Так что же для тебя любовь?

      Говорили, что его в долг отдала собственная семья. Обычный с виду парень — тихий, спокойный. Ну разве что глазищами серыми так жжёт, что внутри всё скручивается. Нет, не обычный. Он выделялся из толпы отребья, как алмазная бусина в кучке блестящего стекла.       В Академии, как и в большинстве подобных заведений, система обучения строилась по принципу «Хозяин — Хранитель». Первые — аристократы, дети политиков, наследники семей… хм… не таких ярких, но всё же тоже очень значимых (проще говоря, отпрыски криминальных авторитетов) — были основным звеном — Хозяевами. Из них готовили костяк, будущих правителей, за которыми привык идти прочий мир: обязательно жёстких, в чём-то беспринципных, способных свернуть шею слабейшему, чтобы путём естественного отбора привести общество к процветанию.       После Третьей мировой социум пошатнулся. Сильнейшие встали у власти, сильнейшие не хотели, чтобы хрупкий мир вернулся в хаос ядерных зим и постапокалипсиса, сильнейшие выстроили Академии и принялись ковать себе подобных. Прошло полвека, система наладилась. Сильнейшие всегда были Хозяевами. Хозяевами всегда были достойнейшие. Достойнейшими всегда были аристократы и стоящие рядом с ними. Крысята вроде сероглазого, подобранные в детдомах или отловленные в подворотнях, могли быть только Хранителями — «щитами», обезличенными, опустевшими оболочками, до последней капли крови защищающими своего Хозяина. Никто их не ищет, никто по ним не заплачет, их нет в мире, чтобы нарушить его равновесие. Бросовый материал, какого много. Полвека назад или сейчас — не важно, никто не отменял затхлых подворотен и заброшенных подземелий древних метро, где подобного мусора, точно крыс — сколько не вылавливай, обязательно останется не меньше. Помнится, во внешнем мире даже развлечение среди аристократов водилось — Охота. Настоящая. Только вместо лошадей — автомобили или байки, а оружие заменили транквилизаторы и ловчие сети. Охотились, конечно же, на «крыс».       Блейс тоже однажды участвовал. Не понравилось. Подвыпившие приятели шумят больше, чем ревущие под ними мотоциклы. В подземелье воняет нечистотами и давно немытыми телами, а дичь слишком бестолкова, чтобы забиться в заранее приготовленные щели — пытается удрать по прямой, как перепуганный заяц, даже визжит так же. Не интересно. Блейс выстрелил всего раз. И попал дротиком в лоб. Веселье дружков как рукой сняло. Ну и чего они от него шарахаться стали? Сразу надо было объяснять, что целиться нужно в мышцы. Отец его учил стрелять только на поражение.       Отец вообще человек нестандартный — приставил к маленькому сыну нянькой… пса. Старого серо-палевого мастифа. Возможно, потому Блейс отпугивал людей — бесшумный, быстрый… хищный. Отец только посмеялся, когда жена заявила, что боится собственного сына.       Отец… Пусть люди говорят что хотят, пусть называют его мафиози. Он давно уже отошёл от дел и занял почётное место советника при Старостате. Возможно, и за деньги — Блейс никогда не спрашивал. Но точно знал, что к мнению отца прислушиваются все семь правителей. Нет ничего зазорного в том, чтобы занять достойное тебя место, пусть и с помощью денег. Не будь их, и сидеть бы ему рядом с этим чернявым, терпеть моральную и физическую ломку, напрочь стирающую личность не больше, чем за полгода…       Против воли перевёл взгляд на стоящего в другом конце коридора парня. Тот стоял в компании ещё двоих, одетых в такую же тёмно-синюю форму Хранителей, больше похожую на робу. Жёсткое сукно вытерло тонкую кожу. Когда его только привезли сюда и загнали в общий зал с другими новичками, кожа у мальчишки была белая и полупрозрачная. Тогда ему нравилось вытаскивать парня во внутренний двор для спарринга и до седьмого пота гонять по летнему солнцепёку. Белая кожа не загорала — только сгорала. Новичок скрипел зубами, но отчаянно отрабатывал приёмы, раз