, а у границы ресниц, за решёткой которых просвечивался проблеск серых глаз, пробивалась ненависть. Обнажённая Хината казалась куда более хрупкой и прозрачной, до просвета сосудистых сплетений на сгибах суставов её тела. Это раздражало Мадару. Он желал втоптать её, унизить, сломав гордость Хьюга — единственное, кроме таланта, за что он ценил этих близнецов. Чьей силы желал, которая решала проблему слабых глаз Мадары и Итачи. Их соитие — Учих и Хьюга — решило бы всё. Только Учих оставалось всего ничего, а женщина-Хьюга и подавно осталась одна. Из-за участившегося сердцебиения, кровь во рту Мадары разжижилась, но это не поколебало его. Возможно, в его руках силы осталось совсем немного из-за резко обострившейся анемии, но гордость и род его стояли на кону. Мужчина упёр ногу между лопаток Хинаты и поставил её на согнутые локти. Болезненно хлестанул по узкому пространству между внутренней стороной бёдер женщины; Хьюга вздрогнула, напряглась, но вскрик сдержала. Кожа её тут же обагрилась. — Что тебе этот ремень… Я заставлю тебя кричать, — пообещал Мадара, со всей силой пнув её под живот. У плети была хорошая, крепкая ручка, но тонкие, потрёпанные долгим и многочисленным использованием тонкие кожаные ремешки не внушали доверия, даже если бы Мадара приложил всю свою силу. Стек вообще показался мужчине смехотворным инструментом, а флоггер — слишком нежным на ощупь. Не то, что тугое плетение кнута с увесистым пучком на тонком конце, в который внутрь была вплетена тонкая проволока. Мадара несколько раз взмахнул им, с щелчком рассекая воздух, и ударил утяжелённым концом о пол. Губы Хинаты задрожали, как и ноги — дрожь было тяжелее унять, чем подавлять проявление эмоций на лице. Каждый хлёст кнута по плоти напоминал Хинате режущие раны ножа: сначала острая, мгновенная боль, тонкая, как остриё, а следом волна жгучей, тянущей боли заполняла собой свежие отметины лопнувшей кожи, от которой сводило мышцы. Вся спина Хьюга была исполосована, и по телу распространилась дрожь, которую до этого у Хинаты получалось держать исключительно в ногах. С прокусанных от боли губ на изгиб рта просочилась кровь, но женщина не произнесла и звука. — Упёртая… Мадара взмахнул вниз рукоятью, заведя её за спину, плетёный кожаный «хвост» метнулся извилистой линией следом и изогнулся, издав уже надоевший жалобный вой, нанеся ещё один сильный удар по промежности Хинаты и низу напряжённого живота. Хьюга вздрогнула, изогнувшись дугой от острой боли, и упала на пол, зажав ладонями рот. Едва не вскрикнула. Слёзы бы ещё из глаз остановить, да вновь встать в позу с бесстрастным лицом. Ощущения от ремня были в десятки… нет, сотни раз мягче, и боль в столь нежном месте держалась дольше. Хината поднялась и встала вновь, с выгнутой дугой спиной, пытаясь укрыть припухшее, покрасневшее место от последующих ударов, но Мадара наступил на спину, и она вновь открылась для него, скользя влажными ладонями по полу и ложась грудью на холодную каменную поверхность, обездвиженная его весом. Хлёст — и Хината громко айкнула, стараясь удерживать голос на минимальной высоте, замотав у бёдер пятками, словно отгоняя боль от тела. Хлёст — тело женщины напряглось в судороге, и на пол резкой струёй потекла горячая моча, омочив худые ноги женщины. — Отвратительно, Хьюга, — жалея, что не может сейчас рассмеяться, издевался Мадара, чувствуя, как гордость Хинаты постепенно даёт трещину, благодаря его усилиям. Подняв с пола её снятые брюки, он стёр влажные следы с её тела. У промежности опухшая кожа лопнула, а где-то покрылась трещинами и кровоподтёками, словно красной сыпью. Боль была такой сильной, что каждое не самое лёгкое прикосновение