за разом ловя в захват удары веселящегося Блейса. На вторую ночь он выловил его вышедшим из общего для новичков каземата — тот пытался прокрасться в подвалы и стянуть сметаны, чтобы унять жар ожогов. О, пацан тогда здорово удивил. Он… набросился на него. И даже успел ударить, прежде чем Блейс пришёл в себя и скрутил ослабевшего от физического истощения нарушителя. Крем он ему всё-таки дал. А днём с удовольствием отхлестал едва зажившую спину. Раз за разом терзал вымоченными в соляном растворе розгами, но упрямец только искусал в кровь губы, чтобы даже стона не вырвалось. Раздосадованный Блейс даже ударил его по губам… за что был незамедлительно укушен.       Забавно, он тогда решил, что это будет интересно — сломать эдакого строптивца. Даже прикидывал, сколько на это уйдёт дней. Обычные крысята, если очень постараться, ломались за месяц-три. Хилые отметались на полпути, некоторые не выдерживали и недели. Другие пытались сбежать. Интересно, хотя бы до стоянки парома добежали? На ночь по территории Академии пускали собак, не породистых, специально приученных — обычных дворовых страхолюдин, какие могли оттяпать ногу за два укуса.       Кого-то калечили на тренировках, кто-то ломался ещё во время пробных спаррингов. Некоторые ломались в прямом смысле — руки-ноги-пальцы ещё можно было как-то подчинить, хотя лекари из лазарета вечно ругались и просили подобный мусор им не приводить, а сразу отправлять на материк… или на корм рыбам. Но сломанные шеи и хребты были таким же привычным делом. Блейс по себе знал — подобное делалось специально: игрушка надоела или провинилась больше положенного. Ценились только те, кто обладал мускулами и отсутствием мозгов — сильные и тупые, всё равно призвание Хранителя быть «щитом». Мозгов тут не надо.       Во всяком случае, Блейс был уверен — сероглазый крысёныш будет неплохим развлечением на какое-то время. Всё равно он домашний мальчик, даже если его и продали — такие слишком нежны для суровых законов Академии. Спустя неделю притирки и пробных занятий он оформил его на себя, официально закрепив за собой право на его жизнь и свободу.       Он помнил, как сказал об этом. Он нашёл его на стадионе у турников. Гибкое как у кошки тело ловко выгибалось на перекладинах. Белая кожа, красные рубцы, открытый раздражающий взгляд. Парень промолчал, только как-то тоскливо скользнул взглядом по латке океана, не зашторенного деревьями и светящимися от солнечных батарей стенами замка.       Теперь кожа огрубела, стала жёсткой. Как и черты когда-то слишком хорошенького для парня лица.       Даниэль, кажется, так звали его прочие крысята. И он улыбался им, искренне и солнечно. Всегда. Когда шёл дождь и Блейс гонял его по стадиону. Когда выпал снег и Блейс устроил заплыв в замерзающем океане, опоясавшем островок, на котором стояла их Академия. Когда Блейс неделю морил его голодом, ради любопытства — сколько продержится, пока хлопнется в обморок. Когда Блейс его отстегал, разозлившись, что не пришёл по первому зову. Даниэль всегда улыбался. Другим. А на своего Хозяина упрямо смотрел серыми до серебряного глазами. И молчал.       Каждый раз при взгляде на него хотелось подойти, запустить пальцы в чёрные смоляные волосы и как следует оттягать. Просто так, чтобы не мозолил глаза, чтобы не жёг спокойным открытым взглядом.       Прошёл месяц, второй, полгода. Даниэль всё ещё был рядом и оставался таким же вменяемым. Его не сломали издевательства Хозяина, не измотали физические пытки. Может, потому, что он всегда был рядом и делал точно то же — под дождём, в океане, под солнцем, не грузил больше, чем мог выдержать сам. Хозяин и Хранитель неразлучны, их оплетает нечто большее, чем бумажка, уверяющая, что один берёт шефство над другим и обязуется оплачивать его проживание/пропитание/обучение/похороны (последний пункт чисто номинальный — кладбища на острове не было, трупы сбрасывали в воду). Настоящие пары жили в одном ритме, дышали в такт и понимали друг друга с полувзгляда. Их учили одинаковым дисциплинам, кормили одной едой. Разве что относились к ним по-разному. Хранителей старались не замечать. Это всего лишь тень Хозяина, верный сторожевой пёс.       Но не Даниэля. Если он шёл рядом, кто-нибудь из однокурсников Блейса ему кивал. Или просто провожал восхищённым взглядом. Слухи о молодом «щите», ничем почти не уступающем в учёбе знати, всколыхнули всю Академию. Те немногие преподаватели, которые занимались воспитанием интеллектуальным, а не физическим, были от крысёнка в восторге. Особенно раздражала Блейса молоденькая преподавательница географии. Даниэль просто расцветал на её — весьма посредственных — уроках: жадно впивался глазами в карту, изучая изгибы материков. Даже кончик языка высовывал. В такие моменты Блейс с ужасом понимал, что таращится на него совсем не так, как должен был бы, и его скорее умиляет, чем раздражает нетерпеливо привставший со скамьи сосед, непременно старающийся разглядеть в подробностях границу Нового Мира и Закрытую Зону, оставшуюся после атомных взрывов полувековой давности.       После таких умозаключений Блейс был ещё более раздражительным. Он трепал своего упрямо молчаливого Хранителя, непременно стараясь добиться от него хотя бы искривлённых от боли губ. На прошлой неделе он не удержался и просто придавил упрямого дурака, пока тот не захрипел в его руках. Удовлетворённый, оставил валяться на полу у своей кровати и лёг спать. Среди ночи проснулся. Даниэль всё так же лежал на полу, даже на бок не перевернулся.       — Эй, ты там жив? — Блейс вскочил с кровати, бросился к парню. И облегчённо вздохнул, когда в свете пробившейся сквозь окно луны увидел серебряный взгляд на своём лице. — Придурок! Чего ты тут валяешься?       Даниэль привычно отмолчался. Это его долбанная привычка! Всегда покорно исполняет приказы и пожелания Хозяина. Всегда терпит любое наказание. Не боится подходить, когда зовут, даже если знает, что сейчас получит удар. И постоянно утаскивает его едва ли не на себе в комнату, если Блейс гульнул с однокурсниками тайком от наставников. Сколько раз он просыпался в собственной постели, не помня, как в ней очутился? И обязательно видел сидящего в углу на своей дерюге Хранителя, молча блымающего на него своими невероятными раздражающими глазищами.       Лучше бы он ругался! Пусть бы просто с ним разговаривал… Блейс слышал его голос только, если его «щит» болтался в компании себе подобных, а Хозяина не видел. Тогда Даниэль был мил и приветлив. Даже с такой же знатью… А ещё он слышал, как Даниэль поёт. Тихо, себе под нос. Он не разобрал слов — только музыку и голос. Парень удирал в послеобеденный перерыв к старому карагачу, с которого было видно океан. Он часто сюда удирал. Забирался на ветки и мог часами торчать так, прилипнув к ветке-развилке, будто большая заблудившаяся кошка. Блейс знал, чем его питомца манил океан. Свободой. Даниэль безумно хотел свободы. Он всегда смотрел на океан или звёздное небо. Или пробирался в голубятню на крыше и мог сидеть там часами, облепленный птицами. Наверно, и себя птицей представлял — взмахнул руками и улетел. Вот тогда он и намурлыкивал старые этнические мотивы. Но появлялся его Хозяин, и Даниэль натягивал маску спокойствия и безразличия. И молчания.       — А ну живо говори!       Юноша недоумённо изогнул бровь-стрелу. И попытался отвернуться от нависшего над ним человека.       Наверно, тогда разум Блейса помутился. Он резко развернул парня, притянул к себе за горло и впился в открывшиеся губы злым властным поцелуем. Кажется, Даниэль отбивался, выворачивался из сильной хватки. Молча. Всё молча!       Тогда на его красивом лице впервые мелькнули удивление и страх… что-то живое, что до этого было затёрто и спрятано глубоко внутри. Сейчас он был человеком, а не пустой механической куклой, покорно сносящей любые издевательства своего господина.       