грубой ткани доводило Хинату до слёз. Мадара грубо отдёрнул Хинату за плечи, сместив её немного назад, в более густую тень комнаты, подальше от лужи мочи, и опустился на одно колено, расстегнув ширинку и обнажив налитый кровью член. Хьюга вздрогнула и сомкнула плотно ноги, когда мужчина попытался вставить в её узкое, мягкое лоно головку. — Я высеку тебя снова, если ты ещё раз воспротивишься. Не представляешь: как это адски больно, когда твоё тело пронизывают насквозь, и ты всё это время жив. Это как… — сделал он паузу, проталкивая плоть внутрь, — родиться заново. Воссоздаться из молекул вне материнского чрева, будучи незащищённым и одиноким, словно все неравные окончания оголены. Это — достойная плата за бессмертие? Хината пыталась расслабиться и без сопротивления впустить член Мадары внутрь, но ей было мерзко и больно, а тело само сжималось, доставляя лишь больше боли. Внешне она ничего не чувствовала, но внутри словно разрывалась, под давлением нахлынувшей к половым органам крови. Толчок — боль; Хинату пронзила волна дрожи от подкатывающей истерики. Ненавистный член Мадары пронзил её насквозь. Касался нутра, оставляя внутри память о каждом изгибе, пробивался вперёд, доставляя боль, и отступал, не оставляя и надежды об окончании. Громкие хлопки кнута сменились звонкими шлепками и едва сдерживаемыми стонами на грани крика. Мадара чувствовал, как его головка проникает гораздо глубже, пробиваясь, втискиваясь стрелой в узкое пространство, пробуждая в женщине крик. Хината пыталась выползти, забыв о своей решимости не издать и вопля, крича и извиваясь. В тёмной стене напротив проявился свет от старого окна — и точь-в-точь как в доме погибших родителей, в которое она каждый раз любовалась из спальни. Если Хината испытывала боль, то всегда вглядывалась в небо, окантовывающее большие окна. Когда её насиловал Хидан, она испытывала стыд, но не думала о смерти. Сейчас же она не видела неба и молила о скорой кончине. Сточенные зубы сомкнулись на упругой поверхности постепенно твердеющего языка. Поначалу притуплённое ощущение и на одном уровне не стояло с той резкой болью, что Хината испытывала при соитии двух искалеченных тел, но рот постепенно стал наполнять металлический привкус крови, и каждое нервное окончание в языке просыпалось, издавая умоляющий вскрик агонии. Хината чувствовала, что вот-вот обмочится снова. — Не смей умереть. — Мадара сжал пальцами напряжённые челюсти Хьюга и развёл их, сминая. Его язык постепенно затягивался, и сгустки старой крови давно смылись слюной из полости рта. Только ещё свежие рубцы на носу и нижней челюсти выглядели ужасно, оставляя яркие следы на лице Хинаты, когда Мадара жадно облизал её щёку. Запах разорванной плоти ударил ей в нос, и Хьюга заметно сморщилась, измученно простонав. Достав из тисков её зубов язык, уже прокушенный до первых капель крови, Мадара так сильно стиснул челюсти Хинаты, что оцарапал коротко стрижеными ногтями её щёки. — Только рискни убить себя, и я уничтожу всю твою семью. Для меня не имеет значения, кто у тебя: мальчик или девочка. Я найду применение каждому, а имени твоего они и не вспомнят. Будут лишь знать, что мать — шлюха, и презирать её. В коридоре у каждой двери стояла охрана, не выпускающая испуганных женщин из комнат. Повезло, что в тот день Мадара не принимал гостей из-за казни, и все переговоры были перенесены на другие дни. Шумиха вокруг раненного босса и совершившей покушение на убийство женщины могла повлиять на авторитетность Учихи в глазах иностранцев. Госо был на грани нервного истощения последние месяцы, когда Пейн отошёл от дел, а Зецу решил работать исключительно в Японии. Молча вглядываясь в