Послышалось, или он всё-таки прошептал что-то в свою защиту?       Мягкие податливые губы разомкнулись, язык скользнул внутрь, непременно желая коснуться второго языка. Человек в его руках дёрнулся, закрутился ужом, но только сильнее распалил желание попробовать себя на вкус. Если бы не отпихивающие Блейса руки, он бы прижал его к себе, скользнул ладонью под распахнувшуюся льняную рубаху — к съёжившимся то ли от страха, то ли от возбуждения соскам, огладил бы всю изувеченную им же кожу — на груди, животе, боках, спине, коснулся бы каждого мускула, каждой бьющейся под кожей жилки, прошёлся к брюкам… непременно забрался под них…       — Если не заговоришь, я тебя прямо сейчас поимею, — хрипло выдохнул Блейс в горящее жаром ухо. И тут же прикусил его. Так, чтоб остался отпечаток. Не выдержал — ладони прошлись по телу, повторяя всё то, что безумной мыслью пронеслось в воспалённом от возбуждения мозгу.       В стенах Академии случалось всякое. Среди его однокурсников были и такие, кто спал с собственными Хранителями. Обычно брали силой, а потом ещё и хвастались перед приятелями. Не сказать, чтоб в этом была такая уж необходимость — среди крысят, привезённых с материка для тренировок, попадались и девушки. Их ловили не для хранительствования — какие из девок «щиты»? Но женщины нужны на кухне. И в постели. Небольшой островок, где была выстроена Академия, просто взорвался бы от переизбытка мужчин на квадратный метр. В месте, полном будущих лидеров, и без того искрило от нереализованной силы, не хватало ещё срывать злость друг на друге из-за неудовлетворённости. И Блейсу этого вполне хватало, хотя не сказать, чтобы его устраивали замарашки, но закинуть такую в баню, заставить отмыться — и вполне годится на раз-другой. Брать же кого-то силой, тем более парня, он считал ниже своего достоинства, потому гадливо кривился и просто старался не общаться с подобными типами. Он вообще отличался от большинства студентов — пусть место ему досталось благодаря деньгам отца, а не по причине высокого происхождения. Он просто… выделялся. Как забрёдший в овчарню молодой волк. Большинство сокурсников росли в неге и роскоши, ему же в пять лет отец дал пистолет и сказал застрелить своего любимого пса. Кобель был дряхлым и дох от старости. Но он был для Блейса нянькой и единственным другом.       — Не буду, — впервые воспротивился воле родителя Блейс.       Тогда отец сам выстрелил в мастифа. В живот, чтобы пёс долго мучился, прежде чем умереть. И опять вложил в руку перепуганного сына оружие.       — Сделай ему одолжение — избавь от мучений, — жёстко приказал он.       И мастиф лизал пальцы своего маленького воспитанника, своего палача. Просил ли он помощи? Или смерти? Блейс до сих пор помнил глаза собаки и слёзы, стекающие по умной морде…       Такие же глаза были сейчас у скорчившегося под ним Даниэля.       — Н… не надо…       Он сжался, но вместо того, чтобы отстраниться, только сильнее влип в своего Хозяина. Коварный приём не сразу открылся опешившему Блейсу. Он попытался отстраниться, чтобы взглянуть в лицо своей жертве, но та, прилипнув, повторила движение. Руками его тоже отодрать не удалось — парень вцепился, отчаянно жмурясь. Можно удирать от обидчика, а можно так его облепить, чтобы ничего нельзя было сделать.       — Паршивец! Отвали от меня!       Даниэль мигом откатился в сторону, блымнул впервые перепуганными глазищами.       — Пшёл вон с глаз!       Парень выскочил из спальни. Где он шатался ночь, Блейс не знал. Сам он не спал — его трясло. Руки помнили, как прижимали к себе тонкое гибкое непокорное тело. Рукам понравилось.       Прошла неделя. Сегодня приходил паром со свежей партией крысят. И впервые Блейс вышел его встречать, уподобившись однокурсникам, стервятниками слоняющимся по причалу в ожидании девиц. Удивительно, но он едва ли не сразу приметил довольно чистенькую мордашку, в числе прочих спускающуюся на берег. Милая — вдвойне приятней. Девушка подняла глаза, голубые, но в слабом зимнем солнце раздражающе серые, и побледнела, прикипев взглядом. Не к нему — к так же замершему соляным столбом Даниэлю, обязанному сопровождать Хозяина вне стен Академии.       — Какая куколка, — похотливо хохотнул стоящий рядом с ним парень приятелю и тоже глянул на добычу Блейса. — Десять золотых — ещё не сильно мацаная. Кожа слишком чистая.       Даниэль развернулся и бездумно замахнулся на опешившего аристократа.       — Моя, — мрачно предупредил Блейс, успев перехватить дурака за кисть и прижать к себе. Парни притихли, настороженно рассматривая опасного соседа и его набычившегося «щита», а тот раздражённо заломил Даниэлю руку за спину и потащил его вперёд. Люди перед ними растекались, как вёрткие шарики ртути. Отпихнул парня, схватил обомлевшую девчонку за локоть и поволок к замку, бросив распорядителю несколько золотых, чтоб пропустил без досмотра.              — Откуда ты знаешь моего Даниэля?       Девушка вздрогнула, медленно повернулась к нему. Блейс даже не запахнулся, так и лежал на кровати — бесстыдно обнажённый и впервые за неделю удовлетворённый и расслабленный.       — Вы ошиблись, господин, — отчаянно краснея то ли от вида голого мужчины, то ли потому, что и сама была обнажена, а, может, от непривычной лжи, прошептала она.       — Не ври, — рыкнул Блейс, заставляя её вздрогнуть ещё раз. Насмешливо осклабился. — Или ты хочешь сказать, что это была любовь с первого взгляда?       Девушка покраснела ещё отчаяннее. Блейс несколько секунд рассматривал чистое, действительно не знающее до него мужчин, тело. Жестом запретил завернуться в простынь. Поднялся и, как был, голый, открыл дверь.       Конечно же Даниэль сидел под ней. Всегда сидит. Ждёт, как пёс. Блейс прикрыл глаза, на миг вспоминая верного мастифа, плачущего на руках своего неопытного убийцы. Даниэль смотрел на него сейчас точно так же, разве что ладони не лизал.       Лицо белое, глаза огромные, ещё больше, чем обычно. Кое-как отлепился от стены, попытался подняться, но Блейс ногой толкнул его обратно, не отказав себе в удовольствии посмотреть на своего Хранителя сверху вниз. Так же молча, как обычно пытал его питомец.       Не удержался — наклонился и ударил по лицу наотмашь. Чем заслужил этот крысёныш ту девку? Она притащилась за ним в это жуткое место, безропотно отдалась его хозяину — лишь бы увидеть это смазливое личико! Где-то из спальни доносилось тихое испуганное поскуливание.       Любовь! Глупое, лишённое логики, чувство! Что такое любовь? Вытаскивание жил, если вы друг для друга, словно небо и земля. Человек вообще способен любить только самого себя. В других он любит отголоски себя же. Мать любит ребёнка, потому что он её часть. Отец — потому что это наследник рода и продолжатель традиций. Друзья… Ха! Друзья! Есть люди, которых ты используешь, и которые используют тебя. Если это взаимно — значит, вы друзья. Если нет — враги. Всё просто.       Есть желание, влечение… похоть. Много чего есть, что наивные дураки принимают за любовь. Остывают такие чувства быстрее, чем проявляются. Интересно, долго ещё этот сероглазый заморыш будет мечтать о своей красивой подруге, после сегодняшнего?       — Я же запретил одеваться! — обернулся и рявкнул Блейс. Опять глянул на Даниэля. Наклонился и сгрёб его за рубашку. Тот слабо трепыхнулся, но его быстро скрутили и закинули в спальню — на кровать, рядом с растрепанной после секса девицей.       — Ну и как тебе моя работа? — заметил, как парень замер, разглядывая на белой коже девушки багровые пятна засосов.       Девчонка не выдержала и разрыдалась, упав в безвольные руки любимого. Блейса передёрнуло. Надел штаны и вышел, услышав уже за дверью, как бормочет что-то утешающее его Хранитель.