испуганные глаза своих солдат, Госо искал ответа, бредя по коридору, пока не раздался громкий крик, и мужчина около двери, за которой находился Мадара, хищно улыбнулся, погладив ладонью заросшие грубой, густой щетиной щёки. — Давно они там? — поспешил к нему Госо, пряча сигаретную пачку в карман форменной куртки. — Минут двадцать — тридцать. Тишина была загробная, пока босс порол эту шлюху. Сейчас даже страшно представить, что там происходит. Ничего не слышно, кроме её вскриков. — Доктор скоро будет. Ему нельзя напрягаться, иначе потеряет слишком много крови. — Скажи это ему сам, — дрогнул мужик. Госо задумчиво обвёл стены взглядом, но не решился. Навалившись всем телом на Хинату, Мадара прижался к ней бёдрами, проталкивая плоть так глубоко, что чувствовал пульсацию от её тела, где их кожа соприкасалась. Его напряжённые руки задрожали. Хината вновь закричала в отчаянии, дёргая тазом, будто могла столь незначительными движениями скинуть с себя Мадару. Учиха излился в неё, но освобождать не спешил, вдавливая хрупкое тело в пол, чтобы Хината приняла его семя насильно. Одна из ламп в светильнике перегорела почти сразу, как Мадара захлопнул за собой дверь, будто сгусток света лопнул от переизбытка негативных чувств и исчез, оставив своего брата в одиночестве освещать страшную комнату. Хината попыталась сесть, но зашипела и легла на пол, широко расставив ноги. Кожа её от ударов так сильно покраснела, что в полумраке приобрела синеватый оттенок. Отойдя от шока, женщина проверила свой пульс на шее и выдохнула. Боль вернулась с новой силой. Пока она её ощущает — Хината жива. И это маленькая победа, что она не потеряла сознание до самого конца. — Доктор в пути, — выпалил Госо, едва дверь открылась, и на пороге появился растрёпанный и вспотевший Мадара. Челюсть и нос его ещё кровили, но лицо уже обрело знакомое очертание. Учиха выглядел мертвецки бледным. Тяжело вздохнув, Мадара убрал длинные волосы с лица, окинув пренебрежительным взглядом солдат. — Когда нужен, он вечно опаздывает. Крупно повезло, что я слишком сильно задрал голову, и пуля не повредила мозг. — Пару дней к ней не входить. Ни еды, ни воды не давать. Без моего согласия не выпускать даже в туалет. — Каждого, кто ослушается, ждёт суровое наказание, — закончил мысль Госо и протянул боссу платок. — Мерзкая сука. Всё-таки ты был прав: я был слишком добр к ней. Сейчас едва не перестарался. Не остановись я вовремя — убил бы её. — Так в чём проблема? — Рано. Пока рано. Сигарету дай. — Вам запрещено. — Я сам решаю, что мне необходимо. Сейчас я хочу закурить. — Простите. Я не позволю, — нахмурился Госо и жестом попросил рядом стоящего об одолжении. Небритый мужчина брезгливо сморщился и качнул головой, но всё же достал из кармана вытянутый чёрный футляр. — Возьмите это. — Что за х… — протянул Мадара, сощурившись. — Электронная сигарета. Вреда, говорят, в них меньше. — Мне не нужна электронная. Мне нужен дым. Никотин. Много никотина. Куда ты замуровал мои кубинские сигары?! — рычал Учиха, оплёвывая окрашенной в розовый из-за крови слюной окружающий. Выругавшись, он выхватил сигарету из рук Госо и поспешил в кабинет, придирчиво разглядывая тонкий корпус, клацая кнопками. — Как думаешь, босс оценит «морозную дыню»? — с издёвкой усмехнулся мужчина. — Кого? — Что это за мерзкая хрень?! Госо! — взорвался в воздухе разъярённый голос Мадары. Госо прицыкнул языком и отрицательно закачал головой. За толстыми стенами, в темноте, в холоде и с саднящими ушибами одинокая Хината слышала лай собак. Среди этого воя в одиночестве последний вздох испустил старый покалеченный долгой службой пёс. От старости и голода, изнемогая от небывалой